Текст книги "Бриллиант"

Автор книги: Сара Фокс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

После этого мы сидели и беседовали в течение долгих часов, мы оба не сомневались относительно обязательств, которые чувствовали, хотя я не обвинял его ни в чем. Я сказал старику, что мать умерла от лихорадки одной жестокой зимой, не упоминая о самоубийстве или факте, что она ранее показала нам это место. Относительно нашего отца я был более честен, сказав, что не знал его вообще, только то, что Шарлотта продолжала любить его, всегда полагая, что он возвратится, чтобы однажды забрать ее. Но он никогда этого не сделал. И после ее смерти мы не знали ни о семье, ни о друзьях, готовых принять нас.

Ломая руки, он оплакивал тот день, когда его собственную плоть и кровь взяли в приют, но я убедил его больше не расстраиваться. Все это было давно, и Нэнси, и я хорошо жили в Виндзоре. Он сказал, что очень хотел бы встретить этого мистера Тилсбери, пожать ему руку и лично поблагодарить за то, что он взял на себя такую заботу о его внуках. И, Нэнси, – Чарльз улыбнулся своей сестре, – он взял с меня обещание, что я привезу тебя к нему очень скоро, поскольку он мечтает увидеть свою внучку, желая только возместить причиненный ущерб, чтобы передать свою любовь и свое богатство единственным оставшимся членам своей семьи, которых он до сих пор не знал. – После короткой паузы Чарльз нежно посмотрел на свою сестру и сжал ей руку. – И это конец истории… нашей истории… пока. Я доставил сообщение Дулипу тем же вечером, официально пообедал с нашим дедушкой и на следующее утро уехал, обещая привезти тебя туда, как только смогу. Таким образом, ты видишь, Нэнси, есть кое-кто, с кем стоит познакомиться прямо здесь, в Англии.

Нэнси взглянула на него и затем высказала свои подозрения:

– Как я могу верить этому? Ты уже лгал, говоря мне, что уезжаешь. Почему ты только сейчас рассказал об этом? Интересно, намеревался ли ты когда-либо вообще сообщить мне об этом?

Чарльз вздрогнул и произнес:

– Когда миссис Уиллоуби запретила мне появляться на Парк-стрит, и когда ты отказалась встретиться со мной… и передать мои письма Алисе…

– Да, это верно, – она кивнула, глядя в пол. – Но, ты нашел другой путь. Почему ты говорил, что уезжаешь, отправляешься в другую страну?

– Конечно, я собирался сказать тебе тогда. Но солгал, потому что таким образом они не стали бы подозревать, что я могу попробовать найти Алису. Но, Нэнси, пожалуйста, скажи, что ты пойдешь с нами, скажи, что ты вернешься в Дорвуд и встретишься с нашим дедушкой. Я знаю, что это принесет ему облегчение. Если бы только наша мать в тот день, когда сидела за воротами, плача и думая, что родители презирают ее, знала, что они тоже стремились увидеть ее. А теперь наш дедушка очень хочет встретиться с тобой.

Нэнси стояла неподвижно, ошеломленная этим открытием.

– Это кажется настолько нереальным, Чарльз. Это походит на сказку. Как я узнаю, что ты не лжешь, поскольку только таким образом я помогу тебе получить Алису?

– Разве я стал бы так обманывать свою сестру? Мне больно, что ты сомневаешься и не доверяешь мне, – грустно ответил он.

Тогда Нэнси бросилась в его объятия и крепко обняла его, сказав, что сожалеет обо всем, и, конечно, любит его и доверяет, и поможет, это в ее силах, но он должен сказать ей, что сделать, потому что все так запуталось.

И посреди всего этого мы услышали хлопанье двери, тяжелую поступь через зал, а затем кухарка громко постучала в дверь. Ее грудь высоко вздымалась, она хрипела, спрашивая, все ли нормально, сказав, что мы обе должны поспешить, потому что в любой момент Нэнси возвратиться с экипажем… И когда она открыла дверь, то перегородила почти весь проем своей широкой большой фигурой, сквозь которую в мрак пробивался яркий солнечный свет.

