Текст книги "Полумесяц и крест (СИ)"

Автор книги: Руслан Агишев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Ринат в ответ вновь закачал головой. Слишком уж упрощенную картину повседневной жизни на Кавказе рисовал казак, ставя знак равенства между горцем и разбойником. В добавок, он не называл корень этого зла – сложившуюся веками феодальную систему, которая через сложные национальные и псевдо языческие обряды и обычаи взращивала на Кавказе героический образ джигита-воителя принижала ценность мирного повседневного труда. Опутавшие крепкими путами зависимости горские племена, ханы и беки толкали мужчин к участию в набегах, к захвату пленников, к продаже своих же родных в рабство. Зарвавшаяся знать не оставляла людям другого пути. Под тяжелым бременем самых разных налогов и податей, в условиях дикой нехватки плодородной земли, частого голод, большого числа князков и правителей, горцам оставалось лишь воевать – друг с другом, с близкими и дальними соседями.

Вскоре изрядно наклюкавшийся, старшой уже начал поучать Рината, а в его лице и весь Кавказ.

– Что вы упираетесь, як телки⁈ Вы же с горчичное зернышко, а Рассея як широкое поле, – широко раскинул руки казачина, показывая необъятные просторы своей страны. – Напульона вона стреножили. Знаешь скока с ними солдат было? Нам господин охвицир сказывал, что было хранцузов почти пять сотен тысяч. Мы же им такого пинка под зад дали, что знамо любо посмотреть… Вы-то куда претесь со свиным рылом в калашный ряд? Со свиным… Свинья-то не по нраву вашему Магомеду[7]…

Казак еще долго доказывал Ринату, что горцы не выстоят перед русской армией. Тот в конце уже и не слушал осоловевшего спорщика, думая о своем. «… Понятно, что не выстоят. Даже проведя тотальную мобилизацию, горская армия будет в разы меньше русской. Не надо забывать и про большие проблемывооружением и боеприпасами. Что уж говорить, если приходится делать пушки из дерева. Сам не поверил своим глазам, когда увидел одно такое чудо-оружие. Выдолбили изнутри ствол здоровенного дерева, сделали запальное отверстие и поставили на пути следования казачьего отряда. И, мать его, сработала ведь! Правда, выстрел вышел какой-то говеный…».

Сегодняшний разговор еще больше укрепил его в мысли, что спасение Кавказа, да, чего скрывать, его собственное, как единого целого, было только в примирении со своим соседом. Для этого же горские племена, эти десятки самых разнообразный и часто враждующих друг с другом, племен, должны были объединиться в одно государство, которое могло заставить считаться с собой. «Да-да, надо думать над тем, как заключить мир с России на более выгодных для Кавказа и его жителей условиях. Хотя, сейчас бы для начала собрать все племена в кучу… Задачка не самая простая. Тут хан сидит на хане и ханом погоняет. Эти уроды явно не согласятся так просто отдать свою власть. Один хан Джавад, падла, чего стоит. Сначала в десны целовался, а потом зарезать пытался».

Когда разговор за столом сам собой затих, Ринат поблагодарил за все тех, кто еще был на ногах. После собрал свой нехитрый скарб – котомку молитвенным ковриком, едой и питьем и отправился в путь.

– Вот и здравствуй, Кавказ-батюшка, – прошептал он, видя перед собой уходящую высоко в горы узкую дорогу. – Посмотрим, примешь ли ты меня снова…

Ринат вновь выглядел нищим суфийским дервишем, который, прикрывая грязное тело дерюгой, ищет небесные истины в земной жизни. Правда, для этого ему пришлось немало повозиться. Найдя подходящую грязную лужу в укромном местечке, он несколько раз плюхнулся в нее. Обсохнув на солнце, снова залез в туже самую лужу. Затем тщательно извозился в дорожной пыли, посадил на одежду с десяток колючек, острым камнем нанес на руки и ноги царапины.

