Текст книги "Влюбленные"
Автор книги: Сандра Браун
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
Глава 11
Сначала Амелия была слишком потрясена и не могла даже пошевелиться. Но уже через несколько секунд уверенно вскочила с кресла и ринулась к ведущей наверх лестнице. Она уже поставила ногу на нижнюю ступеньку, когда Доусон нагнал ее и, схватив за плечо, развернул к себе лицом.
– Отпусти!
– Успокойся, пожалуйста.
– Убирайся к дьяволу!!!
– И не кричи. Ты разбудишь мальчиков.
– Конечно, я их разбужу! – Амелия рывком высвободилась. – И не просто разбужу! Мы немедленно уходим отсюда, и мне наплевать, пусть даже нам придется идти пешком до са́мой Саванны. Я и минуты лишней здесь не останусь!
С этими словами она довольно сильно толкнула Доусона в грудь и, окончательно освободившись от его рук, стала быстро подниматься по лестнице, но на четвертой или пятой ступеньке ее нога в носке соскользнула, и Амелия упала вперед, сильно ударившись коленом. Зашипев от боли, она повернулась и, сев на ступеньку, стала растирать пострадавшее место рукой.
– Черт! Сильно ушиблась?
Доусон опустился на ступеньку ниже, но поскольку он был довольно высок, их лица оказались почти на одном уровне. Озадаченность и сочувствие, которые Амелия прочла в его взгляде, казались ей достаточно искренними. Это ее только еще больше разозлило. Уперевшись в колени локтями, она спрятала лицо в ладонях.
– Ну что ты за человек такой? Отстань ты от меня наконец!
Доусон, разумеется, не послушался и остался сидеть – молчаливый и неподвижный. Но она продолжала ощущать исходящие от него волны участия и симпатии. Наконец, немного успокоившись и отняв от лица мокрые от слез ладони, Амелия вытерла их о штанины. На Доусона она старалась не смотреть; ее взгляд блуждал по гостиной пока не остановился на опрокинутом бокале, валявшемся перед ее креслом.
– Извини. Я, кажется, разлила твой виски…
– Да и хрен с ним!
Эта фраза прозвучала на удивление неуместно и грубо. Амелия даже вздрогнула от неожиданности, однако уже в следующее мгновение поняла – он нарочно ее шокировал, пытаясь заставить забыть о боли и гневе, которые она испытывала. Его уловка сработала – Амелия засмеялась, хотя ее смех больше всего напоминал застарелый кашель курильщика.
– Хочешь, я поцелую твою коленку, и она сразу перестанет болеть? – предложил Доусон.
Его тон был таким мягким и доброжелательным, а в голосе звучала такая искренняя забота, что ее гнев окончательно остыл. Амелия еще раз хихикнула, потом с сожалением покачала головой:
– Ах, Доусон!..
– Что?
– Все-таки ты мне нравишься, хотя я этого совершенно не хочу.
– Значит, мы квиты. Я тоже этого не хочу.
Его признание застало Амелию врасплох. Она растерялась, и он это заметил. Слегка откинувшись назад, Доусон облокотился на ступеньку, на которой она сидела, и вытянул ноги перед собой.
– И вообще, это задание мне фактически навязали, – добавил он.
– Навязали?
– Ну да. То есть с формальной точки зрения меня попросили заняться этой историей, но отказаться я не мог.
– Почему?
Он закрыл один глаз и состроил потешную гримасу.
– Это довольно сложно объяснить… – сказал Доусон, но в чем дело так и не объяснил.
Амелия рассеянно потерла ушибленное колено.
– Я, конечно, сужу как дилетант, но мне все равно кажется – в истории Джереми немало интересного и даже поучительного. Почему же ты не хотел ею заниматься?
Прежде чем ответить, Доусон довольно долго смотрел куда-то в пространство. Потом он заговорил тихим и каким-то незнакомым голосом, какого Амелия еще никогда у него не слышала.
