Текст книги "Цветы зла. Продолжение Крайней мазы (СИ)"

Автор книги: Руслан Белов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Окинув помещение пренебрежительным взором, Марья Ивановна, сказала вышедшему к ней метрдотелю, что хотела бы поговорить с глазу на глаз с владельцем ресторана господином Эгисиани.

Метрдотель осмотрел посетительницу схватчивым взглядом, сделал дежурно-радушное лицо и степенно удалился.

Марья Ивановна присела в глубине зала за стол, огражденный от соседних безвкусными перегородками из тростника. Посидев немного, достала из сумочки "Вог", закурила, думая, как удивился бы Смирнов, увидев ее с сигаретой, да еще в легком красном платьице, да еще на высоких каблучках, да еще закинувшей ногу на ногу, да так что ажурная резинка чулка без труда могла следить за действиями хозяйки. "Сказал бы, что я весьма похожа на уважаемую проститутку", – довольно улыбнулась женщина, гася недокуренную сигарету в пепельнице.

Эгисиани явился через входную дверь. Кепки на нем, выглядевшим вполне авантажно, не было, и нос был отнюдь не грузинский.

Марья Ивановна к этому моменту уже вошла в образ деловой дамы, решившей перевести дух среди простонародья. Резинки чулок, естественно, томились под платьем, колено касалось колена, волосы собраны в плотный пучок, лицо выражало решимость в ближайший час ничему на свете не придавать существенного значения.

– Меня зовут Владимир, – сказал Эгисиани, подойдя к столу. – Разрешите присесть?

Марья Ивановна указала глазами на место напротив. Эгисиани сел и увидел визитку, ожидавшую его внимания на краешке стола.

– "Детективное агентство "Дважды два"", – начал он читать, приблизив к глазам сверкающий золотом прямоугольник плотной бумаги. – Башметова Марья Ивановна... Интересно...

– В самом деле?

– Видите ли, у меня много друзей среди частных сыщиков – они любят посидеть в моем заведении – но об агентстве "Дважды два" я не слышал. У вас есть лицензия?

Марья Ивановна посмотрела на него, как профессор юриспруденции посмотрел бы на студента-троечника, безукоризненно ответившего на безнадежный вопрос, и сказала, одобрительно качнув головой:

– Я по делу Кристины Владимировны, Дикий обратился к нам с просьбой найти факты, которые позволили бы пересмотреть дело Регины Родионовны в сторону отмены, либо существенного смягчения приговора.

Услышав имена, Эгисиани обездвижил. Глаза его ушли внутрь и потемнели.

– Дикий убедил нас, – продолжила Марья Ивановна, придав голосу сочувственные нотки, – что вы не имеете прямого отношения к ее смерти.

– Прямого отношения? – Эгисиани оскорблено вскинул голову.

– Кристину могли отравить из-за связи с вами. Не могли бы вы рассказать мне о ней?

Хозяин ресторана сосредоточенно подумал, поглядывая в глаза собеседницы, затем усмехнулся уголком рта и, обернувшись к метрдотелю, указал ему коротким жестом на пустой стол. Спустя полминуты подошел официант. Марья Ивановна заказала ему кофе и рюмочку коньяку.

Заказ был выполнен в мановение ока. Помимо кофе и бутылки коньяка, официант принес пирожные, мясное ассорти, бутерброды с черной икрой и стакан сока. Последний он поставил перед хозяином.

– Вы не пьете? – удивилась Марья Ивановна. Собеседник ей нравился больше и больше. "Настоящий мужик. Умеет добиться своего – это видно по всему".

– Свое я уже выпил, – усмехнулся Эгисиани. – А вы, извините меня за прямой вопрос, замужем?

"Грузин, он и в Африке – грузин", – подумала Марья Ивановна и ответила взвешенным голосом:

– Да. И практически счастлива.

– Почему практически?

– С моим мужем опасно быть счастливой – сразу же бросит.

– Почему так? – удивился хозяин ресторана. "Как можно бросить такую женщину?" – говорили его глаза.

– Счастье – это покой и довольство. А покой и довольство, – считает мой муж, – это прекрасная среда для деградации всестороннее развитой личности.

Сказав, Марья Ивановна отпила полрюмочки. Эгисиани пригубил сок и сказал, покручивая стакан:

– Понимаю, ваш муж – чистюля-интеллигент... Вам, наверное, бывает с ним скучно?

