Текст книги "Леди Роз"
Автор книги: Сандра Уорт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 27 страниц)
Глава восемнадцатая
Коронация, 1461 г.
Но мир не наступил; его еще предстояло завоевать, Маргарита отправилась в Шотландию искать помощи против дома Йорка, а переживший Тоутон Сомерсет нашел убежище в нескольких нортумберлендских замках, владельцы которых сохраняли верность Ланкастерам, и опустошал север. Покончить с нападениями ланкастерцев выпало на долю Джона, моего доблестного рыцаря и лучшего полководца Англии.
Я прощалась с ним у коновязи Борроу-Грин. Двадцать шестого апреля, на следующий день после годовщины нашей свадьбы, муж на прощание поцеловал меня и детей и отправился на шотландскую границу. Он нежно улыбнулся мне, развернул Саладина и выехал за ворота, сопровождаемый Руфусом на кобыле. Я смотрела им вслед, пока оба не исчезли за горизонтом. Скоро начали поступать сообщения о его успехах. Джон заставил ланкастерцев снять осаду с Карлайла, а его вторжения в Шотландию оказались такими удачными, что вскоре скотты заключили с домом Йорка перемирие.
Я продолжала волноваться за Джона, но, когда от него стали поступать новые хорошие вести, у меня сильно полегчало на душе. Нам возвратили поместье, конфискованное Маргаритой Анжуйской, кроме того, Эдуард подтвердил титул лорда Монтегью, присвоенный Джону парламентом Йорка. Кроме того, Эдуард пожаловал Джону золотой рудник в Девоне за чисто символическую арендную плату, составлявшую сто десять фунтов в год; это сильно облегчило наше материальное положение. Кроме того, король подтвердил веру в родственников Невиллов тем, что отправил своего восьмилетнего брата Ричарда на воспитание в замок Уорика Миддлем.
Я была тронута – и в то же время слегка раздосадована – любовью Джона к оставшемуся без отца мальчику и его частыми приездами в Миддлем для наблюдения за тем, как из ребенка делают рыцаря.
– Джон, за месяц ты съездил туда четыре раза, – сказала я, помогая ему раздеваться и принимать ванну. – Зачем ты себя так изнуряешь? Учить Дикона военному искусству могут и другие. Мой милый, тебе следует отдыхать, а не мотаться с границы в Миддлем при первом удобном случае.
Джон смерил меня пристальным взглядом:
– Тебе не нравятся мои визиты к мальчику? Отпираться было бессмысленно; муж видел меня насквозь. Похоже, настало время поговорить о том, что вызывало мою тревогу.
– Почему ты вместо этого не приезжаешь к нам? Потому что я не смогла родить тебе сына? – вполголоса спросила я.
Выражение лица Джона смягчилось, он обнял меня.
– Исобел, Исобел… Я часто езжу к Дикону совсем не поэтому… Бог велел помогать другим. Хотя бы по мелочам. Подать чашу воды одному из Его созданий, что-нибудь посоветовать другому, подарить третьему… Ребенок может терпеть придирки или чувствовать себя заброшенным; доброе слово может его утешить… Дикон многое вынес. Он родился в самом начале нашей войны с Ланкастерами и за свой короткий век видел больше насилия и горя, чём любой другой. У мальчика нет ни отца, который мог бы руководить им, ни матери, которая могла бы его утешить… – Джон осекся, но поздно. Он был прав. Тетка Джона Сесилия родила много детей, но не была им настоящей матерью. После смерти мужа герцогиня Йоркская закрылась в своем замке Беркемстед, где молилась и жила как монахиня, словно не несла ответственности ни за кого, кроме себя.
– Малышу очень нужно, чтобы его подбадривали, – продолжил Джон. – Он не уверен в себе; кроме того, он левша, а это сильно затрудняет овладение рыцарским искусством. – Муж взял меня за подбородок и заставил смотреть ему в глаза. – Милая, Бог воздаст за доброту сторицей. Ты в этом сомневаешься?
Устыдившись собственной ревности и женской несостоятельности, я кивнула. Джон был прав. Как можно было скупиться на любовь к мальчику, который к восьми годам успел вынести ужасы Ладлоу, плен, изгнание и стать свидетелем множества смертей? Слова Джона открыли мне глаза. С того дня я полюбила Дикона как родного. Так, словно он заменил нам потерянного сына.