– Готов съесть свой драный молитвенный коврик, если кто-то сможет признать в этом оборванце имама Шамиля. Даже борода по другому смотрится, – рассмеялся Ринат, внимательно разглядывая свое отражение в зеркале воды встретившегося на пути источника. – Пусть Джавад со своими людьми выкусит. Дай Бог, до своих дойти… Там можно будет и рассчитаться.

Путь назад вышел утомительным, тяжелым. Ведь Ринат, помня о карауливших его врагах, старался выбирать нехоженые тропы, которые больше подходили для круторогих туров[8] с их острыми копытами. Обходя людные стоянки, забирался на такие верхушки скал, что захватывал дух от открывающихся красот. Несколько раз срывался, кувырком пролетая десятки метров по осыпающимся кручам и только чудом не ломая себе шею. Ночами мерз, кутаясь до посинения в старый шерстяной хала и проклиная хана Джавада и его род до последнего колена. Днем изнывал от палящего солнца, заставлявшего смотреть на дорогу сквозь щелки в веках.

От такого пути была лишь одна польза – возможность собраться с мыслями и неторопливо обдумать свои предстоящие шаги. Глубокая тишина и неземные виды вокруг создавали у него медитативное настроение, во время которого вещи, казавшиеся ранее сложными, превращались в нечто просто и понятное.

– Ладно, с экономикой и социалкой вроде все понятно. Ханам и бекам дадим пинка, самым упертым сделаем «секир башка». Их безумные налоги отменим, введем что-нибудь попроще и поменьше. Это позволит горцам немного вздохнуть. Рабство тоже в бан. При мечетях сделаем начальные школы, чтобы дикости меньше стало, а адекватности побольше. Кроме того, пусть муллы объясняют политику партии народу. А то некоторые такие репы наели, что уже непонятно, кому они служат – Всевышнему или Мамоне, – бормотал он, на автомате переставляя ноги по тропе. – Главное, что делать с идеологией? Пока у нас из каждой щели и угла кричат о газавате, то есть о войне с неверными, собственно, русскими. Это не есть гуд, в конечном итоге… Нужна такая позитивная идея, чтобы и рыбку съесть и косточкой не подавиться.

Пробухтев это, он в очередной раз на умолк надолго.

Молчание, изредка прерываемое громкими матерными возгласами, продолжалось довольно долго. Мысли все время шли по какому-то замкнутому кругу, не желая выходить за его пределы. В голове крутились какие-то избитые, иногда даже вызывающие смех, идеи. «Мать его, попробуй придумай! У нас вон в Союзе целых тридцать лет великие ученые думали-думали о новой идеологии, а ничего толком не придумали. В итоге, пришли к идее зарабатывания бабла. Разве не к этому нас всех призывали рожи с голубых, мать их, экранов? Колотите, колотите бабло и будет вам счастье… Не-ет! Неправильно это! Нельзя переводить все в деньги. На Кавказе это может кончиться таким замесом, что всем тошно станет – и своим и чужим. Нужно что-то совершенно иное. Качественно другое. Такое, что могло бы совместить в единое целое и горскую гордость, и кавказскую воинственность, и фанатичную религиозность, и безрассудную смелость, и дикую жестокость, безумный фатализм. Пожалуй, ближе всего к этому самурайский кодекс! Б…ь, будем лепить кавказского самурая! Горского сегуна со своими правилами! Ой, не могу…».

Представляя в голове узкоглазого самурая с длинной бородой и горским кинжалом, Ринат свалился с ног и заржал, как безумный. Когда же успокоился, то вновь задумался. После некоторого обдумывания идея о бусидо[9] начала казаться ему не такой уж и плохой.

Причудливое движение его мысли напоминало корни горного дерева, которое всю свою жизнь вынуждено было изо всех сил цепляться за цели в скале, на многометровой глубине искать прожилки воды. В голове ежесекундно возникало большое число ассоциаций, взаимосвязей между идеями. Вылетали какие-то куски из фильмов, когда-то прочитанных книг и журналов, что-то услышанное от знакомых и друзей. Одни образы рождали другие, другие наталкивали мысль на третьи. Одно цеплялось за другое. Постепенно его идея начинала «обрастать мясом», приобретая более или менее завершенный вид.