– Напротив. Скука – это когда все приелось. А он постоянно что-нибудь придумывает.

– Что придумывает?

– Ну, блины с луком или мясным фаршем, дискуссию из ничего, поход в Нескучный сад в шесть утра или модернистскую картину.

– Модернистскую картину? – удивился Эгисиани.

– Да. Например, на прошлой неделе он приклеил к доске старый дырявый носок, затем прибил к нему расстегнутый замок от старых джинсов и вставил в него обычный штопор с деревянной ручкой. И назвал все это "Бумеранги возвращаются".

– Идеотизм. На вашем месте я показал бы его врачам соответствующего профиля.

– Да нет, – улыбнулась Марья Ивановна. – Носок действительно напоминают летящий бумеранг, вооруженный штопором.

– Штопором, торчащим из расстегнутого замка от ширинки?

– Да. И в этом вся соль...

– Какая соль? Ничего не понимаю.

– А что, вы не знаете русскую поговорку: на всякую задницу с резьбой, найдется хрен с винтом?

Табуированное слово Марья Ивановна произнесла без запинки. Глаза ее искрились.

– Я вижу, вы его любите... – расстроился Эгисиани. Или сделал вид, что расстроился, показалось Марье Ивановне.

– У меня не было таких мужчин, как он. С ним живешь вдвое.

– Это тяжело для хрупкой женщины...

– Пока держусь. Так вы расскажете мне о Кристине? Насколько я знаю, вы провели после ее смерти частное расследование?

Эгисиани помрачнел. Было видно – ему не хочется возвращаться в прошлое. Минуту он сидел, изучая ухоженные ногти.

Марья Ивановна коснулась его руки алым ноготком мизинца.

– Ну, расскажите, мне нужно это знать!

– Хорошая она была женщина, что и говорить, – горько усмехнулся Эгисиани. – И несчастная. Знаете, бывают такие женщины, все у них на месте – и в голове, и снаружи.

– Да, бывают, – согласилась Марья Ивановна, всегда считавшая, что она – лучшая из таких женщин.

– Год назад Кристина сидела на этом самом месте... – не услышал недвусмысленной реплики Эгисиани, без остатка растворившийся в прошлом. – Пришла в пять и сидела час, ничего не заказывая. На все смотрела бессмысленно. Народу шло в тот день много и мой цербер Федя, вон он, – указал Эгисиани на метрдотеля, – пришел ко мне и спросил, что с ней делать. Я подошел, сел напротив, смотрю – интересная женщина, но глаза потерянные. Угостил коньяком, разговорил, и скоро ее прорвало, она стала говорить, что она нормальный человек, абсолютно нормальный, но все вокруг сумасшедшие и подлые – муж, свекровь, коллеги, люди в метро. Надо сказать, я в то время только-только встал на ноги и вздохнул свободной грудью, в смысле бизнеса, естественно. Столько всего пришлось сделать, протолкнуть, вытерпеть – до сих пор кошмары сняться. Но я все сделал и добился своего. И смотреть на нее мне тогда было неприятно – все есть, все на месте, а делать ничего не хочет. Это что, я один должен бегать, как белка в колесе, я один должен мазаться в...

– В дерьме, – убила наметившуюся паузу Марья Ивановна.

– Да... – Эгисиани выражением глаз показал, что ему не нравиться общаться со сквернословящими женщинами. Марья Ивановна на это задушевно улыбнулась и проворковала голоском невинной гимназистки:

– А мне Дикий говорил, что Кристина была целеустремленной особой. И у нее было много любовников.

– Чепуха! Она ничего не умела...

Сказав, Эгисиани простодушно улыбнулся и попросил:

– Не озвучите за меня, чего она не умела?

Марья Ивановна поняла, что ей пеняют за грубое слово, но отступать не захотела.

– Она не умела делать миньета, стеснялась куннилунгуса и брезговала анальным сексом.

– А вы штучка! – восхитился Эгисиани.

– Я – разная. Видите ли, как только я сюда вошла и уселась, я подумала, что муж, увидев меня, пришел бы к выводу, что я похожа на проститутку... А так как я, как и все женщины, частичкой души... мм.. распутница, то эта самая частичка от этой мысли проснулась и попросилась наружу.