Тяжелые испытания оставили на мальчике свой след; когда я видела маленького Дикона, его грустные серые глаза заставляли меня вспоминать Ладлоу. Мне хотелось прижать малыша к себе, поцеловать и заставить забыть боль. Ричард обожал своего старшего брата, и я невольно думала: «Что бы Дикон ни делал, чего бы ни достиг, он всю жизнь будет находиться в тени Эдуарда так же, как Джон находится в тени Уорика». Зная это, я относилась к нему с материнской нежностью, которую старалась проявлять при любом удобном случае.
Однажды Борроу-Грин навестил отец Урсулы, сэр Томас Мэлори. Когда вечером мы сидели в светлице и пили вино, он спросил:
– Как поживает графиня Солсбери?
– Плохо, – ответила я, вспомнив, как выглядела графиня Алиса, когда я в последний раз видела ее в Миддлеме. Больная и повредившаяся в рассудке, она лежала пластом, никого не узнавая и ни с кем не разговаривая. – Боюсь, для мира она потеряна.
Старый рыцарь пробормотал в адрес матери Джона несколько добрых слов и умолк. Я подлила вина в его чашу и сменила тему:
– Вы присутствовали при освобождении моего мужа из заключения… Как случилось, что Эдуард решил помиловать жителей Йорка?
Сэр Томас ответил мне в том же красочном стиле, в каком, очевидно, писал свои сочинения:
– Милорд Монтегью – настоящий рыцарь… один из благороднейших… Представьте себе всех нас, рыцарей и горожан, собравшихся вокруг короля Эдуарда, сидевшего на вороном коне. Лунные лучи падали на его красивое бледное лицо, а он не сводил глаз с протухших голов своего доблестного отца, любимого брата Эдмунда, доброго графа Солсбери и его веселого сына, сэра Томаса Невилла, прибитых к воротам, покрытых мухами и личинками. «Снять их! – приказал он. – Отправить в Понтефракт, соединить с телами и похоронить достойно, по христианскому обычаю!» Потом он долго молчал, сидел как мертвый и смотрел на отмель Миклгейт.
Мы уже подумали, что тем дело и кончится, но внезапно он обвел нас горящими глазами и сказал: «Жгите этот город дотла, грабьте его, насилуйте женщин, вешайте мужчин, чтобы не уцелел ни один из тех, кто за три месяца, прошедших со Святок, не ударил палец о палец, чтобы снять с ворот голову моего отца!» Его голос напоминал шипение змеи; услышав слова короля, все собравшиеся вокруг – и друзья, и враги – стали такими же бледными, как облака над их головами, и затрепетали. Никто не посмел попросить короля пощадить город, боясь навлечь на себя его черный гнев. Никто, кроме милорда Монтегью… Он вышел вперед, преклонил колено, посмотрел на короля Эдуарда и сказал: «Благородный король, дорогой кузен и доблестный рыцарь, я умоляю вас простить вину жителям Йорка, ибо они не имели ни сил, ни храбрости противостоять анжуйской суке и ее беззаконной орде, но не принимали участия в ужасном деле, совершенном безбожной тварью, женщиной, которой чуждо милосердие. Это добрые люди, ваши подданные, и, если вы дадите им возможность служить вам, они не подведут своего сеньора и делом докажут вам свою преданность».
Король долго смотрел на склоненную голову лорда Монтегью, и мы, все собравшиеся, трепетали, боясь за жизнь лорда, ибо были уверены, что ярость короля обратится на него. Но когда король Эдуард поднял глаза, гнев оставил их, и мы услышали следующие слова: «Лорд Монтегью, если ты смог обратиться ко мне с такой просьбой после того, как увидел протухшие головы своего отца и брата, прибитые к воротам этого проклятого города, то ты лучший человек, чем я, мой добрый кузен… Твоя просьба будет удовлетворена». Так Йорк избавился от ужасов, которые выпали на долю Ладлоу.
В комнате воцарилось молчание. Урсула и ее мать вытирали слезы. Я не могла вымолвить ни слова; наполнявшая душу гордость за мужа лишила меня дара речи.
