Текст книги "В тюрьме и на «воле»"

Автор книги: С. Устюнгель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

пролетит. Среди политических заключенных было полно

провокаторов. Мы не прекращали борьбу с ними ни на минуту в

течение долгих лет. Строжайшая партийная дисциплина,

нерушимое сознание высокого звания коммуниста – вот что было

нашим единственным оружием.

И в этих условиях мы нашли способ связаться не только

9 заключенными курдами, но и с курдскими крестьянами на

воле. Представьте себе, мы сумели, несмотря на толстые стены

и семь кованых железных дверей, отделявших нас от воли,

пронести в крепость «Вопросы ленинизма» и «Об основах

ленинизма». Мы читали книги товарища Сталина! А потом

сумели передать их нашим товарищам, заключенным в ан-

карской тюрьме...

А здесь? Тюрьма – у причалов порта. Из-за решетки мы

видим, как прибывают и отходят почтовые пароходы. Только

видим. Газет нам попрежнему не дают. О книгах и говорить

нечего. Иногда начинаем мечтать,– и вдруг самые далекие

звезды кажутся совсем под носом. Будущее рисуется в

солнечном свете. Жизнь становится еще дороже. Мы еще увидим

свободную Турцию!

А в это время в Самсуне бастовали рабочие, были

столкновения с полицией и жандармами. В Эрегли забастовщики

бросили в море провокатора – полицейского «социалиста» Этхема

Рухи, который подговаривал их выйти на работу.

Из стамбульской тюрьмы к нам перевели сапожника Нури.

Смышленый парень. Держится ухарем. Говорит на

невероятном жаргоне грузчиков Га латы и ремесленников Аксарая К

От него мы узнали, что в стамбульской тюрьме около ста

коммунистов объявили пятнадцатидневную голодовку. Среди них

были и женщины. Сообщения о причинах голодовки и

требования заключенных попали в газеты. Товарищей заковали

в кандалы. Однажды при выходе из суда у них завязалась

схватка с жандармами. Многие были ранены. Нури называл

нам знакомые фамилии,

Теперь стал понятен ночной вызов к Толстопузому Арабу

и приезд сюда из Стамбула Англичанина Зия.

От Нури мы узнали также, что наши фотографии появились

в газетах с подписью: «Коммунисты, которым грозит смертная

казнь». Это еще больше расстраивало планы прикончить нас

в тюрьме. Народ узнал, что мы арестованы. Стало ясно, почему

прокуратура все откладывает наш процесс.

Но мы тоже не сидим здесь сложа руки. Мы собираем

вокруг себя людей. За долгие годы пребывания в тюрьмах мы

кое-чему научились.

7 НОЯБРЯ

В нашей тюрьме сидит арестант, которого зовут Кузнец

Али. Это степенный, уважаемый всеми человек. Высокого

роста, темноволосый, с изрытым оспой лицом, он носит

островерхую папаху, напоминающую головной убор дервишей

Мевлеви, и длинную черную энтари – рубашку, служащую

одновременно и халатом. Али не выпускает трубки изо рта.

В тюрьму он попал за неуплату налогов.

Кузнец Али очень привязан к Капитану Осману и шорнику

Экшиоглу. Целыми днями он не отходит от них. Сегодня

Али зазвал нас к себе в камеру. Заказал всем своим товари-

щам и нам кофе. Покручивая мозолистыми пальцами

длинные, словно заиндевевшие, седые усы, он мягко говорит:

– Наше ремесло трудное, грязное. Выделка кож тоже. Зато

славные, веселые вещи мы делаем. Нагрев и закалка стали —

ведь это одно удовольствие! Кто еще сможет выделать такой

кисет с узором из коже, как наш Экши?! А работа ткача? Вот

это искусники! Мы любим свой труд, свое ремесло, но в нашей

богом проклятой стране оно даже семью прокормить не может.

А ведь могло бы быть иначе!..

Кузнец задумывается, медленно выбивает трубку и вдруг,

повеселев, продолжает:

– Чтобы не соврать, было это... в ноябре девятнадцатого

года. Англичане и американцы давно уже вошли в Стамбул.

Появились они и у нас на побережье. Возвращались пленные.

