Текст книги "Леди Роз"

Автор книги: Сандра Уорт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 27 страниц)

– Сколько времени она находится в таком состоянии? – спросила я Нэн.

– Несколько месяцев… Я давно потеряла счет, – ответила она.

Свекровь отказывалась от еды и исхудала так, что от нее остались кожа да кости. Когда-то она не могла уснуть, а теперь все время лежала в забытьи, не открывая глаз. Я подошла к кровати, на которой лежала графиня Алиса, неподвижная, как труп. Ее седые волосы рассыпались по подушке, лицо было искажено болью – то ли телесной, то ли душевной. Я притронулась к ее руке; та была холодной как лед. Потом я наклонилась и поцеловала графиню в морщинистый лоб. Она не пошевелилась, но до меня донесся стон, срывавшийся с ее губ вместе с дыханием, не имевший ни начала, ни конца и стихавший незаметно, как ветерок, колышущий хлебное поле.

– После смерти графа и Томаса прошел почти год, – сказала я, гладя ее по щеке. – Она уже не оправится, верно?

Нэн встретила мой взгляд, и я увидела в ее глазах собственную скорбь.

– Нет… Она тоже умерла в Уэйкфилде, – ответила графиня Уорик, глядя на неподвижную фигуру, в которой еще теплилась жизнь.

Я в последний раз поцеловала мать Джона, услышала ее вздох и прошептала:

– Я всегда буду помнить вашу доброту и все хорошее, что вы для меня сделали…

Вечером в Миддлем неожиданно примчался Уорик и ослепил всех своим светом, как упавшая с небес звезда.

Нэн суетилась вокруг, пытаясь исполнить любой его каприз. Вино лилось рекой; мы провели вечер, лакомясь свининой, павлином и лебедем. Даже нищие у дверей не остались внакладе, ибо у Уорика был обычай разрешать каждому унести сколько еды, сколько умещалось на лезвии ножа. А беднягам, у которых даже своего ножа не было, позволялось наедаться до отвала. Подкрепившись, они уходили и славили имя Уорика по всей земле; его знали даже в далекой Богемии. Уорика проздали Делателем Королей, потому что он сверг Генриха и посадил на трон Эдуарда.

Вечер был хорош всем, кроме одного: рядом со мной не было Джона. Он оставался на севере. Уорик передал мне от него привет и послание.

– Джон должен собрать шотландских дворян с границы и доставить их в Йорк. Там они встретятся с представителями Эдуарда и составят мирный договор. Он велел передать на словах, что очень скоро навестит тебя.

– Папа, почему ты снова уезжаешь? – со слезами на глазах спросила его маленькая Анна.

– Детка, мне нужно вернуться в Лондон и поговорить с французским послом, – ответил Уорик, погладив по голове девочку, сидевшую у него на коленях. – Я хочу женить нашего храброго короля Эдуарда.

– Серьезно? – не удержалась я. – И на ком же хочет жениться король Эдуард?

– Эдуард? Он слишком занят своими шлюхами, чтобы думать об этом. Я все решу сам, – заключил Уорик. – Я собираюсь заключить мир с Людовиком Одиннадцатым и скрепить его браком с французской принцессой, чтобы Франция больше никогда не оказывала помощи анжуйской суке.

Меня поразило то, как Уорик говорил о короле. Интересно, что подумает Эдуард, когда узнает о матримониальных планах Уорика? По моей спине пробежал холодок. Взошедшее солнце было сияющим, но внезапно будущее показалось мне туманным и покрытым тенью.

ЙОРКИСТСКАЯ АНГЛИЯ 1462-1471

Глава девятнадцатая

1463 г.

Я обвела взглядом особняк нашего манора Ситон-Делаваль и осталась довольна. Мимо окон летел легкий снежок, сквозь щели в ставнях пробивались яркие солнечные лучи, освещая большой зал, украшенный лентами, зеленью и ягодами в честь Рождества и нового, 1463 года. В камине, обогревавшем зал, потрескивали дрова. В одном углу мужчины играли в кости, в другом женщины водили хоровод, а в середине комнаты дети играли в жмурки, с хохотом уворачиваясь от игрока с завязанными глазами. В воздухе витал запах вина с пряностями и имбирной коврижки; слуги разносили большие подносы со сладостями и ароматными напитками. «Мне есть за что благодарить Судьбу!» – подумала я. За почти два года, прошедшие после великой победы йоркистов при Тоутоне, случилось много хорошего.