– А почему, собственно, нет? Пусть горцы станут отдельным служилым сословием, как казаки. У них будет свой кодекс чести, свои обычаи и традиции, свои знаки отличия. Завязать все на идее военного служения. Пусть каждый горец самого детства мечтает служить самому императору, который будет выступать не много ни мало помазанником Божьим. Это будут новые самураи, преторианцы и янычары в одном флаконе. Разве российскому царю не будут нужны такие воины, которые преданы ему едва ли не на уровне инстинкта⁈

[1] Джебраил – один из четырех особо приближенных к Аллаху ангелов-мукаррабун, отождествляется с библейским архангелом Гавриилом.

[2] Кошма – плотный войлочный ковер из овечьей или верблюжьей шерсти.

[3] Вирд-молитва – в суфизме это особая религиозная практика, делаемая с разрешения наставника на протяжении длительного времени для достижения особого состояния внутренней ясности. Вирд-молитвой могут быть многократные повторения коранических стихов, пророческих преданий из Сунны или определенных фраз и слов в строго назначенное время.

[4] Сема – танец кружащихся дервишей, религиозно-мистическая практика суфийских дервишей из уже исчезнувшего ордена мевлеви. Его последователи воспринимали танец особым способом единения с высшими силами, инструментом познания Всевышнего. Семазены (дервиши-танцоры) особым образом готовились к исполнению танца: соблюдали долгий пост, молились, не общались с родными и тд. В настоящее время танец, исполняемый профессиональными актерами, потерял своей религиозно мистическое значение и превратился в одну из туристических диковинок Турции.

[5] Рубаи – четверостишие, форма лирической поэзии, широко распространенная на Ближнем и Среднем Востоке.

[6] Омар Хайям (1048 г. р.) – персидский философ, математики, астроном и поэт. Известен, как автор цикла философских рубаи.

[7] Свинья в исламской традиции считается нечистым животным, мясо которого нельзя употреблять в пищу. Запрет опирается на Суру 5. Аль-Маида («Трапеза») Корана, в которой, в тоже время, не содержится объяснения этому. Современные исламские правоведы подводят под указанный запрет следующий научный базис – свинья поедает всякие отходы и гнилье, что сказывается на ее мясе; плоть свиньи по своей структуре напоминает человеческую, и т. д.

[8] Горный тур – восточнокавказский козел, парнокопытное млекопитающее из рода горных козлов

[9] Бусидо – кодекс самурая, свод правил, рекомендаций и норм поведения воина в обществе, в бою и наедине с собой; воинская философия. Написан Ямамото Цунэтомо, самураем клана Сага на острове Кюсю в начале 18 века

Глава 6
Он не человек, он больше…

Отступление 14.

Героический эпос чеченцев и ингушей: сборник песен, легенд и баллад / Собр. И. Р. Имирханов, под ред. Р. Г. Гуриев. Махачкала, 2012. – 321 с.

'… Он родился той ночью,

Когда щенилась волчица.

А имя ему дали утром

Под барса рев ужасный.

Вырос он в горах,

где ветер в сердце стучится.

Постелью ему были камни,

Подушками – корни сосны.

Пил он росу скупую,

Пробавлялся дубовую листвою.

Имел члены крепкие,

С туром силой мерился.

Камни под ногами крошил,

В ладонях подковы гнул.

Росту был высокого, статного,

Волос крепкий черный.

Голосом трубным устрашал,

Взглядом сильным на колени ставил…'.

6. Он не человек, он больше…

По старой горной дороге, по которой с трудом проезжала арба[1], устало брел человек. То и дело утирая пот, он медленно переставлял ноги. Иногда останавливался, тяжело вздыхал и, вытащив из висевшей на плече котомки кожаный мех, отхлебал немного воды. После пары глотков обязательно встряхивал мех и с видимым сожалениям прятал его обратно.

