Текст книги "Князь Ядыгар (СИ)"

Автор книги: Руслан Агишев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

– Вы что же сделали, черти рогатые? – говорить начал я шепотом, неосознанно все сильнее и сильнее повышая голос. – Вы же его отравили!

Я наклонился к лежавшему Ивану Васильевичу, смотря на него уже «другими глазами». Давно-давно, в будущем, моей сестре поставили диагноз отравление парами ртути и с того времени мне все ее симптомы буквально «запали в душу».

Не обращая ни какого внимания на опустившуюся в помещении тишину и удивленно–недоуменные лица бояр и воевод, я искал в лице царя именно эти симптомы.

– Рвота и диарея… Блевал и обделался, точно. Температура… Да, лоб горяченный, – я потрогал царский лоб. – Похоже и правда ртутью его то ли накормили, то ли напоили. Если бы я здесь питался, и меня бы накормили, – я поднял голову и подозрительным взглядом обвел присутствующих. – Что смотрим? Государя отравили! Царя отравили! – взглядом я вцепился в царского медика, который тут же побледнел. – Отравили… Ты!

Я схватил за шкирку какого–то паренька, что стоял рядом с постелью царя с небольшой иконой в богатом окладе.

– Бегом к кухарке! Тащи кувшин с теплой водой и десяток куриных яиц! – серого от страха и непонимания пацана трясло так, что у него зубы выбивали словно испанские кастаньеты. – Глухой?! – я вырвал у него икону. – Бегом! Кувшин с водой и яйца! – пацан медленно повернулся и тут же получил от меня сильного пинка. – Промывание надо делать, промывание… Потерпи Ваня, потерпи немного.

Уже потом, когда все прошло, я с удивлением, снова и снова, себя спрашивал. Как же так получилось? Как меня пропустили к царской постели? Почему меня не остановили многочисленные родственники царя, приближенные, телохранители, в конце концов? И единственный ответ, который мне приходил в голову, был следующим – в тот момент, все без исключения, царя уже списали со счетов! Они все уже делили власть, вырывая друг у друга шапку Мономаха!

– Господине, – взмыленный с широко раскрытыми глазами пацан уже стоял возле меня и в дрожащих руках держал глиняный кувшин и лукошко с яйцами. – Вот…

Следующие часы превратились для меня в какую–то дьявольскую гонку, призов в которой была жизнь царя и одновременно мой билет домой. Чувствуя, как катастрофически убегает время, я спешил… В стороны летела скорлупа, яичные ошметки, брызги воды.

– Приподними его. Государь, государь, слышишь меня? – вместе с пареньком – служкой, мы приподняли царя. – Государь, это я, Ядыгар! Выпей это! Отрава в тебе, а это поможет выплюнуть всю гадость из себя. Слышишь меня? Пей, пей! Все надо выпить, Государь, все до капли! Вот-вот, молодец. Еще немного…

Выпившего приготовленную смесь царя ощутимо качнуло. «Давай, Ваня, давай. Дай жару, выплюнь все это дерьмо! Потерпи, потерпи. Желудок обязательно надо прочистить».

И он дал! Его вдруг скрючило и он перегнулся через постель, выблевывая из себя дурно-пахнущую бурую жижу. Казалось, этот фонтан никогда не закончиться.

– Давай, Государь, давай! – заорал я, вскакивая с места. – Пошла, родимая!

«Еще немного. Пошла, пошла… Значит, еще не поздно». Я вовремя подхватил царя, когда, он обессилев, едва не перевалился через постель и не свалился на пол.

– Теперь воды ему надо, – я осторожно повернул его на бок. – Вот и хорошо, – я успокаивающе подмигнул открывшему глазу царю. – Теперь все будет хорошо, Государь. Гадость почти вся вышла. Сейчас пить надо и по больше… Слышишь? Пей по больше, – тот кивнул головой. – А я, пожалуй, пойду, Государь. Помощников у тебя и без меня много.

Однако, царь клещом вцепился в рукав моего кафтана.

– Кня… же…, – красные слезящиеся глаза Ивана Васильевича с надеждой смотрели на меня. – Останься… при мне.

