Текст книги "Книга оборотней"

Автор книги: Сабин (Сэбайн) Бэринг-Гулд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

– И не кормись теперь никакой иной пищей, кроме стад твоего отца. Будешь ты убивать больше, чем тебе понадобится, и никогда не освободишься от этих заклятий, и память об этом будет для тебя хуже всего.

После этого Бьёрн пропал, и никто не знал, что с ним сталось. Когда люди заметили исчезновение Бьёрна, то отправились его искать, но, конечно же, никого не нашли. И рассказывается, что с тех пор скот конунга начал погибать десятками, и повинен в этом был один серый медведь, огромный и жестокий.

Одним вечером случилось так, что дочь старика увидела этого свирепого медведя. Медведь подошел к ней и повел себя с ней дружелюбно. Ей показалось, что она узнала у этого медведя глаза Бьёрна, конунгова сына, и она не убежала. Тут зверь отошел от нее, а она пошла за ним, и в конце концов они пришли к какой-то пещере. И едва она подошла к этой пещере, оттуда вышел человек и поприветствовал старикову дочь Беру. Она узнала Бьёрна, сына Хринга, и то была очень радостная встреча. Некоторое время они оставались в пещере, потому что она не хотела покидать его. Он считал, что ей не подобает оставаться там рядом с ним, потому что он становился зверем днем, а человеком ночью.

Вот конунг Хринг вернулся из похода домой, и ему рассказали, какие случились новости, пока он отсутствовал, об исчезновении его сына Бьёрна и о большом звере, который появился в стране и погубил б о льшую часть его скота. Королева подстрекала убить это животное, но конунг не спешил с охотой.

Одной ночью, когда Бера и конунгов сын лежали рядом, Бьёрн начал рассказывать:

– Страшусь я, что завтра будет день моей смерти, и они меня затравят, и, хотя нет мне в жизни счастья из-за наложенного на меня проклятия, одно мне в радость, что мы с тобой вместе, однако и это теперь заканчивается. Я дам тебе это кольцо, что у меня под левой рукой. Утром ты увидишь людей, которые будут ловить меня, и, когда я буду мертв, иди к конунгу и попроси его отдать тебе то, что будет под левой лопаткой зверя, и он пообещает тебе это.

Он поведал ей много других вещей, а потом оборотился в медведя. Медведь вышел наружу, она пошла за ним, оглянулась и увидела множество охотников за горным перевалом, и много больших псов бежало перед ними. Медведь выбежал из пещер и спустился со склона. Собаки и люди конунга встретили его, но трудно было им его одолеть. До того как они совладали с ним, он покалечил много людей и убил всех собак. Наконец они взяли его в кольцо, он метался внутри и понял, что в любом случае не сможет вырваться. Тогда он повернул туда, где стоял конунг, схватил того человека, что стоял перед ним, и разорвал его живым на части. Медведь был так измучен, что упал на землю пластом. Тогда они быстро напали на медведя и убили его.

Это видела дочь старика. Она подошла к конунгу и сказала:

– Не отдашь ли мне то, господин, что под левой лопаткой этого зверя?

Конунг согласился, сказав, что, если там что-то и окажется, он с радостью ей это подарит.

Люди конунга начали свежевать медведя. Бера подошла туда и забрала кольцо, постаравшись, чтобы никто не увидел, что она взяла, хотя за ней и не присматривали. Конунг спросил, кто она такая, потому что не узнал ее. Она ответила, как приличествовало, но назвалась другим именем.

Вот конунг поехал домой, и Бера присоединилась к конунгу. Королева очень радовалась, хорошо ее приняла и поинтересовалась, откуда она. Она, как и раньше, не сказала правды. Теперь королева устроила большой пир и велела приготовить к столу мясо медведя. Старикова дочь была в покоях королевы и не могла уйти прочь, потому что королева заподозрила бы, кто она.

Быстрее, чем ожидалось, королева пришла с тарелкой, в которой было медвежье мясо, и попросила Беру отведать. Та не захотела есть.

– Это отвратительно, – сказала королева, – что ты воротишь нос от еды, которую сама королева, оказав тебе честь, предлагает тебе. Бери скорее, не то хуже будет.