Помню, тогда живы – здоровы вернулись седельник Мехмед,

котельщик Хамид, мастер по парусам Дурмуш. Каждый вечер

собирались мы у кого-нибудь в доме. Они рассказывали нам

без конца: в России свалили царя, поднялся народ. Впереди

пошли рабочие. Во главе стали коммунисты. Главного зовут

Ленин. Рассказывали люди, он очень справедлив. Беев

прогнали, землю роздали крестьянам. Устроили Советы и

сказали: «Пусть все народы, сколько их ни есть на свете, живут

по-братски».

В это время стали объявлять по городу: скоро будут выборы

в муниципалитет. Как только эта весть разнеслась по рынку,

бывшие пленные решили: сделаем Советы у себя – и весь

сказ! Заохотили они и нас к этому.

– Хватит, натерпелись! Не хотим над собой ни кулаков,

ни беев!

Не успели мы подумать, что к чему, как однажды утром,

только я стал открывать ставни своей мастерской, глядь,

является котельщик Хамид.

– Закрывай ставни, Али!

– Что случилось?

– Будем делать Советы!

Собрались все наши ремесленники. Достали красное знамя.

Такое же, как наш турецкий флаг, только без полумесяца и

звезды. Вместо них были огромные серп и молот. Знамя это

дали мне в руки и сказали, чтобы я не снимал фартука. Все

нацепили красные ленты – кто в петлицу, кто в башлык.

И отправились на Узунчарши через Шейтанпазар. Шли и

кричали: «Да здравствуют Советы!»

Не успели мы подойти к дому вали, как на площади у кре-

пости затрещали выстрелы. Я несу знамя высоко над головой,

как покрывало невесты... Купцы позакрывали лавки – и

удирать...

Тогда в нашей округе действовал небольшой повстанческий

отряд. Его возглавлял один дезертир по имени Кечели. Был

он так зол на Энвера-пашу, что если б тот попался ему в руки,

разорвал бы его на куски. Отряд его был невелик. Крестьяне

очень любили Кечели. Он доводился родственником нашему

седельнику Мехмеду.

Оказывается, наши тайком от всех дали весть Кечели, и он

спустился с гор со своим отрядом. Первым делом отряд напал

на тюрьму. Распахнула настежь ворота этой вот самой

тюрьмы, где мы с вами сидим сейчас, всех выпустили. Мы же

ворвались в дом вали. Но его уже и след простыл.

Знамя я все время нес на плече. Освобожденные из тюрьмы

просят: «Дай мы понесем!» Но я не отдал. Смотрю, в толпе

все больше и больше с оружием.

Ворвался народ и в суд, прямо в зал заседаний. Как раз

в это время судья говорит крестьянину:

– Приведи свидетелей!

Кечели вскочил на место судьи и заорал во весь голос:

– Вот они, свидетели, пришли!

Суд разогнали, а крестьянину говорят:

– Иди, дядя, бери свою землю!

А он все стоит и растерянно оглядывается по сторонам.

В тот день до вечера улицы были полны народа.

– Соберем меджлис, устроим Советы! – сказали мы народу.

Жандармов и властей след простыл. Никто из богачей на

улице не показывался. На следующий день начал валить народ

из соседних деревень. Голод был. Для бедняков открыли мы

склады, стали раздавать кукурузу, соль. Составили списки

в Советы. И меня кандидатом записали. Обязательно выберем,

говорят.

Весь наш ремесленный рынок поднялся. Но мы ничего

не знали, что делается даже в соседней деревне Фетекоз,

Тюрьму открыли, а поместья деребеев не тронули...

Прошло три дня. В этот день мы должны были выбирать

Советы. Тем временем из Трабзона против нас выслали

войска. Они вошли в город, началась стрельба, аресты. Мы ушли

в горы, на Демирдаг. Долго мы еще носили оружие.

Правительство не больно гонялось за нами. Началась война за

независимость, и мы ушли на фронт...

Так и не выбрили мы Советов Правду говорят: куй железо,

пока горячо. Но кто берется за дело, как мы, без всякой,

подготовки, у того всегда по усам течет, а в рот не попадает.

Конечно, никто в материнской утробе не научится Советы делать.

Но как бы там ни было, хоть один день, а были мы сами себе

хозяева!

Я передаю рассказ Кузнеца Али так, как он запечатлелся

? моей памяти.

