Текст книги "Призрак музыканта"

Автор книги: Сабахатдин-Бора Этергюн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

– Мой отец не хотел этого брака.

– Твой отец взял клятву с госпожи Зейнаб в том, что она не выдаст тебя за Хасана. Но госпожа Зейнаб умерла. А по указанию самого султана было принято решение – не отказывать Хасану, если он после смерти твоей матери попросит твоей руки. Видишь, я искренен с тобой. Хасан – единственный человек, который любит тебя.

Сельви зло посмотрела на меня, откинула распущенные волосы назад и заговорила, плача:

– Какой ты двуличный, Чамил. Сколько в тебе лицемерия. Ты давно разлюбил меня, ты уже не любишь меня даже, как сестру. Но вместо того, чтобы сказать об этом прямо, ссылаешься на семью, которая, якобы, отнимает у тебя слишком много времени. Когда-то ты разлюбил меня за то, что я была больна. Я не упрекаю тебя, хотя я не была виновна в своей болезни. Ты отнял у меня любимого. Но я снова отказываюсь упрекать тебя. Сейчас ты лицемерно уговариваешь меня выйти замуж за Хасана. Ты ведь знаешь, что я буду несчастна с ним. Но ты во что бы то ни стало хочешь исполнить его прихоть. Ибо его любовь ко мне – прихоть, и, уверяю тебя, прихоть, ведущая его прямым путем к безумию. Обо мне, о моей жизни ты не думаешь. Ты все говоришь о том, что никто не любит меня. Как же ты забыл о человеке, который любит меня, о своем друге? Ведь ты даже не знаешь, жив ли он?

– Сельви, да, я ничего не говорю о Панайотисе. Но вовсе не из лицемерия, а всего лишь потому что не хочу напрасно мучить тебя, говоря о нем.

Она опустила голову. Кофе она даже не коснулась.

– Я не хочу видеть тебя, разговаривать с тобой. Ты мне неприятен. Уйди. И больше не уговаривайте меня. Ни ты, ни твоя мать. Хорошо. Я выйду замуж за Хасана.

– Я благодарен тебе, Сельви, за твое решение, – учтиво ответил я. И с этими словами покинул комнату.

Началась подготовка к свадьбе. Как всегда – суматоха, шум. Множество покупок.

Хасан уехал в Брусу – подновить свой дом. Вернулся он довольно скоро. Привез много подарков для Сельви – кучу золотых украшений – кольца, браслеты, ожерелья – все это с жемчугом и драгоценными камнями – все вещи прекрасной работы. Даже моя мать, много повидавшая на своем веку, удивлялась этим украшениям и щедрости Хасана.

Еще он привез для Сельви новую служанку – немую девушку. Мне это показалось мрачным.

– Зачем ты взял немую? – спросил я.

– Мне сказали, что она очень искусна в уходе за знатными дамами. Умеет и причесать и умыть и одеть. А что немая, так это даже хорошо, меньше будет сплетничать.

Немая служанка была рослая девушка, вся какая-то плоская, с прямыми и светлыми, как пакля, волосами. Ее голубые глаза все время были широко раскрыты или просто казались широко раскрытыми. Ее еще девочкой вывезли из каких-то дальних славянских земель, воспитали в правой вере, обучили, как холить и украшать женскую плоть. Что-то в ее лице казалось мне неуловимо знакомым, но где я видел подобные черты прежде, я не мог припомнить. Она, как многие глухонемые, была некрасива, но в грубых чертах ее лица проглядывало и какое-то изящество. Например, у нее был красивый подбородок, нежно-округло вылепленный, с маленькой ямочкой.

Хасан пригласил множество гостей.

Сельви вела себя нормально. Ей передали подарки Хасана, она приняла их.

Хасан вел себя немного по-детски. Ему вдруг захотелось, чтобы на его свадьбе были воспроизведены все обычаи свадебные, какие только были. Он все выспрашивал мою мать и других старых людей о свадебных обычаях.

Сама свадьба мне запомнилась, как что-то шумное и смутное.

