Текст книги "Крайняя маза"

Автор книги: Руслан Белов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

32. Письмо в банке

Борис Михайлович, конечно, мог бы в принципе отдать Шуру, но сделать это было бы довольно тяжело.

В прямом смысле тяжело.

Дело в том, что с Арбата Стылого отвезли в загородный дом всесильного главы "Северного Ветра" и там, в подвале неприметной надворной пристройки, он был "одет бетоном" (в постоянно строящейся и перестраиваемой резиденции Бориса Михайловича бетоносмеситель работал постоянно).

Подобная форма заключения (СИЗО, называл ее Василий Васильевич) применялась Службой безопасности фирмы довольно часто. Провинившегося или подозреваемого сотрудника (или неугодного человека со стороны) многократно обматывали оберточной целлофановой пленкой или тонким листом поролона, укладывали в станок-опалубку с отверстиями для головы, конечностей, фаллоса и еще одним техническим отверстием и заливали быстро застывающим цементным раствором.

Борис Михайлович появился в подвале, когда бетон уже застыл. Постучав по нему ногтем, он приказал разобрать опалубку.

Приказ выполнили в течение десяти минут. Борис Михайлович в это время сидел за раскладным столиком и завтракал кефиром.

Желудок у него был хуже некуда – язва не залечивалась ни в "кремлевке", ни в Баден-Бадене. Врачи советовали оставить нервную работу и заняться любительской рыбной ловлей на Карибах или выращиванием орхидей, но Борис Михайлович на это лишь горько усмехался.

Усмехался, потому что хорошо знал: таких, как он, в его системе на пенсию не отпускают – такие, как он, слишком много знают и потому прав на старческий маразм не имеют.

Глава "Северного Ветра" знал, что его жизнь ничего не стоит, и потому жизнь Шуры ровным счетом ничего для него не стоила (как и жизни остальных его подчиненных). Он сидел, кушал "Данон" и посматривал, как источник его текущих неприятностей устанавливают в дальнем углу подземелья. Сидел, кушал "Данон" и представлял Александра Стылого уже умершим. Умершим в луже собственной мочи.

Умерший в луже собственной мочи Стылый растворился в мареве воображения, и вместо него Борис Михайлович увидел в бетоне самого себя. "Ох уж эти ассоциации, – усмехнулся он, переводя взгляд из будущего на пластиковый стаканчик с опротивевшей едой. – Хотя, как им не появиться? Я ведь в самом деле обездвижен обстоятельствами, как бетоном. А что рябит "Северный Ветер"? Лужу мочи".

Закончив с установкой блока, рабочие встали у двери. Едва заметным кивком Борис Михайлович позволил им уйти и уставился в стаканчик. Перед тем, как заняться пленником, он решил съесть еще три ложечки. Но кефир не лез в ноющий желудок.

Боли начались с ночи, с того самого часа, как он узнал, что на Арбате его ждет засада. Осмысление телефонных разговоров с Женей, а также результаты допроса Стылого, свидетельствовали в пользу того, что он, Борис Михайлович, по своей воле оказался в кругу дураков, точнее в детской песочнице среди инфантилов. Разум отказывался верить в это. По крайней мере, дюжина серьезных людей с нескрываемым удовольствием потерла бы руки, узнав о его смерти, еще человек пять-шесть заплатили бы огромные деньги за то, чтобы постоять, лицемерно вздыхая, у его свежевырытой могилы.

"Нет, они лгут, – думал Борис Михайлович, проглатывая очередную ложечку кефира. Кто-то нанял этого Женю, нанял с расчетом, что у дилетанта-киллера получится то, что не получалось у профессионалов".

