Текст книги "Зловещее наследство"

Автор книги: Рут Ренделл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 13 страниц)

Глава 17

Я был нем и безгласен, и молчал даже о добром; и скорбь моя подвиглась.

Псалом 38

– Это не кровь, – сказал Уэксфорд. – Не знаете, что это? Не слышите запаха?

Он поднял бутылку, которую кто-то нашел под буфетом, и держал ее на весу. Арчери сидел на диване в гостиной миссис Крайлинг, взволнованный, усталый, совершенно обессиленный. Хлопали двери, слышались шаги. Это два подчиненных Уэксфорда производили обыск в соседней комнате. В полночь вошли двое жильцов сверху. Подвыпивший мужчина и женщина, с которой потом, в ходе допроса, случилась истерика.

Когда забрали тело, Чарльз обошел вокруг кресла так, чтобы не видеть темно-красные пятна вишневого бренди.

– Но почему? Почему это случилось? – прошептал он.

– Ваш отец знает почему. – Уэксфорд пристально смотрел на Арчери своими серыми, острыми, глубокими и непроницаемыми глазами. Он сидел почти на корточках против них на низком стуле с деревянными подлокотниками. – Что касается меня, я не знаю, но могу догадываться. Я видел нечто подобное прежде, давно-давно. Шестнадцать лет назад, если быть точным. Розовое нарядное платье, которое маленькая девочка никогда не смогла надеть снова, потому что оно было испорчено кровью.

Снаружи снова начался дождь, и вода хлестала и стучала в окна. В «Доме мира», должно быть, сейчас холодно, холодно и жутко, как в пустынном замке среди мокрого леса. Старший инспектор обладал странной способностью, почти сродни телепатии. Арчери хотел бы изменить направление своих мыслей, чтобы Уэксфорд не мог угадать их, но вопрос был задан прежде, чем он смог избавиться от видений.

– Давайте, мистер Арчери, где она?

– Кто где?

– Дочь.

– Почему вы думаете, что я знаю?

– Послушайте меня, – сказал Уэксфорд, – последний человек, видевший ее, – и мы с ним разговаривали, – аптекарь из Кингсмаркхема. О да, мы, естественно, сначала обошли всех аптекарей. Один вспомнил, что, когда она была в магазине, там находились двое мужчин и девушка, один мужчина молодой, другой постарше, высокий, светловолосый, очевидно отец и сын.

– Я с ней тогда не разговаривал, – честно признался Арчери. Его мутило от этого запаха. Он ничего не хотел, только сна и мира и чтобы уйти из этой комнаты, в которой Уэксфорд держал их с тех пор, как они ему позвонили.

– Миссис Крайлинг мертва шесть или семь часов. Сейчас без десяти три, а вы покинули «Оливу» без четверти восемь. Бармен видел, как вы входили в десять. Куда вы ходили, мистер Арчери?

Он сидел молча. Годы и годы назад – ох, века назад! – нечто подобное было в школе.

Либо ты, именно ты предаешь кого-то, либо страдают все. Странно, что однажды он уже подумал об Уэксфорде как о директоре школы.

– Вы знаете, где она, – настаивал Уэксфорд. У него был громкий, угрожающий, зловещий голос. – Вы хотите стать соучастником? Вы этого хотите?

Арчери закрыл глаза. Он вдруг осознал, почему был так уклончив. Он хотел того самого, о чем предупреждал его Чарльз, о том, что может случиться ночью. И хотя это противоречило его религии, было даже безнравственно, он захотел этого всем своим сердцем.

Чарльз сказал:

– Отец… – и, когда не получил ответа, пожав плечами, перевел тусклые, потрясенные глаза на Уэксфорда: – Какого черта! Она в «Доме мира».

Арчери спохватился, глубоко вздохнул.

– В одной из спален, – сказал он, глядя на каретный сарай и воображая кучу песка. – Она спросила, что с ней сделают, а я не понял. Что с ней сделают?