С утра прислали свадебный наряд для невесты – подарок жениха. Когда моя мать развернула и посмотрела, она сказала, что Хасан, должно быть, сошел с ума, так дорого это стоило.

Помню, как я обувал невесту и клал по обычаю в ее туфли золотые монеты.

После совершения брачной церемонии Хасан надел на шею Сельви ожерелье в три ряда из золотых же монет.

Свадебный пир в Айдосе длился неделю. Потом невесту (впрочем, теперь уже супругу) Хасана повезли в Брусу. Ехали шумным караваном, с музыкантами и танцорами.

Моя мать рассказала мне, что когда она спросила у Сельви, как прошла брачная ночь, Сельви ответила, что брачной ночи еще не было, Хасан отложил это до возвращения в Брусу. Мне это не очень понравилось, потому что показалось признаком того, что он нервничает и чего-то боится. Но ни я, ни моя мать ничего не стали ему говорить, чтобы не смутить и не раздражить его еще больше.

Я не хотел, чтобы мать оставалась в Айдосе, совсем одна, и был очень рад, когда уговорил ее переехать в Брусу.

Дом, в котором жили отец и мать, я пока сдал внаем. Думал было продать, но после решил, что он мне еще пригодится, когда я буду наезжать в Айдос. Загородный дом на берегу Босфора я запер и решил, что мы будем приезжать сюда на лето. Все эти хлопоты отняли какое-то время.

Что касается дома, где жила Сельви, то он был просто заперт, но это меня уже не касалось, хозяевами были Хасан и Сельви, супружеская пара. Вот пусть Хасан и заботится об имуществе Сельви, я уже заботился достаточно.

13
БЕЗУМИЕ

Едва мы прибыли в Брусу, как моя мать тотчас послала служанку в дом Хасана – справиться о Сельви.

Служанка вернулась с известием, что госпожа Сельви никого не принимает. Так сказали служанке.

Мать встревожилась и написала Хасану письмо с просьбой прийти к ней.

Хасан не пришел, но ответил вежливым письмом, извинялся, уведомлял нас всех, что плохо себя чувствует (должно быть, переутомился на свадьбе), и потому не выходит из дома, Сельви при нем и они оба вполне счастливы.

Я чувствовал во всем этом что-то странное и зловещее. Но с возрастом у меня пропала всякая охота к приключениям. В конце концов, почему я должен приглядывать за Хасаном и его супругой, вмешиваться в их семейную жизнь? «Что я – сторож брату своему?» – как говорят христиане.

Но мать все тревожилась. Она написала письмо Сельви. Та не ответила. Мать стала изо дня в день говорить мне, что я должен пойти к Хасану и все узнать.

– Что я должен узнать? – раздраженно спрашивал я.

Мать упрекала меня в пренебрежении интересами семьи.

– Наоборот, – заметил я. – Я только и делаю, что целыми днями забочусь о тебе, об Амиде и Фатиме (мои жены), о детях. А ты хочешь, чтобы я еще и вмешивался в жизнь Хасана!

– Но разве ты не чувствуешь, что с Хасаном и Сельви что-то неладное творится? Разве ты не чувствуешь?

Да, конечно, я это чувствовал. И знал, что мне придется в скором времени вмешаться во что-то ужасное и нелепое, и сотворят это ужасное и нелепое, конечно же, Хасан и Сельви. Я все знал, все чувствовал, обо всем догадывался. Я просто оттягивал время. Но я знал, что рано или поздно меня, любителя нормальной жизни, непременно завлекут в нелепые сети каких-нибудь безумных поступков Сельви и Хасана.

Так все и случилось.

Однажды ранним утром нашу семью разбудил громкий стук в ворота и крики:

– Отворите! Отворите скорей!

Все мы вскочили, наспех накидывая одежду. Моя маленькая дочь, годовалая Малика, заплакала и никак не могла успокоиться. Это еще увеличило суматоху в доме. Кормилица укачивала малышку. Другие дети тоже проснулись и поглядывали любопытными и испуганными глазенками.

Я очень люблю своих детей. И теперь я был страшно раздражен тем, что нормальная жизнь моих детей нарушается бог знает из-за чего, из-за чьих-то прихотей и глупостей. Те времена, когда я сам жил своими прихотями; например, покровительствовал любви Панайотиса и Сельви, те времена давно прошли.