От Джона продолжали прибывать добрые вести. Он освобождал все новые замки, принадлежавшие йоркистам, истреблял действовавшие на границе банды воров и головорезов и преследовал беглых сторонников Ланкастеров. Но годы гражданской войны и беззакония принесли свои горькие плоды, питавшие надежды ланкастерцев, поэтому у мужа почти не было возможности вернуться ко мне и насладиться семейными радостями. Я горько сетовала на судьбу Джона, не видевшего ничего, кроме бесконечных сражений.
Однажды теплым летним днем накануне дня рождения Джона в Борроу-Грин остановился торговец, следовавший в Норич, и показал мне свои товары. Когда я заглянула в его мешок, мое внимание привлек блеск чего-то бронзового, наполовину скрытого мотками ткани и горой игрушек. Торговец выудил вещь наружу.
– Танцовщица под вуалью, – сказал он, осторожно глядя на меня цепкими темными глазами. – Из Александрии, отлита из бронзы греческим скульптором за триста лет до Рождества Христова…
Я провела пальцем по ее точеным чертам и складкам одежды. Накидка окутывала танцовщицу с головы до ног; с макушки ниспадала вуаль, оставлявшая неприкрытыми лишь глаза и лоб. Скульптор изобразил ее в момент поворота; казалось, фигурка оживала у меня на глазах.
Я заплатила запрошенную торговцем неслыханную сумму, на которую наша семья могла бы жить целый месяц. Если купец не лгал, с тех пор, как древний скульптор эллинистического периода любовно отлил этот прекрасный образ из золотистого металла, миновали сотни лет. Я получала возможность прикоснуться к прошлому.
– Интересно, кем она была, – задумчиво промолвила я, обращаясь к Урсуле. – Любила ли кого-нибудь? И танцевала для него?
– Ясно только одно: она была красавицей, – ответила Урсула. – Это видно даже под складками покрывала… И танцевать она умела… так же, как вы, миледи.
– Если бы у меня была возможность танцевать для того, кого я люблю… хотя бы и в покрывале…
На следующий день произошло одно из тех редких совпадений, которые невозможно объяснить: в Борроу-Грин приехали бродячие цыгане, желавшие развлечь нас своими танцами. Поскольку покупка статуэтки истощила мой кошелек, я заплатила столько, сколько могла себе позволить, и ослик вкатил во двор их повозку. Я пригласила на представление всех домочадцев, и наш маленький зал наполнился до отказа. Все дружно хлопали в такт звукам гитар, цимбал и барабанов. Когда я следила за тем, как они кружились и били в бубны, мне в голову пришла любопытная мысль.
После окончания представления я пригласила цыган в светлицу и сказала:
– Я хочу сделать сюрприз мужу, лагерь которого находится на шотландской границе. – И изложила свой план.
Еще несколько дней цыганки помогали мне освоить сложные па, и я разучивала их под аккомпанемент музыкантов, у которых были завязаны глаза; я не хотела, чтобы их мужчины видели этот соблазнительный танец прежде, чем я покажу его Джону. Еще один день я экспериментировала, училась драпироваться в вуаль, после чего они заявили, что все готово. В качестве наряда я выбрала красный лиф, пышную юбку из нескольких слоев прозрачной красно-пурпурной ткани, расшитой мелким бисером, и пурпурную мантилью с вышитыми на ней серебряными цветами. Теперь можно было ехать.
День выдался прохладным и ясным. Я была возбуждена. Даже лошади чуяли к воздухе что-то особенное; они фыркали, ржали и топали копытами, желая поскорее отправиться в путь. Я так и не узнала, как нам удалось нагрузить повозки и при этом не забыть ничего необходимого, отсутствие которого могло бы испортить весь план. Я отдавала распоряжения грумам машинально, потому что непрерывное хихиканье и болтовня цыганок заставляли меня нервничать. Наконец я забралась в носилки, задернула занавески, чтобы сохранить инкогнито, и мы отправились на север, в Донкастер.
Когда я наконец осталась одна, то поняла всю опрометчивость своей затеи и ощутила беспокойство. Ланкастерцы были повсюду. А вдруг они схватят меня и используют против Джона? Я могла стать причиной его гибели. Боже, что я натворила! Даже если я смогу сделать ему сюрприз, его реакция будет совсем не такой радостной, как я думала; узнав, что я подвергала себя подобному риску, он выйдет из себя. Наверно, следует вернуться… Но тут я представила себе его лицо, фамильные синие глаза Невиллов, смотрящие только на меня и не замечающие никого вокруг, как было в вечер нашего знакомства, и мое тело запылало от страсти. Если я никуда не поеду… А вдруг в следующем сражении Господь заберет его к Себе? Я же никогда не прощу себя за трусость! Получится, что я лишила нас обоих радости последней встречи…
Смелость надежнее рыцарских доспехов; на время сомнения меня оставили.