Старый кузнец недаром собрал нас и рассказал обо всем.

Сегодня 7 ноября. Годовщина Великой Октябрьской

социалистической революции.

ВЕРНОСТЬ ДОЛГУ

Октябрьская революция в России землетрясением прошла

по всему миру, всколыхнула колониальные и зависимые

народы. Поднялся на борьбу против гнета англо-американских

империалистов, разделивших тогда между собой Анатолию,

и турецкий народ. Слабый, еще не успевший созреть"

турецкий капитализм, испугавшись широкого народного движения,

разродился ублюдком – кемализмом, верхушечной

буржуазной «революцией». Обстановка сложилась так, что народные

массы – рабочие, крестьяне – сражались с интервентами и

умирали, а власть захватили капиталисты и помещики.

Во время национально-освободительной войны 1919 – 1923

годов рабочий класс Турции был малочислен, неорганизован,

неопытен. Компартия делала еще только первые шаги.

Главные промышленные центры страны были оккупированы

Антантой. Все это привело к тому, что народные массы вышли

из войны с пустыми руками.

Кемалисты только под давлением взявшихся за оружие

народных масс были вынуждены тогда принять участие, в

национально-освободительной войне. Но уже с самого начала

Они исподтишка вступили в торг с империалистами и никогда

Ке отказывались от сговора с ними.

Придя к власти, кемалисты, представлявшие наиболее реак-

ционные и шовинистические круги страны, обрушили

беспощадный террор на рабочий класс, на коммунистическую пар-

тию, на патриотов. Их террор усиливался каждый раз, как

только они вступали в новый сговор с какой-нибудь из

империалистических группировок. Еще в самые тяжелые дни

национально-освободительной войны кемалисты всадили нож

в опину турецкому народу – они зверски убили вождей с

коммунистической партии, подлинных защитников национальных

интересов Турции. Не случайно эта кровавая драма на

Нервном море разыгралась в гот период, когда прибывший из

Вашингтона американский генерал Харборд вел «частные

переговоры» в Анкаре.

И теперь, отдав страну на откуп американским империали-

стам, кемалисты мечтают о «Великой Турции на трех конти-

нентах». Расстелив перед собой карты авантюриста Энвера

они бредят: «Мы перейдем Кавказские горы. Мы выйдем к бе-

регам Дуная!» Каждый день главари турецких фашистов —

пантюркистов – на каждом перекрестке кричат, что они гото-

вы к войне против Советского Союза и стран народной демо-

кратии. Но обезумевшие янычары американского империализм

ма в своих планах не учитывают самого главного – воли тру-

дящихся масс.

История возложила на нас, на коммунистическую партию

Турции, тяжелую ответственность. Мы, коммунисты, будем до

конца верны пролетарскому интернационализму. Мы должны

разоблачать грязные авантюристические планы предателей на-

рода, беспощадно бороться против тех, кто готовится напасть

на друга турецкого народа – Советский Союз.

ОРЕЛ, ЗАКОВАННЫЙ В ЦЕПИ

Уже много дней мы с товарищем обсуждаем национальную

и крестьянскую проблемы Турции. Очевидно, под впечатле-

нием этих разговоров меня гложет сегодня необоримое жела-

ние – послушать оперу «Иван Сусанин». Я говорю об этом

товарищу. Он вздыхает, улыбается:

– Многого же ты хочешь! Я, например, согласен даже на

вальс Штрауса...

Снова идет дождь. Как низко нависли черные тучи! Ка-

жется, будто наступили сумерки. На дворике никого нет.

Я спускаюсь вниз, в камеру горцев. Сюда почти никогда не

проникает солнечный свет. Сегодня же здесь темно, как в

колодце. Дежурный зажигает висящие на стенах светильники.

Из пузырьков вытягиваются красные язычки. Арестанты сидят

на корточках на самом краю нар. Горцы почти всегда сидят

так. Сейчас они напоминают больших птиц, усевшихся на

скале. Гордый, орлиный взгляд... Когда они шевелятся, на

потолке, на стенах в красноватом свете коптилок колышутся

неясные тени, и кажется, будто это огромные птицы

расправляют крылья и вот-вот взлетят.

