Текст книги "Любовники и лжецы. Книга 2"

Автор книги: Салли Боумен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 27 страниц)

– Не так уж плохо? Да это просто ужасно.

– Ясное дело. Это делает убийство чисто клиническим действием. Ты слышала когда-нибудь об «умных бомбах»? Так вот знай теперь, что есть и «умные винтовки», и «умные камеры». Вот эти, – протянул он ей свой фотоаппарат. – Видишь, какой тяжелый? Технология – та же самая, что и у вооружений для ночного боя. Эта камера позволяет мне стать таким же зорким, как армейский снайпер. – Он выдержал паузу. – И еще с ее помощью можно вести ночные съемки. В нее вставлена специально обработанная пленка. С расстояния, которое отделяет нас от той виллы, если правильно выбрать угол и выдержку, я могу раз двадцать сфотографировать человека, пока он поднимается по этим ступенькам. Стоит Хоторну или кому-то еще появиться на ступеньках крыльца или в комнатах в задней части дома, можно не сомневаться: он мой.

– А изображение будет четким?

– Разумеется. Уже во время проявки пленки ты сможешь различить каждую морщинку на лице Хоторна. Ты увидишь выражение его глаз, рисунок его галстука…

– И блондинку?

– И ее тоже. Evidemment.[13]13
  Разумеется (фр.).


[Закрыть]

Говоря это, Паскаль поднял на нее глаза. В чертах ее лица читалось нервное напряжение. Она стояла как-то неуклюже, беспрестанно теребя ремешок сумочки, висящей у нее на плече. Губы ее были слегка припухшими, на шее теперь можно было различить небольшие царапины. Ему тут же вспомнилась их ночь в оксфордском отеле, тот телефонный звонок и мерзкий шепот: «Ты знаешь, куда прийти, Джини. И надень свое черное платье».

Паскаль беспокойно поднялся на ноги и посмотрел на нее. Ее ответный взгляд был жалок. С глухим стоном он прижал Джини к себе и начал целовать ее лицо и волосы. Она прильнула к нему, открытым ртом ловя его губы. Его поцелуи были жаркими, глубокими. Джини заплакала, и Паскаль принялся осушать поцелуями ее слезы, припав потом снова к ее рту. Ослепнув от бешеного желания, он начал расстегивать ее пальто. Джини покачнулась, и Паскаль еще крепче прижал ее к себе. Она застонала. Рука Паскаля легла ей на грудь. Отодвинув ее волосы назад, он уткнулся лицом в ее шею.

– Останься, – прозвучал его шепот, – пожалуйста, родная…

Произнеся эти слова, Паскаль почувствовал, как сразу же напряглось все ее тело. Она попыталась было отстраниться от него, но все же позволила поцеловать себя еще один раз.

– Нет, – твердо ответила Джини, положив свою ладонь ему на губы. В глазах ее была печаль. – Нет, Паскаль, и не уговаривай. Даже это не поможет.

Оба замолчали, через секунду он резко отвернулся.

– Что ж, будь по-твоему, – сухо сказал Паскаль. Он вынул из кофра еще одну камеру и с нарочитой сосредоточенностью начал приставлять к ней объектив.

– Почему? – страстно заговорила Джини. – Почему ты никак не хочешь согласиться со мной? Ведь моя поездка может оказаться очень важной. Разве тебе непонятно?

– А мне все равно, – оторвал он глаза от фотоаппарата. – Я, как мог, пытался удержать тебя. Дальнейшие попытки бесполезны. Я люблю тебя, беспокоюсь за тебя, но ты не придаешь этому значения. А у меня здесь дело, и я доведу его до конца. Вот и все. Ты бы могла помочь мне, как я помогал тебе все то время, что мне приходится заниматься этим материалом. Но нет, тебе на все это наплевать. Знаешь, Джини, ты очень своенравная особа – безрассудная и упрямая одновременно. Хочешь уйти? Иди!

– Паскаль…

– Иди, Джини. – Выпрямившись, он посмотрел сначала на фотоаппарат, а потом снова на нее. – Все кончено. Точка.