– Я видел, как вы сидели, заложив ногу на ногу... Там, вон в той картине с дичью и бутылками, дырочка в утином глазу. Через нее я посматриваю за залом. Может, что-нибудь еще закажете? Мне с вами интересно. Вы так откровенны, так естественны.

– Потом. После того как вы все мне откровенно расскажете.

– Мы могли бы перейти в малый зал... – в глазах Эгисиани заиграли бесята. – Вы знаете, скажу вам откровенно, мне не приходилось встречать таких женщин, как вы. И я готов на все, чтобы задержать вас хоть на час.

– Нет, господин Эгисиани, никаких кабинетов, куннилугусов и миньетов я сегодня в личной своей программе не предусматриваю.

– Совсем, совсем?

– Совсем, совсем. Понимаете, то, что вы видите перед собой – это не я, Точнее, это не я в чистом виде. То, что вы видите, то, с чем вы разговариваете – это я и мой муж, мой Женя. А окажись он с нами в одной постели, вам бы не поздоровилось...

Марья Ивановна поняла, что она пьяна. Чуточку, но пьяна. Коньяк всегда доставал ее неожиданно.

– Мне бы не поздоровилось? – засмеялся Эгисиани и, распахнув пиджак, показал пистолет, притаившийся подмышкой.

– Оскорбив его, вы обидите и оскорбите меня... – увидев вороненую сталь, отрезвела женщина.

– Ну, это исключено, – пошел на попятный хозяин ресторана.

– Тогда вам остается только рассказывать. А потом мы с вами посидим, поговорим и посмотрим, на что способны ваши повара.

– А можно я вас буду называть Машей?

– Тогда мне придется звать вас Вовой...

– Договорились. Я сейчас отойду на минуточку, а вы попробуйте пирожных – они славятся по всей Москве.

Когда Эгисиани вернулся, на блюде оставалось одно пирожное. Довольно улыбнувшись, он спросил:

– Так на чем мы остановились?

– Мы остановились на том, что, познакомившись с Кристиной, вы решили ее перевоспитать.

– Я разве говорил об этом?

– Да...

Марья Ивановна погрустнела – вспомнила, как в прошлом году она, прежняя, она вкупе с ей подобными, перевоспитывали Смирнова. Как заставили убить Пашу, как заставляли убить Бориса Михайловича. И как он не перевоспитался, и как ей от этого стало хорошо. А Кристина перевоспиталась. И умерла.

– Я вижу, вы не слушаете... – Эгисиани понял, что его собеседница думает о муже.

– Нет, нет, я слушаю, рассказывайте!

– К десяти часам Кристина напилась. Я отнес ее в свой кабинет, уложил на диван, напоил кофе... Потом...

– Потом раздел...

– Да, раздел. Мне захотелось увидеть ее голой. Нагую женщину сразу видно, изнутри видно. И я увидел, что она не хочет спать со мной, что ей стыдно, противно, плохо, гадко, увидел, что она хотела бы показать себя человеком, но у нее нет на это ни сил, ни привычки, ни самоуважения. Как любой мужчина я понадеялся, что мои ласки изменят ситуацию в лучшую сторону, но ошибся. Потянувшись к ее губам губами, я увидел в ее замутившихся глазах желание, чтобы я как можно быстрее сделал свое дело и оставил ее в покое. И я не тронул ее, хотя – что скрывать? – нуждался в женщине.

Она проснулась в пять утра... Увидев ее безвольную, опустошенную, одутловатую от выпитого вина, я поклялся, что через год я сделаю из нее человека, который сам будет определять свою судьбу.

– А к чему вам все это было надо?

– Я боролся за свои интересы несколько лет, ни на минуту не расслабляясь, потом соперников и врагов вдруг не стало. И я заскучал. У меня к этому времени уже было два разных по стилю ресторана, а, трех, пяти, десяти ресторанов, Москвы или Газпрома мне было не надо. И я решил бороться с ней. Привел друга, показал ему Кристину, и поклялся, что через два месяца сделаю из нее человека, при виде которого люди будут вставать...

– А зачем вам это было надо? – повторила вопрос Марья Ивановна.

– Что надо? – вынырнул из прошлого Эгисиани.

– Приводить друга и клясться перед ним?

– А... Это восточное... Понимаете, когда клянешься себе, это... ну как бы вам сказать...

– Тайный грех – это не грех, а тайный зарок – не зарок?