Уэксфорд поднялся:

– Что ж, сэр… – Арчери отметил это «сэр», как можно было бы обратить внимание на брошенную после оскорбления обратно бархатную перчатку, – вы не хуже меня знаете, что больше не караются смертью некоторые… – он сверкнул глазами на то место, где лежала миссис Крайлинг, – некоторые гнусные и жестокие преступления

– Вы позволите нам уйти? – спросил Чарльз.

– До завтра.

Дождь встретил их за входной дверью волной, или стеной, брызг. В последние полчаса он барабанил но крыше автомобиля и затекал в полуоткрытое окно салона. Вода заливала ноги Арчери, но он слишком устал, чтобы обращать на это внимание.

Чарльз вслед за ним вошел в его спальню.

– Я не должен бы тебя сейчас спрашивать, – сказал он, – уже почти утро и бог знает, через что мы пройдем завтра, но я должен знать. Я предпочел бы знать. Что еще она сказала тебе, эта девушка из «Дома мира»?

Арчери слышал о людях, которые мечутся но комнате, как звери по клетке. Викарий никогда не представлял себе такого мучительного напряжения, при котором он, несмотря на всю усталость, будет бегать взад и вперед, поднимая и передвигая трясущимися руками всякие предметы. Чарльз ждал, слишком несчастный даже для нетерпения. Конверт с его письмом к Тэсс лежал на туалетном столике рядом с открыткой из магазина сувениров. Арчери взял ее и тискал в руках, обрывая края. Потом он подошел к сыну, мягко положил руки ему на плечи и заглянул в глаза – точную копию собственных глаз, только юную копию.

– То, что она мне рассказала, – сказал он, – для тебя значения не имеет. Пусть это будет похоже… ну, на еще один чей-то ночной кошмар.

Чарльз не пошевелился.

– Если бы только ты мне рассказал, где видел стихи, напечатанные на этой открытке…

Утро было сереньким и холодным, такое утро, какое бывает, наверное, триста из трехсот шестидесяти пяти раз в году, когда ни дождя, ни солнца, ни заморозка, ни тумана. Утро забвения. Полисмен на перекрестке опустил рукава рубашки и надел куртку, степенные шаги стали заметно живее.

Инспектор Берден сопровождал Арчери по подсыхающим тротуарам в полицейский участок. Арчери неловко было признаться в ответ на любезный вопрос Вердена о том, как он спал, что спал он тяжело, но крепко. Возможно, он спал бы так же, без сновидений, если бы был уверен, что сейчас инспектор скажет ему, что Элизабет Крайлинг жива.

– Она пошла с нами вполне охотно, – сообщил Берден и добавил, скорее не удержавшись: – Сказать по правде, сэр, я никогда не видел ее такой спокойной и разумной и… ну, мирной, что ли.

– Вы хотите уехать домой, полагаю, – сказал Уэксфорд, когда Берден оставил их одних в желто-голубом офисе. – Вы должны будете возвратиться для допроса и слушания дела в суде. Вы нашли тело.

Арчери вздохнул:

– Шестнадцать лет назад Элизабет нашла тело. Если бы не тщеславие ее матери, алчущей того, на что она не должна была притязать, – этого никогда не случилось бы. Жадность дотянулась и разрушила все. Но вы можете сказать, что Элизабет переносила злость на мать, потому что миссис Крайлинг никогда не позволила бы ей говорить о Пейнтере и вынести те ужасы на дневной свет.

– Все могло быть, – сказал Уэксфорд. – А еще могло быть то, что, когда Лиз покинула аптеку и вернулась на Глиб-роуд, миссис Крайлинг побоялась просить следующий рецепт, тогда Лиз, в наркотическом безумии, задушила ее.

– Могу я увидеть девушку?

– Боюсь, что нет. Я только начинаю догадываться, что она увидела шестнадцать лет назад и что рассказала вам прошлым вечером.