– Понимаешь, я видел, как людей разрывало на куски снарядами или минами. Как человек жертвовал своей жизнью, чтобы вытащить из-под огня раненого товарища, хотя с самого начала было ясно, что тот вряд ли выживет. А еще как мужчины и женщины рисковали собой, чтобы заслонить совершенно чужого человека, врага… Это были настоящие подвиги, Амелия, и я видел их своими собственными глазами! Как ты думаешь, что я почувствовал, когда мне предложили написать статью о награжденном множеством медалей морском пехотинце? Парне, который прошел через этот ад, вернулся домой целым и невредимым, а потом своими руками пустил свою жизнь под откос? Нет, я не знал Джереми Вессона лично. Но он с самого начала пришелся мне не по душе. И он до сих пор мне крайне неприятен. – Доусон посмотрел на Амелию. – Но самое отвратительное заключается в том, что между ним и мной слишком много общего. Вот почему я не хочу писать о нем.
– «Вьетнамский синдром»? У тебя тоже?! – воскликнула она.
Доусон слегка пожал плечами.
Это был первый раз, когда он открыто признал, что страдает посттравматическим стрессовым расстройством, и Амелия машинально отодвинулась от него подальше. Некоторое время она размышляла, точнее – пыталась мыслить разумно, и наконец сказала:
– Слушай, мне вот что пришло в голову… Ты извини, конечно, но, может, это такой журналистский трюк? Ну, вроде «я открою тебе свой секрет, а ты мне откроешь свой»?
– Какой секрет? – не понял Доусон.
– Ты рассказал мне о своем самом уязвимом месте и теперь ждешь, что я отвечу тем же. Разве не так?
– Твое самое уязвимое место – это твой отец, – сказал он, а когда она не ответила, добавил: – Ты действительно думаешь, что я пытаюсь тобой манипулировать? Что я настолько низок и коварен, что…
– Если нет, тогда почему ты назвал его смерть самоубийством? Почему?! Ведь было разбирательство, и… Коронер признал, что причиной смерти папы стал непреднамеренный прием слишком большой дозы сильнодействующего лекарства.
– Я знаю официальную версию, но кроме нее существуют и различные слухи, домыслы, предположения…
– …Которые я запретила публиковать, пригрозив, что подам в суд на каждого, кто осмелится это сделать. И я своего добилась – даже самые нечистоплотные издания не посмели опубликовать ни строчки, которые могли бы бросить тень на имя Дэвиса Нулана. Так откуда ты… – Она проницательно посмотрела на него. – Ах да, опять Гленда!..
– Среди ее предков наверняка была хорошая собака-ищейка. Гены, знаешь ли, – невесело пошутил Доусон.
– Итак, теперь я вынуждена обсуждать с тобой смерть папы?
– Можешь отказаться, если не хочешь.
– Черта с два! Как я смогу убедить тебя в том, что это было трагической случайностью, если не расскажу все, что мне известно?
– Тебе вовсе не обязательно меня в чем-то убеждать, – возразил Доусон, но он, как и сама Амелия, понимал, что это – не самый лучший вариант.
– Можешь ты, по крайней мере, дать мне слово, что все, что́ ты от меня узнаешь, не попадет в печать?
– Даю слово.
Амелия решила быть честной до конца. Она действовала по наитию. Что поколебало ее решимость? Сама ситуация, в которой она очутилась, его мужское очарование или искренность, которая светилась в его глазах? Как бы там ни было, ей показалось, она вполне может положиться на него – он сдержит свое обещание.
– Не верю и никогда не поверю, что папа сделал это нарочно. И дело тут не в том, что я его дочь и мне не хочется допускать мысль, что мой отец оказался слабаком или что у него были проблемы, от которых он предпочел сбежать. Это, конечно, так. Но есть и еще одна причина… Когда папа… В общем, он не мог не знать, что первыми его найдем мы – я и мои дети.
– Боже мой!..
– Вот именно. В тот день мы должны были приехать к нему где-то около трех – сразу после того, как я заберу мальчиков из подготовительного класса. А коронер установил, что смерть наступила где-то около двух, плюс-минус полчаса. Я твердо знаю, что папа не мог так поступить, потому что… Он не мог не подумать о том, каково нам будет наткнуться на его… тело. – Амелия решительно покачала головой. – Нет, папа не хотел бы, чтобы наше последнее воспоминание о нем было таким. Даже если бы у него была причина покончить с собой! Даже если… Но такой причины не было, я это твердо знаю. Папа всегда любил жизнь, и даже неприятности, которые у него, конечно, были, как у всех, он встречал мужественно и с улыбкой.
