Текст книги "Тупик"

Автор книги: Сара Парецки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

Глава 11
Сажусь на мель

Обед в ресторане под названием «Бон аппети»[9]9
  Bon Appetit (фр.) – приятного аппетита.


[Закрыть] произвел на меня большое впечатление. Заведение располагалось на первом этаже старинного викторианского дома. Семья владельца жила тут же, этажом выше. Был вечер вторника, и людей в ресторане было немного, поэтому к нам подошел сам Луи Ретайю, хозяин «Бон аппети». Выяснилось, что Бледсоу бывает здесь часто. Меня накормили восхитительным утенком в соусе, а потом мы распили бутылочку почтенного «Сент-эстефа».

Бледсоу оказался очаровательным собеседником. Выпив коктейль с шампанским, мы стали называть друг друга «Мартин» и «Вик». Бледсоу развлекал меня всякими морскими историями, а я пыталась ненавязчиво покопаться в его прошлом. Для начала рассказала ему про собственное детство в южном Чикаго, про кое-какие приключения, которые были у нас с Бум-Бумом. В ответ Мартин поведал мне про Кливлендский порт, где прошли его ранние годы. Я рассказала про бурный студенческий период своей жизни, когда в разгаре была вьетнамская война. Потом спросила, где учился он. Оказалось, что сразу после школы Мартин начал работать. В пароходстве Грэфалка? Да, именно там. Кстати, тогда-то Мартин и угодил в первый настоящий шторм. Далее последовал рассказ о шторме.

В пол-одиннадцатого Бледсоу подвез меня обратно в порт, где я оставила машину. Охранник кивнул Мартину, даже не оторвавшись от телевизора, стоявшего перед ним на полке.

– Хорошо, что вы у себя на шхуне установили охрану, – заметила я. – Мимо этого болвана может пройти кто угодно.

Бледсоу рассеянно кивнул и сказал:

– Не на шхуне, а на корабле. Шхуна – это маленькое суденышко, которое запросто можно разместить у нас на палубе.

Он проводил меня до автомобиля, а потом отправился на «Люселлу» – проверить, все ли в порядке. С одной стороны надо мной возвышался гигантский силуэт элеватора, с другой – гигантский силуэт корабля. Я поежилась в своем вельветовом пиджачке и сказала на прощание:

– Спасибо, что показали мне отличный ресторан. Он мне понравился. В следующий раз свожу вас в одно итальянское заведение на Вест-Сайде.

– Спасибо, Вик. С удовольствием.

Он пожал мне руку, повернулся, чтобы идти, но вдруг передумал, наклонился и поцеловал меня. Поцелуй мне понравился – мужественный, не слюнявый. Я отнеслась к нему с вниманием. Бледсоу пробормотал, что позвонит мне, когда вернется в Чикаго, и ушел.

Я выехала из порта и вырулила на Сто тридцатую улицу. На дороге было пусто, и я мгновенно добралась до шоссе 94. Здесь машин было побольше, но все двигались на хорошей скорости. В основном это были грузовые трейлеры, воспользовавшиеся темнотой, чтобы разогнаться до семидесяти миль в час. Ну и, разумеется, изрядное количество любителей ночных поездок – в большом городе таких всегда полным-полно.

Ночь выдалась ясная, как и обещал капитан Бемис, но холод пробирал до костей. Я подняла стекла, чтобы не замерзнуть. Мимо проносились корпуса заводов, свалки, времянки. У Сто третьей улицы шоссе переходило в Дэн Райан. Вот я и снова в городе. Слева – станция надземки, справа – поросший травой берег реки. По берегу выстроился ряд домиков и винных магазинчиков – одним словом, мирный городской пейзаж. Но останавливаться здесь среди ночи не рекомендуется. Слишком часто в этих местах происходят ограбления.

Я была уже недалеко от Чикагского университета, когда мотор издал душераздирающий скрежет, словно кто-то гигантским консервным ножом вскрыл карбюратор. Я со всей силы ударила по тормозам, но машина и не подумала замедлить ход. Тормоза не работали. Я нажала еще раз – с тем же результатом. Тормоза отказали! Я крутанула руль, чтобы съехать с проспекта. Руль прокрутился у меня в руках. Итак, я осталась без тормозов и управления. Сзади на меня напирал здоровенный самосвал. Справа надвигался трейлер.