Будь моя воля, я изменила бы только одно. Наша семья пополнилась еще одной дочерью/ Маргарет стала у нас с Джоном четвертой; я крепко любила их всех, но жалела, что не смогла родить Джону сыновей. Когда я писала мужу о рождении еще одной девочки, у меня дрожала рука. Я знала, что он будет разочарован. Мужчине нужны сыновья, способные помочь ему на поле боя, при дворе и в маноре. Но в его ответе не было и намека на разочарование. Муж радовался новости, писал, что ждет не дождется возможности увидеть свою красавицу дочь и надеется, что на границе наступит затишье, которое позволит ему приехать в Борроу-Грин. Я прижала его письмо к губам и невольно вздохнула. Все эти годы Джон оставался один, без мальчиков, которые могли бы ему помочь.

«Теперь, когда он близко и приезжает домой чаще, у нас впереди еще много времени, чтобы родить сыновей», – напомнила я себе.

Я приняла решение переехать в Нортумбрию в прошлом, 1462 году, потому что в Кембриджшире мы видели Джона редко. Он всегда был на севере, охранял шотландскую границу и сражался с остатками ланкастерцев, еще не сложивших оружие. Чтобы с корнем выкорчевать эту заразу и избавить королевство от угрозы, Джон осадил принадлежавшие ланкастерцам замки Алнуик,[50]50
  Алнуик (Альнвик) – родовой замок нортумберлендских графов и герцогов Перси, принадлежавший им с 1310 г., но известный уже в 1093 г. Расположен на южном берегу судоходной реки Алн, впадающей в Северное море в 7 километрах к вое току от замка. Украшенный 16 башнями, готической часовней и целым рядом высе ченных из камня фигур конных и пеших воинов на стенах, Алнуик считается одним иp величественнейших замков Англии.


[Закрыть] Дунстанберг и Бамберг. Поняв, что могу не увидеть его несколько месяцев, я перевезла своих домочадцев из Борроу-Грин в укрепленный манор Ситон-Делаваль на дальнем севере Нортумберленда, конфискованный у рода Делавалей и пожалованный нам королем Эдуардом.

Мы отправились на север, как только я оправилась после родов Мэгги, состоявшихся в сентябре. По пути до нас дошла новость о смерти графини Алисы. Я была рада, что ее страдания закончились, но ощущала гнетущее чувство потери и думала о Джоне; мне хотелось оказаться рядом с мужем и утешить его.

Когда мы уезжали из Мидленда, там только начинали желтеть листья, но в неприветливом Нортумберленде[51]51
  Мидленд, Нортумберленд – центральные графства Англии.


[Закрыть] уже дули ледяные ветры, а землю покрывал иней. Пастбища пустовали, на дорогах почти не было путников, потому что скот загнали в сараи, а умные люди в такую погоду на улицу не выходили. Мы рысью проезжали нортумберлендские пустоши, холмы и долины, минуя бесконечные сараи и хутора, а иногда одинокого путника, которого выгнала из дому нужда. В конце поездки дорога так круто пошла в гору, что мы видели впереди только небо; казалось, каменистая тропа ведет прямо на Небеса. Я сочла это добрым предзнаменованием.

Наконец мы добрались до сонной деревушки Ситон-Делаваль, миновали ее и выехали в поля, окружавшие манор; тот был заметен издалека по колокольне старой саксонской церкви. Привратник начал опускать ржавый подъемный мост; жуткий скрежет распугал живших во рву лебедей и цапель, и те с диким хлопаньем крыльев взвились в воздух. Пока лошади, стуча копытами, поднимались к сторожке, я велела себе не забыть смазать мост. У встретившего нас управляющего был тревожный вид; несомненно, он боялся за свою судьбу при новых хозяевах из числа сторонников Йорка. Два uрума приняли у нас лошадей; мы спешились и пошли осматривать свой новый дом.

