Текст книги "Князь Ядыгар (СИ)"

Автор книги: Руслан Агишев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

Глава 9

Отступление 15

Поучение Великого Государя Иоанна Васильевича сыновцам как окормляти царство / под ред. Е. В. Демина. М: ОлмаМедиаГруппПросвещение, 2004. Серия «Подарочные издания» [отрывок].

«Я смиренный, отцом своим Василием, благословенным, славным, нареченный в крещении Иоаном, и матерью своею из рода Глинских, помыслил написати сею грамотку. Не посмейтесь те, кому из детей моих она не будет люба, а примете ее в сердце своем.

... Что надлежало делать слуге моему, то сам делал. Нигде не давая себе покоя. На посадников, целовальников и биричей не полагался, ибо глаз да глаз за всеми нужен. Весь распорядок сам ставил. И у ловцов охотницких, и у воев, и у конюшенных.

… Не тешите свою гордыню и алчность шутихами скоморошьими. Не играйте в богомерзкие игрища с парсунами с ликами людскими и зверными изображенными, ибо от диавола они. Выбирайте же богоугодные игрища, что воинскую доблесть и разумение растят... Играйте в лодейную сшибку, кою многие добрые мореходы хвалят. Читайте с разуменьем добрые книжицы про русских воинов, мореходов, розмыслов умелых, что с особой заботой государству российскому служити».

Отступление 16

Круг игры: Праздник и игра в жизни русского человека (начало XVI – конец XVII вв.). Москва: Издательство «Индрик», 2004 (Российская Императорская академия наук имени Н. Н. Миклухо-Маклая) [отрывок].

«... Если обратиться к источникам, то самое первое упоминание этой оригинальной и несомненно развивающей смекалку и усидчивость русской игры мы находим в одном из самых значимых литературных памятников XVI века – «Поучении Великого Государя Иоанна Васильевича сыновцам как окормляти царство». Позволю привести себя всего лишь одну цитату из указанного документа, что сразу расставит все точки на «и» в нашем споре. «Играйте в лодейную сшибку, кою многие добрые мореходы хвалят». Нет никаких сомнений, что речь здесь идет о неком аналоге морского боя – лодейной сшибке. Если же мы обратимся к другому источнику XVI века, чудом сохранившемуся списку с Ипатьевской летописи, то увидим, что и правила Лодейной сшибки чрезвычайно напоминали правила современного Морского боя. «А было то поле расчерчено, аки кирпичная площадь на части. Вверхе писаны были буковицы – Аз, Буки, Веди, Глаголь, Добро, Ети, Живете, Земля, Иже, Како. Сбоком же идучи знаки – Мечъ, Сабл, Щитъ, Орало...».

… Нельзя не упомянуть и целую серию игр, которые родились во время правления царя Ивана Васильевича и в основе которых отчетливо просматривается воинское начало. Это ножной колобъ, защитник хоругви, лапта, и многие другие игры, в которых принимали участие несколько десятков человек. Несомненно, все эти игры родились из упражнений, являющихся частью физической тренировки русских воинов. Здесь уместно будет провести аналогию с филипинским боевым искусством арнис – искусством молниеностных бросков, захватов и контратак, который долгое столетиями маскировался под национальный танец бедняков. Предположительно, тренировки русских воинов развиваясь и эволюционируя постепенно превратились в элементы увлекательных спортивных игр. Например, рассмотрим игру «ножной колобъ», которая является наиболее характерным примером превращения тренировочных упражнений в игру. В игре принимает участие две команды, каждая из которых пытается, без использования рук, затолкать в специальное место кожаный, надутый воздухом, колобъ. Игра за счет скорости соперников является крайне динамичной и скоростной, требующей особой выносливости. Последние качества особенно важно при тренировке воина, который во время похода испытывает колоссальные физически нагрузки. Не нужно забывать и про то, что ножной колобъ воспитывает чувство коллективизма, товарищества. Члены команды сплачиваются настолько, что нередко понимают друг друга буквально без слов».