* * *

...Борис Михайлович родился несчастным человеком. С раннего детства он ненавидел свою мать – истеричную, некрасивую, скорую на побои. Она била его даже ночью, била во сне, била не разбудив. Из-за нее он возненавидел женщин и стал гомосексуалистом. Позже, когда он вошел в круг людей, в круг мужчин, многие из которых жаждали его разорения, его болезней, его смерти, страсть его укрепилась. Во-первых, ему все более и более нравились женственные мужчины, не способные, по крайней мере, на вид, причинить настоящее зло, во-вторых, насилуя очередную жертву, он олицетворял ее с теми, кто так жаждет его смерти. И с особым удовольствием он насиловал врагов, попавших в его сети. Насилуя их, он насиловал свой страх, свою усталость, насиловал себя, уставшего жить и нужного лишь таким же волкам, как и он.

Съев третью ложечку кефира и приняв таблетку "Виагры", Борис Михайлович подошел к Стылому. Спереди из бетонного монолита торчали поникшая голова, кисти рук. Сзади – стопы и обнаженные ягодицы. "На этот раз хорошо сделали, не поцарапаюсь", – удовлетворенно подумал Борис Михайлович. Вернувшись к передней части монолита, присел на скамеечку и посмотрел на жертву отеческим взглядом.

– Ну, что, милый, хорошо тебе там? – спросил он, когда Шура приоткрыл глаза.

Шура не ответил.

– Ослаб ты, есть, наверное, хочешь, – участливо покивал Борис Михайлович. – Ну, ничего, я покормлю, я люблю кормить животных.

Спустя несколько минут перед пленником стояла миска, полная бутербродов с черной икрой, ветчиной и сыром.

Шура посмотрел на них равнодушно.

– Не отчаивайся, кушай, – сказал Борис Михайлович, погладив его по голове. – Мне кажется, у тебя есть шансы выбраться из своего положения.

Шура посмотрел в глаза начальника. И понял, что шансы у него действительно есть.

– Откуда Женя знает Пашу Центнера? – спросил Борис Михайлович, придвинув к пленнику напряженное лицо.

"Смирнов сказал, что знаком с Пашей", – мгновенно отложилось в мозгу Шуры, и он ответил.

– Фиг его знает. Пидары по тусовкам только и слоняются. И Паша любит показать себя в общественных местах с двумя качками за спиной.

– Как Жене могло придти в голову, что это я приказал устранить Пашу Центнера? – продолжал вопрошать Борис Михайлович. Волнение не позволяло ему тщательно формулировать вопросы.

– Он отказывался с вами встречаться, – подумав, начал Шура издалека. – Прочитал в "Московском Комсомольце", как один российский предприниматель любовника в кладовке на цепи держал. И надо же, в тот же день увидел голливудский фильм с аналогичным эпизодом на ту же тему. "Криминальное чтиво", вы его, конечно же, помните. Траволта, Уиллис и тому подобное. Вот Женечка и струсила от этого вульгарного материализма, начала требовать гарантий. И черт меня попутал. Красивый он, собака, было бы жаль, если бы вы его не поимели.

– Каким образом черт попутал?

– Ну, я сказал ему, что вы на идеологической основе тайный борец с бандитизмом... Ну, как Джульетта. И что большую часть своих доходов вы направляете на искоренение отечественной преступности.

– Ты сказал, что это я приказал устранить Пашу!?

– Да. Пашу и многих других известных авторитетов. Вы не представляете, как он неровно задышал, как взволновался! Бабы и пидары любят сильных мужиков, мужиков, которые давят врагов чистыми руками.

– Понятно. А Пашу, значит, ты убил?

– Так получилось. Вы приказали мне поближе с ним познакомиться, узнать привычки, пристрастия, а я, в свою очередь, попросил Женю назначить ему тет-а-тет в шашлычной одного малолюдного парка. И, как бы случайно, с ними столкнулся. А эта Женечка... Вот штучка!

– Что эта Женечка?

– Да он такой весь из себя был, что даже я на глазах голубеть начал...

– А Паша? – Борис Михайлович был вне себя. Виагра буйствовала в крови.

– А Паша его лапал, в щечку, губки вытянув, целовал. Ну и в пламенной дружбе, естественно, признавался, предлагал даже на яхте до Канар прокатиться.

– Он же не страдал?