– Но вдруг тебе известно не все? – осторожно предположил Доусон. – Что, если у него был неизлечимый рак, неразрешимые финансовые затруднения, проблемы с женщинами?.. Или он предвидел какой-то политический скандал и не хотел в нем участвовать?
– Ничего этого не было, я клянусь! И не могло быть. Я бы знала.
– Ты уверена?
– Абсолютно.
Доусон покачал головой:
– Родители далеко не всегда делятся с детьми тем, что их тревожит. Мне, во всяком случае, трудно представить отца, который поделился бы с дочерью подробностями какой-либо… постыдной истории.
– Возможно, ты прав, – согласилась она. – Но я бы все равно почувствовала, если бы что-то было не так.
– Ну, раз ты так говоришь…
– Я вижу – ты мне не веришь, – покачала головой Амелия. – Ты не принимаешь всерьез мои доводы. Да и как я могла интуитивно чувствовать такие вещи? Что ж, давай обратимся к твоей любимой логике. В тот день у папиной домработницы был выходной. Это как раз и объясняет, почему он ошибся с дозировкой лекарства. Эта женщина, Лилиан, проработала у нас много лет; ее наняли еще до того, как умерла мама, и она просто обожала папу, как многие другие люди из его окружения. Лилиан следила за тем, чтобы он соблюдал диету, делал гимнастику и принимал свои лекарства в точности по предписанию врачей. Она помнила, какие таблетки ему нужно принимать, сколько и когда, с едой или до еды. Лилиан ничего не записывала, она все держала в голове и никогда не ошибалась. Но в тот день, повторяю, у нее был выходной. Поэтому я вполне могу допустить, что папа ошибся, когда принимал свои лекарства.
Доусон нахмурился.
– Пригоршню таблеток просто так, по ошибке, обычно не глотают, – заметил он.
– По-моему, ты сам ешь свое успокоительное горстями, – парировала она.
– Да, я принимаю довольно много таблеток, – неожиданно согласился Доусон. – Именно поэтому я тщательно слежу за тем, чтобы не переборщить и не выпить весь флакончик сразу.
Амелия только вздохнула и потерла лоб кончиками пальцев. Руки у нее оказались совсем холодными, и это ее удивило – ведь она почти согрелась, да еще выпила виски, пусть и совсем немного.
– Папа любил меня и мальчиков до самозабвения. Он посвятил нам всего себя, без остатка, и я хотела бы умереть, зная, что его смерть была случайностью, а не самоубийством. Джереми… – Она взмахнула рукой. – С ним у меня теперь связаны только неприятные воспоминания, да и его смерть тоже была ужасной, но…
Амелия посмотрела на Доусона, ожидая, что он попытается как-то оспорить последний пункт ее речи, но он молчал, и она закончила:
– …Но я готова заново пройти через все неприятности и мучения, которые Джереми мне причинил, если бы это помогло вернуть папу – пусть даже только для того, чтобы я могла спросить, сделал ли он это нарочно… и если да, то почему. Что я такого совершила, что он обошелся со мной так жестоко?!
Она повернулась к Доусону и только теперь заметила, что его глаза осветились каким-то внутренним огнем, а взгляд, направленный на нее, жжет как раскаленное железо. Впрочем, спустя несколько мгновений он отвел глаза и, поднявшись, протянул руку, чтобы помочь ей встать.
– Уже поздно. Ты, должно быть, ужасно устала, – сказал Доусон неожиданно мягким голосом. – Подожди, я сейчас… – Он сходил в кухню, достал из буфета чистый стакан для воды и сразу же вернулся. Вместе они стали подниматься по лестнице, и Доусон спросил:
– Как твое колено?
– Завтра будет синяк.
– Тебе нужны другие носки, не такие скользкие.
– Обязательно попрошу их у Санта-Клауса на Рождество.
Когда они добрались до дверей комнаты, где спали мальчики, Амелия осторожно приоткрыла дверь и заглянула внутрь.
– Все в порядке, – сообщила она шепотом. – Похоже, за все время они даже не пошевелились – так устали!