Она отрезала для нее кусочек, и так произошло, что она съела этот кусочек. Королева отрезала тогда другой и положила ей в рот, и маленькая часть от этого куска пошла вниз, но остальное она выплюнула изо рта и сказала, что больше не будет есть, даже если она будет ее мучить или убьет.

Королева сказала:

– Кажется, этого достаточно, – и рассмеялась» ^{18} .

В одной фарерской песне о деяниях Финна есть такие строки:

 
Hegar ίð Finnur hetta sær,
Mannspell var at meini,
Skapti hann seg í varglíki:
Hann feldi allvæl fleiri.
 
 
Понял Финн, что попал в беду,
Что поддался колдовству,
В волка был тогда обращен:
Много жизней волк загубил.
 

Во «Второй песни о Хельги, убийце Хундинга» также находим упоминание об оборотничестве (см. строфу 33):

 
…Пусть не разит
меч твой в битве,
разве что сам ты
сражен им будешь!
Было бы местью
за гибель Хельги,
если б ты волком
скитался в чаще,
нищим и сирым,
вечно голодным,
разве что трупы
тебя б насыщали!
 

Во всех приведенных примерах речь идет об изменении внешнего облика. Далее мы обратимся к рассмотрению случаев, когда одна душа по очереди переселяется то в человека, то в зверя.

Например, в «Саге об Инглингах» (Ynglinga Saga)говорится об Одине ^{19} следующее: «Один мог менять свое обличье. Тогда его тело лежало, как будто он спал или умер, а в это время он был птицей или зверем, рыбой или змеей и в одно мгновение переносился в далекие страны по своим делам или по делам других людей» ^{20} (глава VII). Подобным же образом датский король Гарольд послал в Исландию колдуна в обличье кита, причем человеческое тело, покинутое душой, все это время лежало дома, хладное и неподвижное. В ранее упомянутой «Саге о Хрольве Жердинке» также есть аналогичный пример: Бёдвар Медвежонок (Бёдвар Бьярки) оборачивается огромным медведем и нападает на врагов, окруживших дворец его короля, а его человеческое тело остается во дворце, и всем кажется, будто этот воин, лежащий подле очага, мертвецки пьян.

В «Саге о людях из Озерной Долины» (Vatnsdæla Saga)упоминаются три финна, которые на три ночи оказались заперты в хижине, хотя прежде обязались по приказу вождя норвежцев Ингимунда отправиться в Исландию и разузнать все об этой стране, потому что он собирался ее завоевать. Тела финнов были неподвижны, души покинули их и устремились выполнять поручение, так что, очнувшись через три дня, посланцы представили Ингимунду подробный отчет об Озерной Долине, где мечтал побывать вождь. В саге, однако, не уточняется, в каком обличье (птичьем или зверином) путешествовали в Исландию души воинов, покинув тела.

Третий способ превращения, который мы упоминали, предусматривает не изменение облика, а наложение заклятия на окружающих людей, которым начинает казаться, что они видят не колдуна, а некий иной предмет или животное. Тому есть немало примеров в сагах, например в «Саге о Хромунде, сыне Грейпа» (Hromundar Saga Greypsonar) и в «Саге о названных братьях» (Fostbræðra Saga).Интересен в этой связи и следующий фрагмент «Саги о людях с Песчаного Берега» (Eyrbyggja Saga):

«Гейррид, хозяйка хутора на Чаечном Склоне, послала на Жилой Двор сообщить, что ей стало доподлинно известно, что руку Ауд отрубил Одд, сын Катлы.

Когда Торарин и Арнкель услыхали об этом, они выехали с десятью спутниками на Чаечный Склон и провели там ночь. Наутро они выехали к Холму, и на хуторе увидели, как они скачут. Дома никого из мужчин, кроме Одда, не было.

Катла сидела на поперечной скамье и мотала пряжу. Она велела Одду сесть рядом:

– Не беспокойся и сиди тихо.

Она велела женщинам оставаться на своих местах:

– Я буду отвечать за нас всех.

Прибыв на место, Арнкель и его люди тут же вошли в дом. Когда они зашли в покои, Катла приветствовала Арнкеля и спросила о новостях. Арнкель ответил, что рассказывать нечего; он спрашивает, где Одд. Катла сказала, что он уехал на юг к Широкому Заливу.

– И он бы не стал избегать встречи с тобой, если бы был дома, потому что мы верим в твое благородство.