Я подхожу к крестьянину Шабану, присаживаюсь рядом

с ним на циновку из грубой овечьей шерсти. Этот крестьянин

любит нас не меньше, чем Большевик. Он сидит на корточках

в самом углу нар. У него очень резкие черты лица. Глаза

неподвижно устремлены на решетку узкого окошка, похожего

на щель бойницы. Монотонно и плавно он поет дестан:

У мечети я руки в крови обагрил,

У стены крепостной я врага сторожил,

По жандармам немало пуль я пустил...

Дестан длинный, и я его почти забыл.

– Скажи, Шабан, кто сложил этот дестан?

– Девушки нашей деревни про меня так пели.

Я слушаю его рассказ.

«Наша деревня на речке Фыртына стоит. От моря очень

далеко. Когда в этой горной деревушке мой дед поселился, не

знаю. В нашей деревне дворов пятьдесят – шестьдесят, а

разбросана так, что пяти домов рядом не увидишь. С землей у

нас очень туго. Поля на отвесных скалах. Наш клочок тоже

в горах. Кроме ячменя да кукурузы, ничего не родится. Все

заливные поля по речке у двоих – троих.

Было это два года назад, в начале весны. Эх!.. Я тогда

только из армии пришел. Забрали меня подорожный налог

отрабатывать – камень разбивать. Вернулся. В поле мы с женой

работали. Солнце уже опускалось. Вдруг издали слышу голос

отца. Потом он и сам показался. Рвет свою бороду, глаза

налились кровью. Мы остолбенели.

– Нурикоглу, это только кровью смывают, кровью! —

кричит.

– Что случилось? Говори скорей!

– Пришел сборщик налогов... И в этот раз не сможем

уплатить, говорю ему. Даже слушать не стал. Вошел в дом, выломал

котел. А штаны твоей жены на дверях мечети повесил.

«Другим в назидание». Шабан! Это дело только кровью смыть

можно, только кровью!

В голове у меня зазвенело, поле ушло из-под ног. Что

потом было? Толком не знаю. Помню только, как у дяди в доме

я набивал патроны за пазуху.

Погода вдруг изменилась. Видите, какая у нас здесь погода.

За один час дождь пройдет, ветер поднимется, потом снова

солнце откроется.

Мечеть стоит далеко от нашего дома. Темнеть уж начало,

вот точно как сейчас. Шел я – ничего не видел. Когда

подошел к мечети, дождь бил, как палками. Из комнаты под

молельней доносились голоса. Я подошел к окну. Первое, что

увидел, – на палке у очага штаны моей жены. Комната полна

народу. В голове у меня шумело: слов я не разбирал. Слышал

только смех нашего деревенского мироеда. Сборщик продавал

штаны, а ага набивал цену. Дождь хлестал плетьми. Голоса

мешались у меня в голове. Помню кто-то сказал:

– Не пристало это. Срам какой!

Ага смеялся.

Наконец все поднялись. Дверь мечети распахнулась.

Первым вышел сборщик. Я отступил назад, за камень, на который

гробы ставят. За сборщиком показался ага. Он держал в руках

штаны и громко смеялся. Как сейчас вижу только две

вспышки из дула моей винтовки – и всё...»

Глаза у Шабана расширились, горят. Он скрипит зубами.

– Обоих прикончил?

– Сборщик еще жил немного. С его слов судья и присудил

меня к смерти. А ага даже ахнуть не успел.

– Тебя сразу поймали?

– Не-е-т. Я в горах долго ходил. Дрался с жандармами.

Карательный отряд наш дом сжег. Отряда я не сумел собрать.

Не было у меня тогда товарищей. Вот если бы мне встретить

того курда, который спас меня от жандармов, когда я из армии

дезертировал и ранен был на реке Сахо! А один не воин... Сын

аги с жандармами засел на дороге. Я на их засаду напоролся.

Ранен был, не мог вырваться.

Шабан вздыхает. На ногах у него кандалы. Цепи

свешиваются с нар. Он сидит на корточках, совсем как орел,

закованный в цепи. Красные язычки светильников вытягиваются,

растут. В камере тяжелый, спертый воздух: запах грязных тел,

тряпья смешался с табачным дымом. Чахоточные арестанты

то и дело разражаются мучительным кашлем, харкают кровью.