_______________________________________________________________

Поднявшаяся легкая пурга лихо закручивала в воздухе снег и с волчьим завыванием бросала его в лицо скачущим по дороге всадникам. Сначала по припорошенной снегом дороге с гиканьем их пронеслись несколько десятков, нагайками с усилием настегивающих своих скакунов. Чуть позже по этой же самой дороге уже потянулся едва ли не тысячный отряд, вслед за которым неспешно двигался и царский обоз.

Я и мои люди, державшиеся рядом с четырьмя моими повозками, шли в самой середине этой огромной людской реки, полной ложкой хлебая последствия путешествия рядом большими массами людьми – несмотря на легкий морозец, разбитая в грязь дорога; обгаженные сотнями и сотнями ратников пространства вокруг бивака; собранный весь мало-мальски пригодный хворост и вырубленные на сотни метров деревца; выловленная и съеденная дикая и домашняя птица. Была бы моя воля, я бы уже давно пересел на жеребца и махнул вперед, в столицу Московского царства! Однако, царя Иван Васильевич, которому за время путешествия настолько опостылела скука, что он меня со своими необычными рассказами, вообще старался от себя никуда не отпускать.

–Как глаголишь кликали того вырдалака? – закутанный по саму макушку в теплую шубу, царь задумчиво почесывал свою бородку; классика ужасов от Брема Стокера сильно зацепила не только его, но и многочисленных стрельцом и детей боярских, которые за местечко рядом с царской повозкой и царским рассказчиком то и дело устраивали настоящие бои. – Граф Драйкулов? Словно болгарин какой... Знавал я одного Драйкулова. Тоже осман люто ненавидел. На кол сажал... Можа про него это все писано? Женка, кто у него была?

Чувствовалось, раззадоренный рассказом царь решил все-таки найти этого самого графа в одном из соседних с Москвой государей. «Черт! Дракулы мне еще в современниках не хватало! И Стокер что ли ничего не придумал? Ведь с Лермонтовым и его купцом Калашниковым нашелся прототип. Может тут поскрести кого-нибудь по морде и вылезет вампир-душегуб!».

Вдруг до меня стали доноситься отдаленные звуки колоколов. Играл не один и не два. Слушался настоящий перезвон колоколов, в котором смешались и серебристые звуки бронзовых малышей и басовитые гулкие голоса многопудовых гигантов. Москва встречала своего царя!

– Добрались, Государь, – обрадовался я возможности перевести разговор; эти бесконечные рассказы последних дней мне сильно утомляли, не давая толком выспаться. – Кажется, и дома уже видны..., – я привстал на скрипящей повозке, вглядываясь в выступающие из кружащегося снега темные коробки домов.

– Какой там! – Иван Васильевич рассмеявшись, махнул рукой. – Это еще не Москва. Голытьба да бродяги какие здесь селятся. Христарадничают... А до нее, родимой, еще верст семь-восемь отмахать придется.

Я вновь опустился в повозку. «Как и у нас, б...ь! Все как у нас! Ничего и никто не меняется... Там, значит, люди, а здесь ...». Мимо нас проплывали вросшие в землю, покосившие избенки; едва возвышавшиеся над землей землянки. Одни были крыты кое-как наваленными мохнатыми еловыми лапами, другие темным подгнившим сеном. Это, действительно, была не Москва!

– А ляхам каким не сродственник он был? Слышал я от заморских послов про одного ляха, что тоже магометян страсть как мучить любил, – в задумчивости бормотал Иван Васильевич, не оставляя попытки разобраться с личностью графа Дракулы. – Надо бы у митрополита поспрошать. Он книжная душонка, знамо помнит...

Отмахав еще верст пять, царский обоз, наконец, подступился к предместьям огромного города и окунулся в оглушающий перезвон колоколов. Из сараюшек, избенок, изб выбирался народ, приветствовать возвращающее с победой войско. Охали и ахали молодухи и бабы, с любопытством разглядывая гарцующих всадников и улыбаясь молодцеватым ратникам с массивными мушкетами на плечах. Подслеповатыми глазами щурились на дорогу старики и старухи, что с клюками стояли у своих домишек. Толпы оборванных ребятишек, одетых кто во что горазд, стайками носились вдоль дороги, то и дело норовя что-то стащить.