Я велел кормилице и няне увести детей, а привратнику приказал отворить ворота.

У ворот стояли стражники из городской стражи. Они привели… Ну, вы догадываетесь, кого? Да, вы не ошиблись, правильно угадали. Конечно, они привели Сельви!

Она была похудевшая, измученная. И, по всему видно, совершенно обезумевшая. И не притворялась на этот раз. Глаза ее смотрели одичалым взглядом, лицо потемнело, волосы свалялись и поредели. Она молчала, смотрела прямо перед собой и будто ничего не видела. Ноги ее были босы. Стражники, обходя дозором рыночную площадь, заметили какую-то женщину, сидевшую на земле. Они подошли поближе и узнали Сельви. Они ее видели, когда Хасан устроил в Брусе свадебное торжество и показал невесту гостям и другим горожанам, всем, кто званый или незваный явился на свадьбу.

Ее повели к дому Хасана. Но она, видно, поняла, куда ее ведут, вырвалась и побежала очень проворно. Стражники побежали следом за ней. Она бежала прямо к моему дому. Они поняли, что она не хочет возвращаться к Хасану, и решили оставить ее у меня.

– Дело здесь нечисто, – сказал один из них.

Мать расплакалась при виде Сельви, обняла ее, повела в дом.

Бедную Сельви умыли, одели. Но она все сидела молча, понурив голову.

– Надо послать за Хасаном и потребовать от него объяснений, – сказала моя мать.

– Не стоит посылать, – ответил я. – Думаю, он сам скоро явится – требовать объяснений от нас!

– Сельви должна остаться у нас, – решила мать. – Что он сделал с ней? Уж не сошел ли он с ума?

– Вольно же всем сходить с ума! – сердито бросил я. – Только я обязан всегда быть разумным и серьезным.

Разумеется, днем в наш дом пожаловал Хасан.

– Я пришел взять Сельви, – уже с порога заявил он. – Вот и носилки со мной.

Выглядел Хасан, как обычно.

– Погоди, – заметил я, – сначала объясни, почему Сельви оказалась на площади и в таком виде? Нам ясно, что она убежала из твоего дома. Но почему? Что произошло между вами? Почему ты лгал моей матери, будто у вас все хорошо?

– Это что, допрос в суде? – заносчиво спросил Хасан.

– Нет, это просто попытка узнать, что же произошло с младшей сестрой моей матери.

– Я не обязан давать тебе отчет.

– Но она больна.

– Дома ее лечат. Приходится держать ее под замком. Вот служанка не доглядела, Сельви и сбежала.

– Немая служанка? – вспомнил я.

Он кивнул.

– Да, немая.

– Хасан, почему ты не давал нам знать о болезни Сельви?

– Я боялся, что вы подумаете, будто я дурно обращаюсь с ней и она из-за этого заболела.

– Обычно ее болезненным припадкам всегда предшествовали какие-нибудь потрясения.

– Потрясение было.

– Какое?

– Брачная ночь!

– Но… – вопрос замер у меня на губах. Я примерно представлял себе, что могло произойти в брачную ночь.

– Но вы стали мужем и женой? – тихо спросил я.

– Да.

– В чем же дело? Ее так потрясла обычная боль? Или ты был груб с нею?

– Нет.

– Что же тогда?

– Виновен не я.

– Она?

– Нет.

– Кто же?

– Не все ли тебе равно?

– Может быть, ты хочешь сказать, что Сельви потеряла девственность еще до первой ночи с тобой?

– Сказать так, значит, оскорбить ее!

– Но мое предположение верно?

– Да.

– И теперь ты мстишь ей, держишь ее взаперти.

– Нет, не так.

– Что же тогда?

– Не могу сказать. Ни тебе, Чамил, ни кому-нибудь другому. Никому.

– Сельви останется у нас.

– Нет, нет! – воскликнул он с отчаянием.

– Она больна.

– Я сам ухаживаю за ней. Чамил! Не отнимай ее у меня. После той первой ночи я осознал, что не могу жить без этой телесной близости с ней.