РАССКАЗЫ ЗАКЛЮЧЕННЫХ

В ночной тишине под шум дождя товарищ рассказывает

мне о бунте курсантов военно-морской школы. Однажды

утром, когда на учебном судне сыграли подъем, курсанты не

поднялись с люлек. Они отказались от завтрака, не вышли на

занятия, а дежурного офицера заперли в каюте. Дело стало

принимать серьезный оборот. Явился капитан и приказал

выстроиться всем на палубе. Когда он спросил, чего хотят

курсанты, они растерялись. Кто говорит, – люльки обрываются,

кто говорит,– вилок, ножей нет. Только один не растерялся.

Сделал шаг вперед, отдал честь:

– Англичане и американцы без спроса пришли в нашу

страну. Так больше жить нельзя. Почему же вы даете нам

учебные винтовки без затворов?

Бунт закончился тем, что во время обеда каждому рядом

с тарелкой положили сразу по паре ложек, ножей и вилок, а с

тех, кто требовал оружия для борьбы с англо-американскими

интервентами, сорвали желтые пуговицы с якорями и сняли

мундиры (оставили только тельняшки). Под звуки горна им

выдали свидетельства «об увольнении с действительной

службы» и списали с корабля. Одним из этих изгнанных из флота

был и мой товарищ.

– У меня тогда еще молоко на губах не обсохло. Мне было

всего семнадцать лет, – говорит он.

Эту историю я слышу уж не знаю в который раз! В тюрьме

даже неразговорчивые люди по нескольку раз рассказывают

друг другу о своей жизни. Некоторые так часто повторяют свои

рассказы, что они запоминаются наизусть.

Много интересных историй услышали мы в тюрьме от

своих товарищей-коммунистов. Это целая воспитательная

литература! По ней знакомишься с образцами смелости,

находчивости, хладнокровия, дисциплинированности, отваги,

инициативы – качеств, столь необходимых каждому коммунисту.

Перескажу несколько за поленившихся мне историй.

«БЕЛЫЙ ПОЕЗД»

...В день Первого мая на улицах в городах запрещено

появляться вместе даже трем рабочим. Полиция, жандармерия,

воинские части приводятся в боевую готовность. В

пригородах, на полях, пустырях – там, гд-e могут проходить собрания

рабочих, – устраиваются военные маневры.

Однажды в Адане утром Первого мая, в час, когда

меняются смены, на фабриках зазвонили телефоны:

– Прибывает «Белый поезд»! Президент едет! Давайте

гудок!

Загудели фабричные гудки. С криками: «Кончай работу!» —

рабочие стали расходиться. Остановились станки. Народ

высыпал на улицу.

Когда полицейские, услышав гудки, примчались в

фабричный район Чарчабук-Курукепрю, на другом конце города-

в Папазынбахчеси —был устроен Летучий митинг. Пока

полиция, поняв, в чем дело, прибыла туда, митинг закончился,

все давно уже разошлись, а красный флаг, который был

водружен на одном из тополей, висел много часов.

ГРОМКОГОВОРИТЕЛЬ

...По профессии этот парень – токарь. У него красивый,

высокий голос. Рабочие прозвали его Громкоговорителем. Как-

то в один и тот же вечер, в часы, когда меняются смены, он

выступал на семи летучих митингах у ворот фабрик в разных

районах Стамбула,

Когда начинает темнеть, его можно увидеть и в районе Ка-

сымпаша, и в Айвансарае, и в Казлынешме. В крестьянской

одежде, с ведром в руке бродит он по улицам рабочих

предместий и с анатолийским акцентом звонко кричит:

– Соленя!.. Соленя-я-я!.. Кому соленя?!

Ходит он очень быстро. Однажды преследовавший его

пожилой сыщик свалился замертво от разрыва сердца. Не

успеешь оглянуться, как Громкоговоритель со своими «соленями»

уже исчез. А на углах улиц, где он только что побывал,

собираются прохожие, читают расклеенные на стенах листовки

коммунистической партии.

БУМАЖНЫЙ ЗМЕИ

...За ним так и осталось прозвище Бумажный Змей. Он

шофер. У него раскосые, как у китайца, глаза.

Произошел этот случай во время крупных арестов и облав.

В охранках пытали тысячи рабочих. Министерство

внутренних дел хвастало: «В Турции больше нет коммунистов». Но

организации коммунистической партии назло врагу

буквально через день выпускали прокламации.