Поездка прошла без всяких приключений. Я провела на постоялых дворах две бессонные ночи. В соломенных тюфяках было полно клопов, но выпитый эль позволил нам с Урсулой пережить это. На третий вечер мы увидели вдали шпиль главного собора Донкастера. До лагеря Джона было подать рукой… и до ланкастерцев тоже. С этой минуты нам следовало соблюдать величайшую осторожность.
– Стой! Что вам нужно? – гаркнул часовой. Вокруг него собралась большая группа воинов. За их спинами раскинулся лагерь Джона, представлявший собой настоящий лабиринт шатров, освещенных закатным солнцем.
Джеффри достал послание, написанное мною собственноручно, и протянул его стражу. Я следила за ними, закрыв лицо мантильей. Чтобы не привлекать к себе внимания, перед прибытием в лагерь мне пришлось выйти из носилок. Теперь я ехала на старой кобыле вместе с одним из цыган. Но больше одной женщины под вуалью в группе быть не могло; это вызвало бы подозрение, что под масками скрываются мужчины, пытающиеся проникнуть в лагерь. Поэтому Урсуле, чтобы остаться неузнанной, пришлось надеть седой парик и сгорбиться.
Сержант взял мое письмо, но взламывать печать не стал; я решила, что он неграмотен.
– Это танцоры, – объяснил Джеффри. – Вы сами видите по печати, что их прислала леди Монтегью. Она хочет развлечь своего милорда мужа и весь лагерь. Люди из свиты его светлости меня хорошо знают. Если вы пошлете за человеком, близким к лорду Монтегью, он поручится за меня, а я поручусь за танцоров.
Сержант прошел мимо цыган, остановился рядом с носилками, откинул занавеску и стал рыться в лежавших там костюмах. Потом он осмотрел нашу труппу и уперся взглядом в меня, хотя я сидела в самой гуще всадников. Впрочем, ничего особенного увидеть он не мог, потому что я наклонила голову и опустила на лицо сарацинскую вуаль.
– Почему она прикрылась? – спросил воин.
Джеффри засмеялся:
– Привычка такая. Она танцует под вуалью. Уверяю вас, скромность тут ни при чем. Она еще та маленькая бесстыдница. Хотя не такая уж: и маленькая – ростом с меня, хотя некоторые считают меня коротышкой. Впрочем, вы сами все увидите сегодня вечером. Держу пари, этого будет достаточно, чтобы заставить вас покраснеть!
Джеффри покосился на меня, и я чуть не расхохоталась. Он был настоящим шутом, а я об этом и не догадывалась. Конечно, старик наслаждался свободой, которой в другой раз ему бы не представилось. Впрочем, увидев мою поднятую бровь, он сразу опомнился.
– Ладно, посмотрим, – проворчал страж. – Ждите здесь.
Мы терпеливо стояли под сердитыми взглядами дозорных; вожак цыган держал первую лошадь под уздцы, боясь, что солдаты обнажат мечи. Наконец сержант вернулся с сэром Коньерсом, державшим в руке мое письмо со сломанной печатью. Я съежилась в седле, но Коньерс, не глядя в мою сторону, подошел прямо к Джеффри и широко улыбнулся.
– Джеффри, старый мошенник! – Он хлопнул слугу по спине с такой силой, что чуть не сбил с ног. – Где ты набрал столько диких красавиц? Честно говоря, когда я услышал о твоем приезде, то подумал, что сегодня вечером танцевать будешь ты сам. Не ожидал, что ты такой ходок!
– Прошу прощения, что разочаровал вас, милорд, – пошутил в ответ Джеффри.
Внезапно мне стало ясно, как я люблю эту пару – преданного друга и преданного слугу. Коньерс повернулся к сержанту:
– Пропусти их и устрой поудобнее. Как вы сами убедитесь, дамы, – он галантно улыбнулся всем нам, – удобств у нас маловато, но мы рады вашему приезду, а некоторые из нас вечером обрадуются еще больше.