Я присел рядом с постели и растерянно огляделся. «Амбец! Как волки голодные смотрят. Походу, теперь это я цель номер один. Б…ь…, доигрался! Теперь точно не иконы не доберусь... без гранат и хорошей многозарядки».

Глава 10

Отступление 17

Новгородская летопись [отрывок].

«…В среду 3 недели поста, ноября 11, грехов ради наших посетил Бог немощью Великого Государя. Слег он в почивальне аки лыбедь, ни пищу ни воду не имати. В горячке метавшись, разумом повредившись, не узнавати ни ближников своих ни слуг. Зелено лицом быти, кричаша страшны голосом, животом мается.

… В печали великой призваша Великий Государь бояр и воевод для крестного целования свому сыновцу, царевичу Димитрию. Ближники же его упротивились воли Великого Государя. Молвиша они, шта князя Старицка звать на престол надо. Младенец Димитрий молод исчо и слаб государем быти, Старицкий же и ростом статен и разумом силен. Токмо он в силе распри средь ближников государя прекратити».

Отступление 18.

Малин С. П. О подлинных причинах загадочной болезни государя Ивана Васильевича, прозванного Великим // Вестник Санкт–Петербургского Императорского воспитательного дома. Санкт–Петербург. 1932. №5. [отрывок].

«... Нельзя не согласиться с …, что загадочная болезнь царя очень напоминает случившее с его матерью, Еленой Глинской. Представь, себе мой читатель, насколько подозрительно это выглядело бы сейчас. Молодой человек, в полном расцвете сил вдруг заболевает чем-то непонятным, отчего, все доктора разводят руками. При этом вокруг него полно родственников, которые очень жаждут получить его имущество. Впору было бы вызывать городового и участкового пристава, чтобы расследовать это злодения...

Сейчас, когда в нашем распоряжении находятся все достижения современной медицинской науки, мы можем уже оперировать не только догадками, но и строго выверенными фактами... Первое, на что обратили внимание медики из Госпиталя №1 имени ее императорского величества Государыни императрицы Марии Федоровны были характерные симптомы. Согласно летописцу, у его величества была горячка, сопровождавшаяся довольно высокой температурой и временным помутнением рассудка. Он перестал принимать пищу и питье, с трудом узнавал своих близких…

Таким образом, консилиум вынес согласованное решение, что царь Иван Васильевич был отравлен ртутью. По происшествию стольких лет мы не можем достоверно ответить на вопрос, каким образом ртуть попала в организм царя. Вариантов здесь было предостаточно: через пищу и питье, с помощью различного мазей и притираний. В случае же с его матерью, Еленой Глинской, останки которой в настоящее время уже достаточно изучены Российским историческим обществом, можно с высокой степенью достоверности говорить, что молодая царица получила столько высокую долю ртути с пищей. Об говорит структура ее костей, буквально пропитанная этим ядовитым металлом»; а также характерное почернение костей в районах от 12 до 12 позвонков».

_____________________________________________________________

И вот так я стал нянькой и сиделкой в одном флаконе при царе Иване Васильевиче. Как бы это было не смешно, но государь с этого дня не отпускал меня ни на шаг от себя. С самого утра я уже должен был желать ему «здравого утречка». После уже садился с ним за один стол, чтобы откушать царским яств и выпить вина. Едва исчезала вереница слуг с кубками, чащами, подносами, как мне приходилось с постным лицом выслушивать заунывное пение царского дьячка. Под полтора-два часа, как повезет, Иван Васильевич бил поклоны отеческим иконам и истово крестился.

Ближе к полудню, когда царю хотелось развлечений, начиналась и собственно моя служба. Я начинал рассказывать очередной фильм, сериал, роман или приключенческий рассказ, который быстро увлекающий Ваня то и дело прерывал своими восторженными комментариями и воспоминаниями. Когда же я выдыхался и с трудом выдавливал из себя очередное слово, царя начинал мне жаловаться на свою жизнь, ближнее окружение, разные проблемы.

– Казна, княже, дырявая, як решето. Где перст сунуть можа, а где и глава вся целиком пройдет, – сокрушенно мотнул головой царя, чуть приподнимаясь с постели. – А гроши на все потребны. Стрельцам только вечор жалование отдали. На пороховые же не хватило. И на Пушечный приказ нужно, и на лекарни, про которые ты рассказывал. Где на все это взять?