– Ты хорошая мать, Амелия.
Его голос прозвучал искренне и серьезно, и, обернувшись, она увидела, что таким же серьезным было и его лицо.
– Спасибо.
– Ты ни за что не бросила бы их, правда?
– Конечно нет!
– А он? Он смог бы их оставить?
Джереми… После его гибели Хантер и Грант остались сиротами, что было плохо само по себе. Но если он только инсценировал свою смерть… С его стороны это было так же несправедливо и жестоко, как самоубийство.
– Спасибо за гостеприимство, Доусон, – резко сказала она. – Спокойной ночи.
* * *
Вернувшись в свою комнату, Доусон бесшумно закрыл за собой дверь и, привалившись к ней спиной, несколько раз стукнулся о филенку затылком, словно пытаясь таким способом вбить себе в голову хоть немного здравого смысла. Если бы на двери был замок, он бы его запер, а ключ выбросил в окно. Сегодня он спас Амелию и детей от непогоды и, возможно, от каких-то других неведомых опасностей (он все еще не забыл, как обнаружил открытой парадную дверь ее коттеджа), но… Кто или что спасет Амелию от него?
Та искренность, с какой она говорила о смерти отца, едва не нарушила его решимость никогда больше к ней не прикасаться. Ее горе было таким глубоким, что он едва не положил руку ей на плечо и не прижал к себе, – да и удержался только потому, что не доверял самому себе.
Спустя какое-то время, Доусон оттолкнулся от двери и подошел к окну. Снаружи по-прежнему ревел ветер и лил дождь, но гроза уходила: молнии сверкали уже у самого горизонта, а гром гремел приглушенно и совсем не страшно. Тучи, однако, оставались такими же низкими и плотными, и Доусон подумал, что шторм будет бушевать, наверное, до самого утра.
Потом он посмотрел в сторону коттеджа Амелии, но в окнах не было ни огонька. Машины подле крыльца Доусон не увидел. Значит, подумал он, Стеф так и не вернулась.
Пока Амелия укладывала детей спать, он принес из кухни в спальню флакон таблеток и почти полную бутылку бурбона. Теперь Доусон сел на кровать, принял две таблетки и запил двумя бокалами виски. Только после этого он разделся и забрался под одеяло.
По потолку метались голубоватые отблески далеких молний, где-то вдали рокотал гром. Непогода продолжала неистовствовать за стенами, но теперь Доусон мог не волноваться за Амелию и детей. Сегодня они были в безопасности.
Должно быть, именно эта мысль помогла ему заснуть быстрее обычного, да и кошмары не так мучили его – особенно в первые часы сна. Они, однако, никуда не делись – их тени словно грозовые облака по-прежнему маячили на границе подсознания, словно выжидая удобного случая, чтобы ринуться вперед, затопляя беззащитный разум, погружая в безысходность и ужас. В конце концов, этот момент настал. И тогда кошмары навалились на Доусона с удвоенной силой, как будто наверстывая то, что упустили поначалу.
«Эй, Доусон! Давай сюда!..»
Он повернулся на голос. Солнце било прямо ему в лицо, и в его яростном сиянии он видел только силуэт одного из солдат, присевшего на гребне холма. Только прикрыв глаза ладонью, Доусон узнал капрала Хокинса, который махал ему рукой.
– Доусон?..
«Давай, поднимайся!»
«Сейчас».
«Пошевеливайся, я не могу ждать вечно. Ты хотел получить материал? Вот и дуй сюда на третьей скорости».
«Погоди, я только возьму ноутбук».
«К черту ноутбук. Живо сюда!»
– Доусон?!
Карабкаясь по крутому каменистому склону, он то и дело оступался, и тогда из-под его ног потоками сыпались вниз щебень и песок. Солнце немилосердно палило с небес, воздуха не хватало. Хокинс начинал терять терпение, он то и дело поторапливал Доусона, и тот старался изо всех сил. Задыхаясь, он наконец добрался до гребня и попытался смахнуть с лица заливавший глаза пот, но жжение под ве́ками не проходило, и лицо Хокинса расплывалось. Напрягая зрение, Доусон увидел, как Хокинс ухмыльнулся, а потом…
– Доусон!!!..