Путник напоминал очередного дервиша, подвижника-аскета, коих в последние годы много встречалось в этих местах. Они скитались от селения к селению, от мечети к мечети. Рассказывали о святых местах, о благословенных суфиях. Делились последними новостями, приходящими в горы с равнин. Перед уходом из селения с благодарностью принимали подаяние, не отказываясь и от продуктов.

Он, как и остальные, бы одет в ветхий плащ, под которых скрывался покрытый пылью халат. Его бритую голову покрывала приплюснутая шапка из старой овчины, которая уже давно годилась на подстилку для бродячего пса. За плечами висела горбатая котомка, вероятно, наполненная его скудными пожитками.

Правда, вблизи от путника закрадывались некоторые сомнения в том, что он принадлежит к славному племени дервишей, этих бездомных скитальцев и ищущих истину монахов. Что-то в нем было такое, что цепляло взгляд…

– Уф… Не слишком ли я вжился в образ? – со вздохом Ринат остановился у очередного валуна и сел на него, с облегчением вытягивая гудевшие от усталости ноги. – Какого лешего я навалил столько булыжников в свою сумку⁈ Решил стать самым аскетичными подвижником из всех подвижников? В святого вздумал поиграть?

Побурчав так немного и выпустив тем самым пар, Ринат вновь закидывал котомку с тяжелыми камнями за спину и отправлялся в путь. Было тяжело, постоянно хотелось есть и пить, к ночи сводило ноги судорогой, но, стиснув зубы, он вновь шел вперед. Винить было некого. Для безопасного возвращения домой ему было нужно буквально вжиться в образ бродячего монаха, аскета и подвижника, перед которым на Кавказе были открыты все двери. Ведь скиталец-суфий, известно всем, это благословенный Всевышним гость, помочь которому долг каждого правоверного мусульманина.

Понимая все это, Ринат серьезно и основательно подошел к своей маскировке. Еще на равнине он тщательно осмотрел всю свою одежду, избавляясь от любой чужеродной и неестественной детали. Пришлось выкинуть крепкий наборный пояс, подаренный казаками. Со слезами на глазах расстался с еще крепкими из свиной кожи, которых у странствующего дервиша по определению не могло быть. На ноги одел простенькие чувяки[2] из кожи. Из котомки недрогнувшей рукой выбросил богатые припасы, что могли вызвать совсем ненужные вопросы. Взамен почти всю суму наполнил подобранными с дороги булыжниками, которых набралось килограмм шесть – семь, не меньше. Тогда это ему показалось просто отличной идеей. Мол, дервиш, усмиряющей свою плоть тяжелыми камнями, вызовет особое уважение у простых горцев.

Первые три дня пути дались Ринату особенно тяжело. Сбились в кровь ноги от острых камней, попадающихся по дороге. Полы халата разодрались в лохмотья. Часть спины от тяжелой котомки превратилась в сплошной багровый синяк. Постоянно хотелось даже не есть, а жрать.

– А сейчас, вроде, готов, – усмехнулся он на утро четвертого дня, разглядывая отражение своего измученного лица в воде ручья. – Доходяга, краше в гроб кладут. Хотя, какой к лешему гроб? Здесь же все по-другому[3]… Короче, пора к людям выходить. А то, кто будет, мать его, мир завоевывать?

Первое селение, как на грех, относилось к тейпу хана Джавада, что делало проверку его маскировки особенно волнительной.

Сначала его увидели вездесущие мальчишки, тут же разразившиеся пронзительными криками. Босоногие сорванцы вороньей стайкой сорвались со своих мест и понеслись в аул, чтобы рассказать о показавшемся на тропе незнакомце. Когда Ринат добрался до невысокой, полуразрушенной стены, за которой уже начинались хижины, его уже встречали – пять или шесть угрюмых мужчин с полностью снаряженными к стрельбе ружьями. Явно не меньше горцев скрывалось за стеной и на крышах, при первой же опасности готовых обрушить на врага дождь из сотен свинцовых пыль. Не стоило обижаться на такой неласковый, почти враждебный прием. Здесь, в условиях частых междоусобных воин и нескончаемых набегах одного рода на другой, постоянная настороженность и готовность к немедленному отпору была жизненной необходимостью, залогом выживания народов Кавказа. Ведь за таким путником, выглядевшим совершенно обыденно, в любое мгновение могли появиться десятки вооруженных до зубов всадников.