Джеффри широко улыбнулся и погнал в лагерь всех нас, а заодно повозку с нашим скарбом.
В обеденном шатре за длинными дощатыми столами сидели мужчины, громко болтали, зычно хохотали, пили эль и ждали прибытия командира. Я с первого взгляда поняла, что Джон еще не пришел. Пока танцовщицы одевались и готовились, я пряталась за занавеской, скрывавшей нас от посторонних глаз, и с тревогой следила за столом, вокруг которого стояли кресла с высокими спинками; именно там должен был сидеть он и высшие офицеры.
В откинутый широкий полог огромного шатра просачивался слабый свет. Вдали виднелись поля, озаренные розовым закатом. Пока я любовалась им, поднялась суматоха, за которой последовал шорох одежды; мужчины встали, приветствуя командующего. Джон вошел в сопровождении сэра Джона Коньерса и своих рыцарей. Я шарахнулась за занавеску, пытаясь справиться с дыханием, потом набралась смелости и выглянула снова. Джон шел к высокому столу, по пути приветствуя то одного, то другого, смеясь и похлопывая людей по плечу. С этой стороны я его еще не знала. Он держался с подчиненными непринужденно и по-товарищески; такие чувства могут связывать лишь тех, кто сражался бок о бок, подвергался тем же опасностям, доверял другому свою жизнь и прошел не одну проверку на прочность. Это был его мир, в который мне доступа не было и никогда не будет. Я печально отвернулась.
Когда все уселись и слуги подали первое блюдо, вожак цыган дал сигнал музыкантам, и шум голосов перекрыли первые звуки веселой мелодии. Я кивнула четырем танцовщицам и раздвинула занавески. Девушки в ярких нарядах, обнажавших торсы, вышли на свободное место, покачивая бедрами. Их черные как смоль волосы были распущены, разрезы юбок обнажали босые ноги. Мужчины встретили цыганок свистом и радостными криками. Девушки улыбались и во время танца посылали им воздушные поцелуи. Солдаты были в восхищении. Какой-то воин встал, прижал руку к сердцу и крикнул одной из плясуний:
– Ради бога, либо выйди за меня замуж, либо убей!
Я снова выглянула из-за занавески, разыскивая взглядом Джона. Он был увлечен беседой с Коньерсом и не обращал на танцовщиц внимания; было ясно, что ему нет до них никакого дела. Я расстроилась. А вдруг он не заметит меня? Вдруг уйдет из шатра раньше, чем я успею исполнить танец?
Громкие аплодисменты прервали мои мысли. Первый номер закончился. Девушки задвигались в такт новой мелодии, более быстрой и страстной, чем первая. Джон не смотрел на них, по-прежнему поглощенный своими мыслями. Когда танец подошел к концу, он поднял взгляд, но выражение его глаз было рассеянным. Наступила тишина. Ожидая звона цимбал, чтобы начать выступление, я проверила, надежно ли прикреплена вуаль к волосам. Ритм музыки стал медленным и чувственным. Ощущая холодок под ложечкой, я выскользнула из-за занавески. Меня тут же окружили танцовщицы, заслонив от взглядов голубыми и зелеными страусовыми перьями. Я приняла стыдливую позу, склонив голову к плечу, потупив глаза, слегка отведя в сторону покрывало и выставив вперед босую ногу с кольцом на большом пальце. Когда девушки убрали перья, мужчины ахнули при виде странного зрелища: танцовщицы, закутанной в покрывало с головы до ног. Ничего подобного они еще не видели.
Придерживая одной рукой вуаль, а другой теребя складки покрывала, я сделала несколько ленивых длинных шагов сначала в одну сторону, а потом в другую; при этом я старательно отворачивалась от Джона. Музыканты ускорили ритм, и я медленно пошла по кругу. Добравшись до противоположной стороны, я закружилась на месте, прижав к себе покрывало и время от времени обнажая то бедро, то лодыжку с браслетом. Многие мужчины опустили кружки с элем, не зная, чего ждать, но боясь пропустить то, что будет дальше. Я снова пошла по кругу, время от времени останавливаясь, чтобы погладить кого-нибудь по плечу, прикоснуться к щеке или бросить многообещающий взгляд, но не забывая придерживать вуаль. Наконец, еле дыша, я дерзнула бросить взгляд в сторону Джона. Не обращая на меня внимания, он развернул кресло и разговаривал со своим другом Мармадьюком Констеблом; именно так Джон вел себя на пиру в замке лорда Кромвеля. От этого воспоминания у меня сжалось сердце.