Через сад протекал ручей; надутые полотняные крылья ветряной мельницы напоминали паруса корабля. Вокруг голубятни летали голуби, оглашавшие воздух громким воркованием; разгуливавшие по двору гуси, утки и куропатки гоготали, крякали и трубили. Нас провели в крыло с просторной кухней, судомойней, пивоварней и пекарней, из которой доносился запах свежего хлеба. В животе урчало от голода, горло пересохло от жажды. Я с трудом подавила вздох. Пришедший в упадок манор требовал больших затрат. Голубятня покосилась, крепостной вал зарос сорняками, деревянный коровник наполовину сгнил, а полотняные крылья мельницы совсем прохудились. «Потребуется много труда; для ремонта хозяйственных построек придется нанять странствующих мастеров», – подумала я.

Потом мы вошли в главное здание и по скрипучей деревянной лестнице поднялись в жилые покои. Здесь стояло множество ведер, куда стекала вода, просачивавшаяся сквозь дыры в черепичной крыше, но главный зал был обит панелями и имел красивый балкон для музыкантов. Из его окон открывался вид на прекрасную саксонскую часовню с той самой высокой колокольней, которую я заметила издалека. Мы прибыли в полдень, и в зале стояла суета. На столах, накрытых чистыми скатертями, стояла оловянная посуда; слуги несли солонки и столовые приборы и раскладывали их в заранее отведенных местах.

В конце экскурсии мне показали хозяйскую спальню. К моему удовольствию, из нее открывался вид на окрестные поля и сады. Здесь имелось отхожее место с канделябрами по обе стороны стрельчатого окна. Я сменила забрызганный грязью дорожный костюм, умылась и пошла в большой зал, где была накрыта трапеза. Все домочадцы уже собрались там и ждали меня. Я предложила им сесть, кивнула кравчему, и на столы поставили тазики с водой, в которой можно было вымыть руки перед чтением молитвы.

Следующие два месяца все мои силы уходили на приведение дома в порядок; чтобы оплачивать ремонт, приходилось экономить на всем. Мы с управляющим ломали себе голову, пытаясь придумать, как сократить расходы на вино, пряности, раздачу милостыни, одежду и еду для слуг, заказ месс и церковных служб, мытье окон и полов, дрова, свечи, масло для светильников и даже на нянь, присматривавших за детьми. Сэкономленные деньги шли не только на ремонт, но и на приобретение таких необходимых вещей, как гобелены. Мои усилия оказались не напрасными; к Святкам дом стал выглядеть куда более уютным и гостеприимным.

Решение переехать в Ситон-Делаваль оказалось правильным. Джон приезжал домой при первой возможности. Конечно, его визиты были короткими, но приносили огромную радость не только мне, но всем обитателям манора.

Пока мы готовились к встрече нового, 1463 года, осада Алнуика и Дунстанберга шла так успешно, что в Рождество Сомерсет сдал Джону оба замка. Теперь в руках ланкастерцев оставался только Бамберг. На Двенадцатую ночь в Ситон-Делаваль приехал Джон и привез с собой дорогого гостя.

– Посмотри, кого я тебе привел! – Темно-синие глаза мужа сияли.

– Дядя! – воскликнула я и бросилась в его объятия с пылом, неприличным для леди. – Ох, дядя, как я рада тебя видеть! – Я хотела отвести его в дом, но тут позади раздался знакомый голос. Обернувшись, я увидела Сомерсета со связанными впереди руками, спешивавшегося с помощью воина. Какое-то мгновение он стоял и смотрел на меня. Я уставилась на герцога во все глаза; до меня не дошло, что, сдав замки, он сдался и сам.

– Приветствую вас, миледи Монтегью, – учтиво сказал он.

– Милорд Сомерсет… – Я осеклась, не найдя подходящих слов, и вежливо поклонилась, чувствуя на себе странный взгляд мужа. Потом Джон кивнул воину, и Сомерсета быстро увели. За ним последовали и другие пленники.

– Что с ними будет? – спросила я, выразив свои мысли вслух.

– Они изменники, – ответил дядя. – Дитя мое, как, по-твоему, с ними поступят? А теперь давайте обедать. – Он потер руки. – Я ужасно проголодался!

За обедом дядя рассказывал о своих необыкновенных приключениях в Иерусалиме, Падуе, Флоренции, Риме и на острове Родос. Мы пили вино с пряностями и ликеры, закусывая дюжиной блюд. Но все это время я думала о Сомерсете.