В главном управлении безопасности «работал» тогда некий

Мюджиб – типичный янычар. Во время пыток он

приказывал класть людей на спину и приставлял им нож к горлу.

Особенно издевался он над коммунистами из национальных

меньшинств. Вообще в полиции коммунисты – греки, курды,

армяне, лазы – подвергаются самым страшным пыткам и

унижениям – и как коммунисты и как представители

угнетенных национальностей.

Мюджиб ходил повсюду с огромной палкой. В кофейнях,

на улицах, в лавках он хвалился, что может узнать

коммуниста за сто метров.

Однажды, когда этот здоровенный охранник проходил по

анкарскому рынку Караоглан, все прохожие оглядывались

ему вслед: за ним на тонкой нитке, прицепленной к спине,

летел, как бумажный змей, небольшой листок бумаги. Это бы-

ла листовка, призывавшая к протесту против фашистского

террора в стране. Ее прикрепил к спине Мюджиба наш шофер.

Рассказывая об этом, Бумажный Эмей не может удержаться

от смеха.

КОМСОМОЛЬЦЫ

...Все трое они комсомольцы. Им по 17 – 19 лет. Один из них

был арестован в Измире. В полиции его заставляли босыми

ногами ступать по раскаленным углям. До сих пор он

хромает. Саженного роста, здоровый, боевой парень.

– Ходить по горячим углям – это тебе не по васильковому

полю гулять! – говорит он.

Второй – хрупкого, нежного сложения. Был арестован во

время стачки табачников в Самсуне. В полиции его сначала

пытали голодом, потом стали кормить соленым хлебом, и

несколько дней не давали воды. Этот хрупкий юноша смастерил

из глинистого хлеба пятиконечную звезду, окрасил ее кровью,

сочившейся из ран, и налепил себе на грудь.

Третий комсомолец – среднего роста крепыш. Однажды

ночью в Стамбуле, в тот самый момент, когда он наклеивал в

районе Бешикташ листовку на стену, перед ним вырос

полицейский.

– Попался, голубчик!

Комсомолец, нимало не смутившись, сунул в руку

полицейского банку с клейстером, кисть и листовку.

– На, держи!

Только когда он завернул за угол, «фараон» пришел в себя.

Изо всех сил засвистел он в свою дудку, но находчивый

парень был уже далеко.

ТЮРЬМЫ НЕ СЛОМЯТ ВОЛИ К БОРЬБЕ

Большинство турецких тюрем было построено еще в

средневековье. Это зловонные, зараженные паразитами склепы.

С потолка нашей камеры дождем сыплются клопы. Мой

товарищ ведет с ними непрерывную войну. На стенах пятна

крови. Тошнотворный запах раздавленных насекомых щиплет в

носу.

В тюрьме Афьонкарахисара заключенные при свете

ночников налавливали полные горсти блох и нанизывали их на

нитку, как бусы. В застенках Диарбакырской крепости нам

причиняли много хлопот скорпионы в 15 – 20 сантиметров

длиной.

В Анкаре новая городская тюрьма построена рядом с

кладбищем Джебеджи. Одиночки – это гробы из железобетона.

Рядом с изголовьем привинченной к стене койки – параша.

Сырость пронизывает до костей. Крысы до того нахальны, что

вырывают из рук хлеб. Кемалисты хвастают, что турецкая

столичная тюрьма не уступает американскому застенку «Синг-

синг».

Город Мардин стоит на горе. Тюрьма там на сорок

ступеней уходит под землю. Когда-то здесь была войсковая

конюшня. Одиночки здесь – это железные клетки, под ними течет

вода. Мы видели, как в этих клетках угасают курдские и

арабские юноши.

Измирская тюрьма находится в одном из оживленных

районов на пути к рабочим кварталам города. Камеры в ней рас-

полагаются одна против другой. Между ними длинный коридор

с железной решеткой вместо крыши. Я сидел там в камере

№ 12. Голый цементный пол. В середине железной двери

«глазок» величиной с кулак. Только через него и попадает в

камеру дневной свет. Из щели под порогом стаями выползают

муравьи. Тогда в этих камерах сидело 55 закованных в

кандалы коммунистов. Каждый вечер, когда по дороге за

тюрьмой возвращались с заводов рабочие, мы, припав к отверстиям

«глазков», пели «Интернационал». Наши голоса, поднимаясь

над тюремными корпусами, летели на волю. Сержант

жандармерии, тряся толстым, как винная бочка, брюхом, кричал,

заикаясь от злобы:

– Вот я вам покажу!