На лбу у меня выступил холодный пот, внутри все оборвалось. Я осторожно нажала на педаль тормоза и почувствовала, что какой-то эффект все-таки есть. Плавно, очень плавно нажала еще раз, включила аварийную сигнализацию, убрала передачу, нажала на клаксон. Машину заносило вправо, и я не могла ничего с этим поделать. Я затаила дыхание, но трейлер справа притормозил и пропустил меня. Зато самосвал вовсю напирал сзади, сердито сигналя.

– Отстань ты, черт бы тебя побрал! – заорала я.

Спидометр сполз до тридцати миль, самосвал же мчался на семидесяти, никак не меньше. Меня все сильнее сносило вправо.

В последнюю секунду самосвал резко вырулил влево. Я услышала грохот металла и бьющегося стекла. Прямо передо мной откуда ни возьмись появился легковой автомобиль.

Я со всей силы нажала на тормоз, но безо всякого результата. Ничего нельзя было поделать. В последнюю секунду перед ударом я сгруппировалась и закрыла лицо руками.

Железо столкнулось с железом. Душераздирающий скрежет, звон стекла. Мощный удар обрушился на мое плечо, я ощутила что-то горячее и влажное. Свет и звук слились в ослепительную вспышку, а потом все стало тихо.

Очень болела голова. Я попробовала открыть глаза, но не получилось – слишком больно. Наверное, у меня корь. Мама сказала, что скоро я выздоровлю. Я хотела позвать маму, но из горла вырвался лишь булькающий звук. Потом холодные и сухие мамины пальцы взяли меня за запястье.

– Она шевелится.

Нет, это не мамин голос. Ах да, ведь мама умерла. Если она умерла, значит, у меня не корь. Мне уже не восемь лет. Думать было больно.

– Руль, – просипела я и с трудом разомкнула веки.

Надо мной маячили какие-то белые фигуры. Свет резал глаза, я снова зажмурилась.

– Выключите свет, – раздался женский голос. Я узнала его, и снова открыла глаза.

– Лотти?

Она наклонилась надо мной:

– Да, это я, дорогая. Ты заставила нас понервничать, но теперь все в порядке.

– Что случилось?

Я едва могла говорить – слова застревали в горле.

– Скоро узнаешь. А теперь тебе нужно поспать. Ты находишься в госпитале Биллингса.

В Чикагском университете? Я почувствовала укол и провалилась в сон.

Когда я проснулась, в палате никого не было. Головная боль осталась, но как-то съежилась. Теперь с ней можно было справиться. Я попробовала сесть, но тут боль обрушилась на меня со всей силой. Мне стало плохо, и я, задыхаясь, откинулась назад. Немного придя в себя, снова открыла глаза. Оказалось, что левая рука висит на бинтах, я с любопытством принялась ее разглядывать. Пощупала забинтованную руку пальцами правой, поняла, что под бинтами гипс. Потом дотронулась до своего левого плеча и чуть не взвыла от боли. Не то вывих, не то перелом.

Что стряслось с моим плечом? Я попыталась сосредоточиться, от этого головная боль усилилась. Зато я вспомнила. Автомобиль. Тормоза. Передо мной на дорогу вынесло какой-то автомобиль. Остальное я не помню. Должно быть, врезалась в другую машину. Хорошо, хоть ремни безопасности были пристегнуты. Удалось ли выжить тем, кто сидел в другой машине?

Я ощутила приступ ярости. Нужно немедленно поговорить с полицией! Я все им расскажу: и про Филлипса, и про Бледсоу, и про Бемиса, и про нерадивого охранника возле элеватора.

В палату вошла медсестра.

– Вы очнулись? Очень хорошо. Измерим температурку.

– Не хочу никакой температурки! Мне нужно поговорить с полицией.

Медсестра ослепительно улыбнулась, не обращая на меня ни малейшего внимания.

– Откроем ротик.

Она стала совать мне в рот термометр.

Я ярилась все больше. Особенно раздражала меня собственная беспомощность и то, что медсестра меня игнорирует.

– Я вам и так скажу, какая у меня температура. С каждой секундой она поднимается все выше! Будьте так любезны, вызовите полицию.

– Не будем нервничать, успокоимся. У нас небольшое сотрясеньице мозга.