Иван Васильевич с кряхтением сел на постель, и, почесывая всклоченную жиденькую бородку, задумчиво уставился в небольшое окошко. Чувствовало, мысли эти ему уже давно не давали спать, заставляя вновь и вновь пережевывать одно и тоже.

– А эти, ироды, тащут еще. Все, княже, тащут. Одни крохоборы и лихоимцы. От серебра уже нос ворочат, – с надрывом в голосе продолжил он. – С меня скоро последнюю рубаху и порты сымут... Глядишь на такого, вроде людина благий, в деле разумеет об обчем благе печется. Воеводой же, али дьяком каким станет, так словно пес с цепи срыватся. Людишек гнобит, гроши с них имает, а все царской волей прикрыватся!

Замолчав, царь снова лег и едва не с головой накрылся толстым стеганным одеялом. «Неслабо тебя, Ваня, торкает. На коррупцию и самоуправство чиновников замахнулся. Видать, думал, что такую проблему с кондачка решить можно... Нет уж, друг любезный, тысячелетиями люди борются, а побороть никак не могут. Придумывали и придумывают множество всяких способов: от доносчиков и камер и до онлайн, мать их, услуг. У тебя же, к сожалению, таких инструментов немного. Уговаривать и взывать к совести сейчас бесполезно, до видеокамер еще далековато, а вот кнутом погрозить...». Помусолил-помусолил я все этого в мыслях, и так мне жалко Ваню стало, аж и самому стало обидно. «Ведь у него, правда, душа за дело болит. Верит в то, что говорит... А, эти черти, присосались к нему, как пиявки и сосут и сосут. Все мало и мало им». Много чего мне вспомнилось в этот момент. И шатающие от голода детишки в драном тряпье, бредущие вдоль царской дороги; и молча скулящая девица, протягивающая в мою сторону сверток с бледным как смерть младенцем; и хрипящее тело какого-то ремесленника на площади, по телу которого снова и снова били плетью. Память, словно специально, услужливо подбрасывала мне все новые и новые воспоминания, подогревая и без того тяжелое настроение.

– Так милостев ты слишком, Государь, к своим нерадивым слугам, – наконец, я не выдержал повисшего в воздухе молчания и своих разбушевавшихся мыслей. – Все норовишь простить их, вразумить. Жалеешь..., – тело под одеялом несколько раз дернулось, словно царь перевернулся на бок. – Только одно ты забываешь, самое главное правило, которого всегда придерживались еще многие римские цезари, – одеяло немного приспустилось вниз и наружу показалось часть царской головы. – Ты Государь, ты поставлен над народом и живешь государственными заботами. И в ответе за них за всех ты перед Богом.

Не знаю, что на меня нашло в эти минуты. Думаю, здесь много чего оказалось намешанным: и складывавшаяся долгое время неопределенная, а подчас и угрожающая, ситуация с моим будущим, и недавнее сотрясение мозга, и т. д. и т. п. Я ведь не хотел никого учить и ничего советовать! Просто, так получилось. Не у одного царя на душе накипело и захотелось выговориться и о сегодняшнем дне, и о будущем...

– И нет у тебя в этой работе ни родных, ни близких, ни друзей, ни знакомых, а есть только польза государева. Нельзя тебе ни жалеть, ни плакать, ни прощать, ни забывать, – я вновь словно наяву увидел обезображенных калек на паперти, скалящих беззубыми ртами на каждого проходящего. – Не прощать ты должен мздоимцев, не жалеть казнокрадцев, не забывать про прегрешения жестокосердных, так как зла в стране больше становиться и совсем малым людям становиться невмоготу терпеть.

Одеяло уже было окончательно откинуто и над ним появилось хмурое лицо царя.

– Об этом кричат и вопят простые люди. Там, в ремесленных слободках, деревушках, они надеяться на тебя, Государь. Терпят и ждут, что ты обуздаешь несправедливых властетелей, – лишь, когда возбужденный моим словами Иван Васильевич, слез с постели и начал быстро вышагивать по опочивальне, я понял, что немного переборщил со своими мыслями и откровениями.