– Совершенно верно...

– И сколько стоила ваша клятва?

Марья Ивановна смотрела на собеседника, как Шерлок Холмс смотрел бы в Шанхае на саксонца в американских ботинках, испачканных балчугской грязью.

– Тысячу...

– Баксов?

– Естественно.

– Судя по всему, вы игрок и заядлый спорщик?

– В общем, да. А что остается делать? Надо же как-то деньги тратить... Я ведь не пью, не уважаю проституток, а также обжорство, туризм и политику.

– Ну и что было дальше? – поощрительно улыбнулась. – Ну, после того, как вы поклялись?

– Весь день Кристина провалялась, не выказывая никаких желаний. С утра я был занят, в обед, как черти из коробочки, появились важные люди, и отвезти ее домой я смог только к вечеру...

– Представляю себе картину "Возвращение блудной жены святому семейству"... – усмехнулась, рассматривая чувственные губы визави.

– Привез и без обиняков рассказал все мужу, – продолжил Эгисиани не отреагировав на реплику. Как она пришла в ресторан, как сидела, глядя в одну точку, и так далее. Муж был равнодушен. Мать его тоже. Сама Кристина, безучастно улыбаясь, сидела на диване. Когда к ней подошла дочь, она механически погладила ее по головке.

Сцена, короче, получилась отвратительной, я чувствовал, что сам играю в ней отвратительную роль. В общем, я плюнул, мысленно, конечно, и ушел с одним лишь желанием немедленно вручить другу тысячу долларов. Но на следующий день все вспомнил, и... возмутился. Возмутился тому, какие они никчемные и как никчемно живут...

– Как по чьей-то злой воле, – уточнила Марья Ивановна, кивая.

– Совершенно верно. Ну, я и взял букет белых роз, коньяку с шампанским, шоколаду и поехал к ним. Посидели, попили, говоря ни о чем, потом в меня вселился бес, и я предложил Кристине ехать в театр. Она, пожав плечами, согласилась. Когда мы уходили, Дикий смотрел телевизор, Вероника Анатольевна убиралась на кухне, дочь в своей комнате играла в куклы. Так целый месяц я приходил и уводил ее в рестораны, кабаре, казино. Постепенно привык к ней, она тоже... И, желая, чем-то ее оживить...

– И выиграть тысячу баксов...

– О них к тому времени я забыл...

Эгисиани замолк, вспоминая, о чем он говорил до того, как собеседница его прервала.

– Вы говорили, что, желая ее оживить, вы...

– Я привлек ее к делу, – вернулся в колею хозяин ресторана. – Уже зная о специальности Кристины, я предложил ей оформить ресторан друга. Она согласилась без энтузиазма, со словами: "Я все давно забыла, но, если ты этого хочешь". И оформила, здорово и необычно. Я каждый день ходил смотреть, как обычный подвал превращается в нечто особенное... И как она сама превращается в человека. Потом Кристина по моей просьбе взялась за другой ресторан, за второй, за третий... И знаешь, – Марья Ивановна вздернула бровь, показывая, что обращение на "ты" ее удивляет – знаешь, она в самом деле оказалась талантливым дизайнером. Ни одна ее работа не была похожа на другую...

– А ваш ресторан? Не похоже, что в нем поработал даровитый оформитель?

– Его оформлял мой младший брат. Его убили, – потемнел лицом Эгисиани.

– Простите... – рука сама по себе распустила волосы.

– Кроме него у меня никого не было...

– Продолжайте, пожалуйста, я вас внимательно слушаю, – попросила Марья Ивановна, когда следы тягостных воспоминаний перестали искажать лицо собеседника.

– Кристина занималась не только оформлением помещений, – продолжил тот свой рассказ. – Она еще рекомендовала певиц и певцов, клоунов и поэтов и тому подобный кордебалет. И всегда в масть, всегда шансон был продолжением интерьера, кухни, хозяина, наконец... Не прошло и месяца, как она стала другим человеком... Уверенным, энергичным, ищущим...

– Вы полюбили ее?..

– Нет... Не полюбил...

– Почему?

– Наверное, ждал вас.

Она пропустила признание мимо ушей. Грузин – есть грузин. Что с него возьмешь?

– Короче, пари было выиграно... – проговорила, посмотрев на пустую рюмку.