Медсестра запихнула-таки градусник мне в рот и стала щупать пульс.

– Доктор Хершель придет попозже. Если она решит, что вам уже можно разговаривать, беседуйте себе на здоровье с кем угодно.

– Кроме меня, кто-нибудь остался в живых? – пробубнила я с термометром во рту.

– Об этом вы тоже спросите доктора Хершель.

Я закрыла глаза, а сестра записала в карту какую-то жизненно важную статистику. Пациент продолжает дышать. Сердце бьется. Или что-нибудь в этом роде.

– Какая у меня температура?

Никакого ответа.

Я открыла глаза:

– Какой пульс?

Опять без ответа.

– Черт подери, ведь это мой организм! Скажите мне, что в нем происходит!

Медсестра удалилась, чтобы сообщить новость: пациент жив и гневается. Я закрыла глаза и вовсю предалась гневу. Но сил пока было мало, и вскоре я снова уснула.

Когда я проснулась в третий раз, голова была уже совсем ясной. Медленно, с трудом, я уселась и осмотрела свое тело. Первая проблема – плечо. Колени тоже обмотаны бинтами – должно быть, ссадины. Правая рука вся в синяках. Рядом с кроватью стоял столик с зеркалом и телефоном. Надо было не орать на медсестру, а как следует осмотреться. Я взглянула в зеркало. Верхняя часть головы вся в бинтах. Судя по всему, поверхностная травма. Этим и объясняется головная боль. Хотя я не помню, чтобы ударялась головой. Глаза налиты кровью, но лицо не тронуто. Слава Богу, к сорока годам я еще сохраню свою небесную красоту.

Я сняла телефонную трубку и зажала ее подбородком. Пришлось немного покрутить рычаг, чтобы поднять кровать – ведь моя левая рука была подвешена к потолку. Острая боль пронзила левую часть тела, но я решила не обращать на неприятности внимания. Набрала номер телефона Мэллори. Понятия не имела, который час, но мне повезло – лейтенант оказался на месте.

– Вики, только не вешай мне лапшу на уши. Мак-Гоннигал сообщил мне, что ты суешь нос в дело Келвина. Немедленно прекрати! Немедленно! Я не виноват, что преступление произошло в квартире Бум-Бума.

Как приятно было послушать брюзжание Бобби.

– Бобби, ты не поверишь, но я в госпитале.

На противоположном конце провода воцарилось молчание – Мэллори переваривал информацию.

– Представляешь? В госпитале Биллингса... Кто-то пожелал от меня избавиться. Чтобы я не совала нос, как ты выразился. Вчера, когда я была в порту. Этот кто-то испортил мне тормоза и управление. А может быть, и не вчера? Какой сегодня день?

Бобби проигнорировал мой вопрос.

– Перестань, Вики, не морочь мне голову. Что именно произошло?

– Поэтому я тебе и звоню. Надеюсь, ты сумеешь выяснить. Я возвращалась домой. Было половина одиннадцатого, может быть, одиннадцать. Вдруг тормоза полетели к черту, руль отказал, и я врезалась в седан. Думаю, самосвал, который ехал сзади, выкинул этот автомобиль на полосу передо мной.

– Ерунда какая-то. Почему бы тебе не сидеть дома, не обзавестись семьей. Вечно ты попадаешь в какие-то поганые истории!

Бобби старается не использовать слишком сильных выражений, когда разговаривает с женщинами и детьми. И хоть я выполняю совсем не женскую работу, для него я все равно женщина.

– Не получается, Бобби. Неприятности сами гонятся за мной.

Лейтенант фыркнул.

– Вот лежу тут с вывихнутым плечом и сотрясением мозга, – жалобно сказала я. – Теперь я вообще ни на что не способна. Не могу совать нос в чужие дела, семьей обзавестись тоже не могу. Во всяком случае, в настоящий момент. Но очень хотелось бы узнать, что случилось с моей машиной. Ты не можешь выяснить, кто подобрал меня с Дэн Райан и осмотрен ли мой автомобиль?

Бобби тяжело запыхтел.

– Наверно, могу. Госпиталь Биллингса, говоришь? Какой у тебя номер телефона?

Я посмотрела на аппарат и продиктовала ему номер. Потом все-таки спросила, какой сегодня день и сколько времени. Оказалось, что пятница, шесть часов пополудни.

