Текст книги "Князь Ядыгар (СИ)"

Автор книги: Руслан Агишев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

– Может теперь и колбасы из холодильника достать? У меня там вроде кусок Краковской с чесноком оставался. Черт, какая к лешему колбаса? Лучше попробовать травмат достать, хотя зачем мне он тут. Курей что ли смешить. Напугать и тоже вряд ли кого получиться. Тут на эту пукалку могут предъявить самопал, в ствол которого палец, а то и два влезет... Может попробовать до шкафа с книгами дотянуться, а там, глядишь и предсказателем заделаюсь. Как говориться, кто из правителей не хочет знать свое будущее? Правда, все эти нострадамусы кончали плохо…

Пережевывая эту бесконечную мысленную жвачку, я ни как не мог приблизиться к ответу на свой главный вопрос: а смогу ли я вообще вернуться домой?

– Домой… Как там мои интересно?

Глава 12

Отступление 21

Опись вещам Мастерской и Оружейной палатъ, по Высочайшему повелению составленная в 1808 году. В 7 ч. Ч. 2. Кн. 3. Золотая и серебряная посуда. Посуда раковинная, костяная, каменная, кокосовая и прочь. Москва, 1808. 2460 с. [отрывок].

«№ 18 2837-АР. Потир серебрянный (церковная чаща). Вес 372 гр. Точные сведения о времени изготовления отсутствуют... Потир происходит из Спасо–Преображенского собора в Переславле–Залесском, построенного в 1152 году князем Юрием Долгоруким. С его именем традиция связывает создание этого церковного сосуда, но, скорее всего, потир выполнен в начале ХШ века и является вкладом в тот, же собор Юрия Всеволодовича, внука Юрия Долгорукого.

…

№ 827 329-АР. Блюдо золотое. Весь 1820 гр.... Преподнесено Иваном IV в подарок его второй жене, кабардинской (черкесской) княжне Кучинеи, в крещении Марье Темрюковне. По русскому обычаю на этом блюде невесте поднесли головной убор замужней женщины-кику... В растительный орнамент края блюда включены шесть продолговатых пластинок клейм.

…

№ 827 372-АК. Фужер хрустальный. Весь, 271 гр. Точные сведения о времени изготовления отсутствуют. Представляет собой кубок из свинцово–силикатного стекла, содержащего 23,7% оксидов свинца и 15,8% оксидов калия. Оригинальная гравировка изделия придает торжественный... Впервые фужер упоминается в 1553 г., в качестве дара на крещение князя Ядыгара Казанского. Место изготовления и имя мастера не известны...».

Отступление 22

Саверская С. А., Саверский А. Т. Хрустальный Христос и древняя цивилизация. Серия «Непознанная планета». Книга 1. Москва, 1992. 1820 с. [отрывок].

«... Безапелляционность суждений наших гуру от науки поражает. Многочисленные кандидаты и доктора наук, лауреаты престижных научных премий с легкостью и непринужденностью отвергают тысячи и тысячи достоверных фактов, свидетельствующих о поразительном технологическом развитии древних цивилизаций и обществ. С иезуитским фанатизмом научное сообщество уверовало в прогресс, возведя технологические изобретения последнего столетия в ранг божества. Десятки лет с поразительным упорством нас убеждали, что современный человек это венец творения человеческой цивилизации. Жившие до нас объявляются необразованными варварами, не умеющими связать два слова вместе.

Но, что же тогда человечеству делать с большим количеством «неудобных» артефактов, свидетельствующих об обратном? С двухтысячелетними глиняными кувшинами с битумными пробками и железными стержнями, способными генерировать электрический ток; с электрической лампочкой, изображение которой выгравировано в склепе под храмом Хатхор в Египте; с рудником времен неолита в габонском Окло, в котором промышленным способом добывали урановую руду; с картой английского морехода Пири Рейса, на которой изображена Антарктида без льда; с железными трубами в толще горы Байгун в Китае, возраст которых специалистами оценивается примерно в 150 тыс. лет; с многотонной колонной в Дели, изготовленной в 400 г. н. э. из 99,72% чистоты железа; с хрустальным фужером XVI в., содержавшего не так давно открытые материалы и т. д. Разве можно вечно игнорировать факты, неопровержимо свидетельствующие о том, что мы ошибаемся».