Часовые рассказывали, что прохожие останавливаются и

слушают наше пение.

Кемалистам мало 460 тюрем. Они строят еще и еще.

Турецкие фашисты похваляются, что новая тюрьма в Зонгулдаке —

в одном из крупнейших рабочих центров страны – по своей

«эффективности» превзойдет даже крепость Бодрума,

расположенную на скалистом полуострове, где в окна камер хлещут

морские валы.

Почти в каждом селе кемалисты построили жандармский

участок, в то время как в 23 тысячах из 38 тысяч турецких

деревень нет даже начальной школы. Вся Турция превращена

в тюрьму для народа. Из Италии экспортирован фашистский

уголовный кодекс, из гитлеровской Германии – методы

гестапо, из Америки – провокационные методы удушения свободы

и движения сторонников мира.

Многие турецкие коммунисты были брошены в тюрьмы

безусыми юношами, а выходили седобородыми стариками.

Имена коммунистов, просидевших в тюрьме 15—20 лет,

составили бы огромный список. Сотни коммунистов провели долгие

годы жизни, скитаясь по этапам из тюрьмы в тюрьму, из

ссылки в ссылку.

С начала второй мировой войны и по сей день коммунистов,

патриотов судят только в закрытых гарнизонных судах и

специальных военных трибуналах. Видя, что-борьба народа за

демократию усиливается, кемалисты проводят через меджлис

новые драконовские законы со скоростью экспресса. Один из

фашистских главарей, Арваз, выступая в меджлисе, кричит:

– По ночам мы не можем сомкнуть глаз! Нам снятся

красные. Мы требуем еще более суровых законов. Мы должны

уничтожать коммунистов, как это делал Гитлер!..

Да, велик ваш страх, велика ваша злоба. Но вы не можете

разрушить фабрик виселицами! Вы не можете уничтожить

рабочий класс! Вы не можете «отменить» коммунистическую

партию!

Всякий раз, когда газета и листовки компартии получают

широкое распространение в народе, американизированные

депутаты в меджлисе, купленные за доллары министры и

журналисты вопят: «Левые неистовствуют!», «Красная пятая

колонна!», «Агенты Коминформа!». Но турецкие реакционеры

боятся даже назвать по имени Коммунистическую партию

Турции.

Зато, как только попадаешь в лапы полиции или

предстаешь перед судом военного трибунала, все оборачивается

по-иному.

В полиции и военных трибуналах арестованным

коммунистам тычут в нос как вещественные доказательства их

деятельности газеты, издаваемые в подполье, распространяемые в

народе прокламации. Газеты и журналы компартии: «Пламя»,

«Большевик», «Коммунист», «Единство», «Батрак», «Труд»,—

подшитые в сотни дел, путешествуют вместе с закован-

ными в кандалы коммунистами из охранки в прокуратуру,

из прокуратуры в полицию, из полиции в военные

трибуналы.

«Красный Стамбул», «Красный Эскишехир», «Красный

Измир», «Красный Самсун», «Шахтер», «Рудокоп»! На сколько

тысяч лет тюрьмы и каторги были осуждены эти газеты вместе

с членами нашей партии?!

Сыщики, полицейские, провокаторы уже 20 лет охотятся за

центральным органом партии – газетой «Орак-чекич» («Серп и

46

молот»). Сколько наших товарищей, героев, таких, как моряк

Мухаррем, отдали жизнь, защищая «Орак-чекич»!

После каждой облавы на коммунистов министерство

внутренних дел Турции передает для печати штампованные

сообщения: «От коммунистических организаций в Турции не

осталось и следа». Но проходит немного времени, и писаки с

улицы Анкары снова поднимают вой: «Коммунисты...

Красные...» В меджлисе маршаллизованные депутаты образуют

«Комиссию по борьбе с коммунизмом», издается закон

«О борьбе с левыми течениями». Поощряются фашистские

хулиганские банды пантюркистов, устраивающих погромные

манифестации.