Однако хмурость и неприветливость горцев тут же исчезла, когда в незнакомце они опознали безобидного дервиша. Усталого путника вежливо поприветствовали, предложили отдохнуть с дороги и поделиться своей мудростью. Хозяин ближайшей хижины, седобородый мужчина в полном расцвете сил, осторожно придержал странствующего монаха за локоть и проводил его во двор, где суетившиеся женщины уже накрывали стол. Словно по мановению волшебной палочки на чистом холсте появлялиськозий сыр, источавший пряный аромат; румяные лепешки, поджаристыми боками радующие глаз изголодавшегося путника; пузатая крынка с жирным молоком, заботливо накрытая выцветшей тряпицей; большая тарелка с кусками вяленого мяса и пучками дикого лука. С любопытством выглядывавшие из-за забора соседи шли не с пустыми руками, неся очередное блюдо с угощением.

Столь широкое гостеприимство, позднее прославленное людской молвой, тоже было неотъемлемой частью тяжелой и неспокойной жизни горца. Внутри него совершенно гармонично уживались, странным образом дополняя друг друга, два противоположных начала. Безудержная жестокость к врагу, фанатичная настороженность и враждебность ко всему чуждому и новому соседствовали рядом с истовой взаимовыручкой, исключительной готовностью к самопожертвованию и щедрым гостеприимством. Последнее в условиях Кавказа приобретало поистине фантастические проявления. Горец, принимая гостя в своем доме, угощал его, нередко в ущерб себе и своей семье, самым лучшими угощениями, защищал его от любой угрозы и опасности с оружием в руках[4].

– Слава Всевышнему, что привел тебя в наш аул, – хозяин подал Ринату влажный холст, чтобы освежить лицо и вытереть руки. – Святой человек в доме большая радость…

Его усадили на мохнатую теплую шкуру, подвинули ближе несколько пиал с ароматным содержимым. Хозяин, сидевший рядом, протянул ему лепешку. Ринат, уважительно кивнув, скупо отщипнул от нее. Только Всевышний знал, каких тяжких усилий ему стоило держать в этот момент личину аскета. С каким бы наслаждением он сейчас набросился бы на этот кусок и стал со звериным урчанием его пожирать.Этот умопомрачительный запах свежеиспеченного хлеба буквально сводил с ума, заставлял истекать слюной. Однако, срываться нельзя было ни в коем случае. Ведь, тогда могло возникнуть немало вопросов к его личине дервиша-аскета[5].

– Кушай, уважаемый. Только испекли, – хозяин, словно специально, поставил на дастархан еще две пышущие жаром лепешки.

С трудом пряча в глазах голодный блеск, Ринат положил кусок лепешки в рот и начал медленно жевать его. Рот наполнился слюной, окутавшей кусочки пищи. В доли мгновения от хлеба ничего не осталось.

– Только воды, – видя тянувшегося к пиале с чаем хозяина, пробормотал Риант; он прекрасно понимал, что ароматный чай лишь продлит страдания его голодного желудка и будет еще больше провоцировать на «жор». – Очень вкусный хлеб. Пусть благословит Всевышний твой дом и всю твою семью. Пусть твой стол всегда так же ломиться от угощений…

Расплывшийся в улыбке, пожилой горец тут же поклонился, приложив руку к сердцу. Большая честь для хозяина, принимающего гостя, слышать такие слова. Еще большая честь и награда слышать такую похвалы от святого человека, чьими устами нередко говорит пророк Мухаммад или даже сам Всевышний.

Чуть отпив горячего бульона из пиалы и надкусив лепешку, Ринат отодвинулся от стола. Пришлось еще раз поклониться удивленному таким поведением хозяину, решившему, что гостю что-то пришлось не по нраву.