_______________________________________________________________

Фекла, дебелая бабища с рябым оплывшим лицом, переливаясь с ноги на ногу как утка, проковыляла по коридору мимо двух стрельцов и скрылась за поворотом. Не доходя нескольких шагов до небольшой деревянной двери, густо оббитой железными полосами, она остановилась и начала с явной опаской вслушиваться в тишину.

– Господя оборони мя, – зашевелились ее толстые губы. – От дьивала от адских мук...

Бедную женщину так трясло от страха, что посуда-кувшинчик и пара мисок с немудреной закуской – на подносе ходила ходуном и стукаясь, издавала тихие звоночки. В опустившейся тишине начинали оживать слухи о затворнике из этой опочивальне, о чудном князе Ядыгаре, чернокнижнике и маге, противоестественным колдовством спасшим царя-батюшку и победившим десятки лиходеев. В дворницкой и кухарской рассказывали о жутких вздохах, раздающихся из-за двери князя; о страшных завываниях чертей и духов, будто бы служивших князю.

В этот момент, когда бухавшее сердце ее уже было готовы выскочить из груди, за дверью раздались приближающиеся шаги. Тяжелые, шаркающие, отдававшие скрипом половиц, они словно и не принадлежали обычному человеку…

– А-а-а-а, – рот Феклы скривился в беззвучном крике. – А-а-а-а-а.

Дверь со страшным скрипом распахнулась и на ее пороге показался человек! Хотя человеком ли он был?! Всклоченные волосы его торчали в разные стороны; на мертвенно бледной, почти мраморной коже лица выделялись жуткие воспаленные глаза; бледные губы были искусаны в кровь, которая яркими капельками скатывались по подбородку. Из горла существа начали раздаваться булькающие клокочущие звуки, а его рука потянулась к женщине в призывном жесте.

Это стало последней каплей для Феклы, которая, пустив вонючую струю, с пронзительным визгом бросила поднос с посудой и понеслась прочь… Медный кувшинчик ударился о пол, разбрызгивая во все стороны брызги ядреного кваса; в дребезги разлетелись глиняные плошки с хрустящими жаренными карасями и кусками ржаного хлеба.

– Б…ь, дура, – в установившейся тишине раздался спокойный голос Дениса или уже князя Ядыгара. – Дура! Пить до одури охота, а она весь квас разлила, – вновь повторил он, поднимая валявшийся пузатый кувшинчик. – И жрать охота… Так, надо завязывать с этими экспериментами. Вторые сутки уже как сыч в этой норе не сплю, с порталом вожусь. А толку шишь да маленько!

Почесав косматую шевелюру, я оглядел столик у небольшого оконца, на котором валялась чуждая этому миру всякая мелочевка. Женская косметичка, которую когда–то забыла у меня в квартира одна девица; дешевая пластиковая зажигалка; пачка китайских петард, валявшихся у меня в столе еще с нового года; материны очки с треснутой дужкой и несколько мятых тысячных купюр. Раз за разом оглядывая этот небогатый итог моих ночных бдений, я все больше и больше понимал, что эта злополучная картина голландца меня точно не отправит меня домой.

– Ну и рожа у тебя, Шарапов, – из взятого со стола зеркальца, на меня глядела опухшая рожа, измазанная в бледной пудре из косметички и дикий красными от недосыпа глазами. – То-то баба эта заорала как сумасшедшая. Я бы, наверное, вообще обосрался, если бы в темноте такую харю увидел… А с этим барахлом, что теперь делать? Бабская косметика, зеркальце и пять косарей денег! Ха-ха-ха, я разбогател! Н-е-ет, я так больше не могу и не хочу. С той иконой все равно нужно решать вопрос... Если Ваня «тянет резину», то видимо придется идти на поклон к святым отцам, короче к митрополиту...