Лотти, наверное, вернулась в свою клинику, находящуюся в северном Чикаго. В моих водительских правах, в графе «кого известить в случае аварии», значится ее имя. Лотти – мой личный врач. Я подумала, что надо будет с ней потолковать – может быть, она поможет мне пораньше выбраться из этого узилища.

В дверь просунула голову пожилая медсестра:

– Как у нас дела?

– Лучше, чем у других. Когда вернется ваш доктор Хершель?

– Часов в семь. – Медсестра измерила мне пульс. Ее интересовало только одно – чтобы сердце пациента продолжало биться. Серые глазки на красном лице сияли бессмысленным оптимизмом. – Вот и славненько. Сейчас мы гораздо сильнее, чем несколько часов назад. А плечико у нас болит?

Я сурово посмотрела на нее:

– У меня не болит. У вас – не знаю.

Еще не хватало, чтобы меня начали накачивать обезболивающими. Вообще-то плечо отчаянно ныло.

Когда медсестра вышла, я позвонила по телефону в «Полярную звезду» и попросила Бледсоу. Любезная секретарша ответила, что он находится на борту «Люселлы», но с кораблем можно связаться. Она объяснила, что нужно звонить через телефонистку, и дала номер телефона. Целая история – придется оформлять счет на мой служебный телефон.

Я как раз объясняла телефонистке, куда направлять счет, когда вернулась пожилая медсестра.

– Ай-яй-яй, – сказала она. – А по телефону нам звонить нельзя, пока доктор не разрешит. – Я ее проигнорировала. – Извините, мисс Варшавски, но нам нельзя волноваться. – Она вырвала у меня из руки телефонную трубку: – Алло? Это госпиталь Биллингса. Ваша собеседница по состоянию здоровья не может закончить разговор.

– Как вы смеете? – задохнулась я от возмущения. – Не вам решать, могу я говорить по телефону или нет. Я – человек, а не куча больничного белья.

Медсестра сокрушенно покачала головой:

– У нас в госпитале есть свои правила. Пациентов с сотрясением мозга нельзя волновать. Доктор Хершель решит, можно вам звонить в город или нет.

Я вся кипела от ярости. Хотела вскочить с кровати, вырвать у нахалки телефонную трубку, но проклятая дыба, к которой была подвешена моя рука, сковывала движения.

– Ах, так вы не хотите, чтобы я волновалась?! – заорала я. – Кто же меня волнует, если не вы? Немедленно отдайте телефон!

Сестра преспокойно вытащила вилку из розетки и, подобрав шнур, вышла из палаты. Я же осталась лежать, пыхтя от бессильной ярости. Времени дожидаться Лотти у меня не было. Когда дыхание немного успокоилось, я приподнялась на постели и внимательно осмотрела устройство, державшее мою руку на весу. На сей раз я обследовала бинты и гипс повнимательнее. Гипс был вполне прочным. Даже если плечо сломано, ничего страшного не случится. Можно отправляться домой – нужно только соблюдать некоторую осторожность.

Правой рукой я развязала шнур. Левая опустилась на кровать так резко, что от боли по щекам покатились слезы. Кое-как я устроила раненую руку поудобнее. Я почувствовала себя такой беспомощной, что чуть было не отказалась от дальнейшей борьбы. Минут десять я просто лежала с закрытыми глазами и отдыхала. Потом мне пришло в голову, что нужно держать руку на перевязи. С сомнением оглядевшись по сторонам, я остановила свой выбор на белом полотенце, лежавшем в ящике столика. С огромным трудом, пыхтя и раскрасневшись, я умудрилась повернуться на бок, вытянула полотенце и потянула его к себе.

Снова пришлось отдыхать. Потом я вцепилась в край полотенца зубами, перекинула его через шею и кое-как завязала узел. Получилась вполне сносная перевязь.

Из кровати я вылезла очень осторожно, стараясь поменьше беспокоить плечо. Доковыляла до узких шкафчиков у входа. Моя одежда оказалась во втором шкафу. Черные брюки разодраны на коленях, куртка – вся в пятнах засохшей крови. Проклятье! Я так любила этот наряд. Решив обойтись без нижнего белья, я кое-как натянула штаны и стала думать, как поступить с курткой. Тут в дверях появилась Лотти.