Челюсть миссис Моррисон отвисла, так как она увидела, что нас не двое, а трое.

– О нет! – воскликнула я наконец, приходя в себя. – Что, если Тилсбери дома и доктор прибыл туда? Он обязательно начнет подозревать. Он никогда не позволит мне увидеть Чарльза снова…

Нэнси, глубоко вздохнув, сказала:

– Экипаж должен быть здесь в четыре. Мы просто скажем, будто вы упали в обморок и миссис Моррисон умчалась, чтобы пригласить доктора на Парк-стрит. Что, конечно, она и сделала. А я подумала, что лучше всего остаться здесь, дожидаясь экипажа, зная, что мы все возвратимся примерно в то же самое время.

Чарльз согласился:

– Да. Нэнси права. Нет никакой причины паниковать.

– Но что же с нашим побегом? У нас нет даже плана? – Я повернулась к Нэнси. – Ты не думаешь, что могла бы возвратиться на Парк-стрит прямо сейчас и забрать Адама с собой? Мы бы все сегодня уехали, чтобы никогда больше не возвращаться.

Но прежде чем она успела ответить, мы отчетливо услышали, как снаружи остановился экипаж.

– Не волнуйся. Я подумаю об этом, – сказал Чарльз, торопливо спрашивая свою сестру: – Когда мы сможем встретиться, завтра или послезавтра? Ты ходишь в магазины вообще? У тебя есть свободный день?

– Жди меня завтра днем в кондитерской в Дарвилле. Я изо всех сил постараюсь быть там, если не завтра, то на следующий день точно, – быстро ответила она.

– Хорошая девочка! – он улыбнулся, нежно обнимая ее и целуя в макушку. – Теперь пойдем. Скажи кучеру, что Алиса выйдет через минуту.

Когда они с кухаркой оставили нас, мы успели только обняться. Я положила голову ему на грудь, услышав биение его сердца и желая, чтобы я могла остаться подольше, и тут мое сердце чуть не выпрыгнуло из груди… я услышала голос Тилсбери в прихожей! Мы оба застыли, и, если бы не быстрая реакция Чарльза и суетливая, задерживающая болтовня кухарки, нас, конечно бы застукали. Но она лепетала без умолку, говоря, что я просто вернулась за платком, а Нэнси в гостиной прощается с мистером Моррисоном, который нездоров и потому не сможет подойти к двери. Она спрашивала, не желает ли мистер Тилсбери подождать меня в комнате и выпить чашку чая, поскольку она не хочет, чтобы он считал ее грубой и неприветливой…

Пока она несла эту хаотичную ерунду, к Чарльзу вернулось присутствие духа, и, собрав все мои вещи, он сунул их мне в руки и тихо отступил назад, сливаясь с тенями за дверью, которую он теперь приоткрыл, позволив мне выйти в прихожую. Все это время он не сводил с меня глаз. Коснувшись рукой щеки, я почувствовала, что горю. Мои глаза с трудом привыкли к яркому свету, когда я снова вошла в комнату. Тилсбери стоял там, он нервничал, пока кухарка бормотала:

– Послушайте, вот бедный ребенок. Она только что пережила небольшое расстройство, это все из-за мыслей о ее бедной маме, споткнулась и ослабела. Но теперь она чувствует себя намного лучше, не так ли, моя дорогая, хотя ты все еще выглядишь не очень хорошо! Надеюсь, что тебя не тошнит…

– Я не ожидала, что вы приедете и заберете нас! – воскликнула я, уставившись на Тилсбери, не считая нужным скрывать свое удивление.

– Я приехал домой и увидел на пороге доктора, услышав, что его пригласили для моей жены… которой не оказалось дома! Таким образом, я подумал, что должен поехать сам, чтобы забрать вас, на случай если потребуется какая-нибудь помощь.

Тогда, крепко сжав руки, Нэнси сказала:

– Я очень волновалась, сэр, но Алиса, миссис Тилсбери, ей действительно теперь намного лучше. Я только сожалею, что мы доставили вам такое беспокойство.

Он явно с подозрением оглядел комнату, и я молилась, чтобы там не было ничего необычного, ничего, что выдаст правду.