О Небо, неужели он еще не узнал меня? Сидевшие по бокам от Джона лорд Клинтон и Коньерс смотрели на меня во все глаза, довольно улыбались, но не узнавали. Неужели я так искусно замаскировалась? «Джон, любимый, это я, посмотри на меня, я здесь!» – кричало мое сердце.
Восторженные крики солдат и взгляды Клинтона и Коньерса, нагнувшихся вперед и увлеченно следивших за танцем, наконец заставили Джона отвлечься. Он повернул кресло к столу и бросил на меня рассеянный взгляд. Мой час настал. Я шагнула к его столу, встала на цыпочки, дерзко и вызывающе обнажила бедро, а потом отступила. Музыканты заиграли ту самую мелодию, под которую мы танцевали у лорда Кромвеля; я сбросила на пол покрывало, и цыганки убpa ли его. Я осталась в одной прозрачной накидке, как делают сарацинские женщины в гаремах, когда танцуют для своих хозяев и повелителей. Пока одни плясуньи обвевали меня страусовыми перьями, а другие хлопали в такт музыке, я чувственно изогнулась и на мгновение отвела от лица вуаль. Когда Джон поднес к губам кубок, я вытянула ногу, продемонстрировав родинку на обнаженном бедре.
Джон замер, а потом подался вперед, не веря своим глазам. Затем оторвал взгляд от родинки и посмотрел на мою грудь и лицо. Встретив мой взгляд, он опустил кубок и уставился на меня. Потом слабая улыбка тронула его красивые губы, и я увидела свои любимые ямочки на щеках.
Тут я широко улыбнулась и подмигнула ему.
Я вернулась в Борроу-Гршгвне себя от радости. Моя миссия удалась как нельзя лучше. При расставании Джон заверил меня, что не скоро забудет мой цыганский танец.
– Воспоминание о нем будет согревать меня в холодные зимние ночи, – пообещал он, целуя меня на прощание.
Казалось, наша встреча стала добрым предзнаменованием; вскоре после нее от Джона стали прибывать хорошие вести. Он снял осаду с Карлайла и убил шесть тысяч скоттов. Эта победа означала, что королю Эдуарду больше не нужно торопиться на север и откладывать коронацию. Церемония была назначена на двадцать восьмое июня, через четыре дня после Иванова дня, именин Джона. Праздник Джоя встретил дома, а на следующее утро мы отправились в Лондон.
По пути мы слышали, как люди шушукались, не одобряя выбор даты.
– Воскресенье? Но ведь в этом году воскресенье – несчастливый день! – ахали они и осеняли себя крестом, чтобы отогнать дьявола. Когда Джон сообщил мне новость, я сделала то же самое. Даже Джону было не по себе. День недели, на который приходилось двадцать восьмое декабря, годовщина Избиения младенцев, считался несчастливым в течение всего года, а в 1461-м оно падало именно на воскресенье. Но, похоже, король Эдуард предрассудками не страдал. Этот день его устраивал, и подготовка к коронации первого короля из династии Йорков шла полным ходом.
По прибытии в Лондон мы увидели восторженную толпу, щеголявшую белыми розами Йорков, которые уличные торговцы продавали на всех углах с тележек и из фартуков, наполненных цветами.
– Покупайте свежие белые розы! – кричали они. – Чудесные белые розы в честь чудесного Короля Белой Розы!
В Вестминстерском дворце, куда Мы приехали для встречи с королем Эдуардом и братом Джона епископом Джорджем, ныне ставшим канцлером, царила суета. На кухне повара и их помощники сбивались с ног, готовя угощение; плотники стучали молотками, ремонтируя дворец и королевскую барку и сколачивая столы и: стулья; повозки, лошади и мулы доставляли во дворец клетки с лебедями и фазанами, мешки с фруктами, овощами, сахаром и специями. Коридоры и залы были забиты вельможами, придворными, их женами и членами свиты, так что проложить себе дорогу удавалось с трудом.
– Мод! – радостно воскликнула я; увидев хорошо знакомую фигуру.