– Ты хочешь сказать, – строго начал я, – что вступаешь в телесную близость с больной, не помнящей себя женщиной? Это дурно, Хасан.

– Не тебе меня учить. Мальчишка! Это моя жена.

– Она останется здесь, пока здоровье ее не поправится.

– Нет!

– Ступай домой, Хасан.

– Нет, я не домой пойду, – выкрикнул Хасан. – Я пойду отсюда прямо в суд! И пусть суд решит, где должна находиться женщина – в доме своей сестры и ее сына, или же в доме своего мужа!

14
ИГРА

Когда Хасан ушел, я прошел в комнату Сельви.

Она сидела на постели и, натянув на растопыренные пальцы обрывок тонкой бечевки, играла в эту старинную игру – вывязывала на пальцах разные узоры, фигуры, что-то отдаленно напоминающие. Девочки, когда играют в эту игру, обычно приговаривают что-то вроде: «дом, гроб, колыбель» и так далее, в зависимости от того, на что по их разумению походят фигуры.

Но Сельви играла молча. Увидев меня, она посмотрела равнодушно и продолжала играть. Она не узнавала меня.

Я сел напротив нее и задумался.

Я вспомнил, как она играла, когда мы были детьми, в ту же игру, сидя рядом со мной. Тогда я любил ее. Потом перестал любить. Ее болезнь убила мою любовь. Потом я любил ее, как сестру. Сейчас я совсем не люблю ее. Разумеется, я не властен над своим сердцем. Но все же я чувствую, что это дурно – то, что я не люблю ее, то, что я разлюбил ее из-за ее болезни.

Я подумал о своей семье, о детях. Я люблю моих детей. Во имя этой любви я многим готов пожертвовать. Но сейчас я вдруг понял, что моя любовь к детям отдаляет меня от людей. Мои дети – это одно, а все остальные люди – нечто иное. Интересами этих остальных людей я всегда готов пожертвовать во имя своей семьи.

Значит, мои дети, моя семья, моя любовь к моей семье – все это всего лишь повод для того, чтобы не любить людей.

Я внушаю себе, что та жизнь, которую я веду, это нормальная жизнь, а всякий, кто пытается жить и любить иначе – ненормальный человек, и его чувства не имеют особого значения, кажутся мне несерьезными, нелепыми, ненужными и никчемными.

Вот к чему я в этой жизни пришел. Вот так огрубели и уплощились мои чувства.

Я сижу напротив безумной Сельви и смотрю на ее игру. Сельви не узнает меня.

15
СУД

Хасан действительно отправился в суд и пришлось мне отправиться к городскому кади в качестве ответчика.

Хасан обвинил меня в том, что я беззаконно держу в своем доме его жену.

Я ответил, что моя мать – родная единокровная сестра жены Хасана, у них один отец. Кроме того, я был опекуном жены Хасана до ее замужества.

Кади счел, что все это не является достаточным основанием для того, чтобы жена Хасана жила в моем доме без согласия своего мужа.

Я указал на то, что внезапная болезнь Сельви – несомненно есть следствие того, что муж плохо обращается с ней.

Но Хасан возразил, что может представить свидетелей, старых слуг и служанок, которые подтвердят, что Сельви болела и прежде.

Суд был отложен и в следующий раз Хасан привел свидетелей, которые подтвердили его слова.

Я в свою очередь привел свидетелей (моих слуг и служанок), которые показали, что когда Сельви привели в мой дом стражники, она выглядела не только тяжело больной, но и грязной, измученной, была плохо одета. Было похоже на то, что за ней плохо ухаживают.

Хасан возразил, что за его больной женой ухаживала служанка, нарочно для того приставленная к ней. И ухаживала хорошо. А если женщина выглядела оборванной, грязной, измученной, то это всего лишь следствие ее побега из дома. Она разорвала платье, когда бежала, и выпачкалась на рыночной площади.

Кончилось все тем, что суд признал доказательства, представленные Хасаном, вполне достаточными для того, чтобы вернуть его жену в его дом.

Нам пришлось отдать Сельви.