Я вскочил с места и тут же снова сел. Идея идти к высшему иерарху Православной церкви с пустыми руками показалась мне не очень хорошей, а точнее, откровенно плохой.

– Нужно что-то с собой захватить, – я с тяжелым вдохом окинул комнату взглядом. – Такое, чтобы не дрянь какая-то была, а нормальная ценная вещь.

Наконец, мой взгляд зацепился за тот самый привет из будущего – хрустальный фужер, выпущенный к Олимпиаде 1980 г. Купаясь в солнечном лучике, бьющем из слюдяного оконца, фужер выглядел волшебно. Свет играл на его гранях, преломляясь разными цветами – желтым, синим, красным.

– Пойдет, в качестве повода к серьезному разговору, – решил я, засовывая его в котомку. – Такой дар и Ваня бы оценил... А этот хлам куда девать? Здесь оставлять нельзя, утащат, – подумав немного, я и оставшиеся артефакты смахнул рукой в котомку. – Ладно, с собой зацеплю. Там видно будет, куда все это девать...

До митрополичьих палат здесь было едва «не рукой подать». Даже из моего крохотного окошка был хорошо виден кусочек церкви Ризоположения, стройной как стрела одноглавой колокольни, до которой было чуть больше километра.

Взяв с собой лишь Ису, чтобы лишний раз «не мозолить глаза церковнослужителям нерусскими лицами, я двинулся к месту жительства митрополита Макария. По слухам, это был довольно серьезный «дядька», позволявший себе даже не только пререкаться с царем, но и в открытую перечить ему. Еще рассказывали, что Макарий очень не любил подобострастия и лести. «Фанатик от веры, походу. Такой и себе и другим спуску не даст. Так замучает, что орать будешь во весь голос!».

За такими мыслями я и не заметил, как оказался перед высокой аркой, за которой открывался вид на приземистые белокаменные палаты. Митрополичье здание было двухэтажным с небольшими стреловидными окошками, прикрытыми деревянными ставнями. По центру располагалось высокое крыльцо с толстыми колоннами, макушки которых были покрыты каменными резными узорами. Поднявшись по высоким крутым ступенькам крыльца мы с Исой оказались перед железной дверью с торчавшим в нашу сторону массивной ручкой–кольцом.

– Вот тебе и добро пожаловать, – буркнул я и с силой громко постучал этой самой железной ручкой. – Сейчас расшевелим этот теремок.

Пришлось еще пару раз добавить кулаком по гулкому полотну железной двери, прежде чем за дверью послушался звук чьих–то шагов и сварливый недовольный голос.

– Кого еще там принесло? Владыка трудами благими занят, а они шумят, – с хрустом засов прошелестел по пазу и дверь отворилась, пропуская перед собой трущего заспанные глаза коротышку в рясе. – Кто тако..., – увидев мою роскошную шубу с царского плеча перед глазами, монашек тут же «заткнулся». – Господине... Прости мя..., – ногой шаркает, а в глаза все равно смешинки; знает, что митрополичьи слуги ни перед кем другим отчет не дают. – Трудиться изволит Владыка.

Не знаю кого другого, но меня, привыкшего пробираться через наши бюрократические тернии, такие препятствия никогда не останавливали. Нужно–то было всего лишь лицо скривить по страшнее, да рявкнуть по сильнее. Если же это не помогает, то на помощь приходит кошелек.

– Дело у меня к Владыке нужное и благое, – я вытащил из мешочка на поясе медный грошик и, повертев его перед глазами служки, уронил на каменный пол; небольшая монетка звонко цокнула по камню и поскакала внутрь. – Ух-ты! – не сдержался я, когда буквально на моих глазах этот медный кружочек исчез под сапожком служки. – Силен…

«Надеюсь, я не стал родоначальником российской коррупции! А то, напишет какой–нибудь горе ученый, что так мол и так, казанский хан Ядыгар, черт нерусский, принес на Русь взятки и взяточничество. А либералы подхватят – татарин и монгол совратил бедным московитов! Черт побери, а напишут ведь…».