Мод сопровождал ее дядя, лорд Кромвель. Мы крепко обнялись.
– Как поживаешь, Мод? – спросила я. – Вид у тебя довольный… Это так?
– Пожалуй. Меня сильно утешил разгром анжуйской суки.
Я пообещала, что встречусь с ней в ближайшие дни, и мы пошли дальше. Король дружелюбно беседовал с золотых дел мастером; на столе были разложены украшения, ярко отражавшие солнечный свет.
– Это мастер Шор. Он сделал для нас чудесный меч, который мне вручат сразу после увенчания короной. – Эдуард засмеялся, обнял мужчину за плечи и показал на золотой меч, украшенный рубинами. Шор, не привыкший к фамильярности царствующих особ, покраснел и неловко поклонился. Эдуард убрал руку, чтобы поздороваться с нами. – Он – лучший ювелир в Лондоне. – Король похлопал мастера по спине, когда тот ушел.[46]46
Жена этого лондонского ювелира Джейн Шор стала главной фавориткой Эдуарда. Она заняла это место в 1470 г., когда ей было 25 пет, и оставалась с Эдуардом до самого конца его правления.
[Закрыть] – Почти такой же ювелир, какой ты полководец, кузен Джон! Знаешь, я обязан тебе коронацией. Если бы ты не снял осаду с Карлайла, мне пришлось бы совершить марш на север, но теперь…
Он смерил меня восхищенным взглядом.
– Джон, ты действительно приносишь себя в жертву своему королю. Ведь вместо этого ты мог остаться дома с красавицей женой… Ладно, давай прогуляемся. В королевском саду есть на что посмотреть. – Он положил руку на плечо Джона, и мы отправились в сад. Эдуард говорил о финансах, государственных делах и стратегии, но это не мешало ему пристально осматривать каждую даму, которая попадалась нам навстречу. Я поняла, что, говоря о красотах сада, Эдуард имел в виду не цветы, а женщин.
Хотя молодой король жаловался на нехватку денег (в последние три месяца он без устали брал взаймы, чтобы оплачивать расходы на государственные дела и военные действия), это не помешало ему устроить пышную коронацию. На следующий день Эдуард организовал торжественный въезд в Лондон, где его встретили мэр и олдермены в алом и четыреста горожан в зеленом и проводили от дворца Лэмбет до самого Тауэра. Вечером на богатом пиру он произвел тридцать два человека в рыцари ордена Бани (среди которых было два его младших брата – восьмилетний Дикон и одиннадцатилетний Джордж) и сделал каждому новоиспеченному рыцарю роскошный подарок. На следующий день король проследовал из Тауэра в Вестминстер; перед ним шли рыцари Бани в голубых плащах с капюшонами из белого шелка.
Коронация состоялась в Вестминстерском аббатстве в воскресенье утром. Архиепископ Кентерберийский помазал Эдуарда на царство и увенчал бесценной короной Эдуарда Исповедника.[47]47
Эдуард Исповедник (1003–1066) – английский король с 1042 по 1066 г., последний из династии англосаксонских королей. Опирался на нормандских феодалов, что вызвало восстание англосаксонской знати (1051). С 1053 г. был фактически устранен от власти. После нормандского завоевания Англии (1066) его образ был сильно идеализирован.
[Закрыть] Потом король под великолепным балдахином из золотой парчи прошел в тронный зал и занял место на возвышении, рядом с братьями и другими членами семьи; мы расположились за соседним столом. К моему удивлению, в зале царил полумрак; его освещало всего несколько факелов, а свеч не было вообще. Сначала я подумала, что это объясняется нежеланием тратить деньги. Но едва мы заняли места, как в темных углах огромного зала появились факелы и двинулись к возвышению в сопровождении негромкого пения. Когда факелы приблизились, мы увидели, что их несут монахи в капюшонах. Миновав возвышение, монахи разделились на две части, прошли вдоль стен и снова исчезли в темноте.