Тут, когда замолчал и задумался, как бы осторожно «съехать с этой взрывоопасной темы», Иван Васильевич вдруг резко остановился в паре шагов от меня. От его перекошенного лица и красных глаз, я едва не отшатнулся назад.

– Сам ведаю, – буркнул он, дергая душивший его ворот рубахи. – Про все ведаю... И про притеснения черных людишек, и про лихоимство среди моих ближников. Ведаю, княже, ведая, только что делать? – он тряхнул перед моим лицом своими руками, словно показывая свое бессилие, что-либо изменить. – Я же всех их насквозь вижу! Насквозь! Трона они жаждут! Всем владеть желають. Видел, чай, как они на моем смертном одре лаялись? – скрежета зубами, спросил Иван Васильевич, намекая на недавнее поведение знати. – Я душу Богу собрался отдавать, а они власть делить стали. Вот тело еще хладным не стало... Боюсь я их, княже, как есть боюсь. Никому этого не говорил, а тебе, как исповеди скажу.

Он подошел ко мне и подтолкнул меня на стоявшую рядом лавку, куда я и плюхнулся. Сам он сел рядом.

– Извести они меня хотят. Потом же кровиночку мою примутся. Вона и государя уже приготовили, Старицкого. Он же, иудушка, и рад стараться... Я же когда пластом лежал, видел как они сынишку мово отталкивали, – в глазах его показались слезы, которые он и не думал скрывать. – Вспомнил я тогда, как бояре також надо мною измывались в младенчестве. Со стола объедки кидывали в меня, обноски свои донашивать давали, – голос его упал до шепота. – Я же сделать ничего не могу... В силу великую бояре вошли. И холопов боевых у них под многие сотни. И стрелецкие головы под их дудку пляшут и с их рук кормятся.

Царь еще долго рассказывал о своем детстве: об оскорблениях со стороны боярской дворни, обидных подзатыльниках, голодных днях и ночах. Жаловался, что нередко просыпается среди ночи от обуявшего его дикого страха перед нападением подосланных убийц.

Все это время я сидел, едва дыша. Слишком уж страшные, совершенно невероятные вещи, он рассказывал. «Вот тебе и деспот! Вот тебе и тиран, Иван Васильевич Грозный! Вот тебе и патологический убийцы и мучитель! Да, он же просто боится, и за себя и за семью... Неудивительно, что в таком гадюшнике и с таким настроем ему иногда не по детски крышу-то сносит».

– Так, Государь, не надо сразу за все-то браться. Так можно от натуги надорваться. Ты сначала с малого начни, – царь заинтересованно повернулся ко мне. – С волости какой или воеводства, а может и с торгового города начни. Сначала всю верхушку смени, что проворовались. Затем с земли к себе лучших людей приблизь, что будут сами за порядком приглядывать и обо всех злодействах тебе докладывать. И главное, без жалости, наказывай за преступления...

Я еще что-то пытался предложить из разряда «контроль снизу», «всеобщая прозрачность» и «местное самоуправление», но Ваня уже «понесло». Было видно, что он «загорелся» этой идей. К сожалению, я не сразу сообразил, на какие мысли натолкнут его мои идеи.

– Все верно, княже. Верно, глаголишь, что не совладать мне с этой гадиной единому, – глаза у него загорелись, словно два огонька. – Однакож, не один я буду. Соберу я со всей русской земли добрых воинов да охотников, что за Государя головы жизни своей не пожалеют. Избранная тысяча. Головами над ними поставлю выборных из них же. Не важно мне будет, знатный кто или безродный. Главное, чтобы верен мне был и честен, – Иван Васильевич вновь начал мерить опочивальню неровными шагами. – Оприч них будут все остальные, что с боярами снюхались. И не будут мои люди до серебра охочи, аки иноков одену их в монашечьи одеяния. К седлам же будут у них приторочены вот такохонькие метлы, чтобы мздоимцев и лиходеев с русской земли выметать.