– Ужо в стрелецкую слободку въедем, там и полюбуешься на жилье – былью моих молодцов, – через поднявшийся шум, гам донесся до меня голос царя. – Вот вооружим стрельцов твоими хитроумными пищалями и нам тогда сам черт не страшен. Сделаешь, княже, мне такие пищали? Сотенок десять для начала или лучше двадцать?

«Ого-го! У Вани-то губа не дура. Две тысячи мушкетов с кремневым ударным механизмом хочет получить. Интересно, а пулемет он сразу не желает... Я с это-то переделанного десятка едва не поседел, а тут две тысячи».

– Княже, – царь подсел ко мне ближе. – А не осталось у тебя того османского зелья, коим ты меня угощал. В сон клонит, а оно у тебя забористое. Выкушал, и сна ни в одном глазу.

Да, мне все же удалось сварить себе настоящий турецкий кофе! В условиях тяжелого путешествия и просто неподъемных цен на самый обыкновенный черный чай, горячее кофе оказалось для меня самым настоящим спасением. Я варил его едва не на каждом привале, сдабривая приготовленный напиток кое-какими специями , капелькой меда, и потом еще верст двадцать – тридцать, до следующего привала, блаженствовал. Не обошлось, правда, и без досадных эксцессов. На одном из привалов, когда я чуть отвлекся, какой–то проходящий мимо монашек полюбопытствовал, что у меня варится с таким необычным ароматом в котелке. Едва же он увидел это черную шипящую с желтоватой пенкой кофейную жижу, то вдруг начал визжать, как недорезанный подсвинок. Шпынь с огромным шнобелем, гееной огненной мне огненной грозил, всякими карами небесными. Боже, с каким удивлением я смотрел на этого визжащего и прыгающего вокруг моей чашки с кофе и брызжущего слюной! На его ор с обвинениями меня чуть ли не в колдовстве, сбежалось пол лагеря в доспехах с копьями и мечами. К счастью, все разрешилось благополучно, но с тех пор за мною, князем Ядыгаром, прочно закрепился образ непростого, якшающегося с едва ли не с чертями, человека. А мне-то что? И так уже странностей вокруг меня накопилось. Как говориться, одной меньше, одной больше... Мне же осталось только до иконы добраться, а там хоть потоп.

– Знатное зелье, – царь смачно приложился к небольшому кувшинчику, плотно укутанному тряпьем и шкурами. – Аж душу всю вынимает... Вот гляжу, я на тебя, княже, – Иван Васильевич прищурился так, словно пытался прицелиться в меня из какого–то оружия. – Какой-то ты неугомонный. Все вокруг тебя крутиться, шевелиться. Все какие-то замудренные вещицы делаешь. И сам ты суетный весь из себя. Нет в тебе боярской степенности. Вона, погляди, мои-то как важно шествуют. Как гусаки! Гузно оттопырят и идут.

«Порозовел. Сейчас тебя кофеинчик-то взбодрит. Правильно, не все меды пить, да вино глушить. С этой бормотухи только башка трещит. Хорошее же кофе сразу на ноги поставит».

Иван Васильевич снова потянулся за кувшином, из которого с видимым удовольствием тут же отхлебнул. Вчерашние гуляния видимо все еще давали о себе знать.

– Зело хорошее зелье. Прикажу кухаркам во дворце кажный божий день делать, – он распахнул ворот своей шубы и с чувством, глубоко и сладко вздохнул. – Может, княже, ты и правда, колдун и ворожить можешь, как молва о тебе идет… Мол утопленника к жизни вернул, а потом его приворожил. Теперь за тобой словно собачонка бегает. И османское зелье можешь варить так, что мертвого поднимет. И вон медика мово испужал какими-то злобными тварями. Словом-то каким-то чудным назвал, мыкрытобами. Тьфу, мерзкое какое слово!