– Да. За день до ее смерти я получил тысячу долларов... – сказал он, наливая коньяку.

– Замечательно. А кто же все-таки ее отравил?

– Не знаю. Я душу вынул из Дикого, и эта голая душа призналась мне, что не имеет к смерти Кристины прямого отношения. А мои друзья в это же время опросили соседей. Все они сказали, что не ничего не знают и никого не подозревают.

Она посмотрела на часы. Был десятый час. Покопавшись в сумочке, обнаружила, что мобильного телефона в ней нет.

"Бог мой, я же выбросила его в урну вместе с одеждой! Смирнов меня растерзает! Попросить у этого красавчика? Нет, не солидно..."

– Мыслями вы уже дома? – спросил ее Эгисиани язвительно. – Муж, наверное, ходит сейчас по углам, сжимая кулаки и бормоча проклятья?

– Это точно. Пожалуй, я поеду, а не то придется новую мебель покупать.

– А как же моя кухня? Кстати, мой малый зал вам, без сомнения, понравится. У меня там на полах и стенах шкуры медведей, тигров, лев даже есть. И еще великолепная коллекция подлинного оружия – старинные пищали, копья, луки со стрелами и тому подобное.

– Как-нибудь в другой раз. Давайте выпьем на прощанье, да я поеду.

Он хотел проводить ее до такси, но на выходе из зала к нему подошел человек с большим животом и что-то зашептал на ухо. Послушав, Эгисиани, посмотрел на нее виновато: – Бога ради, обождите меня минутку, – и спешно удалился.

Она пошла к такси, ждавшему у подъезда. Не успела расположиться на сидении, как из раскрытого окна ей на колени упал комок белой писчей бумаги.

10..

Из дома Маша позвонила Смирнову. Он, обрадовавшись, сказал, что скоро будет. Она пошла в ванную, умылась, слегка подкрасилась (мама говорила ей, что мужчина должен знать, что его женщина красится не только лишь для своего удовольствия и удовольствия посторонних лиц), и лишь затем развернула записку.

В ней было написано: "Вовчик знает об убийстве Крысы все".

Когда она пришла к выводу, что Крыса – это Кристина, в замочной скважине задвигался ключ Смирнова.

Лишь только дверь открылась, и в ее проеме появился Евгений Ильич – в чужих брюках, скособоченный, вымученно улыбающийся,– у Марии Ивановны упало сердце.

– Что с тобой? – спросила она, подавшись к нему.

– Видишь ли, оказывается, у Регины домовой никто иной, как Робин Гуд...

– Какой Робин Гуд? У тебя рубашка в крови!

– Робин Гуд, потому что в заднице у меня арбалетная стрела...

Она выгнулась, чтобы посмотреть на упомянутое место.

– Ну, торчала. Мне до сих пор кажется, что она там. Посмотри, если не веришь.

Он вынул из кармана свернутый в трубочку рентгеновский снимок и вручил супруге.

Уставившись в дыру в тазовой кости, дыру размером чуть меньше копейки, она побелела. Увидев, что женщина готова заплакать, Смирнов обнял ее и заулыбался:

– Да не беспокойся ты, врач сказал, что стоять будет.

Потом она его кормила. Евгений Ильич ел стоя и рассказывал о визитах к Дикому и Регине.

– Так кто же в тебя стрелял? – спросила Марья Ивановна, когда он закончил повествование.

– Не знаю... Единственно, что можно сказать, так это то, что стрелял человек, не желавший, чтобы я лез не в свои дела.

– Ты хочешь сказать, что теперь ты никого из известных нам лиц не подозреваешь?

– Да. Этот выстрел не лезет ни в какие ворота.

Смирнов не кривил душой. По дороге домой он пришел к выводу, что выстрел из арбалета пробил насквозь не только его тазовую кость, но и версию.

– В том числе и в мои ворота, – покивала Марья. – Полчаса назад я была уверена, что Кристину убил Эгисиани, а теперь не знаю, что и думать.

Закончив с ужином, они перешли в гостиную. Смирнов улегся на ковер животом вниз, Марья Ивановна села рядом и рассказала о встрече с Эгисиани. Затем показала Смирнову записку, полученную в такси. Тот прочитал ее, затем осмотрел внимательно с обеих сторон и сказал:

– Если Крыса – это Кристина, то получается черт те что.