– Я не верю тебе. Ты не можешь… Именно сейчас…

– Именно сейчас забудь обо всем, что было. Я могу. И пусть у тебя не возникает на этот счет ни малейших сомнений. Однажды я уже выбросил тебя из своей жизни и, как видишь, не умер. Если будет нужно, выживу и во второй раз. Выбор за тобой.

Джини смотрела на него так, будто видела впервые. Лицо Паскаля выглядело изнеможденным, голос звучал сухо. Она знала, что бросаться пустыми обещаниями и угрозами – не в его правилах.

– Таким способом тебе меня не удержать. Это ошибка с твоей стороны. Ты сказал, что любишь меня…

– Да. – Его лицо неуловимо изменилось. – И один раз я уже просил тебя сделать выбор. В Бейруте – помнишь? Тот мерзкий гостиничный номер… Я стоял там перед твоим отцом после того, как ты солгала мне, но узнать об этом мне довелось не от тебя, а от него. И вот, стоя перед твоим проклятым папашей, я просил тебя сделать выбор. Я мог бы подождать тебя, и ты чертовски хорошо знала это. Каких-нибудь два года, и все, – он лишился бы возможности навязывать тебе свою волю. Но нет. Ты ни за что не соглашалась. Вот и прекрасно все получается. Тогда ты решила положить конец всему, что было между нами. Теперь такое решение принимаю я.

Джини вскрикнула.

– Паскаль, это нечестно! Господи, ты же сам знаешь, как ты сейчас не прав. Мне было пятнадцать лет. Мне было страшно, стыдно. Отец обрабатывал меня несколько часов кряду, прежде чем появился ты. И ты ударил его, Паскаль…

– Мне теперь все равно, ясно тебе или нет? – по-прежнему твердил он. – Я не хочу снова рыться в прошлом. Мне не нужны никакие доводы и оправдания. Твой отец тогда крутил тобой, как хотел. Он и теперь тобою крутит, а вместе с ним – Хоторн, прости меня, Господи. У тебя собственных мозгов нет?

– Есть. – Джини вдруг словно превратилась в камень. – У меня есть собственные мозги, Паскаль. И я не согласна с тобой.

– Вот ты и сделала выбор, – безразлично пожал он плечами. – Великолепно. Иди.

Джини поплелась к двери.

– Мои вещи остались в доме в Хэмпстеде…

– Вот ключ. – Паскаль бросил ей ключ, который, звякнув, упал у ее ног. Нагнувшись, Джини подняла его.

– Можешь забрать свои вещи когда угодно. Ноги моей там больше не будет.

– Зачем ты так? Почему ты так жесток?

– Почему? – Его глаза загорелись злым огнем. – Потому что один раз ты уже чуть не уничтожила меня, вот почему! Второго раза не будет… – Он задохнулся от гнева, но, придя в себя, продолжил более спокойным тоном: – Вот видишь, Джини, ничего-то у нас не получается. Так что давай прекратим портить друг другу жизнь. Может быть, так лучше. Кто знает? Чисто, быстро, безболезненно…

Слова, произнесенные бесстрастным, будничным тоном, означали: решение принято окончательно и бесповоротно. Склонившись над своими ящиками, Паскаль снова принялся ковыряться в объективах. Больше он ни разу не поднял головы. Постояв еще несколько минут, Джини повернулась и тихо вышла.

Глава 33

– Время смерти, говоришь? Молодой полицейский сержант из Темз-Вэлли был коротеньким и толстым. Это впечатление усиливала его прическа – волосы, подстриженные бобриком. Беседа проходила в полицейской столовой Оксфордского дивизиона, штаб-квартира которого располагалась поблизости от Хедингтона. Сержант поглощал яичницу с колбасой, картофелем и фасолью, рискуя получить смертельную дозу холестерина. Он задумчиво жевал, отправляя в рот один кусок колбасы за другим. Джини попыталась сосредоточиться на разговоре. Легенда о том, что она готовит материал о современных методах полицейской деятельности, казалась ей самой вполне правдоподобной. Сержант довольно охотно отвечал на все ее вопросы, однако и обстановка полицейской столовки, и сам полицейский почему-то заставляли Джини усомниться в реальности происходящего.