– Значит, Йорки все же победили Ланкастеров, – играя кубком, сказал дядя. – Как у Еврипида: «Кто может сравниться славой с победителем, простершим руку над головами ненавистных врагов?»… Честно говоря, будучи вдали от родины, я на это не надеялся. Догадываюсь, что решающую роль здесь сыграли обстоятельства смерти герцога Йорка.

– О да… – Джон задумчиво посмотрел в свой кубок, а потом залпом допил остатки вина. Мною овладела скорбь; я знала, что он думает об отце и Томасе.

– Да, трудна дорога, ведущая к высотам величия, – сказал дядя, цитируя Сенеку.[52]52
  Сенека Луций Анней (1 до н. э./1 н. э. – 65 н. э.) – древнеримский государственный деятель, писатель, философ, крупнейший представитель позднего стоицизма, воспитатель императора Нерона, покончивший с собой по его приказанию.


[Закрыть]

– Эту дорогу нас заставила пройти Маргарита, – практично ответил Джон.

– «Она принесла Илиону в приданое смерть», как сказал Ахилл о Елене Троянской. То же самое произошло в наши дни. История всегда повторяется, не так ли?

Джон вежливо кивнул и сменил тему:

– Милорд Вустер, если уж зашла речь о пленниках, что вы скажете, если я попрошу короля Эдуарда помиловать их?

– Нет, пусть они послужат примером остальным! – воскликнул дядя. – Их нужно казнить, причем медленно! – Он хотел взять ломтик оленины, но передумал и замахал ножом в воздухе. – Сажать на кол! Я видел, как это делали в Трансильвании. Такой мучительной казни подвергали турок. Именно так Влад Дракула подчинил себе эту мятежную область. Жертвам втыкали кол в задний проход, а женщинам – во влагалище. Его подданные живут в таком страхе, что никто не дерзает нарушить закон! Он поставил на базарной площади Тырговиште золотую чашу без охраны, но ни один вор не посмел к ней прикоснуться даже ночью. Говорят, он заставлял матерей есть собственных младенцев, грозя в случае отказа посадить их на кол.

Слуга принес дяде жаренного на вертеле поросенка, и дядя с аппетитом принялся за еду. Другой слуга положил на его тарелку гору вареной капусты и направился ко мне. Я с трудом одолела приступ тошноты и помахала рукой, не веря своим ушам.

– Они не сарацины, – побледнев, возразил Джон, – а наши подданные, часть которых сражалась на стороне Ланкастеров против воли.

Муж пытался соблюсти приличия, но в его голосе звучал гнев. Джон слушал дядю с каменным лицом, однако на его щеке пульсировала жилка.

– Тем не менее их страдания послужат примером и лишат ланкастерцев смелости, – ответил дядя. – Вы ведь желаете мира? Желаете восстановить закон и порядок? Самое действенное оружие для этого – страх! В лад Дракула четвертовал свою любовницу за то, что она обманула его, сказавшись беременной. Теперь в Трансильвании никто не смеет ни лгать, ни плутовать, боясь обратить на себя внимание государя.

Я поставила чашу, ощутив во рту вкус желчи.

– Англия – не Трансильвания. Вы и сами когда-то были ланкастерцем, – напомнил ему Джон.

– Это совсем другое дело. Я никогда не сражался на стороне Ланкастеров. Да, Генрих сделал меня графом, но с герцогом Йорком меня связывают родственные узы, а с вашим семейством – свойство и узы дружбы. Разве я мог принять чью-либо сторону? Вот поэтому я и уехал из страны.

– Эти люди были обязаны сражаться за своего сеньора независимо от того, чью сторону он принял. А для того, чтобы уехать из Англии, они были слишком бедны, – парировал Джон.

– Джон, это не твои трудности. И не мои тоже, – вздохнул граф. – Они сражались за Ланкастеров! Главное сейчас – наш долг перед королем, и заключается он в том, чтобы поддерживать Эдуарда всеми средствами, которые есть в нашем распоряжении, в том числе и страхом. Чины и звания тут ни при чем. Дракула учитывал их только одним способом: сажал своих вельмож на более длинные колья. А что касается турок, то послушайте, что он с ними делал… Я не выдержала и вскочила.

– Дядя, умоляю, как-нибудь в другой раз, ладно? Я не в том положении, чтобы слушать такое… – Я заставила себя улыбнуться и в оправдание собственной резкости положила ладонь на живот.

Джон бросил на меня испуганный взгляд.