Она оставалась все такой же безучастной. Увидев Хасана, вначале стала упираться, затем покорно позволила увести себя. И все молчала.

Моя мать была всем этим очень огорчена, винила себя. А я чувствовал лишь усталость от жизни и отупение.

16
ИСЧЕЗНОВЕНИЕ

Вскоре после этого мне снова пришлось пережить потрясение.

На этот раз дело касалось тюрьмы.

Султан назначил специальных чиновников – ревизовать городскую тюрьму. Об этом говорили. Я также узнал об этом. И даже втайне от самого себя стал надеяться на то, что, быть может, отпустят на свободу Панайотиса.

Я никогда не забывал моего друга. Он был единственное светлое в моей жизни. Сельви изменилась до неузнаваемости. Хасан стал чужим и враждебным. И только Панайотис в моем сознании, в моей памяти остался прежним. И когда я вспоминал его, я вспоминал и прежнего себя. Мне казалось, что прежде я был чище, лучше.

И вот меня снова вызвали в суд. На этот раз я выступил в роли свидетеля, а также в роли потерпевшего.

Мне задали вопрос, посылал ли я одному из заключенных одежду и провизию.

Я ответил, что да, посылал.

Спросили, сколько лет подряд я это делал.

Я прикинул.

Оказалось, почти двадцать лет (если не все двадцать).

Короче, в руки чиновников, ревизовавших тюрьму, попали съестные припасы и одежда, которые я в очередной раз прислал Панайотису. Чиновники взялись выяснять, кому все это предназначено.

И тут вдруг выяснилось, что много лет подряд я помогаю заключенному, которого нет в тюрьме.

Все, что я присылал, смотритель тюрьмы и другие ее служители просто-напросто делили между собой. Это было тем более легко, что я не справлялся о заключенном друге.

Они бы и последнее, присланное мной, разделили бы между собой, если бы оно случайно не попало в руки чиновников-ревизоров.

Как же все это вышло?

Оказывается, Панайотис даже и не сидел в тюрьме в Брусе ни одного дня.

Он бежал, когда его везли из Айдоса.

Стражники, которые везли его, боялись, что им придется отвечать за то, что упустили важного преступника, приговоренного к пожизненному заключению. Поэтому они добрались до Брусы и там вступили в сговор с тюремным смотрителем и его помощниками. То есть, за определенную мзду смотритель внес несуществующего заключенного в списки.

А тут и я начал присылать одежду и съестное. Иметь такого заключенного, как Панайотис, который существует лишь в общих списках заключенных, и потому не доставляет хлопот, а даже напротив, приносит выгоду, оказалось очень приятно, доходно и удобно.

Но вот этой хорошей жизни пришел конец. Все было раскрыто и пришлось тюремным служителям самим превращаться в заключенных.

Известие о том, что Панайотис все эти годы провел не в тюрьме, более чем ошеломило меня. Значит, все, о чем я так много размышлял все эти годы; все, чем я жил, было основано на мнимости. Значит, во всем этом реальны были лишь мои мысли и чувства, а тот, кому они адресовались, оказался мнимостью, фантомом.

Затем я подумал, что Панайотис, должно быть, бежал далеко, куда-нибудь в земли франков.

И, конечно, я испытывал нечто вроде разочарования. И, конечно, Панайотис, живой, где-то там живущий какой-то жизнью, быть может, похожей на мою, уже не казался мне чистым и светлым. Но я даже не удивился такому обороту своих мыслей, такой смене чувств. Я уже немного узнал и людей и даже себя.

17
ЖИЗНЬ

Прошло лет десять. Моя мать умерла. Дети росли. Изредка я видел в городе Хасана. Иногда он являлся ко двору. Но что-то словно бы отделяло его от остальной жизни, от людей какой-то невидимой стеной. Порою он выглядел совсем одичавшим, несмотря на то, что одевался по-прежнему нарядно и богато.

Сельви я не видел. Но поскольку в доме Хасана не было ни похорон, ни поминок, я приходил к выводу, что она жива.