Сразу после этого слуги зажгли стоявшие на столах свечи, и зал наполнился светом. Пламя свеч отразилось в прекрасных витражах высоких окон, в знаменах и гобеленах, покрывавших стены; от драгоценных камней, украшавших шляпы и наряды знати, слепило в глазах. Внезапно сверху донеслось хлопанье крыльев. Подняв глаза, мы увидели стаю кречетов и соколов. К нашему удовольствию, они раз за разом устремлялись вниз и выхватывали из стоявших на столах серебряных ваз то яблоко, то сливу. Потом мы услышали стук бубнов, и в зал под ласкающие слух звуки музыки вошли танцовщицы в сарацинских костюмах – коротких лифах с низким вырезом и юбках, расшитых бисером. Когда цыгане подошли ближе, я увидела знакомого вожака. Он отдал низкий поклон, и я бросила ему белую розу. Джон нагнулся ко мне и прошептал на ухо:
– Это я посоветовал Уорику пригласить их. – Потом он лукаво подмигнул, и я расхохоталась.
Представление продолжалось всю ночь. В воздухе кувыркались акробаты, демонстрируя чудеса ловкости; лучшие трубадуры страны пели свои песни; два карлика-близнеца и их великолепный черный медведь показывали опасные трюки, заставлявшие нас хвататься за ручки кресел.
Древний зал Вильгельма Рыжего,[48]48
Вильгельм II Рыжий – король Англии (1087–1100), второй сын Вильгельма I Завоевателя, унаследо-вавший английский трон после смерти отца (старшему сыну, Роберту, досталась власть над Норманн-дией). Жестокий и грубый, был убит стрелой во время охоты. Роберт в это время был в Первом кресс-товом походе, а потому английский престол перешел к его младшему брату Генриху I, правившему с 1100 по 1135 г.
[Закрыть] до отказа наполненный пышно одетыми гостями, звенел от веселых голосов; люди праздновали конец войны и начало новой эпохи. Мы ели гусей, лебедей, уток и голубей в тесте с густыми подливками, жареную форель, хвосты серых куропаток и пироги с рисом, украшенные цветами, пили изысканные вина, сладкие ликеры, мальвазию и душистые крепкие напитки, не упуская ни одного случая произнести тост за здоровье нашего красивого нового короля. Завершило вечер впечатляющее зрелище, заставившее нас ахнуть и затрепетать: с великолепного купола спустился ангел в одеянии из белого шелка, расшитого серебром, благословил короля Эдуарда IV и пожелал нам спокойной ночи.
На следующее утро праздник продолжился, а днем Эдуард сделал своего брата Джорджа герцогом Кларенсом, а маленького Дикона – герцогом Глостером. Перед отъездом я услышала, как Эдуард пообещал Дикону подарить ему золотую подвязку.
– Дикон, ты получишь подвязку, – прошептал он, – как только я смогу за нее заплатить.
Мы получили огромное удовольствие и, усталые от празднований, отправились на север, надолго забыв о зловещем предзнаменовании Избиения младенцев.
Весь остаток года после коронации Эдуарда я наслаждалась покоем, которого не испытывала за все время своего замужества. Самой приятной новостью этих месяцев была весть о смерти французского короля Карла VII,[49]49
Карл VII (1403–1461) – французский король с 1422 по 1461, победивший анг-мичан в ходе Столетней войны.
[Закрыть] кузена Маргариты Анжуйской. С его потерей Маргарита лишилась французской поддержки – по крайней мере, на время. Сын Карла, новый король Людовик XI, ненавидел отца и всегда выступал на стороне его врагов. Он заключил посланцев Маргариты в тюрьму, а ее друга де Брезе отправил в самую мрачную из своих темниц. Людовик очень боялся лишиться престола, и его можно было убедить сменить политику. Уорик решил женить Эдуарда на французской принцессе. Однако, судя по доходившим до нас вестям, король Эдуард, опиравшийся на поддержку английских купцов, предпочитал династическому союзу с Францией торговый союз с Бургундией. Я этому радовалась. Джону не пошло бы на пользу, если бы его кузен и король привел в страну еще одну француженку.
В ноябре прибыл гонец от Нэн, которая жила в своем замке Миддлем. Она писала, что бедная графиня Алиса быстро угасает. Я взяла детей и отправилась прощаться со свекровью. Когда дочери Уорика Анна и Белла бросились ко мне с распростертыми объятиями, я обрадовалась, но при виде графини ощутила глубокую печаль. Мод снова вышла замуж и была счастлива со своим третьим мужем, сэром Джервасом Клифтоном, но графиня оставалась такой же безутешной, как в тот миг, когда до нас дошла новость о случившемся в Уэйкфилде.