Видит Бог, мне стало нехорошо. Натурально, до головокружения и до позывов к рвоте. Боюсь, в добавок, у меня еще и волосы дыбом встали. Вот-вот, только сейчас эти упомянутые им слова «оприч», «избранная тысяча», «метлы» вдруг сложились в единую картинку! «Мать моя женщина! Получается, я опричнину придумал! Ха-ха-ха! Из–за меня, получается … Хм. А что там было-то, вообще? Что-то я в этом не очень... Опричнина, казни бояр были. Вроде священника какого-то казнили. Новгород сожгли. Черт, не помню...».

– С ними и буду казнью лютую казнить лиходеев, – Ваню же «несло» все сильнее и сильнее. – А к метле еще бы и песьи головы приставить, что, мол, люди государевы как псы служить мне обещаются... По всей земле русской клич дадим, что потребны Государю на службишку верные люди. Оружием и припасом их добрым наделю, углом обеспечу, милостью не обделю. Самолично станем грады наши объезжать и лиходеев и мздоимцев наказывать... Монасей с нами возьмем, чтобы вера православная не угасла....

Царь раскраснелся, все сильнее стал размахивать руками. Глаза его заблестели. «Черт, да у него температура, похоже! Поэтому и несет. Бредит... ».

Тут он пошатнулся и едва не свалился кулем на пол. Хорошо, я успел поддержать его. «Слаб ты еще, Ваня, таким макаром носиться. После отравления тебе еще валяться и валяться». Конечно, вслух этого я говорить не стал. Однако, про отдых и пищу ему напомнил.

– Сил тебе, Государь, набраться надо для таких дел. Лучше немного подождать, а потом и дать под гузно такого пинка, что вражина в небо взлетит, – вновь укрытый одеялом царь улыбнулся. – Лежи, Государь, лежи. Поспи, а я пока по поводу пищи распоряжусь... Смотри-ка, и правда, устал.

Иван Васильевич через какие-то мгновения уже негромко посапывал носом. Уставший организм, видимо, всячески пытался добрать свое.

– Да-уж, что-то я совсем разболтался, – прошептал я, настороженно оглядевшись. – Не дай Бог кто услышит и нас прямо здесь удавят... Б...ь, это еще кого несет?!

Звук открывшейся двери отвлек меня. В царскую опочивальню, где я охранял сон царя, вошел слуга с большим блюдом, на котором исходило божественным ароматом поджаристое жаркое.

– Ты, черт бородатый, что принес? Вы что там, совсем его угробить хотите? – прошипел я, едва сдерживаясь чтобы не заорать во весь голос. – Что ты там бормочешь?! Какое, к черту лепшее блюдо? Он может вино ведрами пил, что теперь вина ему тащить? Мать вашу, а это еще что такое?

В опочивальню уже входил другой, задом толкая дверь вперед. У этого на подносе возвышалась гора румяных пирогов, одним своим видом уже выбивавших слюну.

– Ну-ка, оба, пошли прочь! – на цыпочках я подскочил к первому слуге и, схватив за шиворот, потащил его к двери. – Тихо, черти, а то Государя разбудите!

И только плотно прикрыв дверь опочивальни, я дал себе волю.

– Ты что тащишь? Какое жареное мясо? Какие пироги?! Ему дня три один бульон хлестать, а о мясе вообще лучше забыть! Б…ь…, диета! Загнется, ведь от несварения желудка!

Однако ответом мне были лишь недоуменные мины на лицах, да невнятное и жалостливое бормотание.

– … Да, что ты, милостивец? Якого такого варения? Вот, Великому Государю, медвежатенки его любимой сготовили! В гишпанском вине вымоченная, с луком и чесноком жареная. Любит уж больно он ее, родимый. Завсегда отведает, – с совершенно искреннем недоумением на лице вылупился на меня бородатый мужичок. – Да и господин дохтур говорил, что красное мяско для болезного завсегда полезно, – видит Бог, лучше бы он этго коновала вообще не упоминал. – Пироги вона с грибами тож есть, – второй, что как раз и держал поднос с пирогами, тут же закивал. – Ты, княже, не сумлевайся, грибочки самолично сбирал в лесу.

Мысленно застонав, я хлопнул по плечу одного из стоявших рядом с дверьми в царскую опочивальню рынд.