– Алиса, вы возьмете хотя бы несколько пирожков с собой, – мистер Моррисон приподнялся со своего места, стараясь изо всех сил казаться веселым, но, когда он встал, его дыхание стало тяжелым.

– Спасибо, – ответила я, выходя вперед и беря по одному в каждую руку. – Вы очень добры. Сожалею, что вы плохо чувствуете себя сегодня, тут я еще создала эту бесполезную суматоху из-за своего эгоистичного поведения.

– Ерунда! – воскликнула кухарка. – Не думай об этом. Ты много пережила в последнее время, и это наложило свой отпечаток на тебя.

Выйдя вперед, она наклонилась и слегка поцеловала меня в обе щеки, очень тепло обняв меня, она дрожала. Я держала пироги и не могла ее обнять в ответ, но мы обе знали, что это могла была быть наша последняя встреча. Я повернулась и наклонилась, поцеловав прохладную щетинистую щеку мистера Моррисона, благодаря их еще раз за доброту, и наконец со слезами на глазах вышла.

Когда Тилсбери помогал нам сесть в экипаж, хозяева махали нам вслед из окна. Мы выехали на конец дороги, нас снова преследовали те же грязные дети. Я бросила из окна пироги, услышав крики и смех, поскольку они начали толкаться и драться из-за них.

Уильям открыл дверь, сообщив, что доктор ушел, но что мы могли бы послать за ним позже. Я ответила, что это не потребуется. Все напрасно паниковали, и единственное, в чем я нуждаюсь, это отдых. Прошло так мало времени после родов… и смерти мамы. Нэнси согласилась, сказав, что я действительно устала и в последнее время склонна к некоторой слезливости. Не впервые ее уверенная невозмутимость удивила меня. Тилсбери похвалил ее за поведение, попросив подняться наверх и сменить Элен, которую оставили слишком долго сидеть с ребенком.

– Если ты почувствуешь, что тебе снова нездоровиться, ты должна сообщить мне, – сказал он, мягко касаясь моей руки.

– Конечно! – кратко ответила я. – Вы бы не хотели, чтобы ценность вашего товара упала из-за плохого здоровья!

Он ответил с жалкой улыбкой:

– Я не уверен, что было мудро с твоей стороны посетить Моррисонов сегодня. Они, очевидно, плохо на тебя влияют.

* * *

Позже тем же вечером я купалась в зеленом жаре лесных стен, качая ребенка, прижимая его. Было неправильно оставить его. Откуда я знала, что Элен не обидит его? Целуя его в лобик, я обещала больше никогда не покидать его снова.

Нэнси вошла и остановилась у зеркала, прихорашиваясь. С ее губ сорвались короткие хихикающие вздохи:

– Только подумать, я скоро смогу иметь собственных слуг и горничную для разных своих потребностей. Я буду лежать в кровати целый день, если захочу… – Она повернулась, и, когда встала передо мной, ее улыбка быстро исчезла, и она надменно заявила: – Честно говоря, я всегда чувствовала, что была лучше, чем вы! И теперь задаюсь вопросом, достаточно ли вы хороши для моего брата.

– Нэнси! – прошептала я резко, вставая, чтобы положить Адама обратно в его колыбель, после чего взяла ее руки и крепко сжала их. – Послушай меня! Ты должна держать это в тайне, или всему конец. Если Тилсбери узнает, что произошло сегодня, кто знает, как он поступит. Скорее всего, он не позволит тебе выходить из дома, чтобы встретиться с Чарльзом.

– Вы больше не можете указывать мне, что следует делать, мисс Алиса, – глумилась она. – Вам не следует теперь изображать мисс Власть и Могущество. Я и так сыта этим по горло.

– Кажется, это действительно так, – ответила я спокойно, жалея, что услышала такую явную неприязнь, напуганная ее гневом и, опасаясь, что кто-то услышит наши голоса, попросила: – Но пожалуйста, Нэнси, пока еще не все решено, нам нужно убедительно изображать, что все как прежде. И ты не должна думать, что делаешь это для меня, скорее, для себя… и для Чарльза.

