Текст книги "Полумесяц и крест (СИ)"

Автор книги: Руслан Агишев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

Эти слова вызвали эффект сродни взрыву боеприпаса весьма и весьма солидного калибра. Иначе было и не описать то оживление, которое возникло в этот момент среди засевших на скале. Их удивленные и встревоженные голоса доносились даже до низа. Такая реакция была неудивительна. Имя имама Шамиля к этому времени уже гремело по Кавказу, как принадлежавшее ярому противнику русской экспансии и врагу православных. Встретить его здесь, вблизи русских земель, было очень и очень нехорошим знаком, как минимум, означавшим скорое нападение на крепость. К тому же очень странным было обращение по имени и должности к одному из них. Откуда меч Пророка, как здесь называли имама, мог знать Пушкина? Может готовился похитить его? Мысли, которые могли возникнуть у засевших на скале, были далеко от успокаивающих…

Они довольно долго о чем-то совещались, то и дело начиная яростно спорить. Когда же терпение у Рината начало иссякать, со скалы раздался долгожданный голос.

– Э-э-э… милостивый государь… я коллежский секретарь Александр Сергеевич Пушкин. Что вам угодно от меня? – довольно приятный грудной голос поэта немного дрожал, однако впечатление страха не возникало. – Право слово я изрядно удивлен, что вы знаете мое имя… Вы же всего лишь дики…

К этому времени у Рината созрела одна довольно необычная идея. Понимая невозможность желания достучаться до императора Николая Первого, он решил обратиться к нему, а точнее к его окружению с помощь. Пушкина и его стихов. Нужно было лишь зародить в поэте идею о необходимости союза империи и горских племен, о полезности воинственных горцев для Российского государства. Ведь поэт, судя по его стихам, восхищался непреклонностью, упорством и храбростью горских воинов. Пусть тогда в стихах он талантливо и опишет, как полезны они могут оказаться в российской армии или даже в охране самого государя-императора. Ринату, словно специально, вспомнилось, что в своей время в российской армии создавались целые горские дивизии, показавшие на войне просто фантастическое упорство и храбрость.

Насколько реальна была эта идея можно было спорить. Однако отрицать факт неимоверной популярности в кругах дворянства творчества поэта был непреложен. Соответственно, грамотно изложенный посыл о горцах мог быть услышан. Не секрет, что за Пушкиным велся надзор полиции. Его стихии тщательно изучались на предмет верноподданнического содержания. Поэтому горская тематика просто физически не должна была пройти мимо сильных мира сего.

– Не надо нас считать дикими варварами, господин Пушкин. Это не делает вам чести. Я обучался в медресе многим наукам – логике, риторике, арифметике, геометрии, астрономии, астрологии, философии, физике, истории, шариату и многому другому. Хорошо владею чеченским, аварским, кумыкским, дагестански, арабскими языками. Как вы думаете, господи Пушкин, этого достаточно, чтобы считаться образованным человеком, а не диким горцев в ваших глазах? – даже отсюда было видно, как вытянулось от дичайшего удивления лицо поэта от такой отповеди. – Вы нас совсем не знаете. Народы Кавказа совсем не такие, какими вы их видите у себя в столице… Хотите я расскажу вам о настоящих горцах?

Несмотря на яростное сопротивления мюридов с одной стороны и попутчиков Пушкина с другой стороны, они все же встретились. Пушкин, постоянно оглядываясь на своих товарищей, немного спустился со скалы и остановился в паре десятков метров от Рината.

Здесь и состоялась их беседа, продлившаяся около часа. Говорил больше Ринат. Призвав на помощь все свое красноречие и слабенькое знание истории, он рассказывал о возможно будущем. В нем горцы и весь Кавказ были надежной опорой России, его щитом на юге от хитроватых османов. Он говорил о бесстрашных воинах, о чести, о кровной мести за обиды, о вере. Многое прозвучало между ними, что стало для великого поэта откровением…

В конце их разговора, Ринат не смог удержать и произнес:

– Мой тебе совет – берегись белого человека на белом коне. Это француз по имени Дантес. Если он встретиться на твоей дороге, не испытывай судьбу…

Видя отвисшую челюсть поэта, имам печально усмехнулся.