Сам же монашек с поклоном посторонился, пропуская меня в митрополичьи палаты. Слегка обернувшись, я заметил, как коротышка быстро нагнулся и, подняв монетку, спрятал ее за щеку.

– Господине, – из–за спины раздался шепот монашка. – Ты передо Владыкой словеса не плети. Зело не любит он это. Лаяться сразу изволит. Сразу молви о деле.

Я кивнул в ответ и бросил ему еще один грош. Заслужил, не жалко. Такой совет и большего стоит.

Служка привел меня на второй этаж и показал молча на дверцу в келью. Судя по его настороженному виду, митрополит явно не привечал нежданных гостей.

– С Богом, – буркнул я и вошел внутрь. – ...

В небольшой келье со скудным, если не сказать бедным убранством, меня встретил большой стол, буквально заваленные пергаментными свитками и здоровенными едва ли не полуметровыми книгами в кожаных переплетах с железными застежками. За столом сидел, низко склонив седую голову, старик в митрополичьем облачении. Он даже не покосился на мое появление, продолжая внимательно вглядываться в один из расстеленных перед ним пергаментов.

От такой встречи я тоже чуть подрастерялся, не зная как начать разговор. Эта странная тишина продолжалась минут пять, в течении которых никто из нас не проронил ни слова.

Наконец, митрополит поднял свои кустистые веки и встретился со мной глазами:

– Зачем явился, княже?

И вот этот простой вопрос вдруг погрузил меня в ступор. «Вот же черт! Несся сюда, как лось, а что сказать не знаю. Не рвать же на себе рубаху, мол сплю и вижу, как креститься буду? Или, мол всю жизнь мечтал об истинной вере православной?! Ха-ха, вот же репа у митрополита будет. Не-е, нельзя так! Обидеться насмерть». Собственно, мне уже давно стало абсолютно ясно, что здесь, в этом времени, пафос и красивые слова были совсем не в цене. Эта лубяная картинка из летописей и фильмов о средневековье, что мы с таким восхищением смотрим и обсуждаем, является всего лишь придуманной картинкой. Здесь перед сражением никто с мужественным лицом не кричит «Иду на вы» и никто не спешит по–христиански обнять и простить поверженного врага. В пылу сражения вы скорее услышите жесткую брань, а просящего пощаду вероятнее всего добьют. «Да-уж, что же ему ответить?».

– Что ты молчишь, княже? Явился, а у меня хлопот много... Вона управитель с белоозерского монастырского подворья грамотку отписал, проверить надо и все счесть, – старик с кряхтением потряс толстенным талмудом из сшитых между собой желтоватых пергаментных листов. – А писал какой–то собачий пес мелко и путанно. Вот только этой чудной штуковиной и спасаюсь, – митрополит кивнул на большую мутноватую с виду лупу, искусно оформленную в бронзовую оправу. – Ну, с чем пришел?

«Походу отчет какой-то проверяет. Кредит с дебет сводит. Хм, а это линза что ли? Интересненько, получается изделия мастеров из Венето уже и сюда добрались.... Хм, только мутноватые очечки видимо. Мои-то получше будут. Б...ь, а ведь точно! Материны-то очки ведь у меня с собой! Только бы подошли, только бы подошли...». Моля об этом, я быстро засунул руку в котомку и через мгновение уже вытащил ее с очками, которую тут же положил на стол.

– Вот, ваше преосве... а–а..., – я едва-едва успел прикусить язык, чтобы это кардинальское «ваше преосвященство» не выскочило у меня из рта. – Отче, у меня тоже есть одна придумка для глаз. Возьмите, может подойдет.

Митрополит с сомнением покрутил очки в руки и осторожно надел их. «Черт! Это же сюр какой-то! Митрополит Московский меряет грошовые очки за триста рэ!». И, действительно, обычные очки в простой пластиковой оправе смотрелись едва ли не безумно на средневековом иерархе с огромным золотым крестом на груди. «Ну, ну? Не молчи?».