– Чтобы никто из этих придурков больше не появлялся! С тебя лично спрошу, – тот сразу же нахмурил брови на посеревших слуг. – А вы, кулинары хреновы, ведите в свое царство. Куды, куды, в кухарню, говорю, дорогу показывайте! Сейчас царю будем здоровую еду готовить...

Решил я питанием царя сам заняться. Раз я какое-то время буду рядом с ним находиться, значит, придется готовить самому. «Б...ь! Коновалы! Опять этот докторишка объявился! Нет, его точно сжечь на костре надо! И ведь, какой непотопляемый. Его раз в дерьмо рылом ткнули, потом еще раз, а он все равно плавает. Просто удивительный человек... А эти, мать их, кулинары. Медвежатинки, приготовили. Грибочков насобирали. Черти! Срочно нужно куриного бульончику сварить. Наваристого, с травкой. Куриной грудки можно еще вареной размять, чтобы пожевал немного. Сам же хочу... ролов! Черт, точно, ролов хочу! И борща! Черт, когда же мы на месте будем? Лабиринт, какой-то».

Добирались мы минут шесть какими-то переходами, спусками, коридорами. Перебирались из одной башенки в другую. Ей Богу, сам бы давно уже заблудился и сгинул, наверное, в этих темных коридорах. Наконец, я почувствовал многочисленные ароматы еды, а, значит, мы почти были на месте.

– Ого–го! Да, это не кухарня, а свинарня! – едва окинув глазом представшее мне царство ножа и поварешки – полуподвальное темно помещение с низкими потолками и грязью под ногами. – Кто здесь главный? Стоять! – от моего грозного окрика, а может и от не менее грозного вида, весь народ с кухни брызнул кто-куда. – Того вон ловите! Иса, лови этого хряка!

В углу, между бочкой с квашенной капустой и каким–то мешками, мелькнуло чье-то жирное тело, за которым сразу же бросились мои татары.

– Ну, и кто ты будешь мил человек? – и вот передо мной стоял неимоверной ширины наголо побритый мужичина, кутавшийся в засаленный кафтан и меховую безрукавку. – Чего же у тебя тут как в хлеву? Под ногами грязь с улицы. В углу вон кишки, вроде, бараньи смердят. А это что? – не удержавшись, я отвесил местному кулинару подзатыльник. – Какого черта здесь барбос блохастый делает? А? – от пинка грызущая кость псина тут же заскулила и убежала прочь. – Б...ь, неучи! Акым! – повернулся я молодому парню, что стоял у меня за плечом. – Видишь весь этот свинарник? – тот еще сильнее сузил глаза. – Бери всех этих бездарей и пусть они тут все вылижут до блеска. Чтоб было все чисто! Полы, столы, стены! Отмыть, оттереть все казаны, ложки, очаг. – я ткнул пальцем в огромную закопченную печь. – И рожи, руки пусть ототрут, а то натуральные черти. Чтобы все сверкало, как у кота … А самых нерадивых плетьми можешь угостить. Мы же на рынок сходим. Видит Бог, в этом бедламе ничего не приготовишь!

С этими словами я выскочил через одну из дверей на улицу, где несколько мгновений жадно дышал морозным свежим воздухом. Оказалось, кухня находилась почти в самом подвале одной из многочисленных пристроек к каменным царским палатам. Отсюда до царской опочивальни было идти и идти.

– А теперь на рынок. Ножками, ножками, Иса, а то с этими жеребцами совсем ходить разучимся, – ворчавший телохранитель поправил на поясе саблю и пошел первым; по бокам и позади меня шли остальные мои люди. – Мы мигом, а то Государь проснется и хай до небес поднимет.

С царского двора мы вышли через северные ворота, через которые, как раз, было ближе всего к городскому рынку. Шагать здесь было с полкилометра, не больше. Стрельцы на воротах при виде меня сразу же прекратили протирать спинами столбы, вытянувшись во весь рот. Что-то раньше такого почитания я перед своей особой особо не замечал. Скорее даже наоборот, кое-кто из дворни меня старательно игнорировал.