– Хвала всевышнему я сыт, – скрепя зубами, выдавил из себя Ринат. – Много ли надо бездомному скитальцу, чтобы утолить свой голод и унять жажду? Совсем немного – пиалу воды и пару куском лепешки… Лучше поделись со мной новостями, которых я не знаю. Ведь хорошая беседа не хуже, а то и лучше доброго угощения…

Хозяин вновь расцвел, всем своим видом излучая гордость и важность. Ему было чем поделиться со своим гостем. Новость, рвавшаяся из его уст, была из тех, что гремит на площадях и созывает старейшин на той.

– Видно, уважаемый ты долго провел в пути и давно не выходил к людям, – Ринат утвердительно кивнул, одновременно разведя руками. – Разве ты не слушал, что люди белого царя[6] убили нашего имама. На большом тое его коварно убили, столкнув в ущелье.

Хозяин рассказывал, жутко гримасничая. Набившиеся в хижину соседи – с десяток бородатых мужиков – тут же поднимали нестройный гул недовольных голосов, едва только звучало прозвище «белый царь».

–…Через две седьмицы в Уцкутлье соберутся большие люди со всего Кавказа и будут думать о новом имаме. Поговаривают, что сам хан Джвавад желал бы стать новым имамом Чечни и Дагестана. Мол, с силой и удалью можно было бы давно изгнать русских с наших исконных земель, – имя Джвавада он произносил с особым почтением и даже придыханием.

Ринат же, напротив, услышав это ненавистное имя, с трудом сдержался, чтобы не выругаться. «Вот же упырь! Меня в могилу чуть не свел, а теперь сам на мое место лезет. Просто, красавчегг! Без мыла везде пролезет. Если надо по головам пойдет… Душить бы таких и душить, пока глаза из орбит не полезут».

– Еще говорят, что наш имам с ханом породниться хотел. Думал после тоя сестру Джавада второй женой в свой дом привести, – продолжал рассказывать горец, довольный, что сумел удивить божьего человека. – Джавад после тоя поклялся, что лично схватит и вырежет сердце у того проклятого русского убийцы. И схватил. Гнался за ним, стрелял, – одобрительно кивал хозяин. – Настоящий джигит…

Едва не задохнувшись от возмущения, Ринат закашлял. «Просто подметки на лету рвет! Херой! Повернись к такому спиной… Мудила ханский! Я тебе сделаю выборы! Будут тебе 105% голосов, падла! Век будешь меня помнить. Ссаться и сраться будешь при звуке моего имени! Я тебе устрою чудесное воскресение невинно убиенного…».

Этой ночью выспаться на сеновале, куда его устроил хозяин, ему так и не удалось. Дело было отнюдь не в кусачих насекомых или колючем сене. Всю ночь от заката и до самого рассвета он строил коварные планы по возвращению и жестокому наказанию своего врага. Благодаря своей богатой фантазии и непростому опыту жизни в 90-е в самой Казани Ринату удалось придумать такое, что бедняге Джаваду могло привидеться лишь в страшных кошмарах.

Со следующего утра он и начал воплощать свой план.

Идя от аула к аулу в образе странствующего дервиша, Ринат с небывалым вдохновением, в красках рассказывал о как бы посетивших его видениях. В одном месте горцы слышали о сотнях ядовитых гадюк, наводнивших склоны соседней скалы; в другом месте – о злобных черных волках, воющих ночами; в третьем – о странных огнях, горящих на священных мазарах[7], в четвертом – о звучащем в темноте голосе погибшего имама Шамиля, читающего слова священного Корана.

В последние дни перед выборами нового имама Ринат удвоил свои усилия. Чувствуя быстро утекающее время и накрывающиеся медным тазом планы, продолжил носиться по горным тропам, стараясь посетить, как можно больше селений.

–… Истинно, правоверные, вам говорю. Всевышний дает нам знаки, что примет имамом лишь достойнейшего, – в одном ауле вещал Ринат, самозабвенно закатывая глаза. – Откройте свои сердца для него…

В другом селении он продолжал нагнетать.

–…Так ли чисто сердце хана Джавада? Так ли он набожен? Не слишком ли жаден и сладострастен? – звучали его каверзные вопросы, после которых волей– неволей в душе каждого закрадывались сомнения. – Может ли вести мусульман тот, кто поклоняется презренному металлу?