– Вы правы, – уступила она. – Только я не могу поверить. Это то, о чем я всегда мечтала, то, что я всегда так или иначе чувствовала, это является правдой. Но я смогу продолжать притворяться, вот увидите. – И затем она горько продолжила: – В конце концов, я достаточно долго играла роль вашей безропотной служанки!

Как только она замолчала, мы в тревоге обернулись, удивленные внезапным трепетом и стуком: вспорхнул черный дрозд, влетевший через окно, теперь в слепой панике он врезался в зеркало, его хилое ужасное тело шмякнулось о стекло, а затем ударилось о темные покрытые листвой стены, в поисках спасения между нарисованными там деревьями, оставляя ворох пушистых коричневых перьев, упавших и рассыпавшихся по полу. Я подбежала к люльке, защищая Адама, в то время как Нэнси громко хлопала и махала руками, пытаясь выгнать его. Ей это почти удалось, но прежде чем вылететь через открытую форточку, птица ударилась о закрытое основное стекло еще несколько раз и в бессилии упала, замерев на полу. Тонкий алый след, струйка крови по стеклу начала капать на голову птицы. Мы с Нэнси молча стояли и не шевелились, глядя на ее размякшее тело.

Наконец я обрела дар речи:

– Мы должны поднять птицу и положить обратно на подоконник. Возможно, она придет в себя и улетит.

– Это плохая примета, если птица залетает в дом. – Тревожно побледнев Нэнси говорила тихо, как будто сама с собой. – Это плохое предзнаменование, – заявила она теперь громче, в ее голосе слышался страх, а глаза широко раскрылись от ужаса. – Несомненно, скоро последует смерть.

– Это просто суеверие и чепуха, – резко возразила я, – птица заблудилась, вот и все. Он только оперился… по-видимому, недавно вылетел из гнезда.

Нэнси подошла ближе к обреченной птице, и я подумала, что она собирается сделать то, о чем я просила. Но вместо того, чтобы наклониться и аккуратно подобрать дрожащую птицу, она высоко занесла ногу над ее головой, а затем опустила пятку своего ботинка с такой злостью, что у меня не было ни секунды, чтобы остановить ее. Слишком испуганная, я была не в силах говорить, и все, что я могла сделать, это стоять там и смотреть, как она с яростью топчет и крушит ее крошечный тонкий череп. И в течение ужасной напряженной тишины, последовавшей вслед за тем, мы обе уставились на кровавое месиво, которое осталось на досках, пока не прозвучал гонг, зовущий на обед, показавшийся мне глубоким низким похоронным звоном по бедному убитому существу.

Наконец я с трудом пробормотала:

– Я пойду вниз на обед и заберу с собой сына. Когда вернусь, надеюсь, что ты придешь в себя и уберешь этот… этот беспорядок. – Трясущимися руками я достала спящего ребенка из люльки и оставила Нэнси, которая по-прежнему стояла и глядела на то, что наделала. На ее губах застыла странная пугающая улыбка.

* * *

Вечер я провела с Тилсбери, хотя той ночью что угодно казалось мне предпочтительнее, чем оставаться рядом с Нэнси. Атмосфера во время обеда была тяжелой и неестественной. Потом я сидела, притворяясь, что читаю, пробуя успокоиться и привести в порядок свои мысли, в то время как ребенок шумно сопел на сиденье рядом со мной.

Тилсбери быстро проглядел свои газеты и затем вышел на балкон выкурить сигару, потом окончательно стемнело. Когда Адам проснулся и начал капризничать и я, подняв его, приготовилась отнести его в зеленую комнату, сказав, что сама хотела бы вскоре удалиться, Тилсбери выглянул через открытую дверь и заметил низким ленивым тоном:

– Я смогу присоединиться к вам позже.

Струйка табачного дыма извилисто вышла из его губ. В холодном вечернем воздухе тупой кончик сигары мигал ярким красным огоньком, и я не была удивлена, что за свой свободный день должна была расплатиться. Даже не повернувшись, я ответила на его слова долгим утомленным вздохом:

– Очень хорошо. Если вы хотите.