– Да, черт те что. Я думаю, ее недаром Крысой прозвали. Похоже, она не только дизайном занималась и артистов для варьете подбирала. И в таком случае нам с тобой светит разборка криминальной помойки.

– Расскажи об Эгисиани подробнее. Ты же женщина, ты должна была его прочувствовать.

Марья Ивановна о чем-то думала.

– Ты что? – Смирнов почувствовал, что она нашла какую-то ниточку.

– Зря я не осталась. Он ведь предлагал продолжить разговор в малом зале...

– А потом в кабинете?

– Естественно. Но дело не в том...

– А в чем?

– Он говорил, что стены малого зала увешаны шкурами. И старинным подлинным оружием – пищалями, луками со стрелами и тому подобное. Может там и арбалет есть? Кстати, как он выглядит?

– Это такая штука вроде комбинации обреза с коротким, но очень мощным луком, – Наморщившись, Смирнов провел ладонью по ране. – Ну, очень мощным.

– Значит, мне придется сходить к нему еще раз...

– Что, симпатичный парень?

– Да. Знаешь, он из тех, которые говорят: "Я это сделаю" и делают. Или "Ты моя" и всю жизнь...

– Заботятся о тебе, как о личной вещи?

– Ну, примерно...

– Я ревную и очень хочу его увидеть...

– Не надо. Вы сцепитесь, а у него пистолет под мышкой.

– Ну и что?– набычился Смирнов.

– Да ты не думай, я только о тебе и говорила. Рассказывала о твоей картине с бумерангом...

– Я боюсь тебя потерять...

– А я тебя...

– Ты такая лапушка...

– Нет, я подлая, – вздохнула, опустив глаза. И застенчиво заулыбавшись, рассказала, как переодевалась в уличном туалете. И как вместе с одеждой выбросила в урну для мусора мобильный телефон

Некоторое время они целовались. Оторвавшись от нее, Смирнов спросил:

– Сегодня "ни-ни"?

– Нет, милый... Я сегодня столько о тебе наговорила, что мне не терпится проверить, не фантазировала ли я? Да и боль твою хочется хоть как-то успокоить...

– Так пойдем на кроватку?

– Нет, давай сначала договоримся, что будем делать завтра. С тобой все ясно – ты должен с недельку посидеть дома...

– А ты поедешь к нему?

– Да. Только надо придумать под каким поводом...

– Не надо ничего придумывать. Он сам тебе позвонит. Будет извиняться, что не смог проводить.

– Он не знает номера телефона...

– Как не знает? Ты что, визитку ему не оставила?

– Оставила.

– Ну так! Как позвонит, скажи, что будешь во второй половине дня на Пушкинской площади по делам и зайдешь к нему пообедать.

– Не буду я ничего придумывать, – смущенно улыбнулась Марья Ивановна. – Я заколку любимую там обронила.

Смирнов, засмеявшись, поднялся на ноги, взял женщину за руку и повел в спальную.

11.

Эгисиани позвонил в начале первого. Извинившись за нетактичный вчерашний уход, сказал, что в течение часа завезет заколку по любому адресу. В ответ Марья Ивановна сообщила, что к двум часам будет по делам на Пушкинской площади, и там они смогут встретиться.

– Может быть, в таком случае пообедаете у меня? – предложил настойчивый грузин.

– В малом зале? Шкуры на полу, таинственный свет, жаркое из кабаньей... мм... кабаньего окорока?

– Естественно.

– К сожалению не получится. У меня сегодня целый воз неотложных дел.

– Ну что ж. Так значит, в два под Пушкином?

– Да. И не опаздывайте, у меня на вас пять минут.

Сделав перевязку Смирнову, Марья Ивановна переоделась в строгий костюм-тройку и поехала на Пушкинскую площадь.

К памятнику она подошла ровно в два. Эгисиани минут пять говорил комплименты, затем вручил заколку. Еще не взяв ее, она увидела, что в самой ее середине сверкает бриллиант стоимостью не менее пяти тысяч долларов.

– Это мой маленький подарок за вчерашний вечер, – сказал Эгисиани просто. – Вы по-прежнему торопитесь?

– Да нет, обстоятельства изменились, – ответила не Марья Ивановна, а кто другой, доселе прятавшийся в ее подсознании. – Похоже, вы наколдовали, и все мои сегодняшние дела чудесным образом уладились в пятнадцать минут.