– Вчера утром, часов в шесть, – продолжал жующий собеседник. – Прикинули мы тут и решили, что он был сбит одним из первых пригородных поездов. Скажем точнее, когда получим результаты вскрытия. Можешь позвонить попозже, спросишь следователя. Он сейчас в морге.

Сержант был флегматичен, и его медленный глостерский выговор только подчеркивал это. Круглые голубые глаза несколько секунд внимательно рассматривали Джини, но потом он вновь занялся яичницей, тщательно подтирая хлебным мякишем разлившийся по тарелке желток. Его челюсти ни на секунду не прекращали работы.

– Наверное, опознать труп оказалось не таким уж легким делом? – предположила Джини.

Сержант равнодушно пожал плечами.

– Удостоверение личности было при нем. А его «рейндж-ровер» стоял у моста. Ключи от машины – в кармане. На пальце – перстень с печаткой. Знаешь, такая вычурная штучка. У его отца – точно такая же.

– А тело опознал отец?

– То, что от него осталось. Н-да, неприятная штука.

– Могу себе представить. Это было самоубийство?

– Медэксперт скажет.

Сержант захрустел последним ломтиком картошки-фри. Еще раз посмотрев на Джини, он тяжело вздохнул.

– В общем, так: на том месте, где мы его нашли, рельсы прямые, как стрела. Приближающийся поезд за полтора километра увидишь, а то и больше. Не каждому взбредет в голову притащиться на машине черт знает куда, лишь бы полежать на рельсах. – Он ненадолго задумался. – Правда, он был под мухой. От останков несло, как из винной бочки. В других условиях его бы точно стоило сцапать за то, что он сел за руль в таком виде. У него из кармана пальто торчала пустая фляжка из-под виски, да еще одна бутылка из-под скотча валялась в машине. Накануне вечером он крепко отужинал в колледже. На славу откушал: вина, портвейна, всего такого прочего. В общем, нахрюкался будь здоров…

– Накануне вечером? В колледже? А это, случаем, было не в колледже Крайст-Черч?

– Точно. – Раскрыв записную книжку, полицейский перевернул несколько страниц. – Я лично проверял, где он успел побывать незадолго до смерти. Для меня все это проверить – раз плюнуть. Его наставник услышал о случившемся по местному радио. Сам же нам и позвонил.

– Наставник?

– Бывший, конечно. Есть тут такой доктор Энтони Ноулз.

Круглое лицо сержанта стало суровым. Судя по всему, ни ему, ни Ноулзу этот разговор особого удовольствия не доставил.

– Я об этом Ноулзе слышала…

– Кто ж о нем не слышал! – Оглянувшись через плечо, он понизил голос. – Не прошло и двадцати минут, как я поговорил с ним, а его дружок – главный констебль – уже тут как тут. Звонит мне и говорит: с этим делом не тяни, нечего тут канитель разводить… Ты только в своей писанине на меня не ссылайся.

– Не буду.

– Такие вот дела. Им все сделай так, чтобы комар носу не подточил, а я, значит, помалкивай. Не дай Бог, чего лишнего ляпнешь.

Джини пришлось призадуматься. Кто-то из действующих лиц явно лгал, запутывая следы. Возможно, Макмаллен в самом деле нашел смерть на железнодорожных путях рано утром в пятницу, но уж чего он никак не мог сделать, так это поужинать с кем-то накануне вечером в колледже Крайст-Черч. Той ночью Макмаллен разговаривал с нею и Паскалем. Примерно в четверть десятого он высадил их из машины в Оксфорде, а сам тут же вернулся в свое логово с видом на поместье Хоторна. Значит, Ноулз соврал полиции. Подозрительно звучало и заявление Ноулза о том, что он услышал о несчастном случае по местному радио. Она сама постоянно слушала здешнюю радиостанцию в машине, которую взяла в Оксфорде напрокат. На этой волне не было ничего, кроме рок-музыки, от которой через пять минут начинало гудеть в голове. Вряд ли подобные передачи были во вкусе Ноулза.

Джини устало отбросила с лица прядь волос. Она чувствовала, что сейчас не в состоянии ни придумать, ни сделать чего-либо путного. В ее ушах постоянно звучал голос Паскаля. Боль расставания превращалась в боль физическую. Джини явственно ощущала ее – эту боль. «Вот тут болит», – могла бы пожаловаться она кому-то большому, доброму и сочувствующему, прижав ладонь к сердцу.