[1] Овчарня – загон для содержания овец

[2] Джаназа-намаз – особая исламская молитва, которую читают над покойником перед погребением

[3] Джабраил – один из четырех особо приближенных к Аллаху ангелов-мукаррабун и в мусульманской канонической традиции отождествляется с библейским архангелом Гавриилом

[4]. Патимат – одно из популярнейших женских имен в арабском мире образовано от имени дочери пророка Мухаммада Фатимы

Глава 3
Расчистить авгиевы конюшни

Отступление 5.

Пушкин А. С. Сочинение в двух томах. Том 1. Стихотворения. Поэмы. Драматические произведения. М., 2019.

'Кавказ

Кавказ сиротой подо мною. Один в вышине

Стою над снегами у края стремнины:

Орел, с отдаленной поднявшись вершины,

Парит неподвижно со мной наравне.

Отселе я вижу потоков рожденье

И первое грозных обвалов движенье.

Здесь тучи смиренно идут подо мной;

Сквозь них, низвергаясь, шумят водопады;

Под ними утесов нагие громады;

Там ниже мох тощий, кустарник сухой;

А там уже рощи, зеленые сени,

Где птицы щебечут, где скачут олени.

А там уж и люди гнездятся в горах,

И ползают овцы по злачным стремнинам,

И пастырь нисходит к веселым долинам,

Где мчится Арагва в тенистых брегах,

И Шамиля наездник таится в ущелье,

Где Терек играет в свирепом веселье;

Играет и воет, как зверь молодой,

Завидевший пищу из клетки железной;

И бьется о берег в вражде бесполезной

И ждет утешенья росской рукой…

Вотще! нет ни пищи ему, ни отрады:

Теснят его грозно немые громады.

Почто выпадают сии испытанья?

Российских штыков напор и внимание?

Слышны горянок глухие рыдания,

Убелённых сединами старцев стенания.

Алчет мира Кавказ, громким гласом вещая:

Перекуем мечи на орала…'

Отступление 6.

Политический сыск в России: Сборник материалов. – М., 1998.

'…Его сиятельству светлейшему князю Виктору Павловичу Кочубею доношение добропорядочного и радеющего за воинскую славу Отечества гражданина об уничижительном недостойном российского гражданина поведении и оскорбляющих российское воинство словах камер-юнкера Александра Сергеевича Пушкина; а в чем мое доношение, тому следуют пункты.

Сего октября 9 дня на приеме у его светлости графа Михаила Семеновича Воронцова оный камер-юнкер позволил себе сказать, что предводителя преступников и разбойников имама Шамиля следует не воевать войной, а поставить князем Дагестана и выплачивать сему законное жалование. В стишках своих сетовал на великие жертвы среди непримиримых горцев: их женок, стариков и детишек'.

Отступление 7.

Карпов Т. Н. Реформаторская деятельность имама Шамиля в социально-правовой сфере // Вестник Тверского государственного университета. 2019. № 1. С. 172 – 198.

'…Удивительным является факт того, что осуществляемые преобразования носили по своей сути демократический характер и были направлены на установление социальной справедливости. Более того, по объему и характеру прав и свобод жители вновь образованного теократического государства – иммамата, не уступали, а во многом превосходили население большинства развитых стран Европы и Америки. Остановимся на некоторых моментах подробнее.

…Имам Шамиль ликвидировал систему сословных привилегий, уровняв перед законом все слои общества. Ханы, беки, уздени были уравнены в правах с рядовыми общинниками-горцами. Заметим, что в данный исторический период разветвлённая система сословных преимуществ существовала в Великобритании, Испании, Италии, Российской империи, Османской империи, Австро-Венгерской империи, Японии и др.