– После разговора с ней я отправился к доктору Крокеру. Я хотел бы, чтобы вы взглянули на это. – Арчери подал Уэксфорду письмо полковника Плешета, молча указав перевязанным пальцем нужное место. – Бедная Элизабет, – пробормотал он, – она хотела подарить Тэсс платье на ее пятилетие. Если бы судьба Тэсс не переменилась, немного это значило бы для нее.

Уэксфорд прочитал, на мгновение прикрыл глаза, потом улыбнулся.

– Понятно, – медленно сказал он и убрал письмо в конверт.

– Я прав, не так ли? Я не манипулирую вещами, воображаемыми вещами? Видите ли, я больше не могу доверять своим собственным суждениям. Мне необходимо иметь мнение эксперта по дедукции. Я был в Форби, я видел фотографию, у меня есть письмо, и я говорил с доктором. Если бы у вас были такие же ниточки, вы пришли бы к такому же заключению?

– Уверен, что вы слишком добры, мистер Арчери. – Уэксфорд позволил себе широкую ироническую ухмылку. – Я получаю жалоб больше, чем комплиментов. А насчет нитей, имея их, я пришел бы к такому же выводу, но гораздо раньше. Видите ли, все зависит от того, что вы ожидали найти, и факт тот, сэр, что вы не знали, что искали. Вы все время пытались что-то опровергнуть в лице… ну, как вы сами выразились… эксперта по дедукции. В итоге поисков вы достигли тех же самых результатов. То есть для вас и вашего сына. Но это не изменило того, что в юстиции называется статус-кво. Для начала нам следует удостовериться, знаем ли мы точно, что ищем, базовую вещь. Когда вы определитесь с этим, то для вас уже не имеет никакого значения, кто совершил преступление. Но вы смотрели сквозь очки, которые оказались слишком велики для вас.

– Затененные стекла… – сказал Арчери.

– Не могу сказать, что завидую грядущему допросу.

– Как странно, – задумчиво произнес Арчери, вставая, чтобы уйти, – хотя мы оба придерживались таких противоположных мнений, в конце концов, мы оба оказались правы.

Уэксфорд сказал, что должен ответить тем же. Его слова являлись простым доказательством тому, что открывалось Арчери на дворе, который был виден ему из окна кабинета. Он читал о людях, которых перевозили в незнакомое место с завязанными глазами и в закрытых автомобилях, так, чтобы они не видели местность, через которую их везли. Сам он был бы защищен от созерцания подобных зрелищ и соответствующих ассоциаций присутствием тех, кого ему законно позволено любить. Мэри должна пребывать с ним и Чарльзом и Тэсс, чтобы быть его ставнями и его капюшоном. И конечно, он никогда не должен видеть эту комнату снова.

Он повернулся, чтобы бросить последний взгляд, но если он надеялся, что последнее слово будет за ним, то обманулся.

– Оба правы, – сказал Уэксфорд, вежливо пожимая Арчери руку. – Я по убеждениям, а вы по вере. Что в целом и есть единственное, чего можно было ожидать.

Она открыла им дверь осторожно, неохотно, как если бы предполагала увидеть цыган или продавца щеток от дискредитировавшей себя фирмы.

– Надеюсь, вы простите нас, миссис Кершоу, – сказал Арчери со слишком шумной сердечностью. – Чарльз хотел видеть Тэсс, и поскольку мы проделали такую дорогу…

Тяжело приветствовать посетителей, даже нежеланных посетителей, без всякого намека на улыбку. Айрин Кершоу не улыбалась, но все-таки что-то пробормотала. Он уловил нечто вроде «очень любезно, конечно», «неожиданно» и «совершенно не готовы…». Они вошли в холл, но маневр был таким неловким, что они чуть не столкнулись с ней. Она стала почти багровой и сказала Чарльзу теперь уже совершенно связно:

– Тэсс вышла в магазин за последними покупками перед отъездом.

Арчери видел, что она сердится и не знает как выразить свой гнев людям, которые, с одной стороны, люди взрослые, а с другой – совсем другого происхождения, чем ее собственное.