– Эй, дорогуша, может, чашечку кофе выпьешь? – участливо наклонился к ней сержант. – Что-то ты совсем паршиво выглядишь.

– Нет, спасибо. Я в порядке. – Она тоже подалась вперед. – Вы лучше скажите, что случилось после того, как Макмаллен поужинал в колледже в четверг вечером.

– Если верить доктору Ноулзу, засиделись они с Макмалленом допоздна, а потом пошли в его профессорские апартаменты. Открыли там бутылочку портвейна урожая 1912 года или еще какой-то бурды, ну и посидели за ней еще чуть-чуть. Короче говоря, Ноулз рухнул в постель где-то часа в три утра. Просыпается в одиннадцать, а Макмаллена и след простыл. Что скажешь, а? Красиво жить не запретишь. Мне бы в университет на преподавательскую работу. Уж я бы там развернулся…

– Значит, он ожидал в то утро увидеть Макмаллена в колледже?

– Ну, ясное дело. У этого Макмаллена, видать, в семье что-то сикось-накось пошло, вот он и застрял у Ноулза в гостях.

– Да будет вам! Прямо в колледже? И надолго? Послюнив палец, сержант перевернул в своем блокноте еще несколько страниц.

– На четыре дня. Его поселили в одной из гостевых комнат колледжа. На той же лестничной площадке, где и квартира доктора Ноулза. Приехал Макмаллен в прошлый понедельник и должен был уехать в пятницу вечером. Собирался вроде направиться к своим родителям. Они живут в Шропшире, на самой границе с Уэльсом. Но он не иначе как задумал что-то. Его старики получили от него в пятницу утром письмо. Отец показывал мне это послание. Макмаллен писал, что у него силы на исходе.

– По какой причине?

– Общая депрессия. Ни работы, ни любимой женщины. Ну и так далее в этом же духе, – пожал плечами сержант.

Джини задумчиво наморщила лоб. Получалось, что Ноулз и в самом деле лгал полиции. Налицо была попытка дать самоубийству вполне правдоподобное объяснение. Но с какой стати Макмаллену стремиться во что бы то ни стало наложить на себя руки именно теперь? Возможно ли, чтобы тот решительный человек, с которым она и Паскаль разговаривали в четверг вечером, через какие-нибудь десять часов свел счеты с жизнью? В это нельзя было поверить – даже на секунду. Слишком уж непохоже на него. Она почувствовала, как от внезапно нахлынувшего возбуждения пошла кругом голова. Несомненно, она была права. С этой смертью что-то нечисто. И если следствие приняло версию о том, что Макмаллен жил в колледже Крайст-Черч на положении гостя, то полиции, судя по всему, ничего не известно о неприметном коттедже в лесу. Джини вновь доверительно наклонилась к собеседнику.

– Значит, Макмаллен оставил все свои вещички в колледже?

– Не так уж много у него оказалось этих вещичек, – в очередной раз пожал сержант плечами. – Один-единственный чемодан со сменой белья.

– А у вас есть список вещей, найденных при нем? Интересно, знаете ли, как это вам удается по кусочкам воссоздать личность убитого. Это может пригодиться для статьи…

– Список-то? Есть, конечно. Как ему не быть, – горько вздохнул сержант. – Списки эти. Волокита бумажная. Дерьмо канцелярское, пардон за выражение… Конца-краю не видать. Раньше приходилось катать протоколы в трех экземплярах. Хорошо хоть теперь все это добро хранится в компьютере. Наверное, я смогу вытащить для тебя распечатку. Почему бы, собственно, и нет? Если хочешь, пойдем в контору следователя.

В офисе сержант, плюхнувшись всем телом на вращающийся стул, зарылся в кипе бумаг и в конце концов выудил из нее нужную распечатку. Он небрежно протянул ее Джини.

– Статья-то твоя, говоришь, о чем? – вопросительно посмотрел полицейский на нее снизу вверх. – О современных методах работы полиции, так, что ли?

– Так.