…Полностью был уничтожен институт рабства и феодальной зависимости в Дагестане и Чечне, который распространялся на территорию с населением свыше 125 тыс. человек. Имам Шамиль ликвидировал любые виды феодальной зависимости: отработка податей, продажа людей, самопродажа, телесные наказания (вплоть до смертной казни), более сорока видов различных повинностей (транспортная, дорожная, мостовая, дровяная, кузнечная, шорная, рыбная, пушная и тд.) и тд. Последнее привело к тому, что в первые месяцы после отмены рабства в иммамат с сопредельных территорий пришло более 10 тыс. горцев с семьями, скотом, имуществом, надеявшиеся освободиться от феодальной зависимости.

…В финансовых преобразованиях имама Шамиля особое место занимает введение дифференцированного налога, который зависел от уровня имущественного благосостояния каждого горца. Наиболее высокий налог взимался зажиточных категорий горского общества (специальные посланники имама вели учет количества скота, как главного мерила богатства). Неимущим горцам в этой связи полагалась специальная финансовая или продовольственная помощь из особого фонда – байтулмала'.

3. Расчистить авгиевы конюшни

Холодно. Начинало светать. Солнце медленно взбиралось по восточному склону горы, окрашивая ее в золотистый цвет. Возле каменной сакли застыла сидящая на корточках фигура, время от времени совершавшая суджуд[1].

–… Аллаахумма, рабба хаазихи дда’вати ттааммати ва ссаляятиль-кааима, – еле слышно шептали губы Тимура глубоко въевшиеся в подкорку слова фаджр-намаза[2] . – Ээти мухаммаданиль-васийлята валь-фадыиля, ваб’асху макааман махмуудан эллязии ва’адтахь, варзукнаа шафа’атаху явмаль-кыяямэ. Иннакя ляя тухлифуль-мии’аад…

Настроение, признаться, у него было совсем не молитвенным. Слова священного Корана звучали сами собой, все ритуальные действия исполнялись автоматически.

–… Ассаляму аляйкум уа рахмату-ллах, – прошептал он, поворачивая голову налево и с тяжелым вздохом вставая на ноги.

Молитва была окончена, но обычного душевного спокойствия она ему так и не принесла. Еще из той жизни Ринат помнил то ощущение умиротворения и по настоящему вселенского спокойствия, которая она дарила всякий раз при прочтении. Звучала ли она вслух или шепталась про себя, результат всегда был один единственный – чувство снисходящей на него благодати. Внутри него поселялся мир, ощущение своей самости, своего места именно здесь, а не где-то в каком-то другом мире. Сейчас же все было иначе. Мучившие его все это время мысли никуда не делись, напротив, сделавшись еще внушительнее и тяжелее. «Замириться с империей… Как? Мы для России варвары, дикие горцы, непримиримые абреки, с которыми не о чем разговаривать. Мир с нами мог быть заключен только на их условиях. А мир ведь тоже бывает разный. При одном мире все стороны довольны, а при другом – только кто-то один. Достаточно вспомнить Францию после первой мировой войны или Азербайджан после конфликта с Арменией. Это, мягко говоря, хреновый мир! Такой мир плодит обиду и врагов на долгие и долгие годы. После таких воин обиду тщательно и скрупулезно лелеют, растят сыновей и дочерей в ненависти и злобе к недавнему противнику. И когда-нибудь эта мина замедленного действия вновь взрывается с такой силой, что смывается с мировой доски всех и вся».

Совсем недавно здесь тоже был такой мир, связанный с именем генералаот инфантерии Алексея Петровича Ермолова. Военачальник, герой Отечественный войны 1812 г., думал решить проблему с замирением кавказского региона очень просто, руководствуясь ставшим уже бессмертным принципом – «нет человека – нет проблемы». При малейшем сопротивлении или неповиновении войска под его командованием стирали с лица земли целые селения, заставляя непокорившихся горцев уходить все глубже и глубже в горы. Пользуясь любым поводом, стравливал между собой разные роды. Его именем чеченские женщины до сих пор пугали своих расшалившихся детей. Пару дней назад Ринат собственными ушами слышал, как одна молодка рассказывала испуганно притихшим малышам об ужасным казаках и страшном генерале Ермолове. Шайтан, называла его женщина и приписывала ему такие злодеяния, от которых кровь стыла в жилах. И кому от такого мира стало легче? Генералу Ермолову? Местным горцам? Едва только подросли дети, ставшие сиротами, вновь полыхнула война. Словом, на хрен такой мир!