– Я сам удивился.

– И что дальше?

– Когда Паша пописать пошел, я, – ради вас, между прочим, – напомнил Жене, с кем мы шашлыки из парной баранины едим. С человеком отсталым и принципиально уничтожающим сексуальные меньшинства. И что Центнер с ним лижется, чтобы убедиться в его антидемографической ориентации. Убедиться и потом собственноручно зарезать. Может быть, в этом самом парке. Если бы вы видели, как он побледнел. Ну, я и словил момент. Предложил ему после моего ухода с Пашей в лесочек прогуляться... Сказал, что если не мы его, то он его.

– И что, пошел он?

– Пошел, весь дрожа. Я из-за дерева видел. А этот кретин, точно, думал, что от любовного нетерпения он трясется. Или с целкой своей навсегда прощается.

– И ты его убил...

– Да. В тот самый момент, когда он сзади к Жене пристраивался. А Женя – точно целка. Окаменел весь... Нет, целок трахать – это не фонтан.

– Где это было?

– Это мой маленький секрет или, так сказать, ключик от моего саркофага, – постучал Стылый указательным пальцем по бетону. – Скажу только, что в яму, перед тем, как ее засыпать, я бросил не традиционную горсть земли, а кое-что такое, что приведет эксгуматоров прямиком к Василию Васильевичу, вашему покорному слуге.

– Негодяй! И о Евнукидзе ты Жене все рассказал?

– Рассказал. Он знает, что Евнукидзе вас за Пашу на тоненькие ленточки порежет...

– Негодяй!

– Погодите вы с характеристиками, я еще не все рассказал. Да будет вам известно, что подробное описание обстоятельств смерти Паши Центнера и местонахождение его останков в настоящее время хранится в одном известном своей надежностью банке. И если раз в месяц один мой приятель в нем не отметиться, то хана вам, Борис Михайлович, причешет вас Евнукидзе по полной программе.

– Погань, – Борис Михайлович принял вторую таблетку Виагры. – Я же тебе деньги плачу. Ты обязан был с самого начала посоветоваться насчет Жени с Василием Васильевичем.

– Не было времени.

– Даже по телефону?

– Если бы я позвонил ему, закрутилась бы канитель. Это, во-первых. А во-вторых, я подозреваю, что Василий Васильевич симпатизирует Остроградской.

Шура взял бутерброд с икрой. Начал есть. Борис Михайлович задумался. В желудке кольнуло. "Виагра" не действовала.

– А у Жени в самом деле ноги кривые? – спросил Борис Михайлович, решив оказать "Виагре" моральную поддержку.

– Не видел. Но вряд ли.

– Почему вряд ли?

– Ну, знаете ли, бывают такие женщины... – Шура взял бутерброд с ветчиной. – Покажут один пальчик и ясно, что у нее все в порядке и с ногами, и с грудью, и со всем остальным. Этот хрен собачий такой же.

Шуре следовало быть осторожнее. "Виагра" начала действовать. Борис Михайлович начал расстегивать ширинку.

– Это вы зря, – невозмутимо сказал Шура, продолжая расправляться с бутербродом. – Принесите лучше чего-нибудь попить.

Борис Михайлович принес бутылочку "Фанты". Ширинка его была расстегнута. Сквозь нее виднелись белые трусы, из-за резинки которых выбивались жиденькие пряди седых волос.

– Почему зря? Тебе в твоем положении любое удовольствие нелишне. Вряд ли ты в рай попадешь. А в аду, как я слышал, в задницу одно каленое железо суют.

Стылый поморщился. Вспомнил паяльник. Но, взяв себя в руки, потянулся за бутербродом с сыром. Но взял с икрой.

– Приговор себе подпишете, – сказал он, перед тем как откусить.

– Какой приговор?

– Если Женя узнает, то письмецо из банка опять таки к Евнукидзе попадет, потому как Женя ревнивый и самолюбивый.

– А как он узнает? Вы, что, телепаты?

– Сердцем, Борис Михайлович, сердцем узнает.