– И сдалось же тебе это дело… Это же текучка, дорогуша. Рутина. А ведь мы могли бы подыскать тебе хорошенькое, тепленькое убийство. – Он расплылся в улыбке. – Или наркотики. Наркотики в Оксфорде сейчас в ходу. Только на той неделе…

– Нет-нет, – быстро прервала его Джини. – Мой редактор как раз и хочет, чтобы дело было самым что ни есть обыденным. В этом-то и заключается весь смысл – чтобы читатели вникли в суть ежедневной полицейской работы. Так что рассказывайте. Вот тут у меня есть карта. Не могли бы вы показать, где именно он погиб?

Она подала ему карту. Это был подробный план, изданный специально для любителей пеших прогулок. В масштабе один дюйм – одна миля. Пробежав за пару секунд взглядом по сетке координат, сержант уверенно ткнул толстым пальцем в квадрат к юго-востоку от города. Судя по топографическим знакам, это была довольно пустынная местность: несколько деревень среди лесов и полей. По пустоши вилась какая-то незначительная, судя по всему, заброшенная дорога. На том месте, где она пересекалась с железнодорожной веткой, в полном уединении значился мост.

– Вот, – произнес полицейский, – видишь этот мост? На несколько миль окрест – ни одной живой души. Здесь он и лежал.

Ни слова не сказав, Джини сложила карту. Не станешь же говорить ему, что местность вокруг моста не так уж пустынна, как может показаться. Это было близко, очень близко от того места, где они с Паскалем побывали два дня назад.

Выйдя из полицейского управления, она села в свою взятую напрокат машину и принялась более внимательно изучать карту, силясь запомнить характерные особенности рельефа местности. От старания лоб ее покрылся морщинами. Ага, вот церковь и кладбище, откуда они с Паскалем вели наблюдение. Противоположный край долины окаймлен лесом. Тут-то и прячется хижина, ставшая для Макмаллена опорным пунктом. Вот он – крохотный квадратик, обозначающий этот коттедж. А вот и дорога, по которой ехал Макмаллен.

У коттеджа дорога не обрывалась – она вела дальше. Это продолжение они не смогли различить в темноте, но на карте оно было отчетливо видно. Проходящая мимо коттеджа дорожка, попетляв по лесу, через пять километров смыкалась с другим нешироким шоссе. Эта развилка находилась в каких-нибудь пятидесяти метрах от того моста, где нашел смерть Макмаллен.

Что и говорить, рукой подать, причем не только до моста. Она завела машину, но тронулась в путь не сразу, напоследок еще раз взглянув на план. На карте можно было четко различить границы поместья Джона Хоторна. Для того, чтобы свести счеты с жизнью, Макмаллен словно специально выбрал место менее чем в километре от высокой каменной стены, которой обнесены владения Хоторна. Весьма красноречивый жест, в особенности если учесть, что речь идет о самоубийце, который при жизни не упускал случая, чтобы указать на Хоторна перстом обвинителя.

Джини посмотрела на часы: уже почти два пополудни. Времени оставалось в обрез. До наступления сумерек предстояло еще позвонить Энтони Ноулзу, доехать до железнодорожной линии, а уже потом отправиться к одинокому коттеджу в лесу.

Она поехала кратчайшим путем, который вывел ее к телефонной будке. Набрала номер колледжа Крайст-Черч. Вежливый консьерж уведомил ее, что доктора Ноулза нет на месте. Сегодня утром изволил отбыть в Рим на научную конференцию, а потому будет отсутствовать в течение трех дней. «О нет, – выразил сожаление вежливый голос в трубке, – нам не разрешают давать заграничные телефонные номера».

Повесив трубку, Джини прижалась пылающим лбом к прохладному стеклу двери. Перед глазами мелькали проносящиеся мимо машины. Опять заморосил дождь. Лишь два дня назад они с Паскалем, приехав в Оксфорд, шли этим путем, убивая время перед встречей в кафе «Пэрэдайз». Вот тут, на углу, Паскаль, взяв ее под руку, ободряюще посмотрел ей в лицо. Боль становилась нестерпимой. Она поднималась изнутри, сжимая сердце железными клещами. Где-то в сумочке валялась бумажка, на которой записан телефон дома в Сент-Джонс-Вуде. Взяв эту записку, Джини дрожащими пальцами сняла трубку.