«Не-е-е-е-т!!!!»
Как и всегда, этот пронзительный крик разбудил его. Доусон резко сел, крупно дрожа и обливаясь по́том, который он никак не мог смахнуть с лица, потому что его рука тоже была мокрой. Как и всегда, этот крик прозвучал слишком поздно и не успел остановить того, что должно было случиться.
Единственное отличие от всех предыдущих пробуждений заключалось в том, что на этот раз Доусон обнаружил рядом с собой Амелию, которая осторожно трясла его за плечо. По-видимому, она была здесь уже некоторое время, и это ее голос вплетался в речь молодого, улыбчивого солдата из сельских районов Северной Дакоты.
Подтянув колени к груди, Доусон обхватил руками голову и жадно хватал ртом воздух. Ужас постепенно отступал, но на его место пришли стыд и унижение, которые стали еще сильнее, когда Амелия присела на краешек его кровати. Теперь Доусон остро ощущал не только ее жалость, но и ее близость, и его муки сделались непереносимыми.
– Ты кричал… – проговорила она мягко. – Плохой сон?
– Извини, что разбудил, – хрипло ответил он. – Со мной… бывает. Иди ложись, больше это не повторится.
Она убрала руку с его плеча, но никуда не ушла. Доусон прекрасно сознавал, какое пугающее и в то же время жалкое зрелище он собой представляет, и попытался убрать с глаз спутанные волосы, а потом вытер лицо, шею и грудь краешком простыни.
– Тебе каждый раз снится одно и то же? – участливо спросила Амелия.
– Да.
– А ты не хотел бы…
– Нет.
– Тебе станет легче, если ты…
– Я не хочу об этом говорить.
– Не хочешь говорить со мной или вообще ни с кем?
– Ни с кем. Это никого не касается.
– Уверяю тебя – никто не будет думать о тебе плохо, если…
– Я буду.
– Но если ничего не предпринимать, ты никогда не избавишься от…
– Я сам разберусь, ладно?
– Неужели? Как?
– Оставь меня в покое!
– Чтобы ты мог принять еще горсть этих твоих таблеток?
– Может быть. Я еще не решил.
– Мне кажется, Доусон, ты серьезно болен.
– А ты что, врач?..
– Я не врач, но я уверена, что алкоголь и седативные препараты тебе не помогут.
Доусон резко тряхнул головой.
– Да что ты вообще можешь знать о том, что мне поможет, а что нет?! – почти заорал он, и Амелия отшатнулась, словно от удара.
Осознав, что́ он только что сказал, Доусон вполголоса выругался и схватил ее за руку как раз в тот момент, когда она попыталась подняться, чтобы уйти.
– Извини меня, ладно? Я не хотел. Правда, не хотел… – Осторожно, чтобы не испугать, он развернул ее лицом к себе. Теперь он смотрел прямо ей в глаза, безмолвно умоляя о прощении и… понимании, но Амелия даже не пошевелилась.
– И пожалуйста, не смотри на меня так!.. – С этими словами он закрыл глаза, поднес ее руку к губам и поцеловал внутреннюю сторону запястья, где в упругих венах бился горячий пульс. – Прости… – Низко склонив голову, Доусон поцеловал основание ее большого пальца, а потом прижался к ее ладони губами. – Не бойся меня… – хрипло прошептал он, касаясь кончиком языка ее чуть солоноватой кожи.
Амелия что-то неразборчиво произнесла, и он поднял голову, но увидел только, что решимость на ее лице уступила место растерянности. Губы ее чуть заметно шевелились, но он не слышал ни звука, если не считать ее частого и неглубокого дыхания.
Осторожность и остатки порядочности удержали его от того, чтобы потянуть ее за руку и опрокинуть на себя.
Будь прокляты осторожность и порядочность!
Тем временем Амелия снова опустилась на краешек его кровати, словно ее вдруг перестали держать ноги. Широко раскрыв глаза, она смотрела на него, пока Доусон осторожно касался кончиками пальцев ее лица. Вот брови, вот – скулы, вот нос и губы, вот подбородок… Словно слепой, он ощупью исследовал и запоминал ее черты.