– Хм... Да... Прости мя Господи..., – с невнятным бормотанием начал митрополит, беря в руки отложенный недавно в сторону талмуд. – Диво какое. Как слеза... Даже самые что ни на есть мелкие буковицы видимо, – словно не веря самому себе, священник несколько раз подвигал талмудом, то подвигая его к себе, то, наоборот, отодвигая от себя. – Благодарствую, княже, благодарствую... Таперяча я все проверю. Мнится мне, этот бисов сын, управляющий, нароча такими мелкими буковицами писал, чтобы не счесть их. Погоди у меня, погоди. Плетьми-то теперь не отделаешься.

Старый на какое-то время, вообще, забыл про меня, с воодушевлением бормоча про какое-то монастырское хозяйство, десятину. Через какое-то время он вновь начал «поносить» какого–то управляющего, которые «грешит немилосердно и водит за нос Православную церковь». «А-а! Вот в чем дело!! Святой отец по всей видимости масштабную ревизию церковного хозяйства затеял. Вот откуда все эти бумажки». Я скосил глаза на первую страницу пергамента в руке у митрополита, с удивлением обнаруживая не привычные мне цифры, а множество каких-то букв с закорючками. «Чего это я торможу? здесь же до сих пор цифры изображают кириллицей, то есть те же самыми буквами. И как он с этим ковыряется? Бедняга... Может, помочь старику с цифрами, а, глядишь, поможет и мне в ответ?! Как говориться, не подмажешь – не поедешь...».

– Отче, помочу могу посчитать, – нерешительно предложил я и тут же нарвался на удивленный взгляд митрополита. – Ну, то есть, счесть...

«Хм, и что он так вылупился на меня?! Как на заговорившего неандертальца?». Не знал я, что ученость, знание грамоты и счета, а тем более языков, не в особом почете была среди местной знати. Про инородцев же, вообще, и говорить нечего было. Редко, кто сейчас из знати, читать и писать мог. Большинство вообще это считали за дурное дело, от которого пользу нет никакой, а одна головная боль. Поэтому-то и был так удивлен митрополит Макарий таким предложением от меня, князя Ядыгара, инородца и иноверца.

– Разумеешь грамоту? – сомнение прямо–таки сочилось в его словах. – И цифры счесть сумеешь? Хм, чудны твои дела Господи..., – взглянул на меня он уже как на диковинную зверушку, эдакого говорящего попугая. – Ан отгадни-ка загадку, что в древних книгах была записана, – старик на вощенной дощечке что-то начал чиркать, а через некоторое время подвинул написанное мне. – … Счти мне, сколько мешков с хлебушком потребно?

Честно говоря, струхнул я немного, когда начал вглядываться в его черточки и завитушки. К счастью, священник больше рисовал, чем писал. «Так у нас есть... семь селений по семь домиков, корявых правда. А эти черточки с рогами, похожи на баранов. Значит, в каждом доме есть по семь баранов или кого-то там еще... А это что такое? Кружочки с завитушками какие-то? Похоже, это искомые мешки с зерном. Получается, есть семь селений. В каждом из них семь домов, в каждом из которых живут по семь баранов, каждый из которых в свою очередь съедает семь мешков зерна. Вопрос – сколько всего мешков зерна нужно для всех баранов? А-а-а, это же классическая загадка... Старый, решил подловить меня».

Думал я недолго. Всего–то нужно было совершить несколько арифметических действий. «В принципе, несложно. 7 баранов, проживающих в одном доме, съедают 49 мешков зерна. Бараны в 7 домах кушают уже 343 мешка. Ну так и далее...». Хотя, каюсь, в процессе счета пришлось воспользоваться вощенной дощечкой старика.

– Вот! – начиркал я на дощечке сначала арабскими цифрами, а затем, немного подумав, перевел их в кириллические. – Как бы не лопнули бараны-то?