В следующем селении его уже встречала целая толпа сильно взволнованных местных жителей, прослышав о приходе дервиша-провидца. Не испорченное цивилизацией, их сознание казалось мягкой глиной, с легкостью, принимавшей любую форму. Последним свойством Ринат и пользовался без зазрения совести, что вряд ли нужно осуждать. Можно, конечно, порассуждать о поразительном двуличии, страшном обмане и тд. и тп. Можно бить себя в грудь и уверять себя и остальных, что никакая самая благая цель не оправдывает такие бесчестные средства. Только все это будет пустым словоблудием, предаваться которому было смерти подобно! Древний Кавказ, населенный сотнями воинственных родов, кипел подобно перегретому паровому котлу. Как и в той истории, все подходило к водоразделу, за которым вновь должна была начаться бессмысленная бойня! Прикрываясь священными словами Корана и скрывая собственную жадность, знать вновь толкала горцев к войне, которая истребит большую часть мужчин, разрушит большинство селений и надолго погрузит Кавказ в страшную нищету и разруху.Понимая, что все изменить ему не под силу, Ринат страстно желал, хотя бы здесь избежать войны.

–…Угоден ли Всевышнему тот, кто больше всего на свете любит золото? Разве этому нас учит Коран? – снова и снова вопрошал Ринат, оглядывая внимательно слушавших его жителей очередного аула. – Почему ваши сыновья, отцы и братья должны умирать за лживые вещи? Разве отцу больше не нужны свои сыновья, женам мужья, а детям отцы?

Не обвиняя напрямую хана Джавада в своем убийстве, Ринат в каждой проповеди ставил под сомнение его слова о русских убийствах.

–… Разве русские столь умелы и находчивы, что среди бела дня могли пробраться в наш дом? Или может наши мужчины ослабели и ослепли, позабыв свои воинские умения? – едва не выкрикивал он, заставляя горцев зло хмуриться. – Не-ет, тысячу раз нет. Наши дома подобны крепости, через стены которой и мышь не проскочит…

Не забывал Ринат и о себе любимом, всякий раз спрашивая о своем теле.

–…А разве кто-нибудь своими собственными глазами видел тело нашего имама? Ты? Или ты? Или может быть ты видел? – тыкал он пальцем первых же попавшихся горцев, сразу опускавших глаза. – Никто не видел его тела…

Когда до времени выбором осталось несколько дней, Ринат закончил метаться по селениям и будоражить народ. Его проповеди со множеством каверзных вопросов сильно «подогрели» народную молву, что породила целую волну слухов, предсказаний и недомолвок. Подобно вездесущей воде вся эта масса около– или псевдо правды / лжи проникала в каждое селение, каждую хижину и кишлак, заставляя горцев во-многом сомневаться и на многое смотреть совершенно по-другому.

В одном из селений – небольшом ауле, примостившемся под высокой скалой у него родилась идея, как более эффектно появиться среди горцев в качестве самого себя. Он прекрасно понимал, что хан Джавад, при виде его физиономии, вполне может попробовать довести убийство до конца. В очередной раз ему могло и повезти. Поэтому возвращение должно было быть таким, чтобы морально и физически раздавить своего конкурента.

–…А что может быть эффектней появления чудом спасшегося имама Шамиля с небес? Что? Ответ прост – ничего, – ухмылялся Ринат, уединившись в небольшом сарае. – Надо спуститься прямо на голову этого урода, чтобы все собравшиеся на выбору видел своего настоящего имама. В добавок еще нужно обязательно выкрикнуть что-то соответствующее месту и времени – что-нибудь сильное…

Помня о своем спасении с помощью самопального парашюта, он решил использовать здесь тот же прием. Правда, на этот раз от парашюта он отказался, посчитав мало пригодным для его целей. Перебрав в уме то, что ему было бы под силу соорудить за пару дней из подручных средств, Ринат остановился на простейшем варианте планера, точнее обыкновенного летающего змея. Кое-какой опыт полета на планерах у него был, что позволяло надеяться на успех.