– Клянусь распятием, так ты беременна? – Дядя отодвинул кресло, встал и бережно взял меня за руку. – Дорогая моя, вот что значит любовь! У тебя такой счастливый вид, что никому и в голову не придет…

Я любила дядю, но от его рассказа о пытках меня затошнило, и я не нашла другого предлога объяснить причину своего приступа. Впрочем, это было не совсем ложью: желудок действительно сводили спазмы.

– Этим счастьем я обязана тебе, дорогой дядя, – непринужденно сказала я, чтобы сменить тему. – Если бы не твое вмешательство и красноречие, королева не согласилась бы выдать меня за Джона.

Он потрепал меня по руке:

– Сердце радуется при мысли о том, что ты вышла за такого доблестного рыцаря. «Достаточно одного слова, чтобы избавить нас от боли и тягот жизни. Это слово – любовь». Разве не так?

– Так. Мудрый Софокл хорошо знал это, – ответила я и пожелала дяде спокойной ночи.

Муж встал и захлопал глазами. Я еле заметно покачала головой, поцеловала его в щеку и шепнула на ухо:

– Нет!

К моему облегчению, выражение его глаз изменилось, Джон поклонился и сел на место.

Вместо спальни я незаметно спустилась в погреб, где держали Сомерсета. Местом его заключения был простой чулан между винными бочками. Удивленный страж пропустил меня только после настойчивого требования; у него был приказ никого не впускать.

Я вошла в чулан, и страж запер за мной дверь. Когда глаза привыкли к темноте, я увидела Сомерсета, который сидел положив голову на руки. Скрежет замка не заставил его поднять взгляд.

– Милорд Сомерсет…

Звук моего голоса заставил его вскинуть голову. Какое-то время герцог не двигался, затем заморгал глазами и поднялся.

– Исобел, это действительно вы? – с суеверным страхом спросил он. – Или видение, посланное мне Небом?

– Это действительно я, – ответила я, внезапно пожалев о своем приходе.

Он протянул руку, и я после секундного замешательства протянула ему свою. Герцог поцеловал ее и нежно взял в ладони.

– Милорд Сомерсет, я пришла, чтобы поблагодарить вас за обещание, которое вы дали мне в Сент-Олбансе и выполнили.

– Не за что, Исобел.

– Ваша доброта сняла камень с моей души, – ответила я, не обращая внимания на его слова.

– Я сделал это для вас… и сделал бы еще больше. Я опустила веки, отняла руку и вспыхнула, радуясь тому, что в чулане темно.

– Ваша светлость, я хочу, чтобы вы знали… Я всегда буду благодарна вам.

– Докажите.

Я вскинула глаза:

– Что?

– Поцелуйте меня.

Я отпрянула:

– Вы с ума сошли!

– Я мертвец. Мне не нужны ваши молитвы. Если хотите отблагодарить меня, сделайте это сейчас… с помощью губ.

Не успела я опомниться, как Сомерсет преодолел разделявшее нас расстояние и заключил меня в страстные объятия.

– Исобел, вас не удивляет, почему я так и не женился? Все из-за вас! – пылко промолвил Он. – Пока шла война, у меня была надежда. Но теперь она исчезла! – Губы герцога прижались к моим губам, и я ощутила прикосновение его горячего тела. Поцелуй был таким жадным, что я не могла кричать. Я вырывалась, била Сомерсета кулаками в грудь, но он был слишком силен и сжимал меня так же крепко, как орел сжимает в когтях голубку.

Громкий скрежет ключа в замке заставил его ослабить хватку. Я вырвалась так поспешно, что затрещал рукав. На пороге стоял Джон и смотрел на меня. Я пригладила волосы и поправила порванное на плече платье. На лице мужа была написана такая боль, что у меня чуть не разорвалось сердце. Впрочем, боль тут же сменилась гневом. Он поднял кулак, но я успела схватить его за локоть.

– Нет, милорд! Не бей его! Бить пленника недостойно. Особенно того, кто был добр к тебе!

– Добр? – Джон смотрел на меня с ненавистью. – Ты прокралась сюда, чтобы целоваться с моим смертельным врагом, который убил моего отца и брата! По-твоему, это доброта?

– Я не имел к этому никакого отношения, – возразил Сомерсет. – Наоборот, пытался отговорить их.