Но шила в мешке не утаишь. Время от времени

волей-неволей антинародным правящим кругам приходится делать

вынужденные признания. «Коммунистическая партия пустила

в Турции глубокие корни... Во главе тех, кто требует свободы

и демократии, вы видите коммунистов!»,– пишет газета

«Улус».

Даже кемалисты, которые клевещут на нас, называя нас

«импортным товаром», вынуждены признать, что

Коммунистическая партия Турции стоит во главе борьбы народа за мир,

демократию и национальную независимость. Именно это и

пугает их больше всего.

Есть такой генерал Тыназтепе. Это типичный фашист по

своим убеждениям и делам. Вот что писал он в одном из

своих донесений, когда был генерал-губернатором Стамбула:

«Происходившие в течение долгих лет в турецких

военных судах и трибуналах политические процессы – это, по

существу, процессы над Коммунистической партией Турции и

ее Центральным комитетом... Теперь эта партия зовет народ

на борьбу против американцев. В своих листовках,

распространяемых в народе, она заявляет: «Анкарское

правительство продало независимость страны за долларовую подачку».

Вр<аги турецкого народа в своих секретных рапортах и

донесениях признают то, о чем боятся сказать открыто. Они

вынуждены считаться с деятельностью партии, которую они

хотят задавить своими фашистскими законами. Солнце

глиной не замажешь!

И тридцать лет коммунисты Турции перед лицом врага в

судах и военных трибуналах, в тюрьмах и застенках полиции,

как клятву, повторяют последние слова своего товарища Месу-

да, сказанные им перед казнью в 1920 году:

– Да здравствует Коммунистическая партия Турции!

ИДТИ ВО ГЛАВЕ!

В тюрьме появился новый заключенный. Он стоит на

дворике и, как горная коза, пугливо оглядывается по сторонам.

У него такой вид, словно каждую секунду он ждет нападения.

По-турецки парень не понимает ни слова. Это лаз из Арди-

шена. Он совершил убийство на поле из-за связки риса.

Рисовые поля Турции... Они обильно политы кровью и

потом, удобрены трупами батраков. На плантациях помещика

Карабекира, в долине реки Марица, на реке Мендерес в

поместьях Адана Мендереса, который разгуливает по своим

владениям со стеком в руках и в американской панаме на голове,

батраки мрут, как мухи, от голода и малярии.

Сельскохозяйственные рабочие не раз поднимались вместе с крестьянами

против помещиков, жгли их усадьбы. То и дело обагряются

кровью рисовые поля в уезде Кадирли. Однажды сотни

крестьян этого района с оружием в руках поднялись против

помещика. Из Адана для расправы с крестьянами была выслана целая

дивизия. Восставшие крестьяне ушли в горы. С обеих сторон

были убитые и раненые.

Число стихийных крестьянских восстаний растет из года

в год. И это не случайно. В долинах Анатолии каждый

американский трактор, как танк, давит своими гусеницами десятки

крестьянских хозяйств. Приобретя с помощью «плана

Маршалла» американский трактор, турецкий помещик говорит

крестьянину: «А ну-ка, убирайся из деревни! Я буду

производить рис, лен, хлопок для американских, английских и

немецких торговцев смертью». Крестьян сгоняют с земли, которую

они обрабатывали из поколения в поколение, отбирают

пастбища, на которых пасли свой скот их деды и прадеды.

Сотни тысяч изгнанных из разных мест издольщиков,

испольщиков бредут по дорогам Диарбакыра, Чукуровы. Из

этого страшного положения разоряющиеся массы крестьян

зидят только один выход. Они берут в руки вилы, топоры,

любое, попавшееся под руку оружие и поднимаются на

помещиков. Удалось подсчитать, по сообщениям газет, что за 6 меся-

дев 1949 года только в 22 губерниях страны произошло 323

вооруженных столкновения крестьян с жандармами, полицией

и войсками. Крестьяне сжигали помещичьи усадьбы, амбары,

хлева, угоняли скот, делили между собой землю. Это были

настоящие сражения, в которых принимали участие сотни

крестьян. Кровавые события, происходящие в турецкой деревне,

показали, что чаша терпения крестьян переполнилась. Эти

события показали также, что борьба крестьян за землю все

теснее связывается с борьбой всего турецкого народа против

американского рабства.

Помещиков обуял страх. Даже купленные ими борзописцы