– Вы ведь поссорились, не так ли? – сказала миссис Кершоу. – Чего же вы хотите, разбить ей сердце? – Похоже, эта женщина все-таки была способна на эмоции, но как только это выяснилось, так оказалось, что она не способна справиться с ними. Слезы хлынули у нее из глаз. – Ох, я не это хотела сказать.

Арчери еще в машине все объяснил Чарльзу. Он отыскал Тэсс, застал ее в одиночестве и сообщил ей все подробности. Теперь он сказал сыну:

– Ты можешь спуститься с холма, Чарльз, посмотри, может, ты встретишь ее поднимающейся, она будет рада отдать тебе сумку.

Чарльз колебался, возможно, потому, что был в затруднении, как ответить на обвинения миссис Кершоу, и не мог не отнести на свой счет столь преувеличенное выражение, как «разбитое сердце». Тогда он сказал:

– Я намерен жениться на Тэсс. Это именно то, чего я всегда хотел.

Миссис Кершоу смертельно побледнела, и теперь, когда уже не было никакого повода, слезы прямо-таки катились по ее щекам. При других обстоятельствах Арчери смутился бы. Теперь же он понял, что это ее настроение, слезы, негодование, которое, наверное, являлось максимально возможным проявлением ее страстей, сделает ее восприимчивой к тому, что Генри должен ей сказать. Очевидно, под унылой провинциальной внешностью скрывалась утомленная тигрица, чей родительский инстинкт пробуждался только тогда, когда ее детенышу что-то угрожало.

Чарльз направился к входной двери. А где другие дети и скоро ли вернется сам Кершоу? Арчери снова обнаружил, что, оставаясь один на один с этой женщиной, он не может найти слов. Она же не сделала никакой попытки помочь ему, но стояла непреклонная и бесчувственная, убирая кончиками пальцев следы слез.

– Может быть, мы сядем? – Он указал на стеклянную дверь. – Мне хотелось бы поговорить, привести в порядок некоторые дела, я…

Она быстро оправилась и опять спряталась за своей респектабельностью:

– Чашечку чаю?

Нельзя было позволить настроению выдохнуться в легкой чайной болтовне.

– Нет, нет, – отказался Арчери. Хозяйка впереди него прошла в гостиную.

Журналы, словари, книги, в том числе и по глубоководной ловле морской рыбы. Портрет Джил на мольберте оказался законченным, и Кершоу сделал ошибку всех новичков-любителей, не остановившись вовремя, чтобы с последними мазками не потерять сходства. В саду, который был распростерт перед Арчери, среди невообразимых и кричащих пятен цветов герань горела так ярко, что резала глаз.

Миссис Кершоу благовоспитанно села и поправила юбку на коленях. Сегодня, сейчас, когда на улице так холодно, она опять была одета в хлопок. Миссис Кершоу из тех женщин, подумал Арчери, кто носит летнюю одежду, пока не убедится, что холодная погода установилась окончательно. А когда жаркая погода закончится и налетит шторм, тогда, наконец, тщательно выстиранное тонкое платье будет убрано.

На ней опять был жемчуг. Она теребила его, обуздывая волнение. Их глаза встретились, и она коротко возбужденно хихикнула, возможно, поняв, что он заметил ее маленькую слабость. Генри про себя вздохнул, поскольку все ее эмоции улеглись и осталось только естественное замешательство хозяйки, которая не знает цели визита, но слишком благоразумна, чтобы задавать гостю вопросы.

Он должен – должен! – пробудить кое-что за этой бледной тонкой бровью. Все его тщательно подготовленное вступление испустило дух. Он забыл все готовые фразы, столь удобные для начала разговора между незнакомцами. Через мгновение она начала бы разговоры о погоде или о чем-нибудь подобном. Но миссис Кершоу совсем не делала этого.

– А как вы провели ваш отпуск? – спросила Айрин Кершоу.

Очень хорошо. Это подойдет.