– Теперь, когда некому это подтвердить, ты можешь говорить что угодно! – прошипел Джон. – Пожалуй, стоит отдать тебя ее дяде. Знаешь, что он предлагает с тобой сделать?

– Джон, прошу тебя, замолчи! Оставь его! Я пришла поблагодарить его за твое спасение! В Сент-Олбансе он дал мне слово, что тебе не причинят вреда, и сдержал его! Ох, Джон, прости мне этот грех. Я хотела сказать ему спасибо, вот и все.

Джон вырвал руку, смерил Сомерсета злобным взглядом, круто повернулся и вышел. Я побежала за ним, но тщетно. Он отказывался разговаривать со мной и был глух к моим мольбам.

И впервые за все время нашего брака не лег со мной в постель.

На следующее утро я проводила дядю. На душе лежал камень. Сразу после его отъезда Джон велел переправить Сомерсета в Миддлем, где его должны были держать под охраной до прибытия короля. В течение трех следующих дней он вел на рыночной площади заседание военного суда, после которого помиловал большинство пленных, а остальных приказал повесить.

Я понимала, что он торопится, не желая дать дяде возможность расправиться с беспомощными пленниками. Но мне такая спешка казалась излишней; я знала своего дядю лучше, чем Джон. Его разговоры о сажании на кол были всего лишь блефом; сердце у него было доброе и неспособное на такую жестокость. В детстве дядя читал мне сказку о несчастных влюбленных Тристане и Изольде, но не смог дойти до конца; их страдания заставили его расплакаться.

Тогда мне было всего шесть лет, но я поняла, что дядя – человек гордый и не хочет, чтобы другие знали о его слабости. Поэтому я никому ничего не сказала, выкинула этот случай из головы и вспомнила о нем только сейчас.

В последний день суда я Джона не видела, а прошлую ночь, как и две предыдущие, он провел отдельно. Я беспокойно расхаживала по спальне, словно это могло избавить меня от душевных страданий. Церковные колокола заунывно отбивали ночные часы, в неподвижном воздухе слышалось пение монахов. Мои силы кончились. Я надела халат и пошла по коридору в комнату, где спал Джон.

Его глаза были закрыты.

– Джон, ты спишь?

В свете луны я увидела, что он открыл глаза.

– Я насчет случившегося… Я хотела поблагодарить Сомерсета. Что в этом плохого?

Муж не ответил, но, слава богу, не повернулся ко мне спиной.

– Джон, я никогда не давала тебе повода сомневаться в моей верности. Сомерсет сам схватил меня. Неужели ты не видел, как я вырывалась? Что еще я могла сделать? Ты – моя первая и последняя любовь. Когда мы врозь, я тоскую по тебе и чувствую себя по-настоящему живой только тогда, когда ты рядом. Завтра ты уедешь, и я снова останусь одна, не зная, сколько времени продлится наша разлука… – Я с ужасом посмотрела в темное окно.

Молчание мужа лишало меня надежды на прощение, но я сделала еще одну попытку:

– Мой повелитель, жизнь – вещь ненадежная. Мы оба знаем, что такое потери. Хотя ты выиграл все сражения, в которых участвовал, в моей душе всегда живет страх, что следующая битвf станет для тебя последней. Иногда я чувствую, что у меня за плечом стоит смерть… – У меня сорвался голос, но я заставила себя продолжить:

– Если ты уедешь, сердясь на меня, я этого не переживу. Разве можно так расстаться? Сомерсет стоил нам слишком дорого. Не позволяй ему забрать все.

Джон не двигался. Я проглотила комок в горле и хотела уйти. Но тут послышался вздох, и рука мужа нашла мою. Он привлек меня к себе. Я негромко всхлипнула и вытянулась рядом с ним.

– Ты права, Исобел, – тихо сказал он. – Нельзя тратить время на такие пустяки. В конце концов, у нас нет ничего, кроме времени.

Я поцеловала его в шею.

– Просто за обедом твой дядя огорчил меня, а когда я пришел к тебе за утешением, то не застал… – Он тяжело вздохнул. – Увидеть любимую женщину в объятиях другого – такого не пожелаешь и врагу. Это чуть не свело меня с ума. Я не мог справиться с собой. Мне хотелось убить Сомерсета.

– Забудь об этом, любимый. Выброси из головы. Самое главное – то, что мы вместе.