18
И СНОВА ИСЧЕЗНОВЕНИЕ

Но однажды ко мне пришел один из доверенных слуг Хасана и рассказал, что господин его исчез.

Сначала я не поверил.

Затем напряг память и вспомнил, когда видел брата в последний раз. Это было… я назвал слуге число. Хасан ехал через рыночную площадь.

– И вскоре после того, он исчез? – спросил я слугу.

– Да, вскоре. Если только не в тот же самый день!

– День еще выдался очень жаркий, – уточнил я.

Так и оказалось.

Об исчезновении полководца Хасана Гази донесли султану. Он распорядился искать и найти или самого Хасана, или его труп. Управлять имуществом Хасана он назначил меня. Считалось, что это только до возвращения Хасана. Но я уже чувствовал, что Хасан не вернется.

19
СЕЛЬВИ – БРУСА

Слуги и служанки в доме Хасана показали мне Сельви. Она сидела взаперти в отдаленном строении во дворе. Когда-то в детстве она, помню, что-то такое говорила, о том, что хотела бы жить в каком-нибудь отдаленном строении. И вот, значит, сбылось.

Она никого не узнавала, но не казалась неухоженной. Ухаживала за ней та самая глухонемая служанка, которую Хасан когда-то нанял.

Сельви не узнала меня. Служанка сказала, что ее госпожа никого не узнает.

Очень изменилась Сельви, страшно подурнела, я тоже с трудом узнавал ее.

20
СТРАШНАЯ НАХОДКА

Жаль, что это случилось чуть ли не в день свадьбы моей старшей дочери.

Я устал от шума и суеты и решил проехаться за город. Добрался до своей любимой горы.

Вот он, мой Олимп. Я сошел с коня и стал медленно подниматься по склону.

Вдруг – окликают, догоняют меня.

Я обернулся – мой лучший слуга, его отец служил еще моему деду, отцу моего отца.

– Что случилось, Али? На тебе лица нет.

И вправду лица не было.

Я начал поспешный спуск. Слуга мой, напротив, стал подниматься ко мне. Где-то на полдороге мы встретились.

– Госпожа Амида (моя старшая жена) просила вас вернуться. Очень просила.

Я знаю, что моя старшая жена – умная женщина, спокойная, и не станет зря тревожить меня. Поэтому я испугался и всю дорогу до дома, пока мы ехали, выспрашивал у слуги, что же все-таки произошло.

Он отвечал мне, что мои жены и дети, и Сельви – все здоровы.

– Что же тогда?

– Вы все увидите своими глазами. Мне и говорить не хочется.

Ему не хотелось говорить, а я не знал, что думать.

У ворот меня встретила Амида.

– Только не показывай вида! – шепнула она. – Ведь готовимся к свадьбе. Пусть никто ничего не знает. Вот только Али да садовник.

Мы прошли во двор, мимо конюшен и других строений.

Мы перебрались в дом Хасана с год тому назад, потому что я затеял переделывать наш дом.

Из объяснений жены я понял, что садовник должен был что-то перекопать во дворе за домом. Он принялся за работу и вскоре натолкнулся на страшное.

Когда я подошел, они уже лежали на дерюге. Оба трупа. Только что откопанных. Солнце щедро тратило на них, уже ничего не чувствовавших, свои теплые животворные лучи. Должно быть, солнце думало не о них, но о тех мухах и червях, которых уже вскармливала их плоть. Трупы сильно подверглись разложению. Но одежда… Ее можно было узнать… И черты лица… И мой тамбур, когда-то я подарил Панайотису… Да, одним из мертвецов был мой старший брат Хасан, вторым – мой единственный друг Панайотис.

Я пристально вглядывался в его лицо. Это был он. Он снова был со мной. Мне казалось, что лицо его (то, что осталось от его лица) не было лицом зрелого мужчины, разменявшего пятый десяток, но так и осталось лицом семнадцатилетнего юноши. Мой светлый мальчик. Не обманул меня, не изменился. Пришел. Он здесь, со мной.

Хасан был одет в домашнюю одежду. Панайотис – в нарядный красно-желтый шелковый халат и белый тюрбан – призрак музыканта!