Материалы удалось раздобыть в последнем из селений, где он расположился. Впечатленный идущей за ним славой всезнающего суфия и могущественного провидца, один из местных узденей, довольно зажиточный уздень, с радостью снабдил его большим отрезом настоящей шелковой ткани. В добавок в его сарае удалось даже разжиться крепкими бамбуковыми палками, которые остались у него то ли от китайского каравана, то ли от чье-то шатра. Другой горец поделился большим мотком крепкой пеньковой веревки, которая должна была пойти на скрепление каркаса змея.

Забрав все добытые материалы и погрузив их на невозмутимого пузатого ослика, Ринат отбыл из селения. Его провожало почти все селение – от мала до велика, сначала шепотом, а потом во весь голос, обсуждая и странного чудаковатого дервиша, и его непонятные вещи, и страшные предсказания. Он же, не оборачиваясь шел вперед, ища какое-нибудь укромное местечко. Предстояло много работы, а времени почти уже не оставалось.

Почти до полудня ему пришлось бродить по склонам гор в поисках подходящего места, пока, наконец, перед ним не открылась небольшая уютная ложбинка. С трех сторон она была скрыта неприступными, почти вертикальными скалами. Сюда вела узкая тропка, судя по многочисленным следам копыт осторожно архара не знавшая человека.

– То, что надо, – с облегчением выдохнул Ринат, начиная снимать поклажу с чуть живого ослика. – Думал, ишак загнется от тяжести…

У него совсем не было иллюзий в отношении своих способностей в качестве мастера-строителя летающих аппаратов. Какие у него могли быть специальные навыки? Может диплом инженера? Нет! Он имел лишь некое представление…

Бамбуковые палки по полтора – два метра длинной оказались на редкость прочными и, главное, легкими. Их было сложно сломать. При усилии бамбук гнулся и пружинил, что делало его просто незаменимым материалом для диверсии. Из бамбука он собрал каркас простейшего змея с треугольным контуром.Для пилота снизу прикрепил несколько упоров, к которым привязывались прочные ремни.

Размах крыльев получился знатный, под полных четыре метра. Где-то Ринат читал, что подобной площади крыльев должно хватит для взлета с взрослым мужчиной в качество балласта.

– Вот, мать его, и проверим эти сведения, – пробурчал он, наматывая новый веревочный виток на одно из перекрестий змея. – Лишь бы в воздухе не развалился…

Пришлось сильно помучится с шелком, который никак не хотел натягиваться на крыльях змея. Плотный шелк постоянно скользил, все время намереваясь ускользнуть из его рук. Приходилось подключать не только руки, но и ноги.

К вечеру этого дня Ринат, наконец, закончил свое строительство. Получилось на вид довольно неплохо. Конструкция весила килограммов пятнадцать – восемнадцать и казалась, в целом, надежной. Нигде ничего не скрипело, не трещало. Под нажимом бамбуковые палки чуть пружинили и сразу же возвращались обратно. Удобным выглядело место для пилота, куда Ринат намотал часть своего старого плаща для мягкости. Ведь никто не знал, как пойдет полет…

Утро дня он встретил перед горой, что громадиной возвышалась над нужным ему аулом. Со склона, на который ему удалось взобраться, до селения было чуть больше пяти километров. Правда дорога проходила через глубокий овраг и небольшую речушку, еще больше утяжелявших предстоявший путь.

Все еще раз взвесив, Ринат понял, что лучшего места для старта ему не найти. Тут была наилучшая точка. Высота, ветер, уклон, обзор – все было таким, как нужно. Оставалось лишь дождаться, когда начнется сход для выборов имама Чечни и Дагестана.

К своему удивлению он едва не проспал нужный момент. Набегавшись и наволновавшись за последние дни, он задремал прямо на своем наблюдательном посту. Разбудила его какая-то здоровенная птица, от которой сильно несло тухлятиной. Это черное общипанное создание слишком громко каркнуло, отчего Ринат и проснулся.