– Форби – ваша родная деревня, я слышал, – сказал он. – Я ходил посмотреть могилу, когда был там.

Она ладонью коснулась жемчуга:

– Могилу? – Таким же голосом она говорила о разбитом сердце, потом безмятежно добавила: – Ах да, миссис Примьеро похоронена там, не так ли?

– Я смотрел не ее могилу, – и осторожно процитировал: – «Иди, пастушок, к вечному покою…» Скажите мне, почему вы хранили все работы, которые остались после него?

Он предполагал, что последует реакция и что этой реакцией мог быть гнев. Генри был готов к резкому высокомерию, или даже проклятиям, или глупому ответу, столь дорогому сердцу миссис Кершоу, вроде того что «мы не должны обсуждать это». Но он не думал, что она испугается. Это был странный страх, страх вместе с каким-то благоговением. Айрин немного съежилась в кресле – если можно съежиться, будучи абсолютно неподвижной, – и широко раскрыла глаза, теперь блестящие и остановившиеся, как у мертвеца.

Ее страх напугал и его. Он оказался так же заразителен, как зевота. А не был ли это припадок истерики? Он продолжал очень мягко:

– Почему вы держали их надежно спрятанными в темноте? Они могли быть опубликованы, их могли играть. Он мог бы получить посмертную известность.

Она ничего не ответила, но теперь он знал, что делать, ответ пришел к нему, как дар Божий. Арчери должен был только продолжать говорить, мягко, гипнотически. Слова находились сами собой: банальности и клише, похвалы работе, которую он никогда не видел и не имел никакой причины предполагать, что восхитился бы ею, гарантии и необоснованные обещания, которые Генри никогда не смог бы выполнить. Все время, подобно гипнотизеру, он не спускал с нее глаз, кивая, когда она кивала, широко и глупо улыбнувшись, когда впервые ее губы дрогнули в улыбке.

– Могу я на них взглянуть? – осмелился он. – Не покажете ли вы мне работы Джона Грейса?

Арчери затаил дыхание, пока с мучительной медлительностью она добиралась до верха книжного шкафа. Они хранились в коробке, большой картонной коробке, которая когда-то, очевидно, служила упаковкой для консервированных персиков. Миссис Кершоу обращалась с ней с особой осторожностью, настолько поглощенная этим, что даже не обратила внимания, когда сложенные в стопку журналы каскадом посыпались на пол.

Там было их около дюжины, но только с обложки одного из них в лицо Арчери словно брызнули кислотой. Он прищурился, разглядывая фотографию красивого бледного лица под шапкой светлых волос. Он ждал, когда заговорит миссис Кершоу, но ее слова повергли его в шок и страдание.

– Полагаю, Тэсс говорила вам, – прошептала она. – Предполагается, что это должно быть нашей тайной. – Айрин подняла крышку коробки, так что он смог прочесть надпись: «Паства. Молитва в драматической форме. Джон Грейс». – Если бы вы мне раньше сказали, я бы вам это показала. Тэсс говорила мне, что это следовало бы показать кому-нибудь, кому это интересно и кто в этом разбирается.

Их глаза снова встретились, и робкий пристальный взгляд Айрин Кершоу был захвачен и удерживался его строгим взглядом. Он знал, что у него подвижное лицо, выдающее все его мысли. Должно быть, она прочла их, потому что сказала, протянув ему коробку:

– Вот, возьмите. Можете взять.

Арчери отшатнулся со стыдом и испугом.

Он сразу понял, что она делает, что эта женщина пытается подкупить его самым дорогим, что у нее есть.

– Только не спрашивайте меня, – она издала еле слышный стон, – не спрашивайте меня о нем!

Импульсивно, потому что не мог перенести взгляд этих глаз, он закрыл свои глаза руками.

– Я не вправе быть вашим инквизитором, – пробормотал он.