Глава пятая

Так как Адам был очень беспокойным, я осталась в его комнате, и только после того, как наступила полночь, с облегчением увидела, что то, что оставалось от птицы, с пола убрали. Когда я укладывала спящего ребенка, в дверном проеме появилась Нэнси. Она выглядела раскаявшейся. Она выказала небольшую симпатию ко мне, сказав, что я выгляжу усталой; настаивая на том, чтобы я немного отдохнула и что она побудет здесь на случай, если Адам снова проснется. Спустившись вниз, я залезла под свежие приятные одеяла, радуясь тому, что осталась одна и что Тилсбери забыл о своей угрозе.

Лежа неподвижно при искусственном освещении, я наконец смогла без страха подумать о событиях этого дня, улыбаясь при воспоминании о встрече с Чарльзом, его улыбке, его прикосновениях, надеясь, что у нас все-таки будет общее будущее. Но когда я думала про мистера Моррисона, как он сидел там очень слабый, хрипя под одеялом, рядом с большим мурлыкающим котом, крепко спавшим у его ног, я чувствовала только печаль. Его не будет в этот прекрасный день, под его пальцами будет земля, и над его лицом будет сиять солнце.

Когда я собиралась потушить огонь, я заметила мерцающий блеск, сияние на жесткой блестящей поверхности фотографии. Сонная, я потянулась, чтобы взять ее, хотя мои веки смыкались сильнее и сильнее, пока наконец я не заснула. Но я все еще прижимала портрет близко к груди, хотя сейчас он должен был бы лежать в гробу, если бы я не забрала его обратно.

Я представляла своих родителей, молодых и смеющихся, и, возможно, даже улыбалась, потому что, когда время от времени просыпалась, я слышала глубокий голос, низко говоривший мне на ухо:

– Какое сладкое выражение радости. Это из-за меня?

И затем, упав в теплые объятия сна, я смутно узнала по памяти знакомый укол в руку, потом почувствовала, как что-то обжигающее быстро растекается по моим венам… и скоро я вздохнула, плавая в бархатных облаках белого небытия. Но та мягкость только заманивала меня, потому что скоро я камнем начала падать глубже и глубже, уносясь в вихре кошмарных видений. Они были полны ужасными кричащими бесформенными и темными существами, все они тянулись ко мне, стонали и выкрикивали мое имя, утягивая меня в свой ад. И я не знала, как спастись от этого безумия, и мне казалось, что я не смогу больше это выносить. Но появилось новое видение – фрагмент некоего забытого воспоминания, в котором умирающий человек сидел, резко откинувшись на стуле, наблюдая за другим, который протягивал карточку… нашу с мамой фотографию. Он не мог разрушить это изображение, оно было разорвано в клочья и рассыпалось по полу. Точно так же, как и наши жизни.

Но на сей раз видение получило продолжение, и я больше не была зрителем, а каким-то образом стала его участником, актером, играя роль в этой драме, скорее даже уже не сама я, но тот человек из этого видения, сильный и решительный, уверенный в будущем, годы которого постепенно расползались, как змеи. И поскольку этот сильный мужской разум проник в мой собственный, подавляя мысли Алисы и ее существо, все, что она могла сделать, это неподвижно лежать и подчиняться, позволяя историям из его памяти говорить ее устами…

Я становлюсь таким богатым и успешным. Скоро я смогу возвратиться и снова отыскать Шарлотту. Она будет смеяться, когда увидит все принесенные мной бриллианты, – все, чтобы украсить ту безупречную белую кожу, и рубины, отражающие ее ярко-красные волосы. Она увидит, что я больше не слаб или наивен, но мужчина теперь… мужчина, который возьмет реванш над ее братом.