– Все может быть, – говорит Арнкель, – однако мы хотим обыскать здесь жилище.

– Это как вам угодно, – говорит Катла и велит кухарке посветить им и открыть ради них чулан, – других запертых помещений здесь у нас нет.

Они видели, что Катла мотает пряжу с челнока. Вот они обыскивают помещение, не находят Одда и после этого уезжают прочь. Не успели они далеко отъехать от ограды, как Арнкель остановился и сказал:

– Неужто Катле удалось заморочить нам голову? Ведь Одд, ее сын, был на хуторе – там, где нам казалось, будто мы видим прялку.

– На это она вполне способна, – говорит Торарин, – и мы поедем обратно.

Когда на Холме увидели, что они возвращаются, Катла сказала женщинам:

– Оставайтесь на своих местах, а мы с Оддом пройдем в сени.

А когда Катла с Оддом вышли в сени, она стала напротив входной двери и принялась расчесывать своего сына Одда и обрезать ему волосы. Арнкель и его люди ворвались в дом и увидели, что Катла стоит и играет со своим козлом, подравнивает ему бороду и хохол и вычесывает лохмы. Они прошли дальше, но Одда нигде не обнаружили; прялка Катлы лежала на скамье, и они уверились, что Оддом там и не пахло. Затем они вышли во двор и уехали прочь. Но когда они проехали примерно до того места, что в первый раз, Арнкель сказал:

– Не кажется ли вам, что Одд скрывался под личиной козла?

– Точно уже не узнаешь, – говорит Торарин, – но если мы снова повернем обратно, то сможем схватить Катлу за руку.

– Попытаем счастья еще раз, – говорит Арнкель, – и посмотрим, что получится.

И они снова поворачивают обратно. Когда на хуторе заметили, как они едут, Катла велела Одду идти с ней. Они вышли во двор и подошли к куче золы; тогда Катла велела Одду лечь под кучей:

– И оставайся на месте, что бы вокруг ни происходило.

Когда Арнкель и его люди прибыли на хутор, они сразу ворвались в покои; Катла сидела на скамье и пряла. Она приветствует их и говорит, что они сделались тут частыми гостями. Арнкель отвечал, что так и есть. Его спутники взяли прялку и разрубили на куски.

Тут Катла сказала:

– Теперь уже нельзя будет сказать вечером, что вы напрасно съездили сюда на Холм, раз вы порубили прялку.

Затем Арнкель и его люди пошли искать Одда в доме и на дворе и не увидели ничего живого, кроме одного ручного борова, который пасся у Катлы на выгоне и лежал возле кучи золы. После этого они уехали прочь.

Когда они прошли полпути к Чаечному Склону, то увидали Гейррид, выехавшую на встречу с одним работником. Она спросила, как прошла их поездка, и Торарин рассказал ей. Она отвечала, что они искали Одда спустя рукава.

– И я хочу, чтобы вы еще раз повернули обратно. Я поеду вместе с вами, и Катле вряд ли снова удастся проскочить под парусом из лопуха.

Затем они повернули обратно. На Гейррид была синяя накидка. И когда их заприметили на Холме, Катле доложили, что едет четырнадцать человек и один из них в крашеной одежде.

Тогда Катла сказала:

– Не иначе как сюда явилась троллиха Гейррид, и одними заморочками спастись теперь не удастся.

Затем она поднялась с поперечной скамьи и убрала подушку, на которой сидела; под скамьей была створка, ведущая в подпол. Она велела Одду спускаться туда, а сама, как и прежде, уселась сверху, сказав, что у нее тревожное предчувствие.

На сей раз, когда те вошли в покои, приветствий не было. Гейррид сбросила с себя накидку, подошла к Катле с мешком из шкуры тюленя, который она привезла из дома, и накинула его Катле на голову [18]18
  Шкура тюленя часто использовалась как средство против колдовства и порчи. Ср.: Gisla Saga Sursonnar (Сага о Гисли, сыне Кислого). P. 34; Laxdœla Saga (Сага о людях из Лососьей Долины). С. 37, 38). – Здесь и далее прим. автора.