Услышав это «мыкртытобы», я едва не переломился от хохота. Сдержаться удалось с огромным трудом, лишь с силой закрыв себе рот рукавицей. «Б…ь…, эта клистерная трубка царю нажаловался! Гоблин! Микробов испугался! А я тоже хорошо… Этому неучу еще что-то пытался рассказать. Мол, черт нерусский, руки чаще мой, особенно перед осмотром пациента. Инструменты свои кипяти или в крепко вине мой… А этому дурню все без толку! Все мне своим университетским диплом тычет. Мол доктор он! Ха-ха-ха! Микробов испугался! Ха-ха-ха-ха!».

– Вона дружка мой, Адашев тоже глаголит, что не след мне тебя приближать, продолжал царь. – Мол измену ты замышляешь, – признаться, спина у меня несмотря на мороз, мгновенно вспотела; думаю, многие, даже едва знакомые с российской историей, знают, чем заканчивало те, кого Иван Грозный подозревал в измене. – И хочешь моих верных слуг извести и самого меня в могилу свести... Ха, напужался, княже? Ты знай, княже, я за своим верным слугам последнюю рубаху не пожалею. Сниму и отдам. За измену же и предательство смертью лютую казнить буду..., – вот на такой ноте царь и откинулся на спинку возка.

Через некоторое время он потянулся до хруста в суставах и спине.

– Хорошо… Лепота, – кофе окончательно было допито, а кувшин, от избытка чувств, полетел куда–то в сторону. – Жить хорошо.

Царь блаженствовал. «Б...ь, хорошо ему! Сказал такое и нормально, а тут хоть штаны меняй! Да-а, нравы здесь простые... А Адашев, падла, похоже с Курбским что-то мутит. Я ведь последнее время их часто вместе вижу. И ведь подобралась парочка... Один лихой рубаха, простой как копейка, а второй головастый хитрован, который на три шага вперед видит. Подожди-ка! А ведь и правда хорошая парочка получается. Как я слышал и появились они у царя почти в одно и тоже время. Сейчас оба пользуются особым Ваниным расположением. Они явно не горят желанием пускать в свой курятник еще кого-то!».

Тем временем впереди показалась громадина Московского кремля, внушительный вид крепостных стен и башен которого мигом вышиб из моей головы все посторонние мысли.

– Чего же он такой громадный? У нас-то поменьше будет, – задирая голову, я с удивлением рассматривал рукотворные белые скалы. – И белый? Красный же уже должен быть?!

Я, конечно, не имел ученых степеней по истории, но уж по поводу цвета кремлевских стен-то всегда был уверен. Первый Кремль был белокаменным и строительство его начато было еще при Дмитрии Донском, а второй, сегодняшний, – красный! Здесь же своими собственными глазами видел белые стены и башни.

«Мрамор, что ли?». Как раз под одной из кремлевских башен мы сейчас и проезжали; огромное белое сооружение, нависавшее над нами тысячами своих тонн, внушало уважение и подавляло своей массивностью. «Подожди-ка». Я высунулся с возка и оказался едва ли не на вытянутой руки от стены. «Кирпич! Черт, он же покрашен чем-то. Известь, что-ли?».

Собственно за стеной я впервые и увидел настоящую средневековую Москвы, без ее модернистских прикрас и столетних наростов. «Да–уж, тесновато, мягко говоря». И увиденное, если честно меня, привыкшего к широте проспектов и высоте зданий, совсем не впечатлило. Наш возок проносился по кривым, извилистым припорошенным снегом улочкам, на которых с трудом разъезжались две повозки. Вокруг хаотично, словно грибы после дождя, «росли» то терема с узорчатыми наличниками на окнах и сказочными деревянными узорами на балкончиках, то глухие деревянные стены огромных амбаров и сараев. Единственное, пожалуй, что среди этого, действительно, радовало глаза – это многочисленные золотые макушки церквей и монастырей. Создавалось впечатление, что Москва, как собственно и вся страна, еще только – только начинает вырастать из тесных штанишек княжества и принимать свой новый статус...

