Текст книги "Леди Роз"
Автор книги: Сандра Уорт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 27 страниц)
Глава третья
Август 1456 г.
Я бежала под проливным дождем по каменистому, поросшему колючками склону холма и не могла остановиться. Я не знала, куда бегу, знала только то, что должна спасаться от какого-то преследовавшего меня создания. Охваченная черным страхом, я оглядывалась; мое сердце колотилось, в ушах звенела кровь, но тьма была непроглядной. Где спасение? Где убежище? Если эта тварь схватит меня, моей судьбе не позавидуешь! Ужас добавлял мне сил, но, когда дорога стала грязной, скорость моего передвижения замедлилась. Неизвестно откуда взявшиеся узловатые сучья извивались и были полны грозной жизни; они дышали и хватали меня, когда я в темноте пробегала мимо. Я пыталась не кричать и бежала дальше, то и дело спотыкаясь и чуть не падая. Воздух оглашали рыдания и жалобные вопли. Я заткнула уши, чтобы не слышать их. Внезапно дорога кончилась. Что-то преградило мне путь; но, как ни странно, я почувствовала не страх, а успокоение. Перед моими глазами реял цветок; то была белая роза. Почувствовав, что крики прекратились, я перестала затыкать уши, и роза плавно опустилась мне в руки. Меня восхитила ее странная, почти эфирная красота. Потом я подняла глаза. На меня с улыбкой смотрел сэр Джон Невилл. Меня залила теплая волна, губы раздвинулись от радости, и я уронила цветок. Сэр Джон наклонился его поднять, потом выпрямился и превратился в незнакомца, стоявшего в тени, где я не могла видеть его лицо. Незнакомец протянул мне цветок, но теперь роза была алой, а не белой. Я не хотела ее брать, однако роза сама прыгнула мне в руки, и я увидела, что с ее лепестков капает кровь. Это кровь превратила белую розу в алую! Я бросила цветок и отпрянула, вскрикнув от ужаса…
Я очнулась, сидя в кровати, мокрая от пота, с безумно колотящимся сердцем.
– Бедное дитя, тебе приснился страшный сон, но жар наконец прошел. Скоро ты поправишься. – Сестра Мадлен убрала руку с моего влажного лба. Она повернулась, села на край кровати, окунула тряпку в тазик с водой, который держала какая-то девушка, и протерла мне лицо. Я вздрогнула от холода. Прение, отуманенное сном, начало проясняться. Я осмотрелась. Вокруг не было ничего, кроме каменной стены спальни, окна и сундука.
– Сколько я проболела? Где мы? – спросила я.
– Мы при дворе, в Вестминстере. Ты упала с лошади и пролежала без сознания два дня.
– Я не помню, как мы приехали.
– Потому что к тому времени ты уже была больна и горела в лихорадке. Я очень боялась за тебя, дитя.
Я нахмурилась, пытаясь вспомнить поездку, но в голове стоял звон. И вдруг на меня нахлынули воспоминания.
– Да, теперь помню, – пробормотала я. Вместе с памятью ко мне вернулась тоска по сэру Джону Невиллу, с которым я познакомилась в замке Таттере-холл. Я снова опустила голову на подушку, с трудом понимая слова сестры Мадлен.
– Йзабель, это Марджери. Она будет ухаживать за тобой в мое отсутствие. Я уезжаю в аббатство Кенилуорт и буду отсутствовать несколько дней. Навещу тебя сразу после возвращения. – Она похлопала меня по руке, а девушка сделала реверанс. Я кивнула им, слишком слабая, чтобы говорить, и закрыла глаза.
Путь от Линкольншира до Вестминстера оказался чрезвычайно трудным – возможно, благодаря необычной жаре. Тяжесть свинцового неба с трудом выносили и земля, и люди. Позади оставались монастыри; бродячие торговцы в дырявых обмотках; странствующие поденщики; купцы с товаром; женщины, сутулившиеся под тяжестью кувшинов с молоком, которые они несли на голове; крестьяне, спешившие на рынок, правили повозками, нагруженными сеном, луком-пореем и яблоками. Многие из них были такими же слабыми и подавленными, как я сама. Я не могла войти в дом, опустевший после смерти любимого отца, поэтому мы не остановились в его вотчине Борроу-Грин, хотя Кембриджшир был нам по дороге. Вместо этого мы провели ночь в аббатстве на окраине города', где я разделила убогое ложе с сестрой Мадлен. Ее раскатистый храп, мой кашель, блохи и клопы, кишевшие в соломенном матрасе, не давали мне уснуть. Как в Таттерсхолле, я считала удары церковных колоколов, раздававшиеся в ночи, и пыталась избавиться от мыслей о сэре Джоне Невилле.
В последние два дня поездки я ограничивалась несколькими кусочками хлеба и парой глотков вина. У меня началась лихорадка, но, поскольку единственным средством от нее был изюм, начиненный пауками, я не упоминала о своей болезни из страха перед лечением и все больше слабела. А затем началось что-то странное: окружающий мир окутался туманом, и наступила тишина. Сестра Мадлен говорила с мастером Джайлсом и Гаем; проезжавшие мимо купцы приветствовали нас; стоявшие на обочине нищие протягивали нам свои миски и просили подаяния, но их слова до меня не долетали. Когда за полями показались зубчатые городские стены Лондона, у меня свело ноги; я с трудом сидела на лошади. Голова кружилась, и, хотя в желудке было пусто, меня тошнило; по пути до Епископских ворот нам пришлось остановиться дважды. Картины и запахи Лондона снова заставили меня испытать тошноту. Мы проезжали лавки, где сушившееся мясо облепляли рои мух, и ехали по мрачным узким улицам, где было нечем дышать от нависавших над головой купеческих домов, закрывавших небо и солнце. По этим грязным улицам беспрепятственно бродили свиньи и копались в грудах отбросов, источавших более жуткую вонь, чем мусорные свалки вдоль сельских дорог.
Я пыталась сидеть в седле прямо, а мир продолжал оставаться непривычно тихим. На улицах спорили продавцы и покупатели; колеса повозок поднимали пыль; кузнецы стучали кувалдами; сталь, которую они ковали, сыпала искрами, но все происходило беззвучно. Когда мы наконец прибыли в Вестминстер, огромный двор королевского замка, наполненный толпами народа, оставался безмолвным, словно был нарисован на картинке в рукописи. По двору сосредоточенно расхаживали стражи с серыми лицами, сжимавшие рукоятки своих мечей; в замок и из замка галопом скакали: гонцы, уносившие и приносившие известия из разных концов королевства. Но все происходило бесшумно, словно во сне.
Повернувшись к сестре, я увидела, что она разговаривает с дворцовым привратником. Наконец привратник кивнул и показал на одну из башен у реки. У меня закружилась голова, в глазах померк свет. Я заметила, что они повернулись и посмотрели на меня с испугом. А потом земля устремилась мне навстречу…
Я слабо вздохнула.
– Миледи, я могу вам чем-то помочь? – спросила девушка.
Я покачала головой, пробормотала «спасибо», закрыла глаза и, должно быть, уснула, потому что очнулась уже в темноте. На тумбочке горела свеча. Заставив себя сесть, я увидела девушку, дремавшую у стены. Когда я зашевелилась, она открыла глаза.
– Миледи, вы проснулись? – Она подошла, опустилась рядом со мной на колени, выжала лежавшую в тазике тряпочку и протерла мне лицо. – Миледи, я вижу, вам стало лучше. Принести вам что-нибудь поесть? Хлеб или бульон?
Я отклонила предложение. Желудок по-прежнему сводили спазмы.
– Пока вы спали, вам пришел подарок. – Она шагнула к сундуку, стоявшему в темном углу, взяла какую-то вещь и принесла мне. – Кто-то заботится о вас. Он прислал вам это.
Я вскрикнула и отшатнулась, испуганная увиденным. Алая роза! Сбитая с толку девушка нахмурилась.
– Миледи, это всего лишь роза. Она лежала у дверей снаружи. Вместе с этим. – Марджери достала из-за пазухи письмо и протянула мне. Печати на письме не было. Я развернула листок, увидела стихотворение, красиво написанное черными чернилами, наклонила голову и стала читать. С каждой прочитанной строчкой надежда, расцветавшая в моей груди, становилась сильнее.
Прими на память розу,
Цветок любви и боли,
На память о чудесном
Знакомстве в Таттерсхолле.
В моем сердце вспыхнула радость, и я поняла, что улыбаюсь от уха до уха. Пробежав глазами письмо, я стала искать подпись, но ее не оказалось.
– Ты видела, кто его принес? – воскликнула я.
– Я видела только его спину, когда он клал цветок. Он молод и хорошо сложен. – Девушка улыбнулась, и я ответила на ее улыбку. Сэр Джон Невилл!
Роза была роскошная, в полном цвету. Получалось, что сон сулил добро, а не зло. Я зарылась лицом в нежные лепестки и опустилась на подушку, вдыхая чудесный запах; судороги в желудке тут же исчезли. Купаясь в аромате, я тихонько напевала мелодию танца. Видимо, эта мелодия послужила колыбельной, Потому что я уснула снова.
Уверенность в том, что таинственный посетитель был сэром Джоном, заставила меня постараться выздороветь. Вернувшаяся сестра Мадлен обрадовались тому, что я оправилась; я тоже была рада ее видеть, потому что за прошедшие недели успела к ней привязаться.
– Сестра Мадлен, я не хочу, чтобы вы возвращались на север, – взмолилась я, когда она одевала меня перед первым выходом из спальни. – Пожалуйста, попросите королеву, чтобы она позволила вам остаться со мной.
– Дорогая, я должна вернуться в приорат. Не сомневаюсь, что после аудиенции королева назначит тебе в камеристки какую-нибудь даму благородного происхождения.
– А когда это случится? – При мысли о встрече с грозной Маргаритой Анжуйской меня охватил страх.
– Когда королева найдет время для такой мелочи. Сейчас она правит страной, потому что король снова болен, так что придется немного подождать. – Монахиня опустилась на колени и стала поправлять подол моего платья. Мне показалось, что ей не хочется обсуждать эту тему.
Не желая смущать ее новыми вопросами, я сказала:
– Если так, я буду молиться за здравие короля. Сестра одобрительно кивнула.
Сестра Мадлен воспользовалась словом «болезнь», но в последующие дни, бродя по садам Вестминстерского дворца, трапезничая в его залах и время от время украдкой поглядывая на свою розу, я думала о причине безумия короля. Генрих был заперт в королевских покоях, чтобы никто не видел, как он молча сидит целыми днями, утратив дар речи, глядя в пол и ни о чем не думая. Но шила в мешке не утаишь; во дворце секреты хранятся недолго.
Когда к Генриху привели для благословения его сына, принца Эдуарда, король посмотрел на мальчика, отвел взгляд и ничего не сказал. Ходили слухи, что Эдуард является сыном покойного Эдмунда Бофора, герцога Сомерсета. До гибели в сражении при Сент-Олбансе, состоявшемся в мае 1455 года, за год до моего знакомствах сэром Джоном Невиллом, герцог не отходил от королевы. В этом сражении между йоркистами во главе с Ричардом Плантагенетом, герцогом Йоркским, и партией королевы во главе с Эдмундом Бофором Невиллы воевали на стороне Йорка, и именно кто-то из Невиллов сразил Сомерсета.
Звук рога возвестил о начале обеда. С помощью броши прикрепив к корсажу розу сэра Джона Невилла, я встала с садовой скамьи, на которой любовалась закатом и заново переживала события чудесного вечера в Таттерсхолле. Цветок, оставленный у дверей моей спальни, давно увял, но с ним не могла сравниться самая прекрасная роза королевского сада.
Я шла в большой зал неохотно. Сестры Мадлен не было, а есть одной было страшновато. В приорате подруг у меня не было; другие девушки пристально рассматривали меня, шептались за моей спиной, а когда я проходила мимо, толкали друг друга локтями. Алиса – единственная девушка, с которой, я подружилась, – объяснила мне причину.
– Они считают тебя красавицей и хотят наказать за это, – сказала она.
– Но почему? – спросила я, ошеломленная ее словами.
– Наверно, они считают, что красота приносит боль и счастье.
– Какая красота? Волосы у меня темные, глаза карие, а губы слишком полные, – возразила я.
Алиса засмеялась:
– Ты себя красавицей не считаешь, верно?
Я покачала головой.
– Вот за это я тебя и люблю, – ответила она.
Алиса умерла от чумы в прошлом году, когда ей исполнилось пятнадцать. У меня сжалось сердце, и я прочитала молитву за упокой души подруги, как всегда делала при воспоминании о ней.
Я миновала лужайку и пошла к башне. Одиночество становилось для меня привычным; королевский двор мало чем отличался от приората. Я слегка вздохнула и подумала: «Наверно, мне долго не удастся найти здесь подругу. Если удастся вообще».
Но мойры оказались добры. Хотя слева от меня сидел старик, прикладывавший руку к уху и кричавший «Что?» каждый раз, когда к нему обращались, трава от себя я обнаружила куда более приятную соседку. Это была молодая женщина благородного происхождения и все еще незамужняя, несмотря на то, что ей исполнилось двадцать пять. Она трещала без умолку, рассказывала о себе и задавала вопросы, которые казались искренними и безыскусными. Ее звали Урсула Мэлори, и она была рыжая. «Как Алиса», – подумала я. Голубоглазая, среднего роста, с тонкими чертами лица, она могла бы считаться хорошенькой, если бы не веснушки и косые глаза.
– Миледи, вы стройная как кипарис, но не худая. Напротив, фигура у вас чудесная. В самом деле чудесная! – Урсула с улыбкой посмотрела на мою грудь; я вспыхнула и попыталась подтянуть лиф. – Конечно, на все воля Божья, но лучше бы он добавил мне кое-что сверху и убавил в талии, чтобы я не напоминала старую наседку.
Я хотела возразить, но она замахала рукой:
– Тсс, все в порядке. Когда я была моложе, то старалась есть поменьше, но моя плоть не желала усыхать. Поэтому я решила смириться и получать удовольствие от еды. Так же, как это делаете вы, миледи… – С этими словами она положила на хлеб несколько кусочков жареной свинины с капустой, по моему примеру опустила его в деревянную мисочку со сладким соусом и принялась весело жевать. Я всегда отличалась хорошим аппетитом и лишилась его только в замке Таттерсхолл.
Отогнав это воспоминание, я сосредоточилась на Урсуле Мэлори.
Плотная и веселая, она напоминала не наседку, а нарядную птичку, распушившую перья. С каждым словом она нравилась мне все больше. Я широко улыбнулась женщине, очарованная теплотой и дружелюбием, такими же яркими, как ее волосы. Урсула сказала, что ее отец, сэр Томас Мэлори, во время войн во Франции сражался с армиями Жанны д'Арк, а в начале пятидесятых год был членом парламента.
– Мой отец тоже был членом парламента. И тоже воевал во Франции, – ответила я, отправив в рот очередную ложку лукового супа. – Возможно, они знали друг друга.
– Наверняка знали. В следующий раз мы спросим их об этом.
– Мой отец умер, – тихо сказала я. – Год назад. Урсула положила ладонь на мою руку.
– Мне очень жаль. – После недолгого молчания она заговорила снова: – Как вы оказались при дворе, миледи?
Смена темы была вызвана желанием отвлечь меня от грустных мыслей. Я ощутила глубокую благодарность к Урсуле и взяла себя в руки.
– Я нахожусь под опекой королевы. Меня привезли сюда из монастыря, чтобы выдать замуж. А вы, Урсула?
– Под опекой самой королевы? – воскликнула она. – Вот это да! Если так, мне придется разговаривать с вами поучтивее.
Я засмеялась.
– Я приехала сюда искать место, – объяснила Урсула. – Мой отец рыцарь, но он беден. У меня нет приданого, поэтому я должна позаботиться о себе.
Не в силах справиться с возбуждением, я воскликнула:
– Урсула, если так, то все в порядке! Мне нужна камеристка благородного происхождения!
Ее лицо осветилось.
– Так в жизни не бывает! Только в историях, которые сочиняет мой отец!
– Сегодня вечером нам действительно улыбнулась Фортуна, – ответила я. Один слуга убрал наши тарелки, а другой принес десерт – яблочный пудинг с корицей, миндалем и изюмом. Было так вкусно, что попросила добавки. – Значит, ваш отец – писатель? И о чем же он пишет?
– Чаще всего о любви и поединках, которые рыцари устраивают из-за таких прекрасных дам, как вы, – ответила она.
Я не нашлась что возразить. Мы просмеялись весь вечер, а когда на следующее утро вернулась сестра Мадлен, я тут же представила ей Урсулу. Монахиня ее одобрила и пообещала сделать все, что в ее силах, чтобы ускорить мою аудиенцию у королевы и позволить Урсуле начать получать жалованье. В этом она преуспела: моя аудиенция должна была состояться примерно через неделю – намного раньше, чем я рассчитывала. И тут меня охватил страх.
– Сестра Мадлен, но что я скажу королеве? Что мне делать? – в панике бормотала я, пока она и Урсула облачали меня в то самое нарядное платье из голубого щелка и серебристой тафты, отороченное горностаем, которое я надевала в день встречи с сэром Джоном Невиллом.
– Быть самой собой, та cherie. Если ты будешь сама собой, то покоришь все сердца.
Но слова сестры меня не убедили. Я уже знала, что Маргариту Анжуйскую покорить трудно.
– Вы пойдете со мной?
– Увы, нет. Мне нужно закончить множество дел. Но тебя может сопровождать Урсула, – ответила она.
Я тревожно улыбнулась Урсуле, которая вплетала маргаритки в мои распущенные волосы, свисавшие на спину. Сестра Мадлен одобрила эти цветы, бывшие эмблемой королевы Маргариты.
– Урсула, волосы у нее пышные, так что на цветы не скупись, – посоветовала она перед уходом.
Большой колокол на часовой башне аббатства пробил трижды. У меня свело живот. Пора было идти в Белую палату на аудиенцию к королеве. Урсула сделала шаг назад и полюбовалась делом своих рук. – В жизни не встречала женщины красивее! Ваши глаза – это драгоценные камни, опушенные ресницами… Кожа у вас алебастровая, а темные шелковые волосы напоминают оперение черного лебедя. Миледи, вы настоящая красавица, – без тени зависти сказала она, помогая мне надеть шерстяной плащ. Доброта Урсулы была такой трогательной, что я крепко обняла молодую женщину. Надев капюшон и опустив голову, чтобы цветы не повредил ветер, я при сопровождении миновала внутренний двор и вдоль реки пошла к башне. Я радовалась тому, что они смотрят мне вслед; мне требовалось поощрение. Приближалась осень, дул сильный ветер, по темной реке бежала рябь, но дождя не было. После невыносимой летней жары прохлада казалась приятной, и по воде плыла целая процессия позолоченных барок. Природа и торговля брали свое: мимо плавно скользили лебеди, горластые чайки пикировали за рыбой, и на пристани суда выгружали людей и товары.
Мы добрались до башни и по выщербленным ступеням поднялись в палату. У дверей приемной Урсулу остановил вооруженный часовой:
– Войти могут только те, кому назначено.
Я хотела возразить, но Урсула, помогая мне снять плащ, наклонилась и прошептала:
– Подбородок вверх, грудь вперед, и все будет в лучшем виде! – Она сделала шаг назад и улыбнулись, заставив меня рассмеяться.
Я сразу поняла, почему часовой не пропустил Урсулу. Крошечная приемная была переполнена людьми, надеявшимися увидеть королеву. Я назвала свое имя секретарю, стоявшему за высоким письменным Столом у двери, и начала искать себе место. На ближайшей скамье расположилась группа монахинь. Сестры перебирали четки и бормотали молитвы, прося Господа помочь им получить привилегии, на которые они рассчитывали. Рядом сидел какой-то усталый рыцарь и вполголоса говорил с женой о сложности уплаты налога на имение. У противоположной стены с окнами из свинцового стекла, стояли священники» черных рясах и беседовали о погоде. В ближнем углу сидел гонец из Анжу, шею которого украшал лотарингский крест. Место рядом с ним пустовало, и я наняла его.
Я сидела прямо напротив входа. Вскоре дверь открылась, и из палаты вышел красивый молодой лорд в сопровождении спутников. Его золотые волосы украшал берет, унизанный драгоценными камнями. Лицо лорда было точеным, но показалось мне слишком женственным и непривлекательным. Когда он проходил мимо, воцарилось почтительное молчание, нарушавшееся только шелестим ткани; все вставали и кланялись.
– Кто это был, сэр? – шепотом спросила я гонца из Анжу.
– Граф Уилтшир, мадам, – ответил он. А потом, поняв, что я при дворе новенькая и нуждаюсь в объяснениях, добавил: – Джеймс Батлер, граф Уилтшир-и-Ормонд.
Я поблагодарила его улыбкой. Мне уже приходилось слышать об этом графе, когда мы останавливались на постоялом дворе по пути в Вестминстер. Уилтшира называли одним из возможных отцов сына королевы. Дверь палаты оставалась открытой; воспользовавшись этим, я посмотрела на королеву. Молодая, красивая, сверкавшая самоцветами Маргарита Анжуйская сидела на троне и беседовала с пышно одетым красивым светловолосым лордом в плаще с меховой оторочкой, стоявшим рядом с ней на возвышении. Судя по его непринужденной позе И взгляду, которым на него смотрела Маргарита, этих двоих людей связывали очень близкие отношения.
– Сэр, а кто этот лорд, который стоит рядом с королевой?
– Это, мадам, Генри Бофор, герцог Сомерсет, – с глубоким почтением ответил он.
Я благодарно кивнула ему. Других объяснений не требовалось; даже я знала, что двадцатитрехлетний Сомерсет, унаследовавший титул после смерти своего отца Эдмунда, был самым могущественным лордом страны… и ее некоронованным королем. Его покойный отец Эдмунд Сомерсет устроил брак Маргариты с королем Генрихом. В благодарность она обласкала его – как гласили слухи, и в постели тоже.
Судя по всему, эта благодарность распространялись и на его сына, потому что Генри всегда был рядом с Маргаритой, и она считалась с его желаниями куда лучше, чем с желаниями короля Генриха. Согласно придворным сплетням, однажды король Генрих, недавно оправившийся от приступа безумия, увидел на колу туловище изменника и спросил, что это такое. Когда ему сообщили, что это часть человеческого тела, он пришел в ужас, приказал снять туловище и похоронить его по-христиански. Разумеется, четвертования продолжились. Король Генрих так и не узнал, что на его приказ не обратили внимания, потому что скоро снова потерял рассудок. Все смеялись над этой байкой, но никто не дерзал смеяться над Сомерсетом – разве что тайно.
– Держу пари, что сына королеве сделал Сомерсет, – ехидно говорил кто-то за стеной харчевни; не приходилось сомневаться, что язык ему развязало вино. – А кто это был, Эдмунд или Генри, отец или сын, теперь без разницы.
Долго ждать мне не пришлось. Мое имя назвали сразу после того, как в покои прошел гонец из Анжу, доставивший королеве послание от ее отца, любимого многими короля-поэта, прозванного Рене Добрым.
С подгибающимися коленями и колотящимся сердцем я шла по длинному проходу к возвышению, чувствуя на себе взгляд королевы, питаясь не замечать хмурых лиц клириков, сидевших на скамьях по обе стороны трона, и кучек придворных, раздевавших меня взглядами и перешептывавшихся, прикрывая рот рукой. Потом я вспомнила совет Урсулы, широко улыбнулась, вздернула подбородок, сделала глубокий вдох и расправила плечи. Дорога до трона перестала казаться мне бесконечной. Вскоре я до него добралась и сделала такой низкий реверанс, что моя голова утонула в серебристых складках платья.
– Ты можешь встать, – сказала Маргарита Анжуйская с гортанным акцентом, характерным для ее родины.
Королева была мала ростом, но вблизи казалась не менее грозной. Ее драгоценные камни ослепляли; в устремленных на меня глазах, зеленых, как анжуйские груши, читалось предупреждение. Золотой обруч с рубинами украшал ее платиновые волосы, заплетенные в косы и скрепленные с двух сторон жемчужными сетками. Ее лицо было маленьким и широким, а подбородок – слишком квадратным для женщины. И все же она сошла бы за красавицу, если бы не была рябой; Маргарита заболела оспой по пути в Англию, когда была пятнадцатилетней принцессой, моей ровесницей. Увидев, что ее суровый взгляд слегка смягчился, я рискнула улыбнуться еще раз. Тут раздался смех, и я посмотрела на Сомерсета.
– Из-за нее на торгах начнется война, моя королева.
Маргарита Анжуйская улыбнулась:
– Вы правы, Анри. Она хорошо пополнит королевскую казну, в этом я не сомневаюсь.
Они говорили обо мне так, словно были парой мясников, покупавших корову и собиравшихся забить ее на ужин. Моя улыбка угасла, и я опустила взгляд, чтобы скрыть гнев. Сомерсет вызвал мою ненависть с первого взгляда.
Видимо, поняв свою невежливость, Маргарита Анжуйская слегка подалась вперед и сказала:
– Дитя мое, в тебе есть французская кровь? Этот вопрос застал меня врасплох.
– Насколько я знаю, нет, моя государыня.
– Дорогая, но ведь ты вылитая француженка. Правда, мсье Брезе?
Я повернулась к лорду, имя которого она назвала. То был великий французский флотоводец Пьер де Врезе, сенешаль Нормандии, которого сестра Мадлен гордостью показала мне на одном из обедов. Он стоил справа от меня, рядом с возвышением, облаченный в меха, самоцветы и бархат по французской моде. Я сделала реверанс, и он ответил мне чарующей улыбкой.
– Вы могли бы быть родом из любимого Анжу ее величества, ибо только в Анжу рождаются самые красивые женщины на свете, – элегантно поклонившись, сказал он.
Я благодарно наклонила голову. По слухам, Врезе Роже был любовником Маргариты; это подтверждал обожающий взгляд, которого он не сводил с королевы.
– Grand merci, Monsieur Breze,[15]15
Большое спасибо, мсье Брезе(фр.).
[Закрыть] – любезно сказала королева. А потом, снова вернувшись к делу, обработалась ко мне: – Ладно, неважно. Сестра Мадлен хорошо отзывалась о тебе. Этого достаточно. – Королева на мгновение умолкла и смерила меня пристальным взглядом. – Леди Исобел Инголдсторп, вы хотите выйти замуж, а не поступить в монастырь, верно?
Я вспыхнула.
– Да, моя королева. Только… только…
Она хладнокровно ждала продолжения. Ко мне вернулся дар речи.
– Только я хотела бы сама выбрать себе мужа.
Ее брови взлетели вверх. Королева обменялась взглядом с Сомерсетом и снова посмотрела на меня.
– Закон на твоей стороне. Тебя можно выдать замуж только с твоего согласия. – Наступила пауза. – О чем еще ты хочешь меня попросить?
– Моя королева, мне хотелось бы, чтобы моей камеристкой стала Урсула Мэлори, дочь вашего преданного слуги сэра Томаса Мэлори.
Королева откинулась на спинку трона, и Сомерсет что-то прошептал ей по-французски. Она ответила ему, а потом повернулась ко мне:
– Сестра Мадлен говорила мне о твоем желании. Похоже, преданность нам Мэлори не так велика, как ты думаешь, но я дам согласие. При одном условии. – Она знаком велела мне подойти ближе. Когда я подчинилась, она наклонилась ко мне и прошептала:
– Ты будешь сообщать мне обо всех его необычных поступках. Времена сейчас трудные…
Так вот что такое королевский двор! Гнездо шпионов, интригующих друг против друга под личиной дружбы.
– Да, моя государыня, – пробормотала я.
Маргарита Анжуйская жестом показала, что аудиенция окончена. Я снова сделала реверанс и прошла сквозь строй насмешливых взглядов придворных и кислых взглядов клириков. Когда я добралась до приемной, часовой распахнул передо мной дверь. Чувствуя себя так, словно с моих плеч свалилось тяжелое бремя, я вихрем промчалась через приемную, чтобы поделиться с Урсулой хорошими новостями. В коридоре кто-то окликнул меня, но я торопилась в сад. Проскочив в дверь, я начала спускаться по узкой винтовой лестнице башни. Но не успела я сделать по двору и трех шагов, как меня окликнули снова. На этот раз я обернулась.
Молодой человек казался знакомым; я свела брони, пытаясь вспомнить его. Бедняга подбежал ко мне и совсем запыхался.
– Уильям Норрис, оруженосец. К вашим услугам, Миледи. Леди Исобел, я счастлив, что вы полностью оправились от болезни, – сказал он, снял шляпу и отдал мне учтивый поклон. – Я вижу, вы меня не помните. Мы познакомились в Таттерсхолле… ну, точнее, не познакомились, потому что в тот вечер мне не представилось возможности пригласить вас на танец. – Он умолк и стал ждать ответа.
Я лихорадочно перебирала в уме подробности того чудесного вечера, пытаясь вспомнить кареглазого юношу с пышными каштановыми кудрями, смотревшего на меня с такой надеждой.
– Может быть, это поможет? – Он вынул из-под плаща пунцовую розу. – Миледи, это подруга той розы, которую я послал вам, когда вы болели.
Над рекой кричала чайка, лодочник греб к пристани, громко ударяя по воде веслами… И тут меня осенило. Именно этот молодой человек отсалютовал мне бокалом с противоположного конца зала в замке Таттере-холл. В тот вечер я видела только сэра Джона Невилла и теперь смотрела на этого оруженосца невидящими глазами, слишком долго устремленными на солнце.