[Закрыть]. После этого они связали ей ноги. Затем Гейррид велела сломать скамью; Одда обнаружили и тут же связали. После этого Катлу с Оддом отвезли на Выпасную Скалу, и Одд был там повешен… Катлу же забили камнями до смерти у подножия Скалы» ^{21} (см. главу 20).

Глава четвертая
О ПРОИСХОЖДЕНИИ СКАНДИНАВСКИХ ВЕРВОЛЬФОВ

Причины интереса к древнескандинавской литературе. – Облачение в медвежью и волчью шкуру. – Берсерк. – Ярость берсерка. – История Торира. – «Сага об Эгиле». – Квельдульв – Вечерний Волк. – Скаллагрим и его сын. – Об этимологии слов hamr и vargr. – Оборотни вне закона. – Превращение в вепря. – Некоторые выводы

Одной из основных причин интереса исследователей к древнескандинавской литературе является то, что ее изучение позволяет получить точные сведения об истоках различных суеверий, распространенных во всем мире. Скандинавская эпическая традиция прозрачна, словно воды фьордов, так же ясно и происхождение отдельных ее элементов.

Средневековая мифология, необычайно богатая и разнообразная, компилятивна по своей природе – ее можно сравнить со сплавом наподобие коринфской бронзы, в котором соединилось множество элементов, или с быстрой полноводной рекой, питаемой несколькими, порой весьма удаленными друг от друга притоками. В средневековой мифологии смешались кельтские, тевтонские, скандинавские, италийские и арабские традиции, которые взаимно дополнили и обогатили друг друга, что существенно осложняет работу исследователя-мифолога.

Анджело Паччиукелли ^{22} пишет: «Анио впадает в Тибр – кристально чистые воды рек сливаются в общий поток, и Анио теряется в Тибре, образуя с ним единое целое». Такова и средневековая мифология. Любая национальная традиция, ассимилированная ею, становится ее неотъемлемой частью, утрачивая свою индивидуальность. Анализируя конкретный миф, исследователь не должен сразу обращаться к средневековому этапу его генезиса. Вместо этого следует изучить более ранний этап, когда миф только зародился в недрах определенной традиции и еще не влился в общее русло средневековой мифологии. Именно этим мы и займемся. Обратившись к скандинавским мифам, мы найдем там богатейший материал по нашей теме, в происхождении которого сомневаться не приходится, – как не приходится сомневаться, например, геологам в ледниковом происхождении моренных обломков. Изучив скандинавские саги, можно выявить истоки веры в оборотней, бытовавшей среди викингов, что, в свою очередь, будет способствовать идентификации исконно скандинавских традиций в сложном комплексе верований, называемом средневековой мифологией.

У древних скандинавов был распространен такой обычай: воины одевались в шкуры убитых ими зверей, для того чтобы уподобиться им по силе и ярости и навести ужас на врагов.

О данном обычае речь идет в некоторых сагах, причем, судя по тексту источников, используемые при этом шкуры сами по себе не являются волшебными, а скорее выполняют функции, свойственные обычной одежде. Например, в «Саге о Ньяле» (Njála)упоминается воин в козлиной шкуре (i geitheðni).На службе у норвежского конунга Харальда Прекрасноволосого (Харальд Хорфагер) состояли берсерки, которые носили волчьи шкуры, причем слово ulflieðnir,буквально обозначавшее «облаченный в волчью шкуру», иногда использовалось как антропоним. Так, в «Саге о Хёрде и островитянах» (Harðar saga ok Hólmvetja)говорится о некоем Бьёрне, «сыне Ульвхедина (Ulfheðin),носившего волчью шкуру, сыне Ульвхама (Ulfliamr)волкоподобного, сыне Ульва (Ulf) – волка, сыне Ульвхама (Ulfhamr) – оборотня».

Наиболее точные сведения о берсерках содержатся в «Саге о людях из Озерной Долины»: «Те берсерки, что назывались волкоподобными (ulfheðnir),облачались в волчьи шкуры поверх одежды» (глава 16). Само слово «берсерк» (berserkr)первоначально, по-видимому, употреблялось для называния данной категории воинов, носивших звериные шкуры (судя по этимологии слова, по преимуществу медвежьи: berserkr – ср. англ. bearsark – букв. «медвежья рубашка, одежда из медвежьей шкуры»). Только потом оно стало обозначать особую группу воинов, обладавших сверхъестественной силой и способностью впадать в дикую ярость. Разумеется, мне известна весьма популярная на сегодняшний день гипотеза о происхождении слова «берсерк», предложенная Бьёрном Хальдорсоном: berserkr – ср. англ. bare of sark – букв, «голый, не носящий одежды». Однако, например, Свейнбьёрн Эгильссон ^{23} , чей авторитет кажется мне непререкаемым, считает точку зрения Хальдорсона ошибочной и придерживается мнения, которое разделяю и я.