Но пока в настоящее время мои мысли заняты более важными делами, хотя я голодаю и ослабел, а в горле у меня пересохло. В течение многих дней я постился здесь в храме, в этих древних пещерах, вырезанных внутри скал, и теперь мое видение начинает…

Тонкий белый луч лунного света проникает в узкую расщелину в скале, внутрь рубина, украшающего голову гигантской богини. Красные блики от луча падают вниз и выжигают на лбу святого человека пятно. Его глаза закрыты, он сидит на узком каменном выступе в ногах богини, одетый только в тонкую ткань. Его длинные седые волосы и борода ниспадают вниз на его морскую форму. В этой пещере так холодно, что моя плоть сжимается и болит, но он остается в забытьи; темно-красная кожа по-прежнему выглядит гладкой и ровной, кажется похожей на лежащие рядом с ним камни. Вечерний туман обвивает и заматывает в серую марлю его члены, воздух пахнет душистым ладаном. И где-то поблизости мерцают из щели красные глазки опасной крысы, спрятавшейся и поджидающей своего времени, жаждующей пира: рисового блюда из молока и меда, подарков паломников, которые они оставили здесь на пыльном, земляном полу.

Глаза провидца открываются и смотрят прямо на меня; голос его разума ясен и говорит о моей задаче – вернуть священный утраченный бриллиант. Это цена, которую я должен заплатить, плата за дар, которым он меня наделил.

Он стоит, его движения вялые и плавные и, кажется, плывут в низком море тумана. Позади него тихо крадется крыса, шевеля длинными усами и поднимая свою голову. Его руки простираются вперед и вкладывают мне в руки пустую чашу. Затем ногтями своих пальцев, заточенными и длинными, как оружие, он внезапно сильно бьет себе в грудь и прокалывает кожу. Разрывая ее, он залезает внутрь в глубокую фиолетовую рану. Теперь красный поток медленно струится по его бороде, окрашивая в алый цвет волосы. Став на колени и преисполнившись благоговейным страхом и почтением, я принимаю этот драгоценный живительный дар. Я слышу, как плещется струйка его крови, заполняя в моих руках чашу, поверхность которой гладка и холодна, хотя она потемнела и позеленела от времени; ее металлический запах смешивается с запахом крови, становясь резким и неприятным. Мои губы выпивают до дна содержимое одним жадным большим глотком, хотя желудок содрогается от конвульсий. Но я знаю, что это то, что однажды даст мне силы, приблизит меня к познанию мудрости богов и ангелов, победе над тайной смерти.

Мои пальцы покалывает, и они цепенеют, теряя силу. Чаша падает с громким, отзывающимся эхом лязгом, катится поперек скалистого пола. Мои мысли путаются, сбиваются, живот сотрясается, руки простираются вперед, чтобы задержать падение, и я вижу, как крыса крадется вперед и жадно лакает из пролитых луж. То место в скалистой стене, за которое я хватаюсь для поддержки, превращается в блестящее зеркало, которое, однако, отражает не мои руки, а маленькие и тонкие руки ребенка, запястья которых выглядывают из красных бархатных рукавов. Фрагменты зеркала расположены на вертикальных плитах, и теперь наши четыре руки держатся за блестящую золотую клетку, хотя кто знает, что заключено в ней? Холодная тень пробегает по моему лицу, и я заглядываю внутрь, видя яркие серые глаза девочки и бриллиант, отраженный в двух больших черных зрачках – два камня-близнеца – оба обладающие священным, великолепным блеском, который принадлежит Кохинору.

Провидец указал мне путь и теперь показал мне того, кто предназначен, чтобы разделить мое будущее. И все, что я должен сделать, найти обоих: бриллиант для него и этого ребенка для себя…

* * *

Когда я вернулся домой, я был вымотан, но на отдых не оставалось времени. Кампания привела свои дела в движение, и кажется, что сегодня вечером Уиллоуби и я будем вместе обедать с Махарани. Уиллоуби талантливый хирург и к тому же шпион, точно так же, как и я, хотя и достаточно обаятельный. Правда, на мой вкус, он слишком хорош. Мы должны быть внимательны к ее проблемам, выслушивать ее жалобы относительно личных сроков соглашения, но при этом тайно оценивать, затевает ли она еще один заговор, чтобы восстановить потерянный трон ее сына. Даже на расстоянии она все еще надеется заразить его молодой рассудок своими амбициями, напомнить ребенку про его великое имя – потери она принять не может.

Тайно у меня возникли симпатии к ней именно по этой причине, так как теперь мои амбиции связаны с ее собственными. Мы оба желаем возвратить священное имущество Пенджаба, его верховный символ, Гору света, похищенный Британией.

Маленький Дулип, по большому счету, становится настоящим английским джентльменом, даже собирается принять христианство, хотя я надеюсь, что эти новости не достигли ее ушей, иначе наши барабанные перепонки сегодняшним вечером лопнут от ее криков и проклятий. Этот язык может поразить кого угодно, так же, как и совратить!

Но она выглядит безмятежной, и ее стол великолепно накрыт. Палата заполнена душистыми цветами.

Музыканты играют прекрасные мелодии на индийских барабанах и саранге. Беседа, которую я перевожу для Уиллоуби, он действительно плохо знает язык, весьма хитра и остроумна, тонко продумана, полна лжи и истин. И сегодня вечером она, должно быть, надела все драгоценные камни, которые у нее имеются, длинные нити жемчуга, вереницы изумрудов и рубинов. По ее изящно вышитым шелковым одеждам до талии спадают длинные темные волосы, великолепно пахнущие. Золотые змеи обвивают ее смуглые запястья, и гладкая плоть ее нежных рук сверху украшена тонкими серебряными браслетами. Ее лицо прекрасно, даже теперь она все еще крайне привлекательна. Говорят, в юности она очаровывала при дворе всех, и даже ее муж, известный старый лев Пенджаба, очень старый и дряблый, с уродливыми полуприкрытыми глазами, с его склонностью к гибким прекрасным мальчикам… даже он был очарован ее красотой. Ходили слухи об ее аморальной безнравственности; разговоры, что Дулип вообще не от ее мужа, а от одного из ее наиболее ловких любовников, в то время как Лев, который давно перестал рычать и теперь лишь мурлыкал и облизывался, пуская слюни, откинувшись на спину и наблюдая.

Этим вечером она была очаровательней, чем когда-либо, обольстительно расположившись напротив меня, оставляя след сладких, мускусных духов, подавая пищу из своих собственных рук. Знает ли Уиллоуби, что это честь?

Он не сможет хорошо работать на этой земле, если не приспособится, сидя там так напряженно и изображая улыбку на своем чопорном английском лице. Она предлагает ему свою трубку еще раз, но он только оскорбляет ее своим ханжеским отказом, хотя он действительно любит густые, клубящиеся напитки, которые никогда не подходили мне. Она предлагает ему еще, ее губы застывают в широкой холодной улыбке. Она поднимает прохладный палец, чтобы погладить мою щеку, и ласкает там горячую от напитка плоть, говоря свое прощальное до свидания. И этой прекрасной, но смертельной улыбкой она предупреждает меня быть осторожным, шепчет, что кампания более не доверяет мне; они стремятся разоблачить меня при помощи шпионов вроде Уиллоуби. Я говорю, что она не должна беспокоиться о моей безопасности… если они заберут ее или ее сына, я смогу гарантировать, что об их цели никогда не забуду.

Уиллоуби абсолютно пьян! Вернувшись в свою комнату, он качается, спотыкается, не может даже прямо смотреть и зажечь лампу. Я оставляю его сутулиться на стуле и помогаю снять тяжелый теплый жакет. Он поднимается и приглушенно вздыхает, указывая пальцем на фотокарточку, настаивая, чтобы я посмотрел на его жену и ребенка. Я тороплюсь в кровать. Но тем не менее, переборов скуку, беру со стола гладкую блестящую карточку. И тогда я замираю, мой разум пустеет, мои губы безмолвны, поскольку я уже видел одно из этих лиц.

На задней части есть надпись «От вашей любящей жены Ады и любящей дочери Алисы». Алисе шесть или семь, она в том самом возрасте, в котором должен быть мой ребенок, живущий в Англии.

Я оставляю Уиллоуби. Утром он будет в порядке. Нет никакой спешки, чтобы срочно отправлять наши донесения. Сегодня вечером есть другие дела, которые нужно обдумать.

Но когда утром я возвращаюсь, он уже мертв! Его слуга плачет, убирая кровяные плевки с пола и вытирая запятнанное слизью лицо своего хозяина. Здесь висит мерзкое зловоние рвоты, ужасный затхлый запах смерти. Врач настаивает, чтобы я вышел. Брюшной тиф быстро распространяется по лагерю. Но на выходе я ловко и незаметно беру фотокарточку, все еще лежащую там на столе, и прячу ее глубоко в свой карман на будущее, когда возвращусь в Англию и найду ее…

…И теперь его слова пропали, и другая я, настоящая Алиса, вырвалась на поверхность, освобождаясь от этой власти. Оплакивая своего бедного отца, глотая воздух в этой жаркой темной комнате, я услышала гудение мухи, оказавшейся в ловушке между ставнями, и почти вообразила, что попала в настоящие тропики, где насекомые составляют часть постоянного музыкального жизненного фона. В то время как жужжание продолжается, я нащупываю свой путь назад к водянистым краям слегка колеблющегося сознания и с глубоким вздохом наконец полностью высвобождаюсь.

Моя голова лежала на мягкой, пропитавшейся потом подушке. Мои глаза, не мигая, смотрели в темноту. В серых сумерках рассвета темные волосы Тилсбери на белой простыне казались черными. Как странно, что прежде я не замечала серебристые пряди, появившиеся на его висках.

Мое сознание все еще было переполнено горем, красками и жаром воспоминаний. Едва способная думать о моем отце, умиравшем в одиночестве и муках, я вспомнила слова Дулипа на вечеринке, когда он передавал Тилсбери сообщение своей матери и говорил об убитом друге. В своем сне в зеленой комнате я наблюдала смерть своего отца. Я видела, как Тилсбери разорвал то изображение, высокомерно бросив обрывки на пол. Но в этом сне он держал его. И теперь он сказал:

– У меня все еще есть то изображение. Я дорожу им, Алиса. Оно все еще взывает ко мне. Ты все еще зовешь меня. Ты видишь, что это была всегда ты, даже в детском возрасте.

– Если это так, – спросила я напрямую, – это вы убили мою мать? – Этот нереальный момент казался более интимным, более близким, чем любой другой, который был между нами прежде.

– Нет. Ада была хорошо знакома с наркотиками, уже когда мы встретились. Когда она узнала о смерти твоего отца, ей назначили снотворное, помогавшее ей забываться, с тех пор морфий стал ее самым дорогим, самым верным другом. Со мной или без меня, она в конце концов довела бы себя до могилы. Это был только вопрос времени. Любовь между нами не планировалась, все, что Ада желала, было уколоться. Это стало движущей силой и источником ее существования. Но ты понимаешь, что, когда она приехала и сказала, что ты ждешь ребенка, я должен был действовать быстро, должен был найти какой-то способ держать ее в неведении, рядом, поскольку, таким образом, она не проболталась бы о заговоре. Я нуждался в вас обеих для нашего будущего. Так, когда твоя мать приняла свое прекрасное решение, это казалось самым прагматичным, наиболее удобным для нас всех в то время… Я согласился, не раздумывая, вообразив, что разберусь с последствиями позже… как только мы все окажемся в Нью-Йорке.

– Вы заблуждаетесь относительно моей мамы, – ответила я. – Я полагаю, что она действительно любила вас. Она видела нас вместе в день свадьбы. Вы знали об этом? Разве вы можете сказать мне, что это открытие не имело никакого отношения к ее смерти? И теперь, разве вы не стремитесь сделать меня точно такой же, превратить в наркоманку, зависимую от ваших желаний!

Я потерла руку, все еще саднящую от укола.

Казалось, закрыв на мгновение глаза, он мучился и наконец сказал:

– Нет, клянусь. Ради нашей жизни и нашего общего будущего, для работы, я должен был показать твоему разуму, что случилось на самом деле; заставить тебя увидеть сквозь все недоверие и ложь… и это было вернейшим, самым быстрым путем. Твое желание является настолько сильным и стойким, но ты должна знать, кем я являюсь. Понравилось ли тебе то, что ты видела, или нет, по крайней мере, ты засвидетельствовала источник и истину своей судьбы. Возможно, теперь ты знаешь то, чего должна желать.