К середине дня Паскаль полностью завершил настройку аппаратуры. Две камеры, оснащенные телескопическими объективами, возвышались на треногах. Одна из них была нацелена на ступеньки входа в виллу Хоторна, другая – на окна задней части здания. Всю мебель в комнате он предусмотрительно отодвинул к задней стене, чтобы иметь полную свободу маневра, даже в темноте. В дополнение ко всему приготовил еще четыре фотоаппарата: два – с черно-белой пленкой, два – с цветной. При случае можно будет мгновенно подхватить любой из них.

Кропотливая возня с аппаратурой на какое-то время позволила ему забыть о щемящей боли, однако едва все было приведено в готовность, боль вернулась. В одиночестве сидел он в этой нелепой, страшной комнате, выкуривая сигарету за сигаретой. Зачем он сказал, зачем сделал все это? Паскаль закрыл лицо руками. Прилив досады и бессильной ярости захлестнул Паскаля, и он с предельной жестокостью сказал себе: «А ведь я идиот».

Впрочем, до известной степени Паскаль был в состоянии дать себе отчет в собственных поступках. Ему так не хотелось отпускать Джини одну, что он был готов практически на все, лишь бы остановить ее. Он был убежден: если поставить ее перед суровым выбором, то она не посмеет уехать. Когда Паскаль понял, что ее невозможно остановить, даже пригрозив полным разрывом, было поздно: неумолимый водоворот боли и ярости, непонимания и подозрительности уже затянул его. Стоит ли теперь обманывать самого себя? Ревность к Хоторну тоже сыграла свою роль – точно так же, как и неуверенность в том, что же все-таки произошло между этим чертовым послом и Джини накануне вечером. Мысли, как сумасшедшие, прыгали от одного невероятного предположения к другому. Нет, она его не любит… А вдруг она что-то скрывает?.. Нет, вряд ли… Зарычав, как раненый зверь, Паскаль вскочил на ноги и принялся метаться по комнате, где ему предстояло провести эту ночь.

«Все из-за моей чертовой гордости», – наконец решил он. Да, его вина состояла в том, что он только и делал, что тешил свое больное самолюбие, был туп, груб, упрям и вспыльчив. А чего добился? Швырнул Джини ключ. Подумать только – швырнул! Не подал, а именно бросил к ногам, чтобы продемонстрировать свое идиотское презрение к любимой женщине. А чего стоил тон, которым он разговаривал с ней? Холодный, отстраненный, мерзкий… Уж что-что, а этот тон ему за годы супружеской жизни удалось довести до совершенства. И все это он умудрился натворить именно в тот момент, когда ему только и хотелось, что крепко обнять ее и не отпускать… Так стоит ли удивляться тому, что она ушла? Тихо, спокойно вышла за дверь и теперь бродит где-то по Оксфорду. Одна. И теперь у него даже нет возможности узнать, как она, что с ней… А ведь знал же, отлично знал, что она горда и упряма не меньше его. Значит, не позвонит, не даст о себе знать…