– Эй, Митюшка! – заорал вдруг Иван Васильевич, привлекая внимание одного из многочисленных сачащих рядом всадников и одновременно отвлекая меня от дум о Москве. – Подь сюды! – низкорослый служка в длинном кафтане тут же спрыгнул с лошади и побежал рядом царским возком. – Князя Ядыгара в малые палаты определи. И на постой поставь вместе со своим двором. И чтобы обиды ни ему ни его людям не чинить! – бегущий слуг успевал и кивать и держать чернильницу с пером, что говорило о его немалой ловкости. – А столоваться у меня будет. Все, иди.

Тут он повернулся ко мне.

– Будешь мне сказки свои мудреные сказывать, да зелье свое варить, – усмехнулся царь. – А через семь ден и крестим тебя. Сам митрополита попрошу. И лик святой Богородицы свидишь.

… Следующие мои дни в Москве, после обустройства в малых царских палатах, проходили довольно однообразно. Опасаясь «дать маху» в этом кобле скорпионов из враждующих друг с другом бояр, их холопов и слуг, я вообще старался по-меньше выходить на улицу. Зато почти всех, кто приехал со мной, я в первый же день вытурил на улицу, снабдив деньгами и наказом – «вынюхивать», выспрашивать и покупать любые сведения о местной верхушке. Слухи, пьяные россказни, вопли бесноватых у церкви, намеки нищих на паперти, все это годилось, как нельзя лучше. Мне, как воздух, нужна была информация о всей «внутренней кухне», чтобы знать кого можно опасаться, а с кем и считаться особо не надо.

Первые результаты этого появились лишь к исходу второго дня, когда начали подтягиваться мои первые невольные «разведчики». Один пришел чуть навеселе, второй злой и с подбитым глазом, третьего принесли. Главное же было в другом – я получил, пусть и достаточно условный, но расклад сил в Кремле. Москву, действительно, хотя и внешне это было не сильно заметно, разрывали на части несколько крупных боярских кланов, представители которых при случае могли даже и претендовать на сам царский трон. В итоге, получилась у меня такая картина...

Одной из самых влиятельных боярских династий оставались Шуйские, ведущих свое происхождение от сына Александра Ярославича Невского Андрея. Шуйские дали стране большое число талантливых военачальников (например, Михаил Васильевич Скопин-Шуйский), грамотных управленцев-организаторов (Василий Васильевич Шуйский) и хороших дипломатов (Иван Васильевич Шуйский). Обширные земельные владения рода, многолюдство зависимых от него людей, значительные доходы от многочисленных торговых городков и солеварен, по праву позволяли Шуйским свысока смотреть на представителей остальных родов. Правда, был за родом, а точнее за некоторыми его членами, был один грех – участие в боярском правительстве при малолетнем Иване Васильевиче и пренебрежительное отношение к царю-ребенку. За последнее трое из рода Шуйских и поплатились своими жизнями, растерзанные псами по приказу 13-летнего царя.

С Шуйскими соперничали Бельские, известный княжеский и боярский род, ведущих свое происхождение от великого князя литовского Ольгерда. Династия Бельских в пору своего расцвета довольно успешно соперничала с Шуйскими за власть в стране, что нередко выливалось в жестокие расправы над проигравшими оппонентами. Род известен также и тем, что «подарил» стране одну из знаковых фигур второй половины XVII века, Малюту Скуратова. Правда, сейчас их влияние уже было не таким, как еще двадцать-тридцать лет назад.

Вокруг этих двух соперничающих за влияние на царя родов крутилось и несколько десятков других – Шереметьевы, Воротынские, Трубецкие и другие, кто не мог похвастаться таким же богатством и знатностью. Поэтому они предпринимали просто титанические усилия, чтобы стать чуть ближе к трону.

Особняком у царского трона стояли Захарьины-Юрьевы. Это был в сущности не знатный, можно сказать, захудалый дворянский род, единственным богатством которого стала Анастасия Романовна, жена царя Ивана Васильевича. В это время, как сумели разузнать мои добровольные шпионы, возле трона вилась целая прорва родственников царицы, выпрашивавших для себя и земли, и казну, и должности.