– Бл…я проблема! Чтобы ее решить надо и той и другой стороне дать что-то хорошее. Чтобы недавние враги чувствовали себя, если не победителями, то, по крайней мере, не проигравшими точно… – обводя затуманенными взглядом рвущиеся в небо горы, продолжал бормотать Ринат. – А как? Для одних, победа – это грохот пушек, мерный топот тысяч и тысяч солдат, километры новых земель, преклонившиеся правители, блеск орденов и шитых золотом мундиров, новые должности и звания. Для других, победа – это богатая добыча, мертвые враги, новые пленники-рабы, возможность жить своим уставом. Как все это совместить?

Это несовпадение ему виделись настолько отчетливым и неразрешимым, что он даже клацнул зубами. Нарастало ощущение бессилия. «Что можно предложить горцам такого, чтобы все устаканилось⁈ Чтобы могло наиболее соответствовать их образу жизни и ценностям и, одновременно, быть ценным для империи⁈». Ринату было совершенно понятно, что горское сообщество с его понятия и обычаями просто напросто не вписывалось в рамки Российского государства. Местным ханам, бекам и узденям российский император мог бы пожаловать российские титулы и звания, сохранить им привилегии. Однако, что делать с основной массой горского населения? Здесь была дикая вольница обычаев и традиции, складывающихся веками и превозносящих силу сильного. Тут набеги на мирные селения, захват пленников и продажа их в рабство были не просто нормой, а источником существования и обогащения. Культ мирного труда остался где-то в седой древности, уступив место военной доблести…

Одни вопросы были и с тем, что можно было предложить империи за почетный и приемлемый мир. Империи была нужна победа, а не мир. Чтобы она согласилась на мир, нужно было показать свои клыки. Сильный уважает только сильного.

– Б…ь! – со злостью выдохнул Ринат. – Гордиев узел, натуральный! Попробуй распутать. Только рубить остается… Черт, еще этот праздник в добавок. Чувствую, столько народу придет на меня посмотреть и, главное, послушать. Представляю, что они хотят услышать…

Предстоял большой байрам[3] в честь его выздоровления. Должны были приехать его мюриды со всей Чечни и Дагестана, чтобы вознести молитвы благодарности и услышать о планах дальнейшей войны.

– Что я им скажу? Так мол и так, братцы, наше дело правое, поэтому давайте мириться с русским царем. Побросаем наше ружья, сбросим в пропасть пушки и, главное, отпустим всех пленников, которых захватили, – едким, саркастическим тоном шептал он самому себе словно в укор на свое бездействие. – Ха! Скажи я так или похоже, мне тут же объявят продавшимся или сумасшедшим после болезни. Мешок на голову и в обрыв. Жену с ребенком может и пощадят, когда власть будут делить… Что остается делать? Воевать до победного конца? Ставить под ружье всех, даже лопоухих пацанов? Договариваться с турками и англичанами? Покусаем мы немного медведя за огузок, разозлим его, а дальше? Дальше Кавказ прихлопнут, всех сопротивляющихся вырежут, местных жителей разбавят переселенцами. Часть сама сбежит. И от Кавказа останутся ножки и рожки… Б…ь, как это объяснить самым твердолобым? Опять сослаться на волю Аллаха? К сожалению, вряд ли это пройдет…

Становилось абсолютно ясно, что видение своего желанного будущего у него было, а вот плана по его достижению не было.

Сам праздник, начавшийся во второй половине дня, развернулся с поистине кавказской широтой и горячностью. Непрерывно прибывавшие со всех концов Чечни и Дагестана гости быстро заполнили собой один из больших дворов, где стояли в несколько рядом многометровые столы с угощениями. Непрерывно восхвалявшие Всевышнего за его милость и доброту, они занимали места, стараясь сесть ближе к имаму. Некоторые горячие головы тут же заспорили, кто более достоин из них на ближайшее к Ринату место. Ему стоило больших трудов уговорить их не обнажать оружие.