Правда позабавило меня другое. На дворе, когда я злой и с красным лицом вылетел на воздух, было полно праздно шатающегося народа – и парочка мордастых парней с кухни, «чесавших» лясы с молодухами; и кто-то из псарни, кормящий здоровенных псов; и какой-то коробейник, «толкавший» свой товар; и с пяток крестьян, разгружавших сани с сеном. В тот момент я еще «кипел» от негодования и вокруг особо ничего не замечал: ни мгновенно расползающегося по людям узнавания, ни массового оцепенения, ни последующего бегства. Когда же я обратил внимание на вытянувшихся во «весь фрунт» стрельцов у ворот, то несколько замешкался и недоуменно оглянулся по сторонам... Двор был пуст! На пяти-восьми сотках пространства вообще никого не было! Лишь валялись кем–то брошенные пустые ведра, деревянные вилы возле воза с сеном.

– Нормально, так..., – сразу выдать я смог лишь это. – Слышь, Иса! Давай сюда! – татарин, стоявший уже метрах в десяти, невозмутимо пошел обратно. – Что это такое? Чего все разбежались? Меня что-ли испугались? Б...ь!

Честно говоря, за последние несколько дней я вообще из дворца не выходил. По-хорошему, мой дом ограничивался лишь царской опочивальней, моей каморкой по-соседству и, собственно, сортиром. Поэтому творившееся за границами этого мирка мне особо–то и известно не было. «Неслабо девки пляшут, если снизу посмотреть! Я-то, оказывается, вон кем стал за эти пару с небольшим дней! И боярином, и царским сродственником, и душеприказчиком! И земель-то мне немеряно пожаловали, и злато-серебра отсыпали немеряно! Мать их за ногу! И жену мне уже царь самолично сыскал из самого знатного боярского рода! И царь мол слушает тебя во всем! Приехал, Б...ь! Теперь, как пить дать, отравят. ОТРАВЯТ! Не-ет, надо валить в церковь. Срочно, к иконе... Да, это оказывается еще не все...».

– Еще, хан, сказывают, что якшаешься ты со злыми духами, – продолжал Иса, не замечая, как я на глазах меняюсь лицом. – Мол только богомерзкому чернокнижнику под силу утопшего воскресить. Ден пару назад, слыхивал, как говорили, что кажный день пьешь ты колдовское черное зелье для мужской силы и после всех честных женок бесчестишь. Этим же зельем и царя, мол, опаиваешь.

«Ни черта себе! Чернокнижник! Зелье! Б...ь, для мужской силы? Как? Кого я обесчестил? Кого? Покажите хоть одну девицу? Было-то пару раз, как говориться, по обоюдному согласию... Опять, обвинение в колдовстве! Что за дерьмо такое?! Вроде все разрешилось, и тут опять! Специально гадит что ли кто-то... А что врагов теперь у меня море. Кто же этот, падла? Убил бы, этого хитроумного урода. Иезуитские хитрости какие-то». Идя в сторону рынка, я от возмущения даже дорогу толком не различал. Ноги словно автоматом, сами собой переставлялись.

– И в идолов языческих, мол, веруешь, – не прекращал Иса. – Что околдовал ты урусутского коназа...

Эти обвинения были смешными. В них ни на грамм не было правды! Однако, я прекрасно понимал, что правда сейчас нужна лишь мне. Остальным, же довольно и этого. «Линчуют, как есть, линчуют. Поди уже и веревку готовят. Хотя, сейчас это не в моде. Бошку просто отрубят или вон псами затравят... Б...ь! Что за дерьмо мне в голову лезет! Сейчас, главное Вани держаться надо! Ваня – это мой спасательный круг! Короче, на ноги его срочно ставить надо, а потом в соборе креститься и досвидос!».

Решив это, я пошел быстрее. За нарядными теремами и глухими заборами, еще не были видны деревянные прилавки рынка, но все его запахи уже будоражили мой голодный желудок. Тянуло и жареными пирожками, и душистой похлебкой, ароматных хрустящим хлебом. Ко всему этому примешивался и тяжелый душок соленой рыбы. Через сотню шагов нам уже пришлось обходить многочисленные тянущиеся возы с товаром, орущих друг на друга их возниц, десятки попрошаек и нищих.