Разумеется, одежда из волчьей или медвежьей шкуры была очень теплой и удобной, и воины, которым приходилось стойко переносить любую непогоду, не могли этого не оценить. Кроме того, шкура придавала берсеркам воинственный вид и должна была вселять ужас в сердца врагов, также она смягчала удары противников в бою.

Среди мирных жителей берсерки пользовались дурной славой: их боялись и ненавидели. Обычным делом для берсерка было вызвать какого-нибудь землевладельца на поединок. В соответствии с правом, действовавшим тогда в Норвегии, мужчина, отказавшийся принять брошенный ему вызов, должен был признать себя побежденным и передать во владение победителю всю свою собственность, в том числе жену, ибо трус недостоин обладать чем бы то ни было. Соответственно, бросая вызов мирному землевладельцу, берсерк в любом случае оказывался в выигрыше: если противник выходил на поединок, берсерк легко одолевал его, убивал и присваивал его имущество, если же тот отказывался сражаться, то терял право собственности. Берсерки приходили незваными на любые торжества и веселились от души, правда в несколько своеобразной манере: например, им ничего не стоило переломить хребет или раскроить череп кому-нибудь из гостей или хозяев праздника, если те имели несчастье вызвать их недовольство, а то и просто так, тренировки или забавы ради.

Учитывая все вышеизложенное, несложно понять, почему берсерки вселяли ужас в сердца мирных жителей. Страх перед этими головорезами в медвежьих и волчьих шкурах был настолько велик, что люди невольно начинали верить, будто берсерки обладают силой и яростью зверей, шкуры которых они носят.

Вера в сверхъестественную природу свирепых воинов со временем крепла, а легенды о них, которые крестьяне, дрожа от страха, пересказывали друг другу, обрастали все новыми подробностями. В конце концов этим нарушителям общественного порядка стали приписываться качества, которыми до той поры наделялись только тролли и ётуны ^{24} .

В «Саге о Волсунгах» есть упоминавшийся нами ранее фрагмент, когда Сигмунд и Синфьотли заходят в дом и видят там спящих воинов, над которыми висят волчьи шкуры. Если считать эти шкуры разновидностью одежды, то данный сюжет уже не кажется таким уж невероятным. В этом случае можно предположить, что на самом деле Сигмунд и Синфьотли взяли себе эти шкуры, чтобы их носить, совершив банальное воровство и отнюдь не собираясь превращаться в волков.

Аналогичным образом «Сага о Хрольве Жердинке», своим сюжетом отчасти напоминающая «Красавицу и чудовище», утрачивает свою фантастичность, если предположить, что Бьёрн, оказавшись в изгнании, поселился в горах и стал носить медвежью шкуру. Он заворачивался в нее весь, а если представить, что его голову закрывала голова медведя, то становится понятным, почему только глаза выдавали в нем человека, – только их и видно было сквозь медвежьи глазницы. Уже само имя героя – Бьёрн – является однокоренным к ber – «медведь», и волшебная фабула данной саги, очевидно, могла сформироваться в результате совпадения всех этих вполне реальных обстоятельств. В конечном счете, если исключить из повествования все элементы чудесного, сага превратится в историческую хронику о том, как конунг Хринг, правивший Уппдалиром, не поладил с сыном и тот стал берсерком, поселился в лесу со своей возлюбленной и жил там, пока его не убил собственный отец.

Мне кажется очень важной деталь, которая упоминается во всех аналогичных сагах: человека, перекинувшегося зверем, легко узнать по глазам, потому что его взгляд остается прежним. Логичнее всего объяснить эту особенность тем, что человек просто облачался в шкуру животного, становясь подобным зверю лишь внешне.

Был у мирных жителей Скандинавии и еще один повод для того, чтобы относиться к берсеркам с подозрением и считать их существами иномирными.