– Рада, что тебе лучше, – сухо произнесла она.

– Медсестра сказала, что меня нельзя волновать. А сама взволновала меня так сильно, что я решила: уж лучше перебраться домой, где никто не помешает мне прийти в себя.

Лотти иронически улыбнулась. Потом взяла меня за правый локоть и загнала обратно в кровать.

– Вик, тебе придется побыть здесь еще денек-другой. У тебя вывих плеча. Нужно поменьше шевелить им, чтобы не порвать связки. Поэтому тебя и закатали в гипс. Кроме того, когда машина перевернулась, ты ударилась головой о дверцу. На голове глубокий порез, ты шесть часов была без сознания. Я не позволю тебе шутить со своим здоровьем.

Я села на кровати.

– Но, Лотти, мне нужно поговорить со столькими людьми! А «Люселла» отплывает в семь часов. Если я не позвоню туда немедленно, будет поздно.

– Боюсь, уже восьмой час... Я скажу, чтобы тебе поставили телефон обратно, сможешь звонить кому захочешь. Но учти, Вик: ты, конечно, девочка крепкая, но как минимум два дня плечо должно находиться в покое. Понятно?

У меня из глаз закапали слезы. Голова раскалывалась. Я легла и позволила Лотти раздеть меня, прицепить руку обратно к дыбе. Честно говоря, я была рада, что можно снова улечься, хоть и ни за что в этом не призналась бы.

Лотти сходила в сестринскую и вернулась с телефоном. Увидев, как позорно я воюю с наборным диском, она отняла у меня аппарат и набрала номер сама. «Люселла» действительно уже ушла.

Глава 12
Лежу в постели и слушаю сказки

На следующий день хлынул целый поток посетителей. Чарлз Мак-Кормик, сержант дорожной полиции, явился рассказать мне подробности и записать мою версию случившегося. Я рассказала ему все, что запомнила. Как я и подозревала, обгонявший меня самосвал, выдвинувшись в левый ряд, наскочил на седан, который вынесло вправо. Водитель седана расшиб себе голову о ветровое стекло. Двое пассажиров находятся в реанимации, причем у одного из них поврежден позвоночник. От ужаса и чувства вины я совсем скисла, и сержанту пришлось меня утешать:

– У них не были пристегнуты ремни безопасности, хотя вряд ли это спасло бы их. Но кто знает? Вас, во всяком случае, спасли только ремни – ведь машина несколько раз перевернулась. Шофера самосвала мы арестовали. На нем-то ни единой царапины. Неосторожное вождение, непреднамеренное убийство.

– Вы осмотрели мою машину?

Сержант взглянул на меня с любопытством.

– Кто-то выкачал всю тормозную жидкость и надрезал тросики привода рулевого управления. Оставил только один проводок, чтобы вы могли как следует разогнаться.

– А как же мне удалось остановиться у светофора на Сто третьей?

– В цилиндре осталось немного тормозной жидкости. Если нажать на педаль слегка, тормоза кое-как работают. Но если со всей силы, ничего не получится... Кто же устроил вам такой подарочек? Где вы оставляли автомобиль?

Я сказала. Сержант покачал головой:

– В порту полно хулиганов. Вам повезло, что вы остались живы.

– Слабое оправдание для того охранника, который дежурит возле элеватора компании «Зерно трех штатов». Пошлите кого-нибудь потолковать с ним. Возможно, он что-нибудь видел.

Мак-Кормик сказал, что подумает на эту тему, задал мне еще несколько вопросов и удалился.

Потом мне принесли здоровенный букет весенних цветов с запиской: «Вик, приношу соболезнования. Поскорее выздоравливайте. Пейдж».

Очень мило с ее стороны. Жена Бобби Мэллори прислала мне цветок в горшке. Мюррей Райерсон явился лично и вместо букета принес кактус. Ему казалось, что это очень остроумно.

– Вик, ты живуча, как кошка. Никому еще не удавалось влететь под грузовик и при этом остаться в живых.

Мюррей – здоровенный детина с кудрявыми рыжими волосами. Что-то среднее между шведом и евреем. Его широченные плечи и зычный голос заполнили собой всю палату.

– Привет, Мюррей. Ты слишком доверчиво относишься к газетной брехне. С самосвалом сталкивалась не я – в последний момент он свернул и сшиб другой автомобиль.