– Наконец-то, – выдохнул я, когда вереди замаячили долгожданные торговые ряды; десятки и десятки разных деревянных прилавков и навесов нарядными тканями, гогочущими гусями, бурыми железными крицами и т. д. – Давай-те, к восточным купцам сначала. Риса для ролов возьмем...

До рядов, где стояли торговые гости с Востока, дошли не сразу. Пришлось протопать едва ли не всю площадь, вроде будущую Красную.

Возле одного из деревянных прилавков, за которым важно расположился довольно крупный мужчина с восточными чертами лица, я остановился. Для моих кулинарных задумок мне нужен был рис или как его здесь называли сарацинское пшено, а купить его можно было лишь у купцов с Востока.

«Если рис здесь раздобуду, что царя-батюшку можно будет побаловать почти настоящими ролами. А что? Приготовлю еще парочку легких салатов, отварю немного куриной грудки. Все это залакируем горячим травяным настоем… Да, пожалуй, так пойдет. А то, мать их, кулинары, жареного мяса наготовили для царя. Ха! Медвежатинку, видите ли он любит. Болваны!». В этот момент я почувствовал легкое касание и, повернув голову, увидел какого–то мужичка в овчинном тулупе с жалостливо просящим взглядом.

– Иса, подожди! – я махнул рукой, когда мои воины уже начали оттаскивать едва не заскулившего незнакомца. – Кто ты таков, мил человек? Говори.

Тот повиснув на руках у моих людей, тут же попытался бухнуться мне в ноги. Когда же этого сделать не удалось, начал всхлипывать, размазывая по лицу слезы. И ведь так естественно, гад, это делал, что я невольно проникся к нему жалостью.

– Милостевец, токмо к тебе взываю, – тучный мужичок вдруг совершенно по-бабье взвизгнул. – Помоги! Христом Богом молю, помоги! Не дай моим малым деткам пропасть! Ведь, антихрист, по миру грозит пустить! А деток крымчакам продать.

Ничего не понимая в этом потоке слез и рыданий, я сделал знак оттащить мужика в сторону, в укромный уголок между двумя высокими навесами. Здесь уже, усадив того на охапку валявшейся соломы, я приготовился слушать заново.

– Хватит визжать! – для начала рявкнул я на мужичка, который тут же заткнулся; с закрытым ртом, бородач стал испуганно таращить глаза. – Говори, что хотел. Только тихо и по делу.

Дело-то, оказалось обыденным... для этого времени. Мужичок этот, назвавшийся Аркашкой сыном Тимошки Кривого, торговлей промышлял. В Новгород кожи возил, где местные хитровыделанные купчины «за копейки» все у него перекупали и его же бывший товар уже втридорога «толкали» купцам из Ганзы. Аркашка же, недовольный таким отношением, решил в этом году пушниной заняться. На свои и на занятые деньги снарядил два коча и отправился за мехами по новгородским землям. В пути от непогоды оба судна он потерял, сам же еле-еле смог обратно добраться.

– Боярин же Трифон Афанасьевич долг уже требует. Только не три, а аж десять рублев спрашивает. Я же говорю ему, что не было такого, – едва не трясся от негодования купец, все порываясь броситься мне в ноги. – А он мне, мол, ряд покажь! Ан на слово мы договаривались. И послухи, ироды, стали на его сторону. Все, как един, твердят, что на десять рублев договаривались, – наконец, ему все же удалось вскочить с места и обнять мои сапоги. – Богородицей клянусь, господине, лжа все это! Не было такого! Я же по правде хочу... А он по миру грозит пустить. Женку к себе зовет. Мол, с нее не убудет, а мне послабление сделает... Помоги, княже! Я же, что хучь сделаю! Все сделаю!

«И здесь разводилово. Черт, как обратно попал. Уроды, кругом одни уроды! И страшно ведь, что боярин этот не один такой. Здесь в кого пальцем не ткни, так попадешь или на жадного борова, либо на отморозка, либо на садиста какого... Я еще Ваню ругаю за его мысли. Б...ь, сам бы в его шкуре давно бы уже вешал всех, начиная с самого верха».