Они умерли разной смертью. Хасан – от удара ножом в горло, Панайотис был задушен.

Кто же убийца? Или убийцы? Как оказался здесь Панайотис? Искал Сельви? Бедный мой друг. Он сохранил тамбур – мой подарок. Когда-то я подарил ему и его священную книгу – Евангелие. Кто знает, сохранил ли он эту книгу.

Может быть, Сельви что-то знала о случившемся? Но ее, не осознающую себя, и спрашивать не стоило.

– Думаю, надо бы спросить глухонемую, – предложила моя жена. – Ведь она давно прислуживает Сельви. Она наверняка что-то знает.

Пошли за глухонемой. Отыскали. Я следил, как она себя поведет, увидев трупы. Она не испугалась, только поморщилась.

– Как же говорить с ней? – раздумывал я вслух.

– Знаками, – подсказал Али.

– Много мы поймем через ее знаки! Здесь история очень запутанная, видно сразу, – заметил садовник.

– Я буду говорить, – произнесла вдруг девушка глухим надтреснутым голосом.

– Ты, стало быть, не глухая и не немая, – сказал садовник. – Зачем же ты притворялась?

– Чтобы больше знать, – ответила девушка этим своим голосом, не повернув головы в сторону садовника.

– Как тебя зовут? – спросил я.

– Анна.

– Где-то я уже слышал это имя.

– Оно часто встречается, – вступила в разговор моя жена.

– Нет. Я не это имел в виду. А! Вспомнил. Так звали мать Панайотиса.

Девушка рассказала, что служила у одной госпожи как рабыня. Однажды она услышала разговор о женитьбе Хасана Гази, о том, что он ищет для своей жены опытную служанку. Когда господин Хасан пришел в гости к мужу ее хозяйки, девушка подкараулила его у ворот и подала маленькое письмо, в котором писала о том, какая она умелая прислужница, и просила взять ее в услужение. Хасан справился о ней у ее хозяев, те все подтвердили. Так она стала служанкой жены Хасана.

– Но зачем ты этого добивалась? – спросила Амида. – Ты была влюблена в него?

– Нет, – девушка покачала головой. – Скорее напротив! Я родом из селения Харман Кая. Этот человек, – она указала на Панайотиса, – приходился мне двоюродным братом. Меня и звали, как его мать, мою крестную.

Так вот чьи черты проглядывали в ее лице – черты Панайотиса!

– После смерти своего мужа госпожа Анна, мать Панайотиса, ушла в монастырь, и его отдала в мужской монастырь архангела Михаила. О его имуществе, оставшемся в Харман Кая, заботился один старый монах, очень добрый и веселый, отец Анастасиос. Он позволил нам, мне, моей матери и двум моим братишкам жить в доме Панайотиса. Мы были бедны. Однажды ночью вдруг прискакали турки на конях. Они искали Панайотиса, говорили, будто он похитил девушку. Они сожгли в деревне несколько домов и убивали людей. Наш дом, дом Панайотиса, сожгли в первую очередь. Мою мать убили, когда она пыталась спасти хоть что-то из имущества. Братья мои сгорели заживо. Я была еще маленькая. Никому не была нужна, осталась сиротой. Никто не заботился обо мне. Панайотиса, говорили, что не то казнили, не то посадили в тюрьму. Отца Анастасиоса сослали в дальний какой-то монастырь.

Девушка посмотрела на лежащие трупы и вздрогнула. Мы все еще не знали, как нам быть. Я и сам не понимал, почему я не прикажу закрыть тела. Или нет, я прекрасно понимал, почему. Потому что я хотел видеть их, смотреть на их полуразложившиеся лица.

– Я бродила по деревне. Голодная. Иной раз меня подкармливали сердобольные женщины. Какие-то путники проходили через Харман Кая и взяли меня с собой, Я доверчиво пошла за ними. Потому что они покормили меня. Мне было восемь лет. Но один из них стал жить со мной, как с женщиной. Я много вытерпела в этой жизни. Всего рассказывать не стану. Мне было так горько и больно, что я решила больше не произносить ни слова. Так и сделала.