«Идиот, – сказал он себе еще раз. – Идиот! Идиот! Идиот!» В отчаянии Паскаль огляделся вокруг, но повсюду взгляд натыкался только на розовую парчу. Оставаться здесь было выше его сил. Хлопнув дверью, он выскочил наружу, но уже у ворот вспомнил, что у него нет ни мотоцикла, ни машины, ни каких-либо иных средств передвижения. А что, если Джини сейчас в беде? Что, если именно сейчас ей нужна его помощь? Ворвавшись обратно в дом, он лихорадочно набрал номер ближайшей фирмы, сдающей автомобили напрокат, и опять стремглав вылетел на улицу. Черт возьми! Забыл поставить телефон на автоответчик. Пришлось снова вприпрыжку нестись в эту злосчастную комнату. При виде телефона его осенило. Схватив трубку, Паскаль принялся лихорадочно набирать один номер за другим. Сотрудники полицейского отделения в Темз-Вэлли тут же изъявили готовность помочь. Вот только сержант, который вел дело, как назло, ушел на обед, и никто не мог сказать, куда он запропастился. Телефон сержанта хранил гробовое молчание. Тогда Паскаль предпринял попытку дозвониться до колледжа Крайст-Черч. Узнав, что доктор Ноулз в отъезде, он несколько приободрился. Значит, не исключено, что Джини бросила свою затею и уже уехала из Оксфорда. Может, все-таки заглянет сюда вечером, когда вернется. Оставив консьержу невнятное послание для Джини, Паскаль поставил телефон на автоответчик. Затем он отправился прямиком в компанию по прокату автомобилей, где взял напрокат самую быструю машину, какая только у них нашлась, – двухдверную с форсированным двигателем. Этот рыдван не понравился ему с первого взгляда. Выехав из гаража, Паскаль помчался обратно к снятому для наблюдения за виллой дому, резко переключая передачи и нарушая правила дорожного движения – все подряд. Однако уже подъезжая к знакомому тупику, он передумал и, проехав чуть дальше, развернулся в неположенном месте под аккомпанемент возмущенных автомобильных гудков. Взревел мотор, и началась гонка в обратном направлении. Наконец, взвизгнув тормозами, машина остановилась у желтой полосы, означающей запрет на парковку. Для Паскаля сейчас это не имело значения. Он выскочил из машины и бодро зашагал по направлению к Риджент-парку. Быстро миновав резиденцию американского посла, которая осталась справа, он свернул налево, на пешеходную дорожку, которая вела непосредственно в парк между голыми платанами, мимо зданий Лондонского зоопарка. Паскаль остановился, словно наткнувшись на стеклянную стену. Перед ним расстилались несколько акров деревьев и травы. Сзади, из вольеров зоопарка, раздался долгий, пронзительный вопль. Должно быть, какой-то зверь или птица. Это был крик из заточения, крик голода и одиночества. Прозвучав один раз, он больше не повторился. Паскаль пошел дальше.

Во второй раз он остановился, оказавшись на задворках резиденции посла. Из-за деревьев виднелась крыша здания, чуть поодаль – сверкающий купол минарета. Небо было абсолютно чистым, ярко-синим. Таким, что на него было больно смотреть. «Любимая моя», – подумал Паскаль, борясь с приступом боли – вполне конкретной и отчетливо ощущаемой. Сердечная боль не была для него абстрактным символом или поэтической метафорой. Боль действительно гнездилась в сердце. Сердце ныло, не переставая.

Резко повернувшись, Паскаль пошел, почти побежал обратно к машине. Подлетев на превышавшей все ограничения скорости к дому, где его терпеливо дожидалась аппаратура, он косо запарковал машину. Эти действия были опасны прежде всего тем, что могли привлечь к нему излишнее внимание. Ну и пусть. Паскалю теперь было все равно. Он действовал, не соображая даже, зачем ему вдруг понадобилось в спешке убегать из этого дома Интересно, звонила ли Джини? Часы показывали без пятнадцати два. Маленькая красная лампочка на автоответчике не мигала. Значит, звонков не было. Паскаль ощутил полную беспомощность. Поднявшись наверх, он тупо уставился на арсенал своих фотокамер. Их вид не принес облегчения.

– Господи Боже! – произнес Паскаль вслух, неожиданно для самого себя треснув кулаком в стену. Сбежав вниз по лестнице, к телефону, он набрал номер квартиры Джини в Айлингтоне, причем схватил трубку именно в ту секунду, когда Джини в Оксфорде набирала его номер. И пока она слушала прерывистые гудки, он вел разговор с ее автоответчиком.

– Милая, – умолял он. – Позвони мне. Ну, пожалуйста, позвони. В ту же секунду, как только вернешься.

Грохнув трубку на место, Паскаль попытался собраться с мыслями. Может быть, вернувшись в Лондон, она первым делом поедет в Хэмпстед, в коттедж, чтобы собрать там свои вещи. Он словно наяву увидел, как она входит в этот укромный домик, открывая дверь тем самым ключом, который он бросил к ее ногам. Не в силах сдержать стон, Паскаль снова набрал номер дома в Хэмпстеде, чтобы и там оставить на автоответчике то же самое послание-мольбу. Повесив трубку, он задумался и пришел к выводу, что все только что сказанное им ни к черту не годится. Пришлось снова позвонить по обоим номерам, чтобы несколько развить мысль.