Поприветствовать имама приехала большая часть горской знати – родовые ханы, тейповые беки, уздени целых селений, выделявшиеся среди рядовых мюридов богатством оружия. Сверкали драгоценными камнями навершия рукоятей прямых шашек, изогнутых сабель и широких кинжалов. Выделялись чеканные золотом и серебром накладки на ножнах холодного оружия. Настоящими произведениями искусства смотрелись длинные кремниевые пистолеты, с большим искусством изукрашенные сканью, разноцветной слюдой. Их пояса и патронташи от обилия золотых и серебряных блях, разнообразных цепочек, казались массивными. Все они старались занять наиболее почетные места, всем своим видом при этом показывая свое особое положение.

Немного в отдалении плотной толпой держались прибывающие мюриды из бедноты. Это были обычные горцы из далеких аулов и горных селений, фанатично верующие в избранность своего имама и его пророческую миссию. Они видели в имаме Шамиля того, кому суфийскими шейхами[4] Кавказа были открыты сокровенные тайны Ислама. В их картине мира, только он, как истинный суфий и учитель, мог открыть им, своим мюридам, некое мистическое откровение о Всевышнем. Это искренняя убежденность вкупе с верой в Аллаха рождала у них иступленное преклонение перед имамом.

Празднование началось со всеобщей молитвы, за которой последовали многочисленные цветастые речи гостей. Особенно усердствовали ханы, трое сидевших рядом немолодых мужчин в богатых одеяниях, начинавших то нахваливать храбрость и военную удачу имама, то призывать к новым набегам на подконтрольные русским селения. Хорошо подвыпившие ханы в какой-то момент застолья уже не сдерживали себя, едва не крича во весь голос о захвате молодых женщин и здоровых мужчин-пленниках.

–…Мой кошель совсем оскудел. Пока ты лежал, мы не сделали ни одного удачного набега на равнины, – верещал мордатый хан, обвиняюще кивая в сторону Рината недогрызенной куриной костью. – Пора уже нам наведаться в гости урусам. Мои люди говорят, что в некоторые крепости никак не привезут новые запасы пороха. Людишки там служат слабые, больные. Оружие у них старое. Такую крепостицу можно быстро взять. Мои люди за одну ночь всех караульных вырежут и откроют ворота. Там уж мы развернемся…

Рядом с ним стоял пузатый кувшин с вином, из которого тот время от времени жадно прихлебывал. Судя по всему столь показное нарушение заповедей шариата было для него не исключением, а правилом. Его спутники, правда, тоже себя особо не ограничивали. Окружающие на это старались не обращать внимания, ведь за каждым из ханов стоял большой и сильный тейп с многочисленными воинами.

–…Да, хватит сидеть, как мыши! – поддержал его другой хан, с чувством врезав кулаком с перстнями по столу. – Купцы с Кара Базара[5] уже стонут от нехватки товара. С начала года у меня уже с десяток вестников было. На коленях умоляют продать десятка три-четыре белокожих и светловолосых девок. А где их взять⁈ – от переживаний он еще раз хрястнул по столу, заставляя подпрыгивать кружки и плошки. – Так скоро нам придется обрядиться в рубище и посыпать голову пеплом. Залазить же придется на кривоногих образин с побережья… Ты как смотришь на меня⁈ – вдруг заревел хан на одну из женщин-подавальщиц, которая гневно сверкнула глазами из под покрывала на голове. – Плетей захотела⁈ Совсем тебя муж не учит, что нельзя так на уважаемых гостей смотреть. Хозяин⁈ Лучше следи за своими женщинами. Иначе мне самому придется помочь тебе в этом. Ха-ха-ха, – громко заржал он, криво подмигнув застывшей столбом женщине. – Иди прочь… и скажи спасибо, что я сегодня в хорошем настроении. Я ведь могу и…

Он еще долго рассказывал соседям о том, как учит послушанию своих и чужих женщин. Смачно иллюстрируя свой рассказ характерными жестами, хан то и дело принимался ржать. Наконец, после очередного глотка вина он завалился набок и, пуская слюну, захрапел.