Вот тут–то я и увидел визуальное оформление слова «охренеть»! Бог мой, что с митрополитом стало?! Этот излишне серьезный, можно даже сказать хмурый, старик вдруг едва не взлетел со своего кресла, когда увидел написанное мною. Дико взглянув на меня, он вскочил с места и начал быстро мерить ногами метры своей кельи.

– Как так? Бесовщина какая-то... Прости мя Господи! – наконец, остановившись у стола, удивленно воскликнул митрополит. – Как так, княже? И буковицы какие–то чудные начертал. Уж не колдовские ли ты письмена начертал мне? – угрожающе зашипел старый, нависая надо мной. – Волшбу творишь?!

С такого быстрого перехода от безмерного удивления к безудержной ярости я несколько растерялся. К счастью, мне быстро удалось себя взять в руки и перестать мямлить. Митрополиту я едва ли «не на пальцах» разъяснил, откуда «дровишки». Мол, так и так цифры эти пришли с Востока и знали о них еще в самой Византии. Придумали их арабские ученые, чтобы легче было считать.

– Ничего в них страшного нет. Вот это 1, то есть Аз. Это 2 – Буки. Ими и записывать большие числа проще и считать удобнее, – я взял многострадальную вощеную дощечку и быстро начертил на ней пару – тройку цифр, а потом, разогнавшись, и кусок от таблицы умножения. – Вот даже таблицу такую придумали для быстро счета. Вот, например, по семь кошаков сидят в семи углах. Значит, во всех углах сидят 49 кошаков.

«Смотри, старый, смотри! Внимательнее, смотри! Цифры это! Всего лишь цифры и нет в них ничего колдовского! Вроде, доходит немного...». Митрополит, и правда, задышал чуть спокойнее. Потом, так и не отрывая глаза от дощечки, вновь сел в свое кресло. И долго еще молча шевелил губами, видимо, и так и эдак склоняя цифры по таблице. Сам же старый, чуть позже, за чашей густого и терпкого монастырского вина рассказал, что загадку эту не каждый дьяк в приказах решить может. Кое кто, важно поднимал он палец при этих словах, несколько дней и ночей бились над ней, а все без толку.

– Вот что, княже, – наконец, заговорил он. – Писца сей час к тобе пришлю. Ты ему все до последней буковицы расскажи, как потребно цифры твои множить. Зело премудрое дело ты сделаешь для церкви Православной и царства. Царю я все обскажу, как есть. Чтобы Государь наградил тебя, княже, достойно... А ты скажи, может что от меня тебе потребно?

И я не ему выложил свою просьбу.

– Лик Богородицы увидеть хочу. Тогда близ Казани видел икону с ее ликом и нет мне с той поры мочи, – священник внимательно посмотрел на меня, словно выискивал признаки фальши. – Душа требует...

Отведя взгляд от моего лица, митрополит Макарий вдруг резко и громко хлопнул в ладони. Через несколько мгновений в дверь келье кто-то осторожно поскребся и почти сразу же в проеме показалась фигура в рясе, которая по–собачьи преданно уставилась на митрополита.

– Возок мой готовь, – не глядя на служку, бросил митрополит Макарий. – В Благовещенский собор поедем с князем к лику Богородицы приложиться. Чего встал аки столб? Живо!

И к нашему спуску с высокого каменного крыльца крытый возок, представлявший собой небольшой домик на широких полозьях, уже ожидал нас.

– Этот живо домчит, – с тяжелой отдышкой бормотал Макарий, осторожно спускаясь с высоких ступенек. – И, княже, приложишься к матушке–то. Сила ведь от ее лика великая идет..., – вдруг на крайней ступеньке нога его дернулась и застыла, а сам он как–то странно подобрался на месте словно вспомнил что-то очень важное. – Хм... Что же это? Княже, ты помоложе и очи–то у тебя зорче. Глянь-ка. Темное что–то, да и дымком тянет.

– Да, отче, дым тянется. Баню наверное кто–нибудь топит, – вгляделся я в сторону видневшейся громады Благовещенского собора. – Хотя, какая баня? Середина недели вроде. Неужели пожа..., – я не успел договорить это страшное слово, как в меня буквально воткнулся испуганный взгляд Макария. – ...