Люди, которые увели меня из Харман Кая, сели на корабль, и меня взяли с собой. Мы долго плыли. В жаркой стране, где росли высокие деревья с широкими зелеными листьями, меня продали в один дом. Я все молчала. Обучали меня ремеслу, как прислуживать знатным богатым женщинам. Я многое умею.

Приехал к моим хозяевам человек в гости, и меня подарили ему. Снова он вез меня на корабле. Я поняла, что плыву на родину и благодарила Бога. От этого человека у меня было двое детей, но оба умерли сразу после рождения. Переходя из рук в руки, попала я в Брусу.

И вот увидела я того, кто был виновником всех моих горестей. Потому что это господин Хасан сжег наш дом, убил мою мать, и братья мои сгорели! – девушка всхлипнула.

Я внимательно посмотрел на нее. Она была не так уж молода. Ей было уже лет тридцать.

– Господин Хасан, – продолжала девушка, и в голосе ее послышалась нескрываемая злоба, – говорили после, сделал все это из-за любви. Он был влюблен в ту самую красавицу, которую похитил наш Панко. Вот отчего господин Хасан был так свиреп! От любви! – губы девушки скривились насмешливо. – Я решила отомстить за свою погубленную жизнь!

– Ты убила его? – тихо спросила моя жена.

– Я хотела убить его. Но когда я узнала его жизнь, я поняла, что убить его было бы для него благодеянием. Нет, надо было, чтобы он жил и мучился, мучился!

А он мучился!

Сейчас расскажу вам, почему.

Вот что рассказал мне Панко.

Когда его везли в тюрьму в столицу, ему удалось бежать, захватив с собой один сверток, что дал ему на дорогу его друг Чамил. Я знаю, это вы, – она указала на меня. – Перед ним снова раскрывалась жизнь. Он мог идти, куда угодно. Мог бежать в далекие земли. Но он предпочел явиться к своей возлюбленной, к той самой девушке. Она обрадовалась, увидев его, но бежать с ним больше не пожелала. Она сказала, что их новый побег принесет людям новые несчастья. Она уже знала о том, что случилось в Харман Кая, а мальчика-слугу, который тогда помог им бежать, убил ее разгневанный отец. И вот она не захотела бежать во второй раз. Пожалела людей, чужих, просто за то, что это люди. Просто. За это и я ее после жалела, когда судьба нас свела.

И вот Панайотис стал прятаться. В Айдосе рассказывали такую легенду – о призраке юноши-музыканта, который несет несчастье. Панайотис пробирался к своей возлюбленной, облачившись в такой костюм, в каком, как рассказывали, является этот призрак. Он думал, что если его кто и увидит, то и примет за этот призрак, а не за живого человека. Да и девушка время от времени говорила родным, будто видит призрак музыканта. Они решили, что если от их любви появится ребенок, они откроются людям и уже никто не сможет разлучить их. Но от великой любви дети, должно быть, не рождаются, а только от грязи и горя, – она вздохнула. – Так и жили влюбленные. Иногда девушка говорила Панайотису, что из-за нее он губит свою жизнь, зарывает в землю свои дарования. Но он отвечал, что в жизни ему нужно лишь одно – она!

Он прятался, скрывался. Порою просто скрывался в ее доме.

Потом девушку решили выдать замуж. За слабоумного. В первую же ночь Панайотис пробрался в спальню новобрачных и когда муж хотел обнять молодую жену, Панайотис едва не придушил его. После тот утверждал, будто его чуть не придушил призрак музыканта.

Спустя еще какое-то время девушку хотел похитить разбойник, и снова Панайотис спас ее, он убил разбойника.

А думали на девушку, будто это она сама убила разбойника и едва не удушила нежеланного мужа.

Так они жили и только грустили оттого, что у них не было детей.

Но вот девушку выдали замуж за господина Хасана, а я стала ее прислужницей. Сначала я готова была ненавидеть ее, за то, что она была красива, за то, что ее любили такой любовью, за то, что она была косвенной виновницей моей злой судьбы. Но когда я ее увидела и стала служить ей, я полюбила ее за кроткий нрав и доброту. Я стала поверенной ее тайн.