Видя, что Амелия не сопротивляется, Доусон отвел в сторону ее густые волосы и уткнулся лицом в ямку между плечом и шеей, согревая ей кожу своим дыханием и лаская вмиг пересохшими губами.
– Я никогда… никогда не причинил бы тебе вреда. Никогда! Я бы просто не смог. – И он легко поцеловал ее в шею. Потом еще раз.
Ее голова слегка откинулась назад. Доусон воспринял это как знак согласия, и его поцелуи стали горячее и настойчивее. Когда он добрался до ее уха, Амелия начала отзываться. Вот она глубоко вздохнула, сбрасывая напряжение, и сразу же ее тело стало мягче, податливее. Кроме того, ему показалось, что она, пусть совсем немного, но все же придвинулась к нему ближе. Ее рука робко легла на плечо Доусона, и он, приподняв голову, заглянул ей в глаза.
– Я не похож на него, Амелия, клянусь! Я не такой. Не такой!.. Я умею держать себя в руках.
– Я не боюсь, что ты потеряешь контроль над собой, – ответила она. – Я боюсь, что я его потеряю!
Она произнесла эти слова неожиданно низким, мягким голосом, и Доусону до боли в груди захотелось, чтобы этот голос был чем-то таким, что можно гладить, целовать, пробовать на вкус. Негромко выругавшись, он заключил ее лицо в ладони и поцеловал еще раз – слишком глубоко и слишком крепко для первого раза. Наверное, правильнее было действовать не торопясь и сначала подготовить Амелию, но Доусон просто не мог сдержаться – о чем-то подобном он мечтал с того самого момента, когда впервые увидел ее в зале судебных заседаний.
Вопреки его ожиданиям, Амелия не оттолкнула его, но сама поцеловала его в ответ – да еще с таким пылом, какого он не ожидал. Ее пальцы то впивались в его обнаженные плечи, то тянули и дергали пряди его длинных волос, и эта несдержанность была не только удивительной, но и очень приятной.
Какое-то время спустя их поцелуи стали еще более нетерпеливыми и жадными. Доусон уложил Амелию спиной на кровать, и сам склонился над ней. Одеяло свалилось на пол, и теперь их тела разделяла только тонкая фланель ее пижамных штанишек, поскольку, ложась в постель, Доусон разделся донага. От этого прикосновения он негромко застонал, а Амелия к тому же машинально потерлась о его восставшее естество, добавляя Доусону приятных ощущений. Ее движения были не резкими, но мягкими, бесконечно женственными, от них у него буквально перехватило дыхание.
Сам Доусон действовал не столь деликатно. Его руки жадно и нетерпеливо шарили по ее телу, спеша прикоснуться к обнаженной коже. Вот его пальцы нащупали резинку пижамных штанов и, протиснувшись под ней, стали ласкать изгибы ее ягодиц. В ответ Амелия слегка раздвинула бедра, и Доусон устремился по открывшемуся ему пути.
Когда раздался звонок у входной двери, оба были словно в угаре и не сразу поняли, в чем дело. Звонок повторился – резкий, требовательный, – и они отпрянули друг от друга, переглядываясь и тяжело дыша. Оба были напуганы тем, что́ они чуть было не совершили, и в то же время одинаково досадовали на тех, кто выбрал для своего появления самый неподходящий момент. Наконец Доусон громко выругался и скатился с кровати на пол.
– Кого там черт принес?
Амелия в свою очередь вскочила и поспешно поправила одежду.
– Это, наверное, Стеф.
– Или Берни… – Доусон схватил со стула свои спортивные шорты и буквально впрыгнул в них обеими ногами. – Вообще-то я пригласил его позавтракать с нами, но – бог свидетель! – для завтрака еще рановато.
Он подошел к окну, которое выходило на фасад дома, и всмотрелся в серую предрассветную полутьму, рассчитывая увидеть на крыльце знакомую приземистую фигуру старика-соседа или гибкую стройную фигурку няни. Но вместо них Доусон увидел нечто совсем другое – такое, что заставило его вздрогнуть.
Амелия, следившая за выражением его лица, почувствовала неладное еще до того, как он успел произнести хоть слово. Ее рука приподнялась и стиснула у горла воротник толстовки.
– Что там?
– Это полиция.