– Ха-ха-ха, поздравляю вас, господин Ядыгар, вы попали в террариум! А учитывая благосклонность царя к моей персоне, на меня скоро обратят внимание и все они, – будущее мне рисовалось очень даже нерадостным. – Проклятье! Доживу ли я эти пять оставшихся дней?! Может и доживу, если как сыч продолжу сидеть в комнате и языком трепать лишнего не буду.

Проблема была в том, что Иван Васильевич вновь начал настойчиво интересоваться подробностями странной смерти своей матери. И мне чувствовалось, что на этот раз мне придется ему рассказать все, что я знаю. Знал же я очень даже не мало: и о неприглядной роли Бельских, и отравителях Шуйских. «Б...ь, едва я только голос про них подам, то «пиши пропало»... Не дай Бог, еще и Ваня где-нибудь что сболтнет. Меня же прямо в этих палатах спалят, как окорочек... Надо тянуть время. Пытаться заболтать Ване зубы новыми и новыми история и сказками. Глядишь и смогу протянуть до крещения. А там сделать шаг и я дома... Надеюсь...».

Собственно, этой тактики следующие дни я и старался придерживаться. Днем лишний раз не отсвечивал. Ни с кем старался не разговаривать. Если же, кто из окружения Ивана Васильевича цеплялся ко мне с вопросами, то старался отделываться от него лишь общими ответами и замудренными разсуждениями. Для царя же и его приближенных лиц каждый вечер я устраивал из своих рассказов едва ли не представление с пантомимами, разговорами на разные голоса. В один из вечеров, рассказывая о Маугли, я так вжился в роль неуклюжего медведя, Балу, что присутствовавшего здесь митрополита Макария едва кондратий не хватил. Не знаю, чего он так сильно взъярился, но получил я по хребтине его посохом довольно сильно. Царю же понравилось...

Последнюю ночь перед крещением я долго не мог уснуть. Волновался. Мысли о завтрашнем моем крещении все ни как не выходило у меня из головы. Назойливые мысли о прошлом, настоящем и будущем роились вокруг меня, снова и снова не давая погрузиться мне в сон. Едва же усталость срубила меня и я без сил упал на постель, как по коридору кто-то протопал и сразу же в мою дверь с силой застучали.

– Господин, господин, – из–за закрытой на засов тяжелой двери из массивных рубленных дубовых досок раздался знакомый голос моего телохранителя. – Откройте! – к моему удивлению, в голосе этого вечно невозмутимого как скала человека слышалась неподдельная тревога. – Беда, господин!

Чертыхаясь, я слетел с постели и, сшибая с пути массивный медный горшок, подбежал к двери. Еще мгновение ушло на то, чтобы сдвинуть в сторону здоровенную щеколду. Дверь тут же распахнулась, пропуская вперед Ису с таким выражением на лице, которого, признаюсь, я не видел даже в дни осады Казани.

– Что?

– Урусутский царь умирает, – сразу же выпалил татарин. – С самого утра занеможил...

От этой новости у меня едва челюсть не отвисла. «Урусутский? Ваня? Какая к черту смерть? Ему же еще лет двадцать куковать, кажется». Я не особо разбирался во всех перипетиях царствования Ивана Грозного и поэтому не знал о том, что в моей истории примерно в это время с царем приключиться странная болезнь. Этот малоизученный и очень подозрительный эпизод его царствования, мне был совершенно не известен, что собственно и стало причиной такой моей реакции. «Это я что-ли все поменял? Черт, черт, черт! Что же теперь будет?».

В растерянности я заметался по светлице, то начиная одеваться, то пытаясь что-то найти в бумагах у себя на столе. Такой же бардак царил в этот момент и в моих мыслях.

– Бояре съезжаются, – многозначительно пробормотал Иса, застыв возле окна, через которое он внимательно что-то или кого-то рассматривал. – С холопами. Что-то много их тут..., – он повернулся ко мне и после некоторого молчания добавил. – Слишком много холопов с оружием. Как бы чего не было, господин.