… Брали слово и простые горцы. Они желали имаму Шамилю долгих и долгих лет жизни, крепкого здоровья, воинской удачи, сильных и крепких сыновей, красивых дочерей. Многие подходили прикоснуться к его одеянию, веря, что это принесет им удачу в делах. Спрашивали совета в том, что их беспокоило. Получив ответ, мюриды тут же с благоговением уходили, чтобы уступить очередь другому просителю.

Ближе к вечеру, когда веселье только начало разгораться, Ринат почувствовал усталость. Решил перевести дух и немного посидеть в тишине и одиночестве. Успокаивающе кивнув своим спутникам, он неторопливо встал со своего места и, стараясь не привлекать к себе внимания со стороны веселящихся, шагнул в темноту двора. Здесь в паре десятков шагов от освещенной факелами и кострами площадки нашлось укромное местечко прямо под раскидистым грецким орехом.

– Уф, лепота, – вырвалось, едва прислонился спиной к стволу дерева и с наслаждением вытянул ноги. – Объелся, спасу никакого нет…

Его взгляд лениво гулял по двору. Привыкнув к темноте, глаза различали силуэты низеньких построек, большую кучу дров чуть в стороне, кусок полуразобранной стены.

– А это у нас тут еще кто? – вдруг у проема в стене он заметил странную фигуру, крадущуюся к дальнему концу стола; сюда кидали съестные остатки собакам. – Как бы не убивец какой-нибудь за кровником пришел…

Богатая фантазия и знание местных обычаев тут же нарисовали ему жуткую картину – кровожадно скалящего бородатого горца в мохнатой бурке, замахивающегося здоровенным кинжалом. От вспрыснувшегося в кровь адреналина Ринат едва не затрясся. Вот-вот могло произойти такое, что и в кошмаре не присниться.

Парень моментально вскочил с насиженного места и «скользнул» в сторону угрозы. Правая рука нащупывала рукоять кинжала, начиная вытаскивать его из ножен. Оставалось сделать несколько шагов и, схватив незнакомца за рукав, вонзить ему клином в бок. Какого же было его удивление, когда в темной фигуре Ринат опознал щуплого мальчишку.

– Мать твою, киллер недоделанный, – в сердцах пробормотал он, хватая и таща отчаянно упиравшегося подростка. – Б…ь, укусил. Звереныш… Успокойся, ничего тебе не будет, – встряхнул маленькое тельце так, что у того клацнули зубы.

Усадив притихшего мальчишку на завалинку, Ринат начал его рассматривать. Даже в полумраке было хорошо заметно, насколько сильно тот истощен. Натуральный мешок костей и жил. Босой, ступни ног почти черные от грязи. Пальцы рук покрыты цыпками и ранками.

На одежду незадачливого бандита тоже было без слез не взглянуть. Какие-то ветхие холщовые порты, едва не расползающиеся на теле мальчишки.Рубаха неопределенного цвета с прорехами, через которые виднелись впалый живот и выпирающие ребра. Торчавшие в разные стороны грязные спутанные волосы дополняли трагичный образ маленького бродяжки.

– Ну, б…ь, – Ринату сразу даже сказать нечего было. – Малы[6], ты кто?

История Алана, так звали мальчика, была безжалостно незатейлива и, к сожалению, типична для этих мест. Его отец в одном из набегов разжился благородным иноходцем редкого иссиня черного цвета, который приглянулся беку Баалу Уцхоеву. Недолго думая, бек прилюдно обвинил горца в оскорблении. Мол, тот то ли пнул его жеребца, проходя мимо; то ли слишком дерзко на него посмотрел; то ли еще что-то. Причина обиды, когда обвинял столь уважаемый человек, была уже не важна. Оправдания обычного горца, за которым не стоял влиятельный тейп[7], мало чего значили. Уцхоев за нанесенную обиду потребовал отдать ему иноходца. После отказа подчиниться его люди просто забрали коня, а сопротивлявшегося горца зарубили. Мать Алана, узнав о гибели мужа, с горя бросилась со скалы; без кормильцев бабушка с дедушкой не пережили первую же зиму. Родственники не решились принять мальчика в семью, испугавшись мести со стороны бека. Они украдкой подкармливали его остатками со стола, давали обноски. Так он и выживал: кормился подачками и зайцами из силков, одевался в чужие обноси, ночами мерз в сакле с худой крышей…

