Текст книги "Святые сердца"

Автор книги: Сара Дюнан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)

Но нет смысла даже думать об этом. Секреты сестры Магдалены, каковы бы они ни были, будут похоронены вместе с ней, на благо общины. «На благо общины» – эта фраза становится у них чемто вроде литургии.

В отсутствие дальнейших чудес говорили о самой смерти. Конец, когда он настал, был вполне ясен. Магдалена широко открыла глаза, чтото пробормотала, а потом с долгим неглубоким вздохом испустила дух. Вопрос о том, что она сказала на самом деле, остается открытым, хотя Летиция после беседы с сестрой Юмилианой свято уверовала в то, что ее последние слова были: «Иду к Тебе, сладчайший Иисус. Спаси нас всех, Господи».

Хотя визиты в парлаторио разрешат не раньше конца недели, новость быстро распространяется за пределы монастыря: то ли плотники выносят ее в своих карманах, то ли она сама выскальзывает в замазанные известью щели между кирпичами. Иные феррарцы постарше еще помнят чудеса, которыми славилась сестра Магдалена, и к концу первого дня у ворот монастыря собирается небольшая толпа. Аббатиса принимает нацарапанные на бумаге соболезнования, но, невзирая на длительный разговор с сестрой Юмилианой, твердо стоит на своем: никакой публичной демонстрации тела не будет. Вместо этого община сама устраивает бдения возле тела, однако допущены к ним лишь монахини хора с аббатисой во главе, поэтому атмосфера остается благородной и сдержанной. Погребение происходит наутро, ровно через двадцать четыре часа после омовения тела; простая, трогательная церемония, со слезами, молитвами и словами радости и утешения, сказанными аббатисой и отцом Ромеро.

Однако это еще не конец.

– Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду, сестра Юмилиана, – холодно говорит аббатиса.

В зале собраний Зуана, как и все остальные, старается держать в поле зрения обеих женщин сразу.

– Я имею в виду, мадонна аббатиса, что смерть сестры Магдалены не случайно совпала с падением тела нашего Господа, это наверняка знак, – заявляет Юмилиана и ненадолго умолкает. Она уже все для себя решила. А потом продолжает: – Я верю, что таким образом нам сказали, что в СантаКатерине не хватает благочестия. Что за всеми праздниками, публичными представлениями и славой мы совсем забыли об истинном своем предназначении, которое заключено в молитве и смирении, дисциплине и послушании.

Она хорошо говорит; в последнее время оказалось, что она не только благочестива, но и красноречива. Собравшиеся затаивают дыхание. За все годы подспудной борьбы вызов впервые брошен столь явно.

Аббатиса, наоборот, широко улыбается.

– И тем не менее я вижу здесь целую комнату монахинь, славящих Господа всем сердцем и душой. И я уверена, что второго столь же радостного и трудолюбивого монастыря не сыскать во всей Ферраре.

– Не все с этим согласны.

– Вот как? – удивляется аббатиса, обводя комнату взглядом, словно ждет, что несогласные – кто бы они ни были – вотвот заговорят.

И сестра Феличита уже открывает рот, но сестра Юмилиана тут же запечатывает его взглядом.

– Есть силы более могущественные, чем наш монастырь или город Феррара, мадонна аббатиса. Я говорю о нашей святой матери Церкви, о добрых отцах из Трента, которые могли бы отыскать сколько угодно грехов в монастыре СантаКатерина, – говорит сестранаставница.

Аббатиса, оставив попытки очаровывать, холодно смотрит на нее. Обводит взглядом монахинь, многие из которых, особенно в задних рядах, прячут глаза. Повидимому, в монастыре ходят разговоры, о которых аббатиса, несмотря на свою проницательность, не знает ничего.

– А! Так, значит, вы предпочли бы жить в Болонье. Или в Милане, где больше не играют на музыкальных инструментах и во время открытых служб поют лишь самые простые мелодии. Полагаю, вы уже слышали об этих новшествах?

У Бенедикты вырывается неразборчивый вскрик. Трудясь над «Плачем Иеремии», она не спала всю ночь и теперь выглядит менее жизнерадостной, чем всегда.

– В тех городах есть сестры, могущие подтвердить, что в простых псалмах, которые они поют ныне, благочестия больше, чем в новомодных сочинениях, которыми они развлекали гостей прежде, – едва заметно пожимает плечами сестранаставница.

И хотя многие из сестер хора заметно встревожены, по задним рядам комнаты проносится одобрительный шепот.

Зуана ловит себя на том, что представляет себе зрелый нарыв: как он растет под кожей, надувается, твердеет, набирается гноя и, сколько припарок на него ни клади, сам собой не размягчится и не пройдет. Так и болезнь, назревшая в теле их общины.

– Для сестрынаставницы, мечтающей отрезать все связи монастыря с окружающим миром, вы удивительно много знаете о том, что там происходит.

Аббатиса бросает беглый взгляд на сеструпривратницу и цензора в одном лице, через чьи руки проходит вся корреспонденция монастыря, и той не хватает нахальства ответить на ее взгляд.

– СантаКатерина ничем не уступит тем монастырям. Господь уже снабдил нас чистейшими голосами, чтобы воздавать Ему хвалы, – не сдается Юмилиана.

И она поворачивается к Серафине, а за ней все сестры. Кроме аббатисы.

– Значит, если я правильно вас поняла, сестра Юмилиана, вы считаете работу термитов в часовне знаком Господа о том, что мы плохо исполняем свои обязанности? – спрашивает мадонна Чиара.

Зуана снова думает о нарыве и о том, что иногда лучше вооружиться ланцетом и вскрыть его, как бы больно и неприятно это ни было.

– Да, я рассматриваю это как знак, поданный нам, с тем чтобы мы исправились, – отвечает Юмилиана.

– Знак. О да, язык знаков чрезвычайно богат.

Аббатиса обводит взглядом собравшихся. Ее глаза ясны, в них нет и тени страха.

– Я с шести лет живу и служу Богу в этом монастыре и за это время усвоила, что Его деяния и впрямь удивительны. И хотя Ему не было угодно умерить аппетиты термитов, ибо в природе все должно идти своим путем, однако способ дать почувствовать свою волю у Него есть.

«Что сейчас будет? – думает Зуана. – Неужели она справится?»

– Гвоздь, который удерживал левую руку нашего Господа на кресте, и крепления Его торса ослабели в один миг. Случись то же самое с гвоздем в правой руке, огромная скульптура наверняка рухнула бы. В таком случае мы бы оплакивали сейчас не только сестру Магдалену, но и двухтрех милейших послушниц вместе с ней; а может, и саму сестру Юмилиану, ибо все они стояли тогда у алтаря, принимая причастие, – говорит аббатиса и делает паузу.

«Главное, правильно рассчитать время, – думает Зуана. – Такие тонкости делают богаче жизнь».

– Именно в этом я усматриваю истинный знак. Ибо я должна вам сказать, что, по словам плотника, дерево под правой рукой статуи термиты попортили еще сильнее. Так что и он, и скульптор изумляются, как оно выдержало. – Еще одна пауза. – Вот почему мне кажется, что мы не только не прокляты, но наоборот, отмечены как избранные. – И она снова умолкает, давая собравшимся прочувствовать всю серьезность ее слов. – Я взяла с рабочих клятвенное обещание не распространяться об этом за пределами монастыря, чтобы не пошли слухи о чуде и нас не обвинили в нескромном желании привлечь к себе всеобщее внимание. Но я, конечно, поставила в известность епископа и испросила у него благословения на маленькую благодарственную мессу в стенах монастыря, – продолжает аббатиса, расправляя ладонями юбку, на которой нет – и никогда не будет – ни одной лишней складки. Она снова замолкает, а потом добавляет: – Однако если вы, сестра Юмилиана, все еще настаиваете на противоположной точке зрения, то Его Святейшеству, быть может, интересно будет выслушать вас. Напишите ему письмо, и я сама прослежу за тем, чтобы его переслали.

Сестранаставница сверлит ее взглядом. Зуана видит, что ее подбородок слегка дрожит.

– Я напишу сегодня и принесу письмо вам в час посещений… – говорит Юмилиана, принимая поражение так, как будто оно сделает ее сильнее. – И с вашего позволения, заговорю об этом опять.

В комнате наступает глубокая тишина. Монахиня хора отказалась принять конечное решение аббатисы – неслыханное дело. Всем ясно, что их корабль вошел в неизведанные воды, а это вызывает возбуждение и страх.

Среди сладкоголосых спасенных послушниц многие высматривают Серафину. Она недвижно сидит, глядя прямо перед собой и ничего, кажется, не видя запавшими глазами. Девушка всего три дня как вернулась к нормальной жизни монастыря, однако на нее и без замечаний сестры Юмилианы обращают внимание. Не в пример ее прежнему показному благочестию, предписанные ей пост и покаяние возымели такое действие, что многие из сестер начинают задаваться вопросом, кто же такая на самом деле эта девушка. Послушница с характером горгоны и с голосом ангела – явление редкое, а тем более такая, которую отметила как достойную спасения монастырская святая. А если мадонна Чиара права, и падение креста было на самом деле благословением, а не наказанием, то как следует понимать тот факт, что причастие в тот момент принимала именно она? Разве не означает это, что из всех благословенных спасенных она самая благословенная?

Зуану, напротив, тело девушки заботит больше, чем ее душа. Она думает о том, что полный отказ от пищи, да еще и на протяжении столь длительного срока, может привести к странному напряжению духа, которое без должного руководства может стать угрожающим; ибо пустота есть место, в котором легко не только обрести себя, но и потерять. А еще она вспоминает, что, хотя наказание закончилось три дня назад, она ни разу не видела, чтобы девушка ела. И она решает, что будет теперь садиться в трапезной прямо напротив Серафины.

Глава тридцать девятая

Именно в этот день посещений аббатиса совершенно не расположена рисковать. Она отдает распоряжение двум монахинямнаблюдательницам безотлучно присутствовать в парлаторио. Это необычно – вообщето в их монастыре на свиданиях всегда присутствует одна, да и то как дань традиции следить за всеми контактами с внешним миром, – но это правило, как и многие в СантаКатерине, легко нарушается, так что монахини свободно смеются, сплетничают и болтают со своими родными. Однако сегодня присутствие сразу двух надзирательниц – обе из семейной фракции аббатисы – определяет темы разговоров: в монастыре скончалась святой жизни сестра, которую все горячо оплакивают, и, хотя термиты погрызли древесину большого распятия в церкви, оказалось, что община вовсе не проклята Богом, а как раз наоборот, благословлена Им. К тому же есть новость, пришедшая только сегодня утром: распятие, временно убранное из церкви, починят и повесят вновь как раз к Вербному воскресенью.

В то же утро в аптеку к Зуане приходит расстроенная сестра Избета с шелковым свертком в руках, из которого выглядывает вздернутый нос и тусклые, полузакрытые глазки собачонки.

– Он болен, сестра Зуана. Очень болен. Вы не откажетесь на него взглянуть?

Не объяснять же ей, что аптека – место для монахинь, а не для псов. Избета – чистая душа, жалостливая и набожная. В другом мире она бы стала последовательницей более строгого режима, только ее любовь к животным почти не уступает ее любви к людям, так что в монастыре, где ей запретили бы держать собаку, она зачахла бы и умерла. Что и собирается сделать ее пес.

Зуана кладет сверток на рабочий стол и аккуратно разворачивает шелк. Запах сообщает ей многое из того, что ей нужно узнать. От зверька несет болезнью, его тельце дрожит, шубка, обычно такая гладкая и блестящая, свалялась и потускнела. Зуана осторожно ведет по его животу ладонью и скоро нащупывает возле паха твердую опухоль. Пес скулит и делает слабую попытку укусить, но у него нет больше сил.

– Он уже давно сам не свой. Со дня святой Агнесы. Но в последнее время… Ему можно помочь?

– Боюсь, что это уже не в моих силах. У него здесь нарост, опухоль. Может, и не одна. Онато и высасывает из него силы, причиняя боль.

– Ну вот, так я и знала. Здесь даже звери и те болеют.

Зуана молчит. И нежно гладит пса. Тот сначала скалится, потом сдается и тяжело опускает голову на ее руки.

– Неужели Господь так нас накажет?

– О чем вы, сестра?

– Феличита говорит, что возле Сиены есть монастырь, где проверяющие от Церкви забрали у сестер всех кошек и собак, сложили их в мешок и утопили в реке.

Последнее собрание словно открыло шлюзы, и истории вроде этой хлынули рекой.

– Не думаю, что они на такое способны.

– А я думаю. Я думаю, что сестра Феличита и сама с радостью сделала бы то же самое, если б могла. На прошлой неделе в кухне она его пнула.

– Уверена, что это вышло случайно.

Но Избета и с этим не согласна.

– Вовсе нет, – энергично трясет она головой. – Такие самодовольные, она и сестра Юмилиана. Думают, что если они могут жить без всякого утешения, то и остальные должны быть такими же, как они.

Зуана еще никогда не видела Избету в таком гневе.

– Ну, опухоль возникла не от ее пинка. И не как наказание за грех. Дело в том, что она растет в его теле уже давно, – говорит Зуана, не отрывая глаз от зверька.

– Так, значит, вы ничем не можете ему помочь?

– Я могу дать ему чтонибудь, чтобы он спал, тогда боль не будет его так сильно беспокоить.

– А девушка? Может, она его спасет?

– Какая девушка?

– Послушница, Серафина… – Избета колеблется. – Я… Говорят, что сестра Магдалена передала свою силу ей, когда умирала. Потому и крест на нее не упал, а сама она потеряла потом сознание.

«Вот как? Вот, значит, что говорят? – думает Зуана. – Что же я за шпионка такая, если даже самого громкого шороха в траве не замечаю?»

– Кто так говорит?

– Ну, некоторые сестры… – пожимает плечами Избета. – Так вы ее попросите? Она ведь… Вы ведь так близки с ней.

Зуана мягко улыбается.

– Сестра Избета, мне очень жаль, но ни она, никто другой тут помочь не в силах. Ваш песик умирает. Таков путь всякой плоти.

Старая монахиня склоняет голову и молча кивает. Потом подходит к рабочему столу и нежно, словно мать заболевшего ребенка, укутывает пса, стараясь не задевать его живот. Зуана наблюдает за ней. Куклы, изображающие Младенца Христа, кошки, собаки, дети в парлаторио… Как тяжело дается иным женщинам бесплодие в браке с Господом.

Она протягивает руку за маковым сиропом.

В полдень, продолжая думать о собаке и о том, сколько беспокойства породили носящиеся по монастырю слухи, Зуана сидит за своим столом в аптеке и составляет список лекарств и эссенций, подлежащих замене, когда раздается стук в дверь.

– Сестра Зуана, меня послала сестранаблюдательница. – Летиция, сообразительная и исполнительная, как всегда. – Там в парлаторио вас ктото спрашивает.

– Меня?

– Да. Сестранаблюдательница сказала, что это жена одного из бывших учеников вашего отца, вы ее знаете. Ее муж очень болен, и она пришла просить вас помолиться за него.

Зуана хмурит лоб. Поначалу ее изредка навещали люди, знавшие ее отца, придворные дамы, чьих детей или мужей он исцелил, но с тех пор, как к ней приходил последний посетитель, минуло много лет, и она не помнит такой женщины. Сначала упавшее распятие, потом больная собака и две святые, живая и мертвая. А теперь еще и посетительница к монахине, у которой никого нет. Воистину странные настали времена.

В парлаторио стоит гул. Комната, хотя и не так затейливо украшенная, как в карнавал, попрежнему радует глаз. Ктото срезал несколько больших зеленых веток и поставил их в вазу посреди стола, возле сидящих кучками посетителей и монахинь стоят глиняные тарелочки с печеньем и кувшины с водой и вином. Монахинь в комнате около двадцати, не считая надзирательниц; к одним пришли по двоетрое гостей, вокруг других собрались, кажется, целые семьи. В комнате очень шумно, отчасти изза детей, которых сегодня с полдюжины: два младенца сидят на коленях у матерей, остальные, едва начавшие ходить, ковыляют, зажав в руках липкие печенюшки, или лезут к монахиням на колени пощупать кресты.

Посетительница Зуаны сидит в стороне, у стены. Это женщина средних лет, скромно одетая и слегка смущенная таким соседством. Она явно не благородного происхождения, но платье на ней аккуратное, туфли начищены, волосы убраны наверх, как подобает замужней даме, и прикрыты простой, но изящной вуалью, которая падает ей сзади на плечи. Зуана никогда раньше ее не видела.

– Здравствуйте, я сестра Зуана.

– О, мне так приятно… – произносит она, начиная вставать, и тут же протягивает руку, словно не зная, как подобает приветствовать монахиню благородного происхождения.

– Пожалуйста, не вставайте. Простите, но мы с вами знакомы?

– Я… Нет.

– Но вы жена одного из учеников моего отца?

– Да, в некотором роде.

– Вы уверены, что именно меня ищете?

– О да. Если вы сестра Зуана… Мой муж действительно знал вашего отца. Мы держим аптеку у западных ворот города. На виа Аполлониа. В детстве мой муж часто видел вашего отца, когда тот приходил туда. Он говорит, ваш отец был прекрасным человеком.

Женщина нервничает. Она улыбается. У нее хорошая улыбка: она собирает морщинки вокруг глаз и, не притушенная покрывалом, освещает все лицо.

– Так чем я могу вам помочь? Мне сказали, он болен?

Женщина затаивает дыхание.

– Да, болезнь есть. Но я пришла изза одного синьора.

– Не вашего мужа?

– Нет, не мужа… О, это не то, что вы подумали. Мой муж знает, где я. Этот синьор – он пациент. Мой муж нашел его. Он был ранен. Тяжело ранен. Мы помогли ему. Без нашей помощи он умер бы.

Несмотря на нервозность, женщина полна решимости. Вообщето Зуана не должна ее больше слушать, ведь она до сих пор не сказала ничего, что както объясняло бы ее визит, но Зуане она нравится. А может, ей нравится новизна этой комнаты, где царит суета и оживление, словно тут не монастырь, а приемная большого дома, где люди собрались и радуются повседневной жизни. Монахининадзирательницы движутся меж группами. Одна из них глядит на Зуану. Непривычно видеть здесь сеструтравницу. Зуана улыбается и кивает. Та отвечает улыбкой и проходит мимо.

– Может быть, вы расскажете мне, что случилось, – говорит Зуана женщине.

– Дада, спасибо. Несколько недель назад мой муж возвращался в город из деревни, где собирал лекарственные травы. Его лошадь охромела, и последние мили ему пришлось идти пешком, так что время было позднее. С берега реки донеслись крики, и, подойдя туда, он спугнул какихто людей. Они кинулись наутек, но один остался лежать на земле. Сбежавшие ударили его ножом и пытались перерезать ему горло. Мужу удалось остановить кровь – артерии были не задеты – и привезти раненого в дом. Много дней он был при смерти, так как кровотечение все возобновлялось, но муж прикладывал к ранам лютик и тысячелистник, и юноша стал поправляться.

– Вы помогаете мужу в работе?

Женщина краснеет.

– Да. Немного. Детей у нас нет; я не могла… И вот… И потом, это дешевле, чем нанимать помощника.

– Вам нравится?

У женщины вырывается смешок.

– Да. Да, нравится.

Зуана кивает. Отец, муж, даже сестра. Было бы с кем поговорить. Поговорить с человеком, которому так же интересно, как и ей. Больше ей ничего не было нужно.

– И что же в этой истории привело вас сюда, ко мне? – спрашивает она мягко.

– Юноша рассказал нам, что люди, которые пытались его убить, были его друзьями, он познакомился с ними, когда приехал в наш город, ибо он здесь чужой.

– Тогда зачем они пытались его убить?

– Он не знает. Мой муж сказал, что ему надо пойти к городской страже, ведь он может опознать нападавших. Но юноша сказал, что это не поможет, поскольку они из хороших семей, и правосудия он не дождется.

Зуана чувствует, как внутрь ее словно закрадывается холодок.

– А этот молодой человек назвал вам свое имя?

– Да. Джакопо Браччолини. Он певец. Не знаю, будет ли он петь и дальше, ведь ему так исполосовали горло и лицо. Но он был учителем пения в Милане.

Зуана трясет головой. Надо встать и уйти.

– Это он послал вас сюда? – спрашивает она, уже резче.

– Нет. Я сама предложила, что схожу, когда услышала его историю. Он хороший человек и едва не умер, – говорит женщина. – Он написал письмо и попросил, чтобы я передала его вам. Оно адресовано молодой монахине, послушнице по имени…

– Я не хочу знать, для кого оно. Я не знаю этого человека и ничего не могу от него принять, – заявляет Зуана, уже стоя. – Послушница принесла обеты и скоро подтвердит их, ей нельзя получать письма.

Она замечает, что с другого конца комнаты за ней следит монахинянадзирательница. Напряженность их разговора привлекла ее внимание. Зуана снова садится и опускает глаза.

– Однако не беспокойся, за его полное выздоровление я помолюсь, – уже спокойнее говорит она. – И спасибо за визит.

– Пожалуйста. Пожалуйста… – Голос женщины тих, но отчетлив. – Это трудно, я знаю. Но он хороший человек. Я ходила за ним несколько недель. Он ничего не просит, только хочет сказать «прощай». Он уезжает и хочет пожелать ей счастья. Он никогда больше ее не потревожит.

Зуана трясет головой, но больше для того, чтобы не слышать голоса этой женщины. В том, как она говорит, есть чтото убедительное. Всякий больной, кого она возьмется выхаживать, поневоле найдет утешение как в ее силе, так и в ее нежности. А может, это любовная история тронула ее сердце. Кому, как не ей, знать ценность любви, ведь только ради истинного чувства муж станет терпеть бесплодную жену и не отвергнет ее, чтобы жениться на другой.

– А вы его читали?

– Нет. Но он хороший человек, клянусь.

Надзирательница уже подходит к ним.

– Все ли у вас в порядке, дорогая сестра?

– О, все очень хорошо, спасибо, сестра Елена, – улыбается Зуана. – Новости, правда, неважные. Это… Изабелла… Везалио. Ее муж был одним из самых одаренных студентов моего отца. Он очень болен, и она пришла ко мне за советом. Но, помоему, наши молитвы ему нужнее любого лекарства.

Монахиня внимательно смотрит на женщину, чье платье и лицо говорят о смирении.

– Будь спокойна, добрая женщина, мы не забудем помянуть его в наших молитвах, – с улыбкой говорит она и отходит.

Зуана опускает голову, точно и в самом деле молится. Напротив нее, сложив на коленях руки, сидит женщина. Изпод ее ладони высовывается краешек сложенной бумаги.

– Но почему я? Почему вы пришли ко мне?

– Потому что он сказал, что вы хорошая и добрая монахиня.

– Он меня не знает.

– Похоже, что знает. И не ошибается. Вы действительно… хорошая и добрая. Жаль, что я не знала вашего отца… – шепчет женщина.

Мгновение Зуана не сводит с нее глаз. Позднее она так и не может вспомнить тот миг, когда приняла решение. А может, она его и не принимала. Может, это тело решило все за нее.

Преодолев разделяющее ее и женщину расстояние, ее руки ложатся поверх ладоней последней. Зуана с удовольствием отмечает, что пальцы у них испачканы одинаково.

– Господь всемогущий, позаботься о Твоих слугах здесь и помоги этому юноше поправиться, чтобы его голос вновь воздавал Тебе хвалу. – Пока она говорит, женщина выпускает из рук письмо, а Зуана прижимает его своими пальцами и держит.

– Аминь.

– Аминь.

Руки Зуаны возвращаются к ней на колени и зарываются в складки ее юбки.

– А теперь идите, – тихо говорит она посетительнице.

– Спасибо.

Женщина встает и поспешно уходит.

– О… Синьора Везалио…

Женщина оборачивается.

– Передайте мужу, пусть прикладывает мед и паутину с яичным белком к ранам на шее и лице. Так шрамы рассосутся быстрее.

Зуана не сразу уходит, но некоторое время сидит, ощупывая сквозь складки платья письмо и оглядывая комнату. Она замечает сестру Персеверанцу, которая, как всегда прямая изза ремня, перетягивающего ее в талии, оживленно болтает с нарядной замужней дамой одних с ней лет и сходной наружности. У ее ног девочка, светлокудрый ангелок с липким от печенья ротиком, прижимаясь к коленям тетки, трогает пальчиками бусины четок, висящих у той на поясе. Сколько же ей лет? Три? Четыре? Уже видно, что хорошенькая, такую в монахини не отдадут. Но кто знает, что еще будет. Может, оспа, а может, несчастный случай или даже постепенно открывшаяся слабость ума…

Засунув письмо в рукав, Зуана выходит из комнаты, оставляя позади звуки веселья.

Глава сороковая

В часовне она занимает свое обычное место на пустых хорах и сидит, слушая, как колотится ее сердце. Закрыв глаза, она прижимается спиной к панели и ощущает стык между ореховым зданием склада и клинышком реки из красного дерева. Сколько труда, сколько веры вложил в мозаику мастер. Немного погодя она открывает глаза и видит фрески на стенах вокруг. Поскольку жечь свечи в дневное время – безрассудство, то церковь освещается лишь солнечными лучами, которые, меняя в течение дня угол наклона, выхватывают из тени то одно, то другое изображение. Вот почему пики времен года всегда имели такое значение для Зуаны: в этот период солнечные лучи всегда выделяют две сцены, особенно хорошо видимые с ее места. С годами она хорошо их изучила. И теперь рассматривает их, чтобы успокоиться.

Первая сцена представляет Иосифа и Марию на пути в Иерусалим после рождения Младенца Христа. Мария едет на ослике, а Иосиф шагает рядом. Младенец Иисус, уже крепкий малыш, сидит, раздвинув ноги, на плечах отца и жестом узнавания протягивает ручонки к матери, Его лицо выражает детскую радость, в которой нет еще и следа грядущих тягот божественности. На другой фреске, напротив, изображен крест, на котором Ему предстоит умереть, к кресту прислонена лесенка, а по ней едва ли не упругим шагом поднимается к поперечной балке взрослый Иисус.

Когда Зуана только поступила в монастырь, тогдашняя сестранаставница обратила ее внимание на эти две сцены и сказала, что они отображают дух, царящий в обители СантаКатерины: наш Господь радостно приветствует сначала жизнь, а затем и смерть. Фрески уже тогда были старыми – им более двухсот лет – и считались особенными, ибо, по словам сестрынаставницы, не было другого монастыря, где Иисус был бы изображен приносящим себя в жертву в такой манере. Год спустя наставница умерла от лихорадки – это было до того, как лечить больных поручили Зуане, – но ее доброта слилась в памяти Зуаны с мощью этих образов, и с тех пор в трудные минуты она всегда приходит сюда. Вот и теперь она сидит и смотрит на фрески, а письмо лежит у нее в руках, и скромная точка алого воска молчит, словно закрытый рот.

Значит, семья мадонны Чиары взяла на себя заботу о молодом человеке, сделала все возможное, чтобы он и впрямь исчез из жизни послушницы. Господь всемогущий! Но неужели они рассказали ей о том, что сделали? Неужели аббатиса знала, что вместо поста в Парме юношу ждала лишь черная река, где его труп истечет кровью из десятка ран? Нет. Конечно же нет. Откуда ей было знать? Разве стала бы она попустительствовать подобному? Хотя… хотя во всей рассказанной ею истории была лишь одна маленькая неувязка. Почему, рискнув столь многим ради того, чтобы быть рядом с ней, он вдруг взял и все бросил…

«Потому что таких, как он, не волнует ничего, кроме собственного удовольствия. Случись все, как он задумал, он взял бы ее, а потом бросил».

В самом ли деле аббатиса верит этому? Она, которая, прожив в обители всю жизнь, о мужчинах знает, кажется, больше, чем о Боге? Зуана видит, как аббатиса, стоя в саду, расправляет несуществующие складочки на юбке. Этот жест ей хорошо известен. Но известна ли ей сама аббатиса, женщина, для которой в жизни есть лишь три важные вещи: слава Господа, процветание обители и честь семьи? По крайней мере, до тех пор, пока одна из них не войдет в противоречие с другими…

В часовне Зуана склоняет голову и начинает молиться.

Полуденный свет движется вокруг нее. Наконец она поднимает голову, берет в руки письмо и взламывает печать.

Час посещений уже подходит к концу, когда Зуана идет через двор к келье послушницы. По правилам, девушка должна в это время молиться или заниматься. Однако она лежит на кровати и спит так крепко, что даже не просыпается от звука шагов. Полностью одетая, она лежит, свернувшись калачиком, точно младенец, одеяло покрывает ее целиком. Ее лицо бледно, не считая фиолетовых кругов под глазами. Подбородок заострился, весь юношеский жирок сошел. Она наверняка мерзнет, потому и сжалась: прежде чем воспламенить дух, недостаток пищи вытянет из тела все тепло.

Под кроватью Зуана замечает небольшой узелок. Она берет и разворачивает его. Внутри оказывается ломоть хлеба. Он свежий, наверняка это ее порция с обеда, которую она както припрятала внутри платья. За ее возвращение от поста к пище отвечает сестра Юмилиана, ее признанная духовная наставница. Обычно она зорко следит за малейшими нарушениями правил в обители, а тут вдруг кусок хлеба под кроватью. Значит, она знает, что послушница продолжает пост, и поощряет ее в этом. Как удобно будет для нее, если эта нежнейшая из всех спасенных нежных душ окажется проводником слова Господня. Тогда у нее будет собственная юная духовидица.

Но сколько времени нужно, чтобы полностью подчинить себе тело? И в какой момент пост обернулся радостью для Магдалены? И что происходит с теми, кому так и не удается разжечь в своей душе огонь, с молодыми женщинами без будущего, которым в конечном итоге все равно, жить или умереть? Письмо лежит в кармане платья Зуаны. Она повыше натягивает покрывало и выходит, оставляя девушку спать.

Вернувшись в галерею, Зуана обнаруживает, что дверь аббатисы заперта. Значит, она либо молится, либо совещается с кемто. Зуана уже заносит руку, чтобы постучать, как вдруг слышит приглушенные голоса, доносящиеся изза двери. Медоточивые ноты голоса аббатисы она узнает сразу, да и к более низким, чуть шепелявым звукам сестры Юмилианы за последние месяцы она тоже привыкла. Зуана уже хочет повернуться и уйти, как вдруг чьито шаги поспешно направляются к двери. Попятившись, она оказывается нос к носу с сестройнаставницей. Встреча столь внезапна для обеих, что проходит несколько секунд, прежде чем им удается вернуть обычное выражение лица. Зуана прячет неловкость оттого, что ее поймали едва ли не за подслушиванием, Юмилиана гасит победный огонек в глазах.

– Чего она от нас хочет? Чтобы мы себе гвозди вгоняли в ладони?

Войдя к аббатисе, она застает ее разгневанной, как никогда.

– Если уж она так влюблена в смирение и бедность, шла бы тогда к бедным Кларам. Правда, и они могут показаться ей недостаточно строгими! – горько усмехается она, вышагивая туда и обратно по персидскому ковру. – Ах! Кто бы мог подумать! Младшая дочка семейства Кардолини, и такие благочестивые амбиции!

Зуана предпочла бы уйти и вернуться, когда аббатиса успокоится, но та уже втянула ее в орбиту своего гнева. Повидимому, настоятельница считает ее не только своей шпионкой, но и доверенным лицом.

– А что она сказала?

– Сказала, что Господь послал ей смелость говорить и она не хочет – и не может – больше молчать. – Мадонна Чиара встряхивает головой и продолжает: – Хотя я не припомню ни одного раза, когда бы она смолчала, с Его соизволения или без такового.