Ярость берсерков описана во вполне достоверных источниках, и представление о ней укоренилось в качестве стереотипа, связанного со скандинавскими воинами. Часто это явление интерпретировалось как форма дьявольской одержимости. По многочисленным свидетельствам, берсерки могли впадать в бешенство и тогда в них вселялись демоны, наделяя их сверхъестественной силой и побуждая совершать поступки, на которые они в обычной жизни были не способны. При этом берсерки становились неуязвимы и не чувствовали боли, совсем как янсенисты-конвульсионеры во время сборищ на кладбище Святого Медарда ^{25} . Разъяренных берсерков не брал ни огонь, ни меч – остановить их можно было разве что сильным ударом дубины, желательно по голове. Глаза взбешенного берсерка горели безумным огнем, зубы скрежетали, изо рта шла пена. В нетерпении перед битвой такие воины вонзали зубы в собственные щиты и якобы иногда даже прокусывали их насквозь. Когда же дело доходило до схватки, они бросались в бой с диким воем, словно волки или бешеные псы [19]19
  Hie (Syraldus) septem filios habebat, tanto veneficiorum usu callentes, ut saepe subitis furoris viribus instincti solerent ore torvum infremere, scuta morsibus attrectare, torridas fauce prunas absumere, extructa quaevis incendia penetrare, nec posset conceptis dementiae motus alio remedii genere quam aut vinculorum injuriis aut caedis humanae piaculo temperari. Tantam illis rabiem sive saevitia ingenii sive furiarum ferocitas inspirabat. (У него (Сиральда) было семь сыновей, все могущественные колдуны, и они часто впадали в бешенство и дико выли, кусали свои щиты, глотали горячие уголья и проходили сквозь огонь; их ярость могла смягчить разве что крепкая цепь или кровопролитие. Причиной тому безумию был их собственный кровожадный нрав или злоба демонов, которые вселялись в них). – Saxo Gramm[aticus.Gesta Danorum] ( Саксон Грамматик.Деяния датчан), VII.


[Закрыть].

Историки Древней Скандинавии едины во мнении, что ярость берсерков стала проявляться реже после того, как эти воины приняли крещение. Распространение христианства привело к сокращению числа берсерков.

Не следует, однако, думать, что данная форма безумия или одержимости была присуща лишь тем, кто сам хотел впасть в такое состояние. В некоторых случаях подобными припадками бешенства страдали люди, совсем не желавшие этого. Например, в «Саге о людях из Озерной Долины» говорится о Торире, сыне Ингимунда, который «временами впадал в ярость берсерка, когда сам не ведал, что творит, и это было для него настоящим несчастьем».

Торир излечился от своего недуга весьма необычным способом, продемонстрировав редкую для язычника добродетельность:

«Торгрим с Птичьей реки имел сына от любовницы Верейдр. Когда его жена узнала о ребенке, она приказала Торгриму убить его…

Братья (Торстейн и Торир) часто встречались, как-то раз пришел черед Торстейну навестить Торира, а Торир решил проводить его назад. По дороге Торстейн спросил Торира, кто, по его мнению, первый среди братьев. Торир ответил, что ответ прост, ибо „ты первый средь нас по уму и способностям, Ёкуль не знает равных в доблести и храбрости, а что до меня, то я наименее достойный из братьев, потому что страдаю от тяжких припадков ярости берсерка, чему сам не рад, и хотел бы я, чтобы мой мудрый брат придумал, как помочь мне“.

Тогда Торстейн сказал:

– Слышал я, что наш родич Торгрим вынужден по приказу жены избавиться от собственного ребенка. Это несправедливо. Другая несправедливость же состоит в том, что ты страдаешь оттого, что отличаешься от других.

Торир опять спросил, как ему избыть свое несчастье…

И ответил Торстейн:

– Я немедленно поклянусь Тому, кто создал Солнце, что я спасу сына Торгрима и воспитаю его, как надлежит, во славу Его, чтобы только Он исцелил тебя, ибо верю я, что это в Его власти. Клянусь, что сдержу свое слово.

Они сошли с коней и стали искать ребенка, и раб Торира нашел его на берегу реки Маррам. Лицо младенца было закрыто платком, дитя задыхалось, но из последних сил отчаянно сопело.