– Значит, ты у нас брат, сирота, – парень погладил непослушные вихры мальчишки, доверчиво жмущего я к нему. – Не скули, не скули. Не к лицу это мужчине. Мужик, он, как кремень… Хотя, что это я? Выплакаться тебе, брат, надо. Вижу, сильно тебе досталось…

Тот еще сильнее вжимался в его бок, словно клещами цепляясь в его плащ, и рыдал. Захлебываясь от слез, он что-то малоразборчиво рассказывал.Непонятно, что так проняло обиженного на весь мир мальчишку, почти год выживавшего в одиночку. Может постоянный преследовавший его голод или частые насмешки и издевательства сверстников, или сводящее с ума одиночество.

–…Псу свому она-то вона какенные куски в миску клала, мне же кости одни кидала. Тетка еще… – бормотал он, кулачками растирая слезы. – А вчерась палкой кинула. Нахлебником обозвала. Чта ее сына объедаю… – пацан задрал штанину и начал тыкать в здоровенный синячише на коленке. – Орса, смердячий пес, по ноге пнул. Кричал, что я возле его дома не ходил. А как не ходить, коли источник только здесь?

Гладя мальчонку по голове, Ринат в мыслях витал довольно далеко отсюда. «Дело ведь даже не в этом пацане, хотя и в нем тоже. Это ведь только вершина айсберга. Сколько здесь такого намешана, что голова кругом идет… Беспризорников тьма, бегают как мокрые галчата, побираются… В какой аул не приедешь, там ханы и их прихлебатели такие дела вершат, дурно становится. Один людей нагайкой любит уродовать, другой всех девок в округе перепортил, третий последние портки с односельчан за подати готов снять. Вот тебе и седой Кавказ, как пелось в одной песне…».

Не верьте, кто говорит, что Кавказ неизменен и незыблем своими традициями, ценностями и моралью. Все течет и быстро меняется. Разделяемый неполным веком, Кавказ XXI в. и XIX в. – это две большие разницы, как когда-то говорилось в славном городе Одесса. Здесь и сейчас бурил настоящий конгломерат из более полусотни этнических групп и народностей, которые в свою очередь делились на непримиримые общества и тейпы. Они веками враждовали друг с другом, ходили в грабительские набеги на соседние аулы, немилосердно вырезали мужчин целых селений, продавали на рабские рынки Османской империи и Персии молодых женщин и детей из соседских тейпов[8]. Не лучшие вещи творились внутри самих родов: уздени и беки обкладывали выдуманными податями односельчан и за накопившиеся недоимки отбирали маленьких дочерей и сыновей, местными старейшинами адаты[9] трактовались в пользу «сильных» мира, вздутый до непомерной высоты калым[10] за сватовство с одной стороны порождал десятки сотни старых дев и кражу невест, а с другой стороны поощрял невиданное распутство. Из-за сложного и запутанного обычного права словесные споры во время рядовых сходов нередко заканчивались кровавыми побоищами, из-за которых погибали сотни людей за раз. Другим вопиющим примером особых нравов некоторых горских народностей, до глубины души поразивших Тимура, была практика продажи в рабство собственных дочерей[11]. В одном из горных селений он собственными глазами видел отплясывающего безумно эмоциональный танец горца, у которого одна из жен разродилась от бремени аж двумя дочерями. Как пояснил один из спутников Рината, счастливый отец уже сегодня пойдет договариваться о будущей продажи дочерей в гарем какого-нибудь османского бека и скорее всего получит задаток… Вот таким Ринат увидел оскал Кавказа, злобный, кровавый, самоедский, с детскими слезами и девичьими рыданиями. Это был его Кавказ, его родина с людьми, веру которых он не мог предать…

–…Щас ищо ничаго. Днем тепло, а ночью я в батькин тулуп кутаюсь и сплю. Зимой совсем худо было, – вновь жалобно всхлипнув, мальчик отвлек Рината от его тяжких раздумий о судьбе Кавказа. – Чуть не околел. К псу теткиному в будку залазил и с ним спал… Знаешь, дядь, как с ним тепло. Только блох у него много. Кусучие шибко…

Мальчишка распахнул закатал рукав рубахи и начал показывать многочисленные ранки и царапины от блошиных и собачьих укусов на своей руке. Та была тоненькой, синюшно-красной. Казалось, ее соплей перешибить можно. Тимур в такт его всхлипываниям что-то ласково буркнул. Мол, держись, братишка.