Пожар... Большинство из нас, живущих в тепле, сытости и безопасности, вряд ли понимает, какой ужас испытывал его предок из прошлых столетий при звуке этого слова. Мы с замиранием сердца следим за пожаром по телевизору, где диктор с благодушным лицом и лицемерной встревоженной на нем миной рассказывает о полыхающих джунглях Амазонии, лесах Флориды или сибирской тайги. Видим покидающих свои дома людей, брошенные обугленные автомобили, десятки пострадавших, а потом переключаем на другой канал, едва появляются бегущие строки с длинными номерами банковских счетов для пострадавших от пожаров. Однако, испытываемые нами чувства даже близко не стоят рядом с теми, что переживал житель той далекой средневековой Руси – России. Наш предок, не имевший ни мощной службы противопожарного надзора и медицинской помощи, ни современных негорючих материалов, оставался один на один с бушующей огненной стихией в стране деревянных городов. Здесь пожары назывались одной из египетских казней, огненным апокалипсисом, библейским бедствием, которое дотла уничтожало целые города, тысячи и тысячи людей, их скарб, запасы пищи. Чудом выжившие в огненном море все равно потом умирали мучительной и страшной смертью от голода и холода. Перед огнем были все равны: и князья, и бояре, и ремесленники и калики – перехожие, жилища которых горели одинаково жарко. Регулярно вспыхивающие пожары только в одной Москве уносили по 30-40 тысяч жизней сразу и десятки тысяч после от ран и голода, превращали в пепелище гектары городской земли с каменными палатами, храмами, теремами богачей и хижинами бедняков. От трупов погибших от огня потом месяцами очищали улицы столицы.. Вот чем был пожар!

– Что? Пожар? – неверяще начала митрополит, но вновь переведя взгляд в сторону черного дыма, вдруг заревел. – Епилдор! – от двух смирных лошадок, впряженных в возок, мигом подскочил тот самый монашек, что не так давно встретил меня. – Собачий сын, что бельма вылупил?! Геена огненная! – стоявший на ступеньке крыльца высокий старик словно статуя мифического героя вытянул указательный палец в сторону дыма. – На колокольню поспешай! И Государя известить надо...

Однако, с торчавший в паре десятков метров колокольни уже раздавался тревожный звон колоколов. Басовитый, гулкий, он на километры разносился по округе города, призывая его горожан к борьбе с огнем или... бегству от него.

– Надо бы глянуть, что там..., – что-то нехорошее зашевелилось у меня внутри и дико захотелось пойти в сторону пожара. – Что у нас интересно там находится? – задавая вопрос, я еще надеялся, что не услышу страшного для себя ответа. – Уже не собор ли?! Что? – застывшая маска на лице митрополита стала для меня красноречивым ответом. – Б...ь! Опять что ли я «пролетел»? Не–ет уж! Хрена вам! Выкусите! Все равно я свалю отсюда...

Последние слова я бормотал уже на бегу, выбегая с митрополичье двора. Полкилометра, отделявшие меня от собора, пролетели мигом. Массивное здание с четырьмя растущими из середки куполами было затянуто клубами дыма. Перед высокой двухстворчатой железной дверью толпилось с десяток мужиков, которая с уханьем пытались сбить здоровенный замок. Со спины им что-то орали вездесущие бабульки в палатках по самые брови. Рядом на коленях ползал юродивый в рубище, визгливым голосом вещавший о скором приближении конца света. На него с руганью наседал толстый попик, размахивающий сверкавшим на солнце крестом.

– Молотом его паскудину, браты, молотом вдарьте! – басил один из мужиков. – Так не возьмем...

– Что встали, ироды?! – попик, отстав от юродивого, подскочил к мужикам у двери. – Шибайте засов! – от густого удушливого дыма он тут же захрипел и отвалил в сторону.