Они взяли мальчика, и отвезли в дом Торира, и назвали его Торкелем Сопящим, и воспитали его честь по чести. А припадки берсерковой ярости более не беспокоили Торира» (глава 37).

Наиболее интересные, с моей точки зрения, подробности, связанные с той же темой, содержит «Сага об Эгиле» (Aigla):

«Жил человек по имени Ульв [20]20
  Ульф (др.−исл. Ulf) – волк.


[Закрыть]. Он был сын Бьяльви и Халльберы… Никто не мог сравниться с ним ростом и силой. В молодости он ходил в викингские походы… У него было много земли и добра.

Рассказывают, что Ульв был хорошим хозяином. Он обычно рано вставал и обходил работы, или шел к своим ремесленникам, или же осматривал стада и поля. А иногда он беседовал с людьми, которые спрашивали его совета. Он мог дать добрый совет в любом деле, потому что отличался большим умом. Но каждый раз, когда вечерело, он начинал избегать людей, так что лишь немногим удавалось завести с ним беседу. К вечеру он делался сонливым. Поговаривали, что он оборотень, и прозвали его Квельдульвом (Вечерним Волком)» ^{26} (глава 1).

Мне кажется, что в этом и последующих абзацах саги слово hamrammrиспользуется не в прямом значении («оборотень»), а в переносном, для называния человека, страдающего припадками дьявольской одержимости, во время которых физическая сила существенно возрастает. Для подтверждения моей правоты приведу фрагменты из той же саги, где описываются припадки Квельдульва:

«Летом Квельдульв и Скаллагрим плыли у самого берега и постоянно разведывали, что происходит вокруг. Скаллагрим был очень зорок. Он заметил корабль Халльварда, плывший на север, и узнал его… Скаллагрим выследил, в какую бухту Халльвард и его спутники зашли вечером. После этого он вернулся к своим и рассказал Квельдульву о том, что видел… Тогда они снарядили две большие лодки и взяли по двадцать человек в каждую. На одной из лодок начальствовал Квельдульв, а на другой – Скаллагрим. Они взялись за весла и направились к тому месту, где стоял корабль Халльварда. Здесь они высадились на берег. Халльвард и те, кто был с ним, спали в шатре на своем корабле. А когда Квельдульв со спутниками приблизился к кораблю, стража, сидевшая на берегу у сходней, подняла тревогу, крича, чтобы люди на корабле вставали, что идет враг. Халльвард и все другие бросились к оружию.

А Квельдульв и его люди, подойдя к кораблю, стали взбираться по задним сходням, Скаллагрим же поднимался на передние. В руках у Квельдульва была секира. Поднявшись на корабль, он велел своим людям идти вдоль борта и рубить шесты, на которых держался шатер. Сам он повернул назад к верхней палубе на корме. Говорят, что его охватило бешенство, как бывает с берсерками, и многие из его спутников тогда тоже буйствовали, как берсерки. Они убивали всех, кто попадался им навстречу. То же самое делал и Скаллагрим, пробираясь по кораблю. Отец с сыном остановились только после того, как на корабле не осталось ни одного человека из спутников Халльварда.

Когда Квельдульв подошел к верхней палубе на корме, он с размаху ударил Халльварда секирой по шлему так, что та до топорища вошла в голову. Тогда Квельдульв с такой силой рванул секиру на себя, что взметнул Халльварда в воздух и швырнул его за борт. Скаллагрим очищал носовую часть корабля и убил Сигтрюгга. Многие из защищавших корабль прыгали в море, но люди Скаллагрима подходили к ним на лодке и убивали всех, кто держался на воде. Всего из людей Халльварда погибло более пяти десятков человек. А Скаллагрим с Квельдульвом взяли корабль со всем богатством.

Потом Скаллагрим и его спутники подвели корабль вместе с грузом к своим кораблям. Они перенесли на него весь груз с того своего корабля, который был поменьше, а на пустой корабль наносили камней, сделали в нем пробоины и затопили его. Как только подул попутный ветер, они вышли в открытое море.

Про берсерков рассказывают, что, пока они буйствовали, они были такими сильными, что их никто не мог одолеть, но, как только буйство проходило, они становились слабее, чем бывали обычно. То же самое случилось с Квельдульвом. Когда его боевое бешенство прошло, он почувствовал большую усталость от битвы и так обессилел, что слег» (глава 27).