– И у вас найдется время на неторопливую беседу и обед с шампанским?

Кивнув, женщина отвела локоть в сторону, показывая, что ее можно взять под руку, и пошла по направлению к ресторану Эгисиани.

Малый зал ей понравился. Не низкий, не высокий, повсюду шкуры – ухоженные и пушистые, низкие восточные столики, инкрустированные костью и цветным камнем, за которыми можно было сидеть, откинувшись на мягкие подушки.

Марья Ивановна выбрала столик, стоявший у стены с фальшивым витражным окном. На витраже была изображена сцена охоты на лисицу, а сам столик охранялся оскаленным белым медведем, точнее тем, что осталось от оскаленного большого белого медведя после его фатальной встречи с хладнокровным охотником, а затем и с искусным скорняком. Встав на безопасном расстоянии от его устрашающих зубов, Марья Ивановна взглянула в большое зеркало, вделанное в противоположную стену.

"В этом костюме я выгляжу здесь, как Маргарет Тэтчер выглядела бы в манильском борделе", – усмехнулась она, пристально себя рассматривая.

– В принципе вы могли бы переодеться, – прочитал ее мысли Эгисиани. – Рядом с зеркалом в стене шкаф. В нем хранятся одеяния на любой вкус.

– Одеяния на любой вкус? – удивилась.

– Совершенно верно. Мои гости нередко переодеваются в платья, соответствующие обстановке...

– Идея Кристины?

– Да, ее, вы угадали. Я пойду, отдам кое-какие распоряжения, а вы покопайтесь в шкафу, может, и найдете что-нибудь по вкусу.

Оставшись одна, Марья Ивановна прошлась по залу. Интересовало ее, естественно, оружие. Луки с колчанами, мушкеты, пищали и рогатины не задержали надолго внимания женщины, а вот нечто подобное обрезу с воротом и небольшим стальным луком заставило ее сердце замереть. А когда она увидела набор коротких стрел, скорее снарядов, с внушавшими трепет массивными острейшими наконечниками, сострадание к Евгению Ильичу заставило ее сердце сжаться.

"Бог мой, – подумала она, – неужели такая штука вонзилась в его попу!? Бедный Женечка!"

Сострадание недолго ее мучило – она обнаружила, что стрелы немного, но опылены, а арбалет совершенно чист.

– Вы неплохой сыщик, – вывел ее из оцепенения голос неслышно подошедшего Эгисиани.

– Почему вы так думаете? – обернулась к нему Марья Ивановна. Секунды ей хватило, чтобы разгладить напрягшееся лицо мягкой улыбкой.

– Этот самострел принесла Кристина.

– Кристина!?

– Да.

– И где же она его взяла?

– Она сказала, что купила его в антикварном магазине специально для этого зала...

– Замечательный самострел... – проговорила Марья Ивановна, уже разглядывая широкую двустворчатую дверь красного дерева, занимавшую чуть ли не половину торцовой стены.

– Она ведет в часть ресторана, не имеющую прямого отношения к Кристине, – встал Эгисиани меж гостьей и дверью – К тому же там сейчас ведутся строительные работы.

– А к вам она имеет отношение?

– Конечно. После того, как ремонт будет закончен, а наше знакомство укрепится, мы непременно там повеселимся.

– А почему вы сказали "не имеющую прямого отношения к Кристине"? – спросила Марья Ивановна, посматривая на таинственную дверь – ей казалось, что за нею кто-то есть.

– Гм... Видите ли, люди творческие распространяют вокруг себя... ну, как бы вам сказать...

– Волны творчества? Или созидания?

– Да... И эти волны рождают в людях желание творить... И что-то еще, что-то дающее человеку возможность быть необыкновенным...

– Вы хотите сказать, что под влиянием Кристины вы принялись созидать? То есть делать что-то необыкновенное?

– Ну, не созидать, а придумывать оригинальные вещи.

Марья Ивановна хотела уточнить понятие "оригинальные вещи", но Эгисиани упредил ее:

– Так вы переоденетесь к обеду?

– Надо сначала посмотреть, что там у вас есть.

– В чем же вопрос, пойдемте, посмотрим.

В мужском отделении гардероба висели набедренные шкуры и накидки (Она усмехнулась, представив хозяина ресторана в непритязательном одеянии троглодита), кожаные с бахромой костюмы американских трапперов, английские и немецкие охотничьи одежды с иголочки и даже шерстяной наряд бедуина.