Мюррей подвинул к кровати виниловое кресло и откинулся назад.

– Что же произошло?

– Ты что – пришел навестить больную или взять интервью? – сердито спросила я.

– Договоримся так: ты мне – интервью, я тебе – историю про Пейдж Каррингтон. Идет?

Мое лицо просветлело.

– Ну и что ты выяснил?

– Мисс Каррингтон – очень работоспособная девушка, извини, молодая женщина. У нее есть старшая сестра, братьев нет. С пятнадцати лет получала стипендию Американского театра балета, но дальше не потянула. Живет в квартирке на Астор-стрит. Отец умер. Мать живет в южном Парк-Форесте. Семья небогатая. Должно быть, имеет богатого покровителя. А возможно, ей платят кучу денег в балете. Если хочешь знать подробности, найми частного детектива. Во всяком случае, Пейдж уже несколько лет живет в одной и той же квартире.

Я нахмурилась:

– Говоришь, мать живет в южном Парк-Форесте? А Пейдж сказала, что выросла в Лейк-Блаффе.

– Может, так оно и было. Я же сказал, где сейчас живет мать, только и всего... Теперь про ее отношения с твоим кузеном. Примерно с месяц или около того по городу поползли кое-какие сплетни. В публичных местах Бум-Бум с ней не появлялся, поэтому Грета не сразу вышла на след, но в марте кто-то из наших засек их на стадионе. Если у них и были серьезные отношения, то они их не афишировали. Мы поговорили кое с кем из хоккеистов. У них такое ощущение, что Пейдж ухлестывала за Бум-Бумом, а он не то чтобы очень.

Это известие доставило мне массу удовольствия – честно в этом признаюсь.

– Теперь твоя очередь. – Мюррей уставился на меня своими жизнерадостными голубыми глазками. Я сообщила ему подробности аварии.

– Кто выпустил тормозную жидкость?

– Полиция говорит, хулиганы из порта.

– А ты что думаешь?

«А я думаю, это сделал тот же человек, который столкнул моего брата с пирса». – Эти слова я произнесла мысленно, а вслух сказала:

– Понятия не имею. Просто ума не приложу.

– Вик, если бы это сказал кто-то другой, я поверил бы. Но тебе не верю. Ты здорово разозлила кого-то, и тебе изуродовали автомобиль. Так что давай – кого ты достала?

Я закрыла глаза.

– Скорее всего лейтенанта Мэллори. Он хочет, чтобы я не совала нос в дело Келвина.

– Это кто-то из порта.

– Мюррей, оставь несчастного инвалида в покое.

– И этот кто-то связан с делом Келвина.

– Никаких комментариев.

– Вик, я с тебя глаз не спущу. Хочу видеть все собственными глазами.

– Немедленно убирайся отсюда. Иначе я напущу на тебя медсестер. Ты не представляешь, какие стервы работают в этом госпитале.

Он засмеялся и погладил меня по голове.

– Ладно, выздоравливай. Если тебя в конце концов прикончат, мне будет тебя не хватать... Так и быть, прокачусь для смеха на элеватор и потолкую с твоим красномордым охранником.

Я открыла глаза и быстро сказала:

– Если что-то выяснишь, немедленно позвони.

– Прочтешь об этом в «Стар». – Мюррей засмеялся и ретировался, прежде чем я успела сказать ему напоследок что-нибудь язвительное.

После этого наступила некоторая пауза. Я приподняла изголовье и попробовала пристроиться так, чтобы можно было писать на столике. Вот уж не думала, что обходиться одной рукой так трудно. Слава Богу, у меня в машине рулевой привод с усилителем, подумала я, но тут же вспомнила, что никакой машины у меня теперь нет. Тогда я позвонила в страховое агентство и сообщила об аварии. Очень хотелось надеяться, что мой страховой полис предусматривает ущерб от актов злостного хулиганства.

Затем я взяла листок дешевой больничной бумаги и стала рисовать: вот корабль плывет по морю, вокруг несколько крокодилов. В порту к моему автомобилю мог подобраться кто угодно. Я знала, что Филлипс видел, как я выхожу из конторы «Полярной звезды». Филлипс мог сказать об этом Грэфалку, диспетчеру и еще Бог знает кому.