На сей раз получилось чуть лучше:

– Джини, я люблю тебя. Люблю всем сердцем, родная моя. Позвони мне в ту же секунду, как только придешь домой.

Телефонная трубка легла на место, но Паскаль снова собрался снять ее, чтобы набрать те же номера уже в третий раз, – поскольку вдруг понял, что забыл извиниться перед Джини, – сказать, как сожалеет о содеянном. Он уже протянул руку, но, словно обжегшись, отдернул ее, потому что в эту секунду телефон зазвонил.

Опомнившись, Паскаль схватил трубку. Они одновременно произнесли имена друг друга. Два слова – «Джини» и «Паскаль» – слились в одно.

Именно в этот момент в тупик медленно вплыла черная машина с тонированными стеклами. Паскаль мог видеть, как она, притормозив перед готической виллой, описала круг и исчезла.

– В самом деле? – допытывалась Джини. – Господи, как я люблю тебя, Паскаль. Я просто ослепла и оглохла от любви к тебе. Ничего не соображаю от счастья. И еще плачу, сама не знаю почему. Расплакалась, когда услышала, что твой телефон занят. Прости меня, Паскаль. Прости, ради Бога. Ты так прав. И все, что ты сказал обо мне, – сущая правда…

Прижимая к уху телефонную трубку, Паскаль блаженно улыбался.

– И ты меня прости. Милая моя. Любимая. Ты мне так нужна здесь, рядом! Приезжай домой!

– Первый беспересадочный поезд отходит в полпятого и прибывает на Пэддингтон примерно без двадцати шесть. Там я поймаю такси и уже к шести буду рядом с тобой. Клянусь тебе.

– А пораньше нельзя?

– На другом ехать нет смысла, Паскаль. Тот, что отправляется в полпятого, идет экспрессом. К тому же я тут поговорила с полицией. В этом деле есть что-то подозрительное. Я хочу хотя бы взглянуть на то место, где он погиб, если только он действительно погиб…

– Если?! – резко переспросил Паскаль.

– По телефону всего не объяснишь. Но главное то, что полицию намеренно ввели в заблуждение. Послушай, Паскаль, я мигом проскочу туда и обратно, прямиком на вокзал. Обещаю тебе, что ни за что не опоздаю на этот поезд.

У Паскаля уже готов был сорваться с языка новый поток доводов и увещеваний. Но, упершись взглядом в стену, он заставил себя сдержаться. Ему стоило почти нечеловеческих усилий произнести одно:

– Обещай мне, родная, что будешь осторожной. Они говорили, пока у Джини не кончились монеты.

Она рассказала о своей беседе с сержантом, а также зачитала список предметов, найденных при покойном, и опись его вещей. Паскаль успел все записать. Джини начала лихорадочно рыться в сумочке. Мелочи для телефона-автомата больше не было.

– Мне пора, любимый, – сказала она напоследок. – Монеты кончаются. К тому же скоро стемнеет. Увидимся в шесть. Потерпи чуть-чуть. Каких-нибудь три часа с капелькой.

– Три часа с огромной каплей, Джини, почти бесконечной…

Джини шла по обычной оксфордской улице, но ей казалось, что она витает в эмпиреях. Над головой ее висело райское серое небо, а на голову капал холодный райский дождь. Задрав голову, она с наслаждением подставила лицо этим благословенным струям.

Тем временем в Лондоне Паскаль поглядывал то на пустой тупик, то на небо, продолжавшее лить ослепительный свет. Он сварил себе кофе и выкурил еще несколько сигарет, прислушиваясь одновременно к тишине и торжественной музыке, радостно звучавшей в его душе.

Позже, когда ему удалось немного успокоиться, его взгляд упал на список, который продиктовала Джини: бумажник, кредитки, ключи, деньги, сигареты, зажигалка, часы, носовой платок, перстень с печаткой. Перечитав этот список, содержимое которого не столь уж отличалось от содержимого его собственных карманов, он почти сразу же увидел: если все перечисленные вещи действительно найдены вместе с трупом Макмаллена, то кое-что во всем этом не вписывается просто ни в какие рамки.