Подобно отцу, Скаллагрим тоже оказался подвержен припадкам ярости:

«Эгиль с Тордом играли против Скаллагрима, и Скаллагрим устал, потому что им было легче играть, чем ему.

Вечером же, после захода солнца, дело пошло у Эгиля с Тордом хуже. Скаллагрим сделался таким сильным, что поднял Торда и так швырнул его оземь, что переломал у него все члены, и тот сразу же умер. После этого Скаллагрим схватил Эгиля.

Одну из служанок Скаллагрима звали Торгерд Брак. Она ходила за Эгилем, когда тот был ребенком. Она была рослая и сильная, как мужчина, и умела колдовать. Торгерд сказала:

– Озверел ты, Скаллагрим, на собственного сына бросаешься!

Тогда Скаллагрим отпустил Эгиля и бросился на нее. Она увернулась и убежала, а Скаллагрим – за ней. Так они выбежали на мыс Дигранес, и она прыгнула со скалы в пролив. Скаллагрим бросил ей вслед большой камень и попал ей между лопаток. После этого она больше не выплыла. Этот пролив теперь называют Бракарсунд, Пролив Брак» (глава 40).

Как мне кажется, в приведенных фрагментах «Саги об Эгиле» слова að hamaz, hamrammrи др. употребляются не в смысле оборотничества как внешнего превращения, хотя их буквальное значение именно таково. Эти слова происходят от корня hamr,«шкура, обличье», и имеют соответствия в других индоевропейских языках, что свидетельствует об общеиндоевропейском происхождении этого слова, в древности, по-видимому, использовавшегося для называния шкуры животного. Приведем некоторые примеры родственных слов в других языках: в санскрите – carmma,в хиндустани cam – «покров, шкура» и camra – «кожа»; в фарси game – «покров, одежда»; в готском hamили hams – «шкура, кожа»; в итальянском camiciaи во французском chemise – «рубашка, сорочка» [21]21
  Подробнее об этом см. в главе «Мифологические источники оборотничества».


[Закрыть].

В этой связи кажется вполне возможным, что первоначально слово að hamazупотреблялось для обозначения людей, которые облачались в шкуры диких животных и занимались грабежом и разбоем. Страх перед этими головорезами ускорил распространение веры в их сверхъестественную силу, а также в то, что они могут превращаться в зверей, шкуры которых носят. Постепенно глагол að hamazприобрел значение «превращаться, оборачиваться зверем». В результате дальнейшего развития семантики слово стало использоваться применительно к людям, подверженным припадкам одержимости, бешенства и дикой ярости.

Еще одно слово, повсеместно способствовавшее формированию веры в оборотней, – это слово vargr.В древнескандинавском языке оно имело два значения: прямое – «волк» и переносное – «безбожник». Именно неоднозначность семантики этого слова во многом обусловила появление большей части фольклорных текстов об оборотнях. Vargr(от u-argr) буквально означает «беспокойный, неугомонный»; корень argrсоответствует прилагательному eargв англо-саксонском – «спокойный, тихий, трусливый». Исходное слово vargrв английском языке трансформировалось в wereкак часть слова werewolf – «оборотень» и в garouили varouво французском. В датском языке есть аналогичное слово var-ulf,в готском – vaira-ulf.В «Романе о Гарене Лотарингском» – это Leu warou, sanglante beste(букв. «Оборотень, окровавленный зверь»), в «Житии Святого Хильдефонса» Готье де Куанси ^{27} :

 
Cil lon desve, cil lou garol,
Ce sunt deable, que saul
Ne puent estre de nos mordre.
 
 
Тот обезумевший волк, тот оборотень, —
Это диавол, который душу
Не оставит до самой нашей смерти.
 

Здесь оборотень (loup-garou)является воплощением дьявола. Англосаксы использовали слово weargв значении «злой, дурной человек», в готском языке слово vargsозначало «злодей, одержимый». Таким образом, в большинстве контекстов слова с данным корнем относились к обычным преступникам. Фредерик Плюке ^{28} в своем собрании народных сказок повествует о том, что у древних норманнов был закон, в соответствии с которым за определенные виды преступлений виновных отправляли в изгнание, и слово wargusотносилось как раз к таким людям, объявленным вне закона.