– Наденьте вот это! – игриво ткнула женщина в последний. И осеклась: она предложила мужчине сделать первый ход и если он сделает его, ей придется ответить.

Невозмутимо сняв с вешалки и перекинув через плечо бедуинское платье, Эгисиани распахнул створки дамского отделения. Марья Ивановна замерла, растерянно приоткрыв рот: в гардеробе висели преимущественно набедренные повязки из светлого каракуля и накидки из шкур ангорских коз.

Улыбнувшись ее реакции, Эгисиани со словами: – Видите ли, именно эти наряды пользуются повышенным спросом у подруг большинства моих друзей, – отодвинул их в сторону.

С облегчением Марья Ивановна увидела висевшие в глубине шкафа прозрачные одежды, видимо, считавшиеся нарядами амазонок и, не удержавшись, принялась их один за другим рассматривать.

– Вы выбирайте, а я пойду, переоденусь, – сказал Эгисиани, поощрительно улыбаясь. – Я постучу, когда вернусь. И имейте в виду, эти одежды дважды не используются.

– А в той комнате за красными дверями кто-нибудь есть? Я переоденусь, а потом войдут рабочие с длинной лестницей... – сказала Марья Ивановна и тотчас зарумянилась.

Смирнов ей как-то говорил, что по Фрейду лестница – это символ полового акта. А длинная лестница – символ полового акта, достающего до печенок.

– Никто, кроме меня, сюда не войдет, – улыбнулся. – По поводу вашего высочайшего визита, все отправлены домой, а ресторан закрыт.

Не дождавшись ответа, он поцеловал гостье руку и ушел.

Скоро она стояла перед зеркалом, облаченная в длинную голубую накидку, такие же трусики и лифчик.

"Убьет Смирнов, когда расскажу, – подумала она, поворачиваясь то так, то эдак. – Ну, ничего, куда он от меня денется? Ведь любит..."

Первостепенная черта всякой женщины, – как-то говорил ей Смирнов, – это умение быть признательной. Они с лихвой вознаграждают за щедрость и внимание. И, конечно же, Марья Ивановна переоделась в легкомысленные и многообещающие одежды не только потому, что они привлекли ее своей необычностью. Просто блеск алмаза, вставленного этим человеком в заколку, продолжал играть в ее сердце. Продолжал играть, призывая к благодарности и поощрению в его лице всех истинных мужчин.

Когда вошел Эгисиани – весь в белом, открыто лишь спокойное лицо, пригвожденное агатовыми глазами – Марья Ивановна возлежала на беломедвежьей шкуре. Головка ее покоилась на большой подушке, надежно прикрывавшей свирепые глаза и ужасные зубы лишенного плоти животного.

– Муж не заругает? – спросил Эгисиани, усевшись подле нее по-восточному.

– Посмотрим, – философски улыбнулась женщина и, не мешкая, взяла быка за рога:

– Вы знаете, Владимир, мне кажется, что вы знаете, как умерла Кристина. Насколько я поняла, последние месяцы перед смертью она вращалась в кругу ваших друзей, которые вряд ли занимались заготовками метел для московских дворников...

– Может быть, вы закажете что-нибудь? – попытался Эгисиани сменить тему. – Сегодня у нас пельмени с медвежатиной, кабаньи отбивные, оленина по-чухонски...

– Давайте оленину по-чухонски. Что это такое?

– Это тоже она придумала... Однажды явилась сюда заполночь, оживленная, вся освещенная внутренней красотой, и попросила всех отпустить. Я отпустил, и она, походив туда-сюда – вся в порыве, вся в будущем – предложила приготовить к ужину что-нибудь этакое. И тут же придумала сама. Повела на кухню, завязала мне полотенцем глаза и приказала готовить. Ну, я, пожал плечами и пошел к холодильнику. Взял первый попавшийся кусок мяса, порезал его на кусочки, положил в кастрюлю и начал сыпать и лить в нее все, что попадало под руку. Потом поставил на плиту, притушил немного, снял, сунул в духовку и принялся готовить подливу. А она, наблюдая за мной, звонко смеялась, иногда до слез хохотала... И записывала все мои действия... Через час мы ели... Не тут, а там, в большом зале, за центральным столиком.