"Виагра" перестала действовать.

"Опять подсунули черт те что".

Борис Михайлович застегнул ширинку и застыл, обхватив подбородок рукой. Образ Жени захватывал его воображение все больше и больше.

– Ну ладно, давай пока отложим, – сказал он. – К завтрашнему утру я решу, что делать. Через час к тебе придут, и ты скажешь им, где живет Женя. Ей богу, скажешь.

"Конечно скажу, – подумал Стылый провожая глазами начальника. – Девяносто девять из ста, что Смирнов не дома, а у своей аппетитной Марии Ивановны".

33. Нет, ты не женишься...

Мария Ивановна ждала Смирнова. В обтягивающем черном платье. Коротком, с короткими рукавами и глубоким вырезом на груди. Два часа назад она купила в «Библиоглобусе» две книжки Смирнова. Пролистала их и обнаружила, что его героини непременно появляются в таких платьях, дабы сразить героев наповал. Смирнов ее любознательность оценил и не стал лаять с порога.

Мария Ивановна, поставив себе пятерку по литературе, провела его в столовую, посадила за стол, налила красивого борща со сметаной.

Смирнов есть отказался. Он даже не сел.

– Ты просто не знаешь, – сказал он, вынимая сигареты, – как я из-за тебя влип.

И, сокрушенно покачав головой, пошел к двери.

– Ты куда!? – всполошилась Мария Ивановна?

– Как куда? – обернувшись, Смирнов вперил в нее холодные глаза. – На лестничную площадку курить.

– Да, ладно уж, кури здесь, – заулыбалась женщина. Ей нравились мужчины, умеющие шутить при любых обстоятельствах.

Смирнов сел на диван, закурил. Мария Ивановна, продолжая улыбаться, поставила перед ним пепельницу в виде мраморного бюста Венеры. Смирнов уставился в обширное отверстие, предназначенное для тушения и складирования окурков. Оно, обделанное золотом, зияло в темени древнеримской богини. "Ну и безвкусица, – подумал он. – Хотя в этом художественном решении, определенно, есть что-то жизнеутверждающее". И, чувствуя удовлетворение, использовал богиню по назначению.

– Их, эти пепельницы, специально в Греции делают. Для приведения мужчин в мужское состояние, – сказала Мария Ивановна, поправляя неслучайно сползшее плечико платья.

Смирнов расслабился.

Мария Ивановна уселась подле него.

– А как ты влип? И куда? – спросила она, всем своим видом выражая удивление: как может чувствовать себя влипшим человек, находящийся в ее уютной квартире, да еще на расстоянии поцелуя от нее?

– Так получилось, что, либо я Шуриного начальника отправлю к дьяволу, либо он меня... Ты что ему вчера сказала?

– Ничего особенного, – не изменилась в лице женщина. – Он позвонил, попросил Женю. Я сказала, что ты в ванной.

– Ё-моё! – только и смог сказать Смирнов. – Вот это влип, так влип!

– А что тут такого?

– И голоском своим ангельским сказала?

– Нет, басом. Прокашливаясь и сморкаясь.

Смирнов посмотрел на нее взором Дзержинского и задумался. "Если Мария Ивановна ответила Борису Михайловичу своим бархатным и мелодичным голосом, то почему Борис Михайлович не закатил мне истерику? И почему он подумал, что звонил ему я?

Нет, не правильно мыслю. Это из-за этого черного платья. Как оно ей идет! Сахарная тростиночка! Нарочно его одела. Чтобы много не разговаривал.

Значит так... Кто кому звонил? Борис Михайлович мне, как утверждает эта сахарная тростиночка или эта сахарная тростиночка ему? Если позвонили мне, и она, изменив свой голос, на мой глухой...

– Послушай, Жень, я понимаю, о чем ты думаешь-мучаешься, – придвинулась женщина к Смирнову. – Не надо об этом, а? Ты ведь пришел ко мне?

– Это ты позвонила? – устоял Смирнов.