Я поймал угрюмый взгляд Исы, который явно намекал на возможный боярский переворот. Ему, долгое время прожившему и при дворе Крымского хана и при дворе Астраханского хана, были хорошо известны и кровавые стычки наследников за престол, и междоусобные войны между их сторонниками. «Воронье слетается и, значит, скоро грянет гром... А как же я? Мне надо в собор к иконе. Бежать туда прямо сейчас? А если это не та картина, тогда что? Черт, Ваню же просто убрать решили. Кто-то скорее всего пронюхал про то, что я ему рассказал про убийц его матери. Собственно, решив не ждать, когда придет Ваня и пооткручивает им бошки, они решили радикально решить эту проблему...».

Застыв на одном месте, я все перебирал вариант своих дальнейших действий. К сожалению, ничего радостного в своем будущем я не видел. Я, здесь в Москве, ноль без палочки. По существу, сейчас за мной ничего нет и никто за мной не стоит. Меня можно просто проигнорировать, а можно и на меня повесить что-нибудь, например, убийство царя. «Мать вашу, пучисты чертову! Эх, Ваня, Ваня, не мог подождать, пока я доберусь до иконы... Стоп! Какого черта я сижу здесь? Он же выкарабкаться может!».

От этой мысли, я подскочил с посетил и рванул к двери. В одно мгновение взобрался по крутой лестнице коридора, в конце которого едва не свалил с ног какого–то коренастого человека в рясе, шедшего рядышком с моим старым знакомым князем Курбским.

Человек в рясе оказался духовником Ивана Васильевича протопопом Сильвестром, по слухам пользовавшийся громадным влиянием на молодого царя и отличавшимся редким миролюбием и спокойствием. Последнего, правда, я в его взгляде, быстро брошенным на меня, и близко не увидел.

– Ты куда прешь, с....? – прошипел Курбский, разглядев меня и тут же споткнувшись на ругательстве. – Тебе здесь не место.

– Только я определю, где мое место, – бросил я, протискиваясь мимо них; вступать в перепалку сейчас было не время и место.

И не обращая внимания на бурчание позади, я переступил порог большой комнаты или зала, заполненного людьми. От обилия роскошных соболиных шкур, переливающихся серебром, на шубах, золотых перстней и массивных крестов у меня едва не отнялся язык. «Да тут явно одни паханы собрались, тереть будут…». От волнения меня почему-то пробило на тюремную феню. «Черт, царь еще живой, а они уже власть делят…».

Собравшиеся, бояре, священники, воеводы, действительно, отнюдь не выглядели убитыми горем, а, скорее наоборот, напоминали столпившихся над телом жертвы хищными гиенами. Громко галдящие и спорящие между собой несколько десятков людей разделились на небольшие группы и с неприязнью поглядывали друг на друга.

«Смотри-ка, кого только среди эти падальщиков нет… Опа–на, и двоюродный брат Вани здесь!». Одна из боярских групп как раз и стояла окружив удельного князя Владиммира Андреевича Старицкого, молодого мужчину в полу накинутой на плечи шубе с длинными рукавами. Горделиво поджавший губы, важно кивающий своим сторонникам, князь выглядел очень уверенным в себе. «Черт бородатый, поди уже шапку Мономаха примеряет. Интересно, с наследником Вани что делать собрался? Кстати, вон и царевича Дмитрия уже принесли…». На моих глаза в стене открылась небольшая дверца и оттуда вышло несколько закутанных в кучу платков женщин неопределенного возраста, одна из которых на руках несла годовалого младенца. «О! Зашевелились-то как, зашевелились! Скорпионье гнездо!».

– Брате, исполнем последнюю волю государя нашего и присягнем наследнику, царевичу Дмитрию, – едва младенец оказался возле лежавшего царя, начал громогласно вопить какой-то мордастый полный боярин; судя по призыву он явно был из Захарьиных-Юрьевых, родственников супруги царя, подарившей ему царевича Дмитрия. – Пусть станет он нашим государем на славу и…

Я чуть дернулся, желая подойти ближе, как тут такое началось… Противники Захарьиных-Юрьевых, столпившихся вокруг младенца, тут же недовольно загалдели.