– Да, да… Все правильно, – ее пальцы, коснувшиеся его плеча, обрели новую силу, – но не спрашивайте меня о нем. Мистер Кершоу сказал, что вы хотели знать о Пейнтере, Берте Пейнтере, моем муже. Я расскажу вам все, что помню, все, что вы хотите знать.

Ее инквизитор, ее мучитель… Лучше быстрый нож правды, чем это бесконечное балансирование на краю гибели. Он стоял, стиснув руки, перед желтоватыми листками стихов до тех пор, пока не ощутил боли от израненной стеклом руки.

– Я больше ничего не хочу знать о Пейнтере, – сказал Арчери, – он меня не интересует. Меня интересует отец Тэсс… – Ни стон, который она издала, ни ее скребущиеся в его руке пальцы теперь не могли остановить викария. – И я со вчерашнего вечера знаю, – шепотом закончил он, – что Пейнтер не мог быть ее отцом.

Глава 18

Как ответите вы в страшный Судный день, когда тайны всех сердец должны быть открыты.

Церемония бракосочетания

Она лежала на полу и плакала. Для Арчери, беспомощно стоявшего над ней, это было некоей мерой полного поражения Айрин. Это оно заставило ее настолько выйти за рамки привычных ограничений, что она лежала, распростертая, и вздрагивала от рыданий. Сам Арчери никогда в своей жизни не переживал такого глубокого отчаяния. Он с тревогой (и с некоторым оттенком паники) жалел эту женщину, которая рыдала так, будто слишком долго не позволяла себе плакать, будто она экспериментировала с каким-то новым и сокрушительным упражнением.

Генри не знал, как долго продлится это погружение в горе и придет ли ему конец вообще. В этой комнате со всей ее аппаратурой, которую кто-нибудь назвал бы полной чашей, не было часов, а он снял свои, чтобы они не мешали наложить повязку. Но едва ему показалось, что она никогда не остановится, как Айрин сделала странное движение, словно наконец-то отдохнула, как измученное работой животное.

– Миссис Кершоу, – сказал он, – миссис Кершоу, простите меня.

Она, тяжело дыша, медленно поднялась с пола. Ее хлопковое платье, смявшись, превратилось в блеклую тряпку. Она что-то сказала, но он ее слов не разобрал и только тут понял, что произошло. Айрин почти потеряла голос.

– Могу я дать вам стакан воды? Или бренди?

Она качнула головой так, словно это была не ее голова, а какая-то отдельная вещь, качнувшаяся на опоре. Ее голос напоминал хриплое карканье:

– Я не пью.

Он понял, что ничто не в состоянии полностью лишить ее респектабельности. Она упала в кресло, с которого ее подняли его вопросы, и оставила руки безвольно висеть на подлокотниках. Когда Арчери вернулся из кухни со стаканом, Айрин оправилась достаточно, чтобы маленькими глотками выпить воду и с прежним изяществом вытереть уголки губ. Он боялся говорить.

– Она должна знать? – Слова прозвучали глухо, но резко. – Моя Тэсси, она должна знать?

Он не осмелился сказать, что Чарльз уже сообщил ей.

– Это пустяки в наше время, – произнес он и этими словами отмел две тысячи лет своего вероучения, – никто об этом больше не думает.

– Расскажите мне, что вы знаете.

Он встал на колени у ее ног, молясь, чтобы все его предположения оказались близки к правде и чтобы осталось немного брешей, которые она должна заполнить. Если бы только он мог хорошо справиться с этой последней задачей и при этом избавить ее от позора признаний!

– Вы и Джон Грейс, – начал Арчери, – жили рядом в Форби. Вы любили друг друга, но он был убит…

Он машинально взял в руки рукопись и осторожно положил ей на колени. Она взяла ее как реликвию, как талисман и сказала мягко:

– Он был такой способный. Я не понимала вещей, которые он писал, но они были прекрасны. Его учитель хотел, чтобы он поступил в колледж, но мать не позволила. Видите ли, у его отца была пекарня, и он должен был войти в дело.

Пусть она продолжает, молился он, сидя на самом краешке своего кресла.