Неподалеку от крокодилов я изобразила акулу с огромной пастью, способной проглотить фрахтер, и несколько испуганных рыбешек. Весь экипаж «Люселлы» тоже обо мне знал. Включая Бледсоу. Но он так замечательно целуется... Трудно представить, что злодей, выведший из строя машину, обладает таким важным талантом. В то же время на «Люселле» в машинном отделении сколько угодно всяких инструментов. Шеридан и Винстейн, даже Бемис, запросто могли изуродовать мой автомобиль, пока Бледсоу водил меня ужинать.

Итак, возьмем Филлипса. Он вел себя со мной очень странно. Может, влюбился и стесняется признаться? Вряд ли. Не будем забывать, что они с Бум-Бумом ссорились из-за контрактов накануне гибели моего брата.

Я нарисовала кружок и пририсовала к нему прическу. Это будет Филлипс. Сделала соответствующую подпись – вдруг медсестра захочет подарить мой шедевр своему внуку. Итак, надо будет потолковать с каждым из них: Грэфалком, Филлипсом, Бемисом, Шериданом, Бледсоу. И чем скорее, тем лучше.

Я злобно покосилась на свое левое плечо. Пока я валяюсь тут, привязанная к потолку, сделать ничего не удастся. А почему бы не просмотреть контракты «Юдоры Грэйн» на грузовые перевозки? Какая-то добрая душа вытащила мою холщовую сумку из разбитого «линкса», и теперь она лежала на нижней полке прикроватной тумбочки.

Я опустила кровать, кое-как выудила ежедневник из сумки, снова подняла кровать и уставилась на даты, подчеркнутые Бум-Бумом. Я тоже у себя в календаре обвожу некоторые числа кружочком – когда приходят менструации. Но не думаю, чтобы Бум-Бум использовал календарь с той же целью. Я представила себе, что высказываю Бум-Буму такое предположение, и невольно улыбнулась.

Итак, подчеркнутые числа не имеют никакого отношения к менструальному циклу моего двоюродного брата. Стало быть, речь идет о каких-то иных событиях. Я переписала все числа на отдельный листок бумаги. Интервал между ними был непредсказуемым: два дня, семнадцать, одиннадцать, пять. Только нечетное количество дней? Нет, вот промежуток в шесть дней, потом три, четыре, два. Первое число подчеркнуто в конце марта, последнее – в ноябре. В этом году – начиная с апреля.

Очевидно, имеется в виду судоходный сезон на Великих озерах. Элементарно, Варшавски. Кораблевождение по Великим озерам начинается в конце марта или в начале апреля, а заканчивается перед новым годом, когда лед становится слишком толстым на верхних озерах. Тогда навигация прекращается.

Компания «Юдора Грэйн», конечно, работала круглый год, без перерыва, но навигация продолжалась лишь девять месяцев в году. Значит, проблема связана именно с озерными перевозками. В чем же там дело?

Снова началась головная боль. Я выпила воды и опустила изголовье. Решила немного поспать.

Когда я проснулась, то увидела, что на стуле перед кроватью сидит молодой человек и смотрит на меня с беспокойством. Круглая гладкая физиономия, сломанный нос, карие собачьи глаза. Знакомая личность. Я приподнялась.

– Пьер! Как я рада тебя видеть. Майрон сказал, что тебя нет в городе.

Пьер Бушар улыбнулся, и теперь я окончательно его узнала. Дело в том, что никогда прежде я не видела Пьера без улыбки на лице.

– Я вернулся вчера вечером. Анна прочитала в газете про твою аварию. – Пьер скорбно покачал головой: – Какой кошмар, Вик. Сначала история с Бум-Бумом, теперь с тобой.

Я смущенно улыбнулась:

– Плечо заживает. Знаю, это не вызывает у тебя особого сочувствия, поскольку ты неделями отлеживался с подвешенной ногой и трижды ломал нос.

– Четырежды, – жизнерадостно поправил меня Пьер.

– Значит, Майрон сказал, что я хочу тебя видеть?

– Майрон? Нет. Я же говорю, что только вчера вернулся в Чикаго. Просто пришел проведать тебя.

Пьер протянул мне сверток.

Я развернула бумагу и увидела фигурку тюленя, вырезанную из мыльного камня. Эскимосский сувенир. Подарок ужасно меня растрогал, и я прямо сказала об этом Пьеру.