«Вот же, падлы, ребенка до чего довели! С блохастым барбосом спит, чтобы согреться. Объедки ему бросают тайком, чтобы никто не увидел и не обвинил в помощи. Сами пацана изгоем сделали… Уроды! С русскими, значит, сражаться герои, а за своих вступиться боязно. Тьфу…». Никак он не мог понять этого. Как такое вообще могло быть в горских селениях? Рабство, продажа собственных дочерей в гаремы, набеги на своих же, грабеж, преследование детей. «Какие же вы, б…ь., мусульмане⁈ Всевышнего через слово поминают, а сами своими руками ад выстроили!». Из самого его нутра поднималась самая настоящая ненависть ко всему этому уродству. Словно специально в памяти всплывали примеры похожего поведения из его другой жизни. «Четки со священными словами крутит в руках, а у самого зенки наркотой залиты. Баран, еще о Пророке что-то талдычит. Мол, пророк Мухаммад так и эдак говорил, вот так поступал, так ел и так сидел… Зла не хватает! Этот пень с ушами даже имя Пророка своими грязными губами произносить не должен!».

Когда же точка кипения оказалась пройденной, Ринат вскочил с места и, взяв вздрогнувшего мальчишку за руку, повел его к столу. Обуреваемый эмоциями, он не очень хорошо понимал, какие-именно слова будет сейчас произносить. Однако, очень даже хорошо представлял, что должен донести до сидевших за праздничным столом.

– Жрете? – жестко, с рвущимся из него укором, рявкнул Ринат, подходя к столу. – Мясо молодого барашка, хорошо прожаренное, едва не тает на зубах. Так, Анзор-эфенди⁈ – он резко повернулся к побледневшему седобородому мужчине лет пятидесяти, одному из старейшин этого селения (Унцукуль). – А как овечий сыр? Хорошо просолен, острый на вкус, с мелко накрошенным диким луком. Точно, Мусост-эфенди? – спросил Ринат уже другого старейшину, старику с внушительным крючкообразным носом. – Сытно жрать, вкусно пить, баб тр…ь, таскать золотые побрякушки, – он выхватил из-за пояса ближайшего горца богато украшенный кинжал и бросил его на стол. – Настоящему мусульманину больше ведь ничего не нужно? Так? Какие в к шайтану мусульмане!

Ринат горящим от злобы взглядом впивался то в одного сидевшего рядом с ним горца, то в другого. Тот, на кого он смотрел, тут же отводил взгляд. Имам двигался вдоль стола, опрокидывая одно блюдо за другим. По столешнице кувырком летели куски сочащимся жиром баранины, здоровенные ломти ржаного хлеба, разломанные кусы сыра. Лились кроваво-красные струи вина.

– Что-о-о-о? Мы не мусульмане⁈ – в речь вдруг вклинился очнувшийся хан, до этого благополучно дрыхнувший в алкогольном дурмане. – Мы⁈ – ревел он, вставая и покачиваясь на дрожащих ногах. – Мы все тут чтим пророка… А я… Я… каждый год жертвую в мечеть две сотни серебром. Кто платит зякят[12] больше? Мои нукеры джигиты с каждого похода отдают мулле его долю во славу Всевышнего. Разве не пол моей мечети устилают лучшие ковры из Хорасана? Не мои ли резчики ее украшали? И я не мусульманин⁈ – глаза его налились дурной кровью, лицо побагровело, рука начала искала на поясе рукоять кинжала. – На Навруз[13] я даю больше трех десятков овец, мешки риса, муки, сахар, табак. Кормлю сотни мусульман праздничной едой. Кто делает для Всевышнего больше, чем я? Вача Безродный?