– Он все-таки писал свои поэмы и пьесы, а по вечерам готовился к какому-то экзамену. Он был недостаточно здоров, чтобы пойти в армию, – анемия или что-то еще.

Ее пальцы стиснули рукопись, но глаза оставались сухими. Арчери живо представил себе бледное, с острыми чертами лицо с открытки из магазина сувениров, только теперь острые черты стирались, и оно становилось лицом Тэсс.

Он на мгновение позволил своим глазам с болезненным состраданием задержаться на Айрин Кершоу. Они достигли той точки в своем разговоре, когда она должна коснуться того, что оскорбило бы ее больше всего.

– Вы собирались пожениться, – подсказал он.

Наверное, она боялась услышать слова, которые он мог бы выбрать.

– Мы никогда ничего плохого не делали. Только один раз! – вскрикнула она. – Потом… ну, он не был противен, как другие мальчики, и он так же стыдился, как и я. – Она оправдывалась. Отвернувшись, Айрин прошептала: – У меня было два мужа, а еще был Джон, но я никогда не была большой сторонницей таких дел. – Миссис Кершоу покачала головой, лицо ее пылало. – Мы были обручены, мы собирались пожениться…

Арчери знал, что должен поспешить со своими предположениями:

– О том, что у вас будет ребенок, вы узнали после того, как Джона убили?

Она кивнула, теперь Айрин молчала из-за чудовищного затруднения.

– Вы никуда не могли пойти, вы боялись, поэтому вы вышли замуж за Пейнтера. Дайте подумать, Джон Грейс был убит в феврале 1945-го, а Пейнтер вернулся домой из Бирмы в конце марта. Вы должны были знать его раньше, – рассуждал он, импровизируя. – Может быть, они размещались в Форби, прежде чем их отправили на Восток?

Небольшой кивок вознаградил его, и он приготовился далее живописать чьи-то еще истории, используя вдохновенное воображение, письмо из Кендала, фотографию лица, ушибы на женской руке.

Генри поднял от нее глаза и крепко стиснул руки, чтобы остановить звук, даже если бы это был только вздох. В открытом французском окне, на фоне красных лепестков стоял Кершоу, тихий, неподвижный и страшно настороженный. Как давно он здесь? Как много он слышал? Арчери, прикованный к месту, ожидал увидеть на его лице выражение страдания или гнева, но через мгновение разглядел сочувствие, которое неожиданно добавило силы его сердцу.

Возможно, он предал эту женщину, возможно, он сделал непростительное. Было слишком поздно для таких обвинений.

– Позвольте, я попытаюсь закончить, – сказал он, не представляя, сумеет ли удержать нужный тон. – Вы вышли замуж и позволяли ему считать, что он был отцом Тэсс.

Но он все-таки что-то подозревал и именно поэтому никогда не любил ее, как отец любит своего ребенка? Почему вы все не рассказали мистеру Кершоу?

Она наклонилась к нему, и он мог бы поклясться, что Айрин не слышала, как человек позади нее почти бесшумно ступил в комнату.

– Он никогда не спрашивал меня о моей жизни с Бертом, – ответила бедная женщина, – а я слишком стыдилась замужества с таким человеком. Мистер Кершоу такой хороший – вы его не знаете. – Она стала неожиданно красноречива. – Подумайте, что я должна была рассказать ему, подумайте, что я могла принести ему? Ничего! Люди на улице обычно показывали на меня пальцем, как будто на мне было пятно. Он взял это на свои плечи – мистер Кершоу, который за всю свою жизнь никогда не коснулся грязи. Он сказал, что увезет меня и даст мне новую жизнь там, где никто ничего не знает, он сказал, что я не виновата, я чиста. Не думаете ли вы, что я должна была упустить единственный шанс, какой я когда-либо имела, сообщив ему, что Тэсс, моя Тэсс – незаконнорожденная?

Арчери задыхался, ноги его дрожали. Силой взгляда и воли он пробовал вынудить человека позади ее кресла отступить тем же путем, которым он пришел. Но Кершоу остался там, где находился, неподвижный, похоже, без дыхания и пульса. Его жена была увлечена собственной историей, притупившей восприятие всех внешних раздражителей, хотя сейчас она, кажется, что-то почувствовала: невысказанное, но сильное душевное волнение двух человек, чье единственное желание состояло в том, чтобы помочь ей. Она резко повернулась в кресле, сделав странный, чуть умоляющий жест, и, поднявшись, встала напротив мужа.

Крик, которого ожидал Арчери, так и не прозвучал. Айрин покачнулась немного, но что бы она ни хотела выпалить, оно потерялось, было заглушено крепким объятием Кершоу. Генри слышал, что она говорила только: «О, Том, о, Том!» – но он истратил столько энергии, что в голове его оставалась только одна дурацкая мысль. Он впервые слышал имя Кершоу.

Тэсс сидела бледная и почти перепуганная, стиснув руки Чарльза, с рукописью на коленях.

– Я так странно себя чувствую, – сказала она. – Я чувствую себя так, словно стала новой личностью. Как будто у меня три отца.

Чарльз бестактно заявил:

– Ну, не выбрать ли тебе вот этого, который мог написать подобные вещи?

Но Тэсс на мгновение подняла глаза на человека, которого Арчери учился называть Томом, и Чарльз понял, что она сделала свой выбор.

Потом она протянула тяжелую стопку рукописей Арчери:

– Что мы можем с этим сделать?

– Я мог бы показать их знакомому издателю. Я однажды сам написал главу к книге… – он улыбнулся, – об абиссинских кошках. Я знаю кое-кого, кому эти рукописи будут интересны. Что-то же я могу сделать в качестве компенсации?

– Вы? Вам не в чем себя упрекнуть. – Кершоу подошел и встал между ним и влюбленными. – Послушайте, – продолжал Кершоу, его лицо покрылось морщинами от усилий, которые он прилагал, чтобы быть понятым. – Вы делали только то, что я должен был сделать много лет тому назад, – поговорить с нею. Я не мог, видите ли. Я хотел с самого начала произвести хорошее впечатление. Теперь мне видно, что вы можете быть очень тактичны, чертовски дипломатичны. О, имелась тысяча юнцов, из-за которых она никогда не заинтересовалась бы Пейнтером, но он пристал к ней с женитьбой. Я никогда не спрашивал, что заставило ее изменить свое решение, когда он вернулся из Бирмы. Господи помоги, я считал, что это не мое дело!

Тэсс тихо процитировала:

– «Не бери в голову то, что говорят люди. Твой отец не был убийцей».

– И она была нрава, только я был туг на ухо. Она будет говорить со мной теперь так, как никогда не говорила за все эти годы. Она будет говорить и с тобой, Тэсс, если ты пойдешь к ней теперь.

Она колебалась, как ребенок, губы ее дрожали в нервной улыбке нерешительности. Но повиновение – счастливое, разумное повиновение – было естественно в этом доме. Арчери и прежде видел примеры тому.

– Я не знаю, что сказать, с чего начать, – сказала она, медленно поднимаясь на ноги. – Я так отчаянно боюсь причинить ей боль.

– Тогда начни с твоей свадьбы, – здраво рассудил Кершоу. Арчери наблюдал, как он наклонился к валявшимся на полу журналам. – Покажи ей это, и пусть она помечтает, как увидит тебя в чем-нибудь подобном.

На Тэсс были джинсы и белая рубашка. В «Оливе» или «Розалинде» нашли бы, что она потеряла право первородства, но приобрела новую женственность. Она взяла журнал и взглянула на обложку, на которой пирамида из цветов венчала самое фотографируемое лицо Британии.

– Это не для меня, – произнесла она, но взяла журнал с собой.

– Мы скоро должны идти, – сказал Генри Арчери сыну. – Пора поделиться всем этим с твоей матерью.