– Ну, я, – не изменилась в лице женщина. – Ты просто не знаешь, с кем связался. Этот Шура точно затянул бы тебя в какую-нибудь крайне опасную ситуацию.

– И ты решила сделать это сама...

– Нет, просто я не думала, что твой Шурик так легко попадется... Я рассчитывала, что они друг друга поубивают...

– Ты страшная женщина...

– Так я же из-за тебя это сделала...

– Через месяц я женюсь на Юлии... Если, конечно, буду к этому времени жив.

– Нет... – покачала головой Марина Ивановна, – Через месяц ты женишься на мне, женишься и будешь счастлив...

– Выражаю соболезнования по поводу крушения ваших помыслов. К сожалению, я уже практически обручен...

– Нет, ты не женишься на ней...

– Убьешь ее, да? Как Шуру?

– Нет... Клянусь, нет. Я просто знаю, что ты женишься на мне, потому что ты хочешь жениться на мне.

Смирнов встал, направился к двери.

– Покурить хочешь? – спросила вслед Мария Ивановна.

– Нет, я ухожу, – обернулся в прихожей Смирнов. – Я боюсь таких, как ты.

Мария Ивановна подошла, примирительно улыбаясь.

– Ну, ладно, ладно, женись на своей Юлии. Мы ведь все равно будем с тобой встречаться? Ты ведь писал в одной своей книжке, что семьи твои разваливались, только потому, что ты не заводил любовниц...

Смирнов посмотрел в открытую дверь спальни и увидел на кровати последние две свои книжки – "твердую" и "покет". И растаял.

– Поешь борща, я горячего налью, потом мы с тобой решим, что делать.

Борщ был отменным, рассказывая без утаек о событиях последних дней, он съел две тарелки. Мария Ивановна услышала и об изнасиловании Юли, и о том, что никакой он не киллер, и даже о том, на что ловили Бориса Михайловича.

– В общем, либо он меня, либо я его, – сказал Смирнов, отказываясь от очередной добавки.

– Пашиными друзьями ты правильно его припугнул. Они очень серьезные люди... Но и Борис Михайлович не лыком шит... Слышала о нем неоднократно. Я думаю, через день-два нас найдут, если, конечно, мы останемся здесь. И все вскроется. И ваши попытки его убить, и ликвидация...

– Ты думаешь, он не отдаст Шуру?

– Шуру, скорее всего, уже убили. Или убьют сегодня или завтра. Заставят подписать нужные бумаги и убьют. Забудь о нем. Разве тебе меня не жалко? Они ведь пустят меня по кругу, прежде чем замучить... И тебя тоже с твоей голубой "легендой"...

Смирнов задумался. Мария Ивановна смотрела на него с минуту, затем сказала, положив теплую руку на колено любовника:

– Я, кажется, кое-что придумала. Пойди, покури. Возвращайся минут через пятнадцать, не раньше.

Смирнов пожал плечами, вышел на лестничную площадку, спустился к мусоропроводу. Курил у окна, глядя, как собирается дождь, как дворники собирают опавшие листья и как мальчишки пытаются их жечь. Пахло дымом. Мимо – "Приветствую вас!" – прошел Валера. На чистом, голубоглазом лице горбуна сияла открытая улыбка.

Оставалось еще пять минут испрошенного Марьей Ивановной времени. Закуривать вторую сигарету не хотелось.

"Что она там придумала? Звонит? Кому? Сейчас приедут и..."

Во дворе резко затормозила машина.

Смирнов выглянул в окно.

Из "BMW", остановившегося у самого подъезда, выбрались крепкие парни в черных кожаных куртках. И один за другим задрав головы, уставились прямо в него. Затем перебросились несколькими фразами и пошли в дом.

"Черт, как пошло, – подумал Смирнов. – Лучше бы уж в штольне задавило или в лавине задохнулся.

В лавине он пробыл десять часов. В пять часов утра десятиместная палатка картировочного отряда была занесена снежной рекой. Смирнов спасся только потому, что его раскладушка стояла под сенью обрыва. Пятеро его товарищей погибли.

В штольнях "чемоданы" охотились за ним с завидным упорством. Двое его коллекторов, сопровождавших его, в разное время были раздавлены в мясокостную кашу. Он отделывался царапинами и ушибами.

А через несколько минут, вместо почетной смерти в лавине или в подземном завале, он получит пулю в живот, и две контрольные в голову... А потом до посинения будет лежать в переполненном морге.

К парням в крепких кожаных куртках спустился лифт. И поднял их то ли на пятый, то ли на шестой этаж.

Смирнов расслабился. Закурил. Сделав несколько затяжек, раздавил сигарету о мусоропровод. Время, испрошенное Машей, истекло. Где-то в районе пятого или шестого этажа зло и настойчиво забарабанили в железную дверь.

"Надо идти. А не то в свидетели еще загремишь", – подумал Смирнов и направился к двери Марии Ивановны. Поднялся, позвонил. Безрезультатно. Позвонил еще. Дверь открылась. Смирнов окаменел – увидел розовощекого юношу в бейсболке. Открытый лоб, губы, чуть приоткрытые, верхняя – чуть-чуть опушена, улыбка нежная, зовущая. Ковбойка, под ней белая маечка. Джинсы. Крутая попка.

– Вас зовут Евгений? – услышал он голос, чем-то похожий на его. – Проходите, Маша ждет вас.

Смирнов раскрыл рот, но не успел ничего сказать: юноша рассмеялся хорошо знакомым ему смехом.

Смущенно покачав головой, Смирнов проговорил:

– Ну, ты даешь... Вкрутую меня сварила. И...

– Что и? – спросила Мария Ивановна, понемногу превращаясь в себя.

– Мне так тебя сейчас хочется. Может, я тоже древний грек?

– Почему это? – спросила Мария Ивановна, закрывая дверь. Сделала она это так, что довольно существенная часть ее тела коснулась тела Смирнова.

– Фрейд писал, что древние греки любили мальчиков. А мальчики, становясь древними греками, в свою очередь увлекались подрастающим поколением... Ты так быстро постригла волосы... Я люблю длинные...

– Ничего я не стригла. Вот они.

Мария Ивановна сняла бейсболку, и ее длинные волосы заструились по плечам.

– Так-то лучше. Ну и что ты предлагаешь?

– Я постригусь, встречусь с ним вместо тебя, покручу попкой и предложу поехать ко мне. Где-нибудь рядом с домом, попрошу остановить на минутку, якобы для того, чтобы заглянуть в галантерейный магазин. И ты убьешь его и охранников. Автоматом пользоваться умеешь?

– Стрелял пару раз. А есть он у тебя?

– Есть. Паша оставил у меня кое-что на всякий случай. Так как тебе мой план?

– Никак. Следователи сразу раскусят, что потерпевший попал в заранее подготовленную засаду. И что Сусаниным была ты.

– Можно все продумать...

– Ты просто хочешь затащить его в свою постель... Знаешь, что сделать все наверняка можно лишь после нескольких ваших встреч. Ты случайно мужиков не коллекционируешь?

Смирнов понял, что сказал глупость. В глазах Марьи Ивановны заиграли искорки.

– А ты ревнуешь... Это хорошо. А что ты предлагаешь?

– Я сейчас подумал, не отдать ли его и в самом деле Пашиным корешам? Ты наверняка знаешь, к кому надо обратиться, кому шепнуть.

– Знаю...

– Вот и давай думать. Но давай сначала сделаем небольшой перерыв. Я еще не полностью не разубедился, что ты мужчина...

– А ты не боишься, что в твою дверь с минуты на минуту забарабанят ногами?

– Это будет перебор, – засмеялся Смирнов, скинув джинсы. – Два налета на один подъезд за час – этого даже в тридцать седьмом не было.

И, расстегивая рубашку, рассказал о крепких парнях в черных кожаных куртках, явившихся по чью-то душу на пятый этаж.