– Я знаю, что в госпитале до смерти надоедают цветы. Испытал это на себе. А эту зверушку вырезали эскимосы лет двести, а то и триста назад. Надеюсь, она принесет тебе удачу.

– Спасибо, Пьер. Я тоже на это надеюсь. И потом – он всегда будет напоминать мне о тебе.

Пьер просиял:

– Прекрасно... Смотри только, чтоб тебя не услышала Анна. – Он помолчал. – А я пришел к тебе по поручению от Бум-Бума. Я две недели пробыл в Квебеке, прилетел на похороны – ты знаешь, – а потом сразу назад. Вчера вечером возвращаюсь домой, и – что ты думаешь? – меня ждет письмо от Бум-Бума! Он бросил его в почтовый ящик за день до смерти.

Пьер порылся в кармане коричневого твидового пиджака, вытащил конверт и вручил мне.

Даже из могилы Бум-Бум являлся мне со своими письмами! У меня было такое ощущение, что он пишет кому угодно, только не мне. Я вынула из конверта листок бумаги и прочла мелкий, аккуратный почерк:

"Пьер,

Анна говорит, что ты участвуешь в играх «Серебряное сердце». Дай им всем жару, дружище. На днях я видел Говарда в очень странных обстоятельствах. Пробовал созвониться с ним, но Элси сказала, что он уехал в Квебек вместе с тобой. Когда вернешься, позвони и расскажи мне о нем.

Бум-Бум".

– Что это за Говард? Говард Мэттингли?

Пьер кивнул. Говард Мэттингли в их команде был левым крайним во втором составе.

– А Элси – его жена. Бедная девушка. Говард говорит, что играет на кубок «Серебряное сердце» – она тут же верит. Только бы не знать, где он может находиться на самом деле.

– Значит, в Квебеке его с вами не было?

Пьер покачал головой.

– Мэттингли вечно гоняется за бабами. Бум-Буму он никогда не нравился, да и в хоккей играет паршиво. И всегда хвастается.

Непростительный мужской грех хвастаться победами над женским полом или на льду, особенно если на том и на другом фронте особых лавров не стяжал.

Я еще раз с подозрением прочитала письмо. Казалось бы, прямого отношения к истории, которую я расследую, оно не имело. Но в то же время Бум-Бум почему-то заинтересовался Говардом Мэттингли не на шутку – сначала вызванивал его по телефону, потом специально написал Бушару. Что-то здесь неладно. Придется поточнее разузнать, как именно провел Бум-Бум последние несколько дней своей жизни. Письмо датировано двадцать шестым апреля. Погиб Бум-Бум двадцать седьмого. Значит, я должна восстановить ход событий, скажем, с двадцать третьего. Именно тогда в трюмах «Люселлы» обнаружили воду. Может быть, Мэттингли как-то замешан в этой истории? Я подумала, какая большая работа мне предстоит, и с тоской посмотрела на беспомощную левую руку.

– У тебя есть хорошая фотография Мэттингли?

Бушар почесал подбородок:

– Можно взять у Майрона какой-нибудь рекламный снимок.

– Ты не мог бы его размножить? Мне нужно штук шесть. Хочу попробовать выяснить, не видел ли кто-нибудь Говарда в каком-нибудь необычном месте.

– Без проблем. Снимки ты получишь. – Пьер вскочил на ноги. Действие – это он понимал, как всякий хоккейный игрок. – Может, ты хочешь, чтобы я сам походил, поспрашивал, пока ты тут лежишь?

– Надо подумать... Пожалуй, не стоит. Ведь я знаю, кого нужно спрашивать, а ты к этим людям не подберешься.

Бушар ушел, насквозь пропахнув антисептиком. Я же вновь стала изучать ежедневник Бум-Бума. Двадцать третьего он встречался с Марголисом. Должно быть, на элеваторе. Двадцать четвертого, в субботу, виделся с Пейдж. Никаких других имен на выходные записано не было. В понедельник Бум-Бум разговаривал с диспетчером Грэфалка, мистером Мак-Келви, и еще с двумя людьми, имена которых мне ничего не говорили. Надо будет показать Марголису фотографию Мэттингли. Пожалуй, попрошу это сделать Пьера.