– Не желаем, чтобы Захарьины нами правили! – раздался чей–то визгливый голос.

– Не место безродным на троне! – поддержали его еще один. – Князя Старицкого на престол! – закричал он во весь голос. – Он муж достойный! Старицкого на трон хотим!

«Черти, Ваню-то уже похоронили… Да им же всем выгодно, чтобы Ваня кони двинул. Захарьины-Юрьевы, родственники царя по супруге, точно будут в шоколаде. Они сразу же станут всем руководить при царе-младенце. Старицкий и его сторонники тоже не против, если Иван Васильевич умрет, ведь князь имеет все права на престол. Б…ь…, похоже я один заинтересован в том, чтобы царь жил». И эта пришедшая мне только что в голову мысль так меня потрясла, что я вздрогнул.

С чувством нереальности происходящего я наблюдал за разворачивающимся безумным действом. Две вопящие группы, обступившие постель с лежавшим царем и кормилицу с младенцем, медленно наступали друг на друга. Они таращили выпученные от злости глаза, потрясали кулаками. Пот в жарко натопленной комнате ручьями стекал по их волосам и лицам, придавая боярам вид только что вышедших из парной. Они уже были готовы броситься друг на друга.

– Б…ь, с ума посходили, – я медленно шел в направлении царской постели. – Точно, психи.

В этот момент, обходя пыхтящих от злобы и ненависти бояр и воевод, я вдруг увидел то, от чего у меня едва окончательно «не снесло крышу». Из-за внушительных выпячивающихся боярских животов, выплыла высокая сухая фигура с лошадиным лицом. Ханс Мольтке, царский медик, настоящий шарлотан и недоучка, маскировавший свое невежество кучей латинских слов и парой – тройкой усвоенных им знахарских приемов.

Как у матерого быка трехлетка при виде одетой в красное фигурой, у меня едва дым из носа и ушей не пошел! «Ах ты, трубка клистерная! Ты же Ваню окончательно залечешь, а меня потом тут затопчут!».

С силой выдохнув и, сделав «лицо кирпичом», я ринулся вперед.

– … Nain, nicht надежда! – донесся до меня его ломанный голос. – Феликий Хосударь ослаб. Это давняя болезнь… Хидраргурум… Очень сильное, sehr gut… Еще римляне использовали это лекарство… Здесь я умываю руки.

Еще пара шагов и вот я уже стоял возле постели царя, когда на меня дохнуло тяжелым амбре от рвоты и экскрементов. Он прерывисто дышал и был бледным, как смерть. От такого вида у меня «опустились руки». «Все, отбегался Ваня! И я похоже с ними. О поддержке можно забыть. Никому я здесь и даром не нужен… Траванули, беднягу». Я обреченно оглядел умирающего, потом перевел взгляд на царского врача, который презрительно выпятил губу. «Черт немецкий! Руки он умывает! Залечил! Пичкал Ваню каким-то дерьмом. Хидраргурум, черт бы его побрал… Хидраргурум… Хидраргурум…». Я опять перевел взгляд на лежавшего Ивана Васильевича, а в моей голове почему–то крутилось это странное, очень странное слово. «Хидраргурум… Хидраргурум… Лекарство… Лекарство чертово… Хидраргурум. Стоп, стоп! Хидраргурум! Это же… не хидраргурум, а гидраргиум! Б…ь…, гидраргиум! Руть! Ртуть! Этот урод ртутью царя пичкал! Ха-ха-ха-ха! Сильное лекарство на основе ртути!». В это мгновение в моем мозгу тут же возникло такое безумное количество ассоциаций, что я пошатнулся и едва не упал. Мне вспомнились десятки исторических баек, фактов и случаев, связанных с ртутью и моей работой в московских антикварных салонах: и пропитанные ртутными ядами страницы средневековых книг, свечей, перчаток; и популярные столетия назад лекарства на основе ртути; и румяна и белила русских женщин с ртутью; и высокое содержание ртути и свинца в остатках наших предков; и т.д.