– А ну–ка, подмогните! – раздалось из толпы людей, охающей в стороне. – Порогом его ткнем, ан сломаем! – за здоровенное бревно ухватилось шесть человек и, выставив его вперед на подобие тарана, понесли к воротам в храм. – Шибче, братцы! Шибче! Железо там доброе, вершка три будя...

Бумс! От мощного удара перекосившиеся от сильного жара ворота скрутило и с грохотом внесло внутрь храма, откуда тут же полыхнуло огнем. Получив доступ к свежему воздуху, пламя заревело диким зверем.

– Назад, назад! Куды прете? – одного из собравшихся броситься вперед, схватили за руки и потащили назад. – Мочи нету, прямо геена огненна!

Смотря на поднимающиеся над одним из куполов храма языки пламени, я не замечал, как по моим щекам текут слезы. С каждой секундой огонь становился все сильнее, а шансы спасти икону Богородицы все призрачнее.

– Смотри-ка, проняло–то как, – краем уха я услышал, как заверещала какая–то молодуха в цветастом платке. – Печалится. Слезы горючие льет по святыне православной. А ты, Киря, вона...

Тут же послышался глухой шлепок, сразу же за которым раздался скрипучий старческий голос:

– Помолчи, дуреха! Не видишь, что ли? Нехристь это, князь Ядыгар. Денежки, небось, хранил тама

«Стоп! Стоп! Соберись, тряпка!». До боли прикусил я губу, чтобы прийти в чувство. «Занялся похоже лишь один купол. Скорее всего перекрытия в храме еще целые. До алтаря огонь вряд ли еще добрался, а значит, можно попробовать...».

Я натянул овчинную шапку на самые брови и, опустив лицо в пол, бросился прямо в темное зево входа в храм, откуда вырывались густые клубы дыма и пламени. Не пройдя и пару метров я сразу же влетел в перекрученные остатки ворот, удар об которые выбил из меня весь запас воздуха. Попытка вдохнуть новую порция принесла с собой лишь гарь и дым, от которого хотелось выплюнуть легкие.

Сотрясаемый хриплым кашлем, я сделал еще несколько шагов вдоль стены. Со всех сторон ревело пламя, кусавшее за руки и ноги. Пришлось опуститься на корточки, но огненный жар не отставал и здесь.

– Х–х–х–р–р–р, – захрипел я, поворачивая обратно. – А–а–а–а–а! Помогит...

Над головой с хрустом рушились объятые пламенем балки перекрытия. С жалобным звоном кренился тяжеленные колокол, готовый вот–вот слететь вниз.

– Б...ь! – заревел я и, вскочив, побежал прямо в огонь. – ...

Каким–то чудом мне удалось не задеть раскалившихся остатков железных ворот, которые подобно мифическому зверю раскинули свои створки в разные стороны, и выскочить к белому свету. Здесь уже, едва переставляя ноги от навалившейся дикой усталости и не обращая внимание на обгоревшую кожу лица и рук, я добрался до чистого, не заполненного десятками людей мест и рухнул там, прямо в сугроб хрустящего, холодного снега. Зарывшись в него прямо с головой, я перекатывался с места на место, пытаясь унять невыносимое жжение ран.

– Господине, господине, – я вдруг почувствовал, как меня осторожно, но настойчиво, поднимают из снега. – Это Иса, хан, – поддерживавший меня татарин, выглядел едва ли не хуже меня: с головы его свисали космы обгоревших волос, дымящийся от многочисленных прожогов полушубок и по–прежнему горевшие синевой глаза на закопченном черном лице. – В подклети же наша казна хранилась... Там... На хранение в урусутскую молельню положили.

И я снова обвис на руках своего верного слуги как куль с мукой. «Охренеть! Еще и весь золотой запас на черный день сгорел! Все, что удалось тогда вынести из ханской казны в Казани, хранилось именно здесь, Б...ь, именно здесь, в одной из келий. Форт Нокс, мать его, московский! Вот же чертовы советчики! Не сумлевайся, княже, и царская казна тоже здеся! Не сумлевайся, стены тута толстенные! Не сумлевайся, не тронен твои гроