Текст книги "Последний коршун"

Автор книги: Самуил Полетаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

Тюха-матюха

Всё казалось Антону интересным, куда ни глянь – одни открытия. То и дело оглядываясь, он и не заметил, как отстал от ребят. Цветные пятна рубашек вспыхивали в зарослях то здесь, то там, потом погасли, но ещё долго слышался тонкий Зойкин голосок:

– Ау, Лёвушкин, не отставай!

Но так уж получилось, что Антон задерживался то у сосны, с которой длинноносый дятел вёл пулемётный огонь, то припадал к норе, которую крот копал под вражеские укрепления. Но разве спрячешься от Зойкиного голоска?

– Ау, Лёвушкин!

– Слышу, слышу! Иду!

Но сам не тронулся с места. Рядом высился обелиск в память о погибших партизанах, значит, где-то рядом пионерский лагерь, зачем же зря тревогу поднимать?

Антон поднял голову и радостно замер. Две белочки мчались, перескакивая с дерева на дерево, огненные хвосты летели за ними, как кометы. Куда они мчатся наперегонки? Что за спартакиада у них? Конечно же, надо было скорее узнать, кто из них первой придёт к финишу! Антон кинулся сквозь заросли, перескочил через кочку, споткнулся, упал, но, пока сидел, потирая коленку, белочки скрылись. Ух, не везёт!

Антон вспомнил про ребят и повертел головой – может, хоть Зойкин голос услышит? Но голос её куда-то пропал. И обелиск тоже куда-то пропал. Вот так да! Как же выбраться из чащи? Мало того, что звено провалит задание по ориентированию на местности, но ещё и вернётся в лагерь в неполном составе! Что-то срочно надо придумать. Как ни крутись, ни вертись, а придётся куда-то идти. Только куда? Спокойно, спокойно! Возьмите себя в руки, Лёвушкин!

Впереди показался сосновый пригорок. Антон долго продирался сквозь бузину и боярышник, взмок, но, когда остановился и протёр очки, сразу повеселел – в груди защекотало от предчувствия захватывающих событий. Внизу таинственно блестело озеро, словно бы только что выскочившее из-под земли, и там наверняка затевалось сражение. Возле бархатных палок рогоза лопались пузыри и расходились круги. Это разведчики продвигались под водой, дыша через трубки. Метёлки тростника шевелились. Не иначе как индейцы пробирались в бамбуковых зарослях.

Антон воинственно распрямился. Свежий ветерок холодил лицо. Каждый шаг вперёд таил в себе опасную встречу. Он спускался с пригорка, пригибаясь и оглядываясь. Главное – не дать себя застигнуть врасплох.

И вдруг индейцы куда-то исчезли. Только что были – и нет их! На спокойной воде плавилось солнце, сухо трещали стрекозы, и мягко клубилась, как дым от костра, мошкара. Где он? Куда он попал? Эх, невезучий Антон человек!

– Э-ге-гей! – громко подал он голос, чтобы определиться в пространстве.

«Э-ге-гей! – откликнулось эхо, дробясь вдали на детские голоса. – Э-ге-гей!»

Кажется, это звучит слабый Зойкин голосок. Точно – Зойкин! Антон сразу повеселел. Значит, ребята недалеко, можно продолжать наблюдения. Он бесстрашно вошёл в воду и продвинулся вперёд, раздвигая руками зелёную ряску. И был вознаграждён за свою смелость – на воде поблёскивал глянцевый лист, а на нём, как на блюдце, качался тугой кочанчик кубышки – плотный жёлтый цветок, да красивый какой! Антон залюбовался им. Как бы он пошёл к Зойкиным лохматым косичкам! Может, сорвать его?

Недолго раздумывая, Антон подобрался к цветку, подышал на очки, протёр их, осторожно взялся снизу за скользкий стебель и вдруг отшатнулся. Вот это да! Из воды выстрелила рыбка-малютка, взвилась, как ракета, и точно упала на лист. Ну и ну! Рыбка часто зевала губастым крохотным ртом и удивлённо таращила на него свой круглый розовый глаз. Как зовут тебя, малютка? Может, ты дельфиний малёк? Или простой пескарик? И что ты делаешь здесь, отвечай? Рыбка, конечно, молчала.

Антон снял очки и замер, исследуя подводную гостью. Всё вокруг замерло, охваченное хрупкой тишиной. Он так долго не шевелился, что стрекоза, летевшая мимо, приняла его за корягу, сделала круг над его головой и доверчиво приземлилась на вихрастую макушку. Голодные мальки щекотали ему ноги и живот, а он хоть бы что! Лишь пучеглазая жаба подозрительно следила за ним, высунув морду из воды, но тут же булькнула вниз, как только послышались голоса:

– Ух, тюха-матюха, сколько же можно искать!

– Ну и влетит же, если не поспеем к линейке!

– Нет, мальчики, будем искать, пока не найдём. А может, он ногу сломал и лежит где-то, плачет?

Ребята были совсем где-то рядом, а он ещё не успел разглядеть как следует рыбку. Антон окунулся с головой в воду и сидел в ней, пока в лёгких не кончился воздух и не застреляло в ушах. Тогда он осторожно высунул нос, вздохнул и огляделся. Ребячьи голоса затихли, но зато на листе красовалась новая гостья – бронзовая муха в лёгком плаще из прозрачных крыльев. Она незаметно точила худые лапки, острые и длинные, как маленькие шпаги, и выжидающе хищно следила за рыбкой. Наверняка примеривалась, чтобы напасть на неё и сожрать.

– Пшла! – замахнулся на неё Антон.

Муха шлёпнулась на воду, завертелась волчком, оторвалась и улетела с сердитым гуденьем, а рыбка очнулась и запрыгала с места на место, оставляя влажные следы. И вдруг свечою вскинулась вверх и угодила прямо в цветок кубышки. Прыжок был так высок и сложен, что отнял все силы, и вот сейчас, недвижная, она лежала на листе и меркла на глазах.

Что с тобой, малышка?

Рыбка смотрела на Антона усталым, гаснущим взглядом и не подавала признаков жизни. Неужели она уснёт навсегда? Стало мрачно вокруг и тоскливо, словно солнце украли. И так тихо, что можно было расслышать всхлипывающие звуки.

Антон поднял голову.

Зойка, это ты?

– Лёвушкин! Ты жив?

Антон с треском оторвал тугую плеть кубышки, но опять застыл. Рыбка упала на воду и качалась на ней, как листок. И вдруг встрепенулась – хвостик торчком – и зарылась в воду. Неужто ожила? Не может быть! Но это была правда – рыбка ожила, да ещё как! Она поспешно удирала вниз, ввинчиваясь всё глубже и глубже, но у самого дна замерла на мгновенье, стремительно врезалась в проплывавшую стайку мальков и скрылась в тени камышей. Ура!

В это самое время Зойка схватила Антона за руку и потащила его из воды.

– Дурочка! – сказал он ей, радуясь подвигу рыбки, – Думала, я утонул? На вот, возьми!

Девочка спрятала цветок за спину и растерянно уставилась на ребят, бежавших с пригорка.

– Ты что, спятил, тюха-матюха?

– Все заняты делом, а он где-то летает…

– Смотрите, он ещё улыбается!

Антон хотел что-то объяснить ребятам, но только беспомощно улыбался, оглядывался на озеро, где совсем ещё недавно разыгрались страшные события и где сейчас спокойно плавала рыбка, которую он случайно спас. Но разве объяснишь такое чудо? Сколько же интересных и ещё не очень понятных вещей бывает на свете!

Скворец № 17

Проходя вечером по кладбищу, Истратов услышал треск. Он оглянулся, но ничего особенного не заметил. Обычная картина: осыпавшиеся могилы, деревянные кресты с выцветшими рушниками, старые берёзы и липы. Истратов пошёл дальше. Треск послышался снова. Тогда он поднял голову и в густой листве увидел чьи-то босые ноги. Держась рукою за ствол, мальчишка застыл с раскрытой пятернёй, а над ним кричал скворец. Рассмотреть озорника Истратов не успел. Скрюченная фигурка скатилась вниз и скрылась в гуще деревьев.

Истратов подошёл к дереву и увидел в траве взъерошенного скворца. Глаза скворца воинственно сверкали, он силился подняться, но только беспомощно вертелся, отталкиваясь острым чёрным крылом. В руках Истратова, спокойных и тёплых, скворец угомонился, глаза его устало закрылись.

– Э, братец, да тебе лапку сломали!

Истратов присел на скамеечку возле могильной ограды, извлёк очки из кармана, надел их и стал рассматривать сломанную лапку.

– Неужто колечко?

Истратов попытался прочесть буковки, но было уже темно – не разобрать. Тогда он встал и пошёл с кладбища, держа перед собой находку, словно в пригоршне воду.

На следующий день, придя в школу, Петька столкнулся у входа с дружком своим Васькой.

– Ничего не слыхал? – спросил Васька, – К нам из Австралии скворец прилетел. С колечком!

– Врёшь!

Петька прижал Ваську к стене.

– Сам видел?

Васька набрал воздуху в грудь – очень хотелось похвастать, что видел своими глазами, но не решился.

– Отпусти сперва.

Петька отпустил.

– Ефим Савельич Маргарите Ивановне сказал – я за дверью слышал. Интересный, говорит, случай: из Австралии прилетел скворец.

– А почём он знает, что из Австралии?

– Кольцо у него на лапке, там всё написано…

– Трепло ты! – Петька с презрением отвернулся от приятеля.

Он отошёл было, но снова приблизился к Ваське.

– Ты вот что, помалкивай лучше. Раззвонишь – смеху не оберёшься.

Васька растерянно хлопал глазами.

– Чего помалкивать-то?

Глаза у Петьки недобро сощурились. Васька замолк – Петька был скор на расправу и драться горазд.

После уроков Петька домой не пошёл. Классы давно опустели. Он стоял перед стенгазетой, делая вид, что читает, а потом раз-другой прошёлся мимо учительской, где ещё сидели учителя и Ефим Савельевич Истратов – директор школы, преподававший физику и математику. Когда Истратов стал прощаться, Петька юркнул в класс, потом выскочил вслед и долго шёл сзади, не решаясь подойти. И пока шёл, всё думал: видел учитель или нет, как он выгонял скворца из дуплянки? И сам себя на всякий случай оправдывал: он бы не трогал скворца, если бы тот не стал нападать, норовя попасть острым клювом в глаза. Хотел яичко взять, всего-то яичко, а пришлось невзначай слегка и помять. Петька шёл вслед за учителем и боялся: а вдруг тот обернётся и спросит: «Чего плетёшься за мной? Загубил скворца, а сейчас чего надо?» У всех были свои увлечения – хобби, и у него тоже своё – собирать яички, выдувать из них жидкость и хранить их в ящике на чердаке. Ни у кого такого богатства не было, а сам никогда не задумывался: зачем оно ему, собственно? А вдруг учитель спросит: «Да, зачем оно тебе?» Что сказать? Может, сбрехать: для науки, дескать? «А почему тогда прячешься, как вор?»

Ефим Савельич вошёл в дом. Петька потоптался возле крыльца и стал бродить вокруг, заглядывая в окна. Учитель возился с Настенькой, племянницей своей, скакал на четвереньках, и девочка, усевшись верхом, вцепившись в седоватые его волосы на затылке, шипела и гукала, воображая себя машинистом паровоза. Потом Ефим Савельич кормил её, держа на коленях, сам ел и ещё успевал читать газету. Прочёл газету, снял Настеньку с колен и снова сел за стол, разложив на нём тетради. Петька смотрел на склонённую фигуру Ефима Савельича и жалел его: учитель жил у сестры вроде приживалки – присматривал за девчонкой, с хозяйством возился, даже иногда корову доил – совсем не мужское дело, а ведь учёнее его в деревне не было никого, знал обо всём на свете и рассказывал так, словно по книжке читал. Стоял Петька, вздыхал и сам не понимал, отчего и не может уйти.

Вдруг Ефим Савельич повернулся и странно посмотрел в окно. Петька присел на корточки и хотел было улизнуть, но подумал и решил пересидеть, чтобы не поднимать шума. И тут услышал над собою шаги. Не над собою, конечно, а так ему показалось. Петька пригнулся ещё ниже, но над ним уже распахнулось окно и послышался голос:

– Это кто же здесь? Ты, Зарубин?

Непонятно было, как он увидел его. Может, давно уже приметил и только виду не подавал? Петька поднялся и уставился в сторону, избегая смотреть на учителя.

– Ты чего здесь?

– Да я так…

– Ну заходи, раз так.

Петька вошёл в дом. Настенька подскочила к нему и вцепилась в ранец, требуя, чтобы он поиграл с ней.

– Связала меня по рукам и ногам! – кивнул Истратов на девочку. – Есть не хочешь? А учебники с собой? Ну вот что, садись-ка, голубчик, сюда, делай уроки и за Настенькой присмотри. Если вдруг задержусь, посмотришь с ней «Спокойной ночи, малыши!» и спать уложи. Да я, глядишь, через часок и вернусь. Есть захочешь, не стесняйся – вон хлеб, молоко, а что в буфете найдёшь – всё твоё…

И ушёл, захватив с собой разбухший, в трещинах, дерматиновый портфель. Уф ты! Петька легко вздохнул, бросил ранец в угол, сразу же отпил полбанки молока, успокоил жажду и стал обшаривать дом: не здесь ли где-то скворец? Настенька путалась под ногами, полезла было за ним на чердак, но он шуганул её. Ничего не найдя, он успокоился и стал носиться с ней по избе, шипел, трещал и гудел, изображая ракету, а она летала за ним, брякалась о пол, поднималась и снова летала, визжа и заливаясь от смеха.

Наигравшись, ребята поели и сели вместе делать уроки: Настенька на полу с книжкой, а Петька за столом. Настенька побормочет-побормочет и перевернёт страницу. Вскоре всю книжку «прочла». Петька сунул ей «Природоведение», она «прочла». И «Математику» также. И «Рассказы по истории СССР». Потом Петька читал стихи, которые задали наизусть. Так вот вместе и делали уроки, пока вдруг Настенька не заснула, не дождавшись детской программы. Легла на пол, свернулась калачиком и заснула. Петька отнёс её на кровать, прикрыл одеялом, постоял-постоял и, решив, что теперь она не проснётся до утра, пошёл домой.

На следующий день Петька повстречал Ефима Савельича по дороге в школу. Он зашагал с ним в ногу, чуточку забегая вперёд и заглядывая учителю в глаза.

– Уроки сделать успел? Настенька не мешала? А я, голубчик, замотался, инспектор приезжал, в сельсовет с ним ходили, потом в лесничество ездил насчёт лесу для ремонта… Уж извини, что так получилось. От мамаши нагоняя не было?

Поговорили о всяком, а о скворце – ни полслова, словно и не было той истории на кладбище и разговора в учительской, который подслушал Васька.

Задержав как-то своего дружка, Петька оттащил его в сторону и взял за отворот рубахи.

– Брехня всё это насчёт кольца. Это Ефим Савельич для смеху, а ты и уши развесил. Лопух ты, вот кто!

И совсем успокоился. Беззаботно стало Петьке на душе. Так легко и весело, что на переменках стал швырять малышню на пол, дёргал девочек за косы, на уроках поднимал с соседями возню. А однажды на уроке Ефима Савельича затеял даже трещотку – стал катать ступнёй гранёный карандаш по полу. Треск получился отменный, а кто трещит – поди догадайся. Тем более трещал осторожно: потрещит, потрещит, а как только Ефим Савельич оглянется, тут же перестанет. Весь класс развеселил.

Удивительный всё же человек Истратов – даже на спор рассердить его было невозможно. Он и сейчас не рассердился, а только сконфуженно почесал за ухом и попросил:

– Может, наигрались уже, и хватит?

Но Петька не мог угомониться – только учитель отвернулся, как он снова прокатился ступнёй по карандашу. Ефим Савельич покачал головой и усмехнулся.

– Ну что ж, тогда попрошу всех встать из-за парт – и в стороночку…

Все вышли в проход, Петька замешкался, пытаясь закатить карандаш под планку, и этого было достаточно. Ефим Савельич взял у него карандаш, осмотрел его и сунул к себе в боковой карман.

– На вот тебе мой – бесшумный. Можешь катать сколько хочешь…

И под смех всего класса дал ему круглый карандаш и продолжал объяснение как ни в чём не бывало.

После уроков ребята остались на пионерский сбор. Пришёл и Ефим Савельич. Сперва обсудили успеваемость и утвердили план работы, а потом попросил слова Ефим Савельич. Он вышел к доске, достал из кармана конверт и нацепил на нос очки.

Тут, ребята, в область переслали письмо из Сиднея. Я переписал его. Где находится Сидней, кто знает?

– В Швеции!

– Во Франции!

– В Англии!

– В Австралии, – неуверенно сказал кто-то.

– Правильно, в Австралии…

– А что за письмо такое?

– А вот послушайте-ка. – Ефим Савельич пробежал сперва листок глазами, а потом по-своему пересказал: каждому, кто сообщит о судьбе закольцованного скворца с номером от 1 до 20, о его местопребывании, о времени прилёта, количестве яичек, времени выведения птенцов и условиях гнездования, будет выслан альбом птиц Австралии и почётный значок общества по охране природы…

– Вот и подпись: профессор Эллиот, – добавил Ефим Савельич и пустил иностранный листок по рукам.

В классе поднялся страшный шум. Все повскакали с мест. Васька прямо-таки оцепенел от удивления, лицо его вытянулось, глаза полезли на лоб. Петька как встал, так и забыл сесть, испуганно следя за листком, который кочевал с парты на парту. Иные почему-то решили, что надо тут же пойти ловить скворцов.

– Садись, Зарубин, – кивнул Ефим Савельич и, когда все успокоились, объяснил, что ловить скворцов не надо. – Нам, ребята, крепко повезло, – сказал он тихим, проникновенным голосом. – Скворец с номером семнадцать у нас…

– Не может быть! – загалдели ребята.

– Почему не может быть? Скворец поселился на кладбище, отложил несколько яичек, но вот кому-то не понравилось, что он там живёт, выгнал его из гнезда…

Ребята стали переглядываться.

Некоторые втянули голову в плечи. Установилась тягостная тишина. Все ждали, что учитель назовёт разорителя птичьих гнёзд.

– Кто разорил гнездо, тот сам знает. Я хотел только сказать, что скворца мне всё-таки удалось спасти…

– А где он, где?

– Скворец уже улетел. Пожил у меня в баньке несколько дней и улетел.

– А кому же альбом тогда и значок?

– А это я и сам не знаю…

Ребята опять зашумели. Учитель задумчиво посмотрел на них.

– А может, так поступим, – сказал он, – Объявим конкурс на лучшее сочинение: «Мои летние наблюдения за жизнью птиц». Победителю и отдадим. А письмо доктору Эллиоту я уже отослал.

На том и порешили.

Вернувшись домой, Петька забрался на чердак и долго смотрел на ящик с опилками, где лежали яички – зелёные, голубые, крапчатые: скворцы, галки, сороки, дятлы, синицы, которые могли бы появиться на свет, петь и летать, если бы Петька не уничтожил их ещё до рождения. Совсем недавно он считал себя богачом, а сейчас уныло смотрел в чердачное окошко. В старом тополе, лежавшем ветками прямо на крыше, шумели птенцы. Солнце билось в шелестящей листве, уже затканной первым белым пушком. Ветерок приносил сюда запахи отцветающих лугов, свежесть озёрной воды. Тёмные липовые аллеи парка возле старой, разрушенной церкви, кочки с длинными хохолками травы, болотные оконца с поблескивающей в них чёрной водой, молодые лягушки, жучки, мошки, первые бабочки – всё это жило и дышало радостью раннего лета. Но вот птенцы – те, что лежали сейчас в ящике грудой пустотелых яичек, – никогда не увидят солнца, травы и деревьев.

Петька слез с чердака, без всякой цели бродил за огородами и не заметил, как очутился возле дома Истратовых. Он прошёл через сад и задержался возле баньки, где, по словам Ефима Савельича, несколько дней жил скворец – тот самый, с номером семнадцать. Он открыл дверь, прошёл в предбанник и каменку. Пахло мылом и холодным дымом. Чёрные, закопчённые камни источали сырость. Сквозь отверстие в углу виднелся кусочек голубого неба. Шелестели листья на ветру. На чёрной корявой доске шевелился золотистый кружок света, и в нём поблескивало блюдце с водой. И никаких признаков скворца. Только серое пёрышко прилипло к доске. Петька оглядел тёмные, задымлённые углы и понял вдруг, что никуда скворец не улетал, давно уже помер, а Ефим Савельич просто выдумал, что он улетел. Не мог он улететь никуда, помятый, больной, с лапкой, хрустнувшей под его, Петькиными, пальцами.

Петька дышал горьковатым воздухом старой баньки и думал о скворце. Он представил себе доктора Эллиота, старого, очкастого, сутулого, чем-то похожего на Ефима Савельича. Ходит, наверно, с блокнотом в руке, смотрит вверх на деревья, а из гнёзд сыплется на него мусор, сучки и веточки. Птицы садятся ему на плечи, порхают вокруг и кричат. Эка штука – скворец! – а ведь сам доктор надевал ему на лапку колечко, а когда отпускал, говорил: «Лети, голубчик! Авось в чужих краях приют найдёшь, свет не без добрых людей…»

В саду послышались шаги. Может, пробирался кто-то к ручью, куда хозяйки ходили полоскать бельё? Но шаги всё ближе и слышнее, совсем уже рядом. Петька замер. Тишина и чьё-то дыхание. Распахнулась дверь. Зашуршали прелые листья от веников.

– Кто здесь?

Молчание.

– Ты, Зарубин?

Петька поднял глаза на Истратова.

– Неправду вы сказали. Никуда он не улетел.

Ефим Савельич подсел к нему и положил руку на плечо.

– Нет, голубчик, правда. Я планочками ножку обложил, перевязал, ножка наладилась, он и улетел. Может, где в другом месте осядет. Теперь, понятно, подальше от деревни.

Ефим Савельич его не попрекал, ни о чём не расспрашивал и ни с того ни с сего начал рассказывать о детстве своём, как сам когда-то птиц не жалел, как хотел учёным стать и поездить по разным странам, да не вышло, и душа у Петьки колыхнулась от тёплого чувства к нему.

Они вышли из баньки и какое-то время стояли, ничего не видя перед собой от яркого солнца. Тут и заметила их Настенька и с радостным визгом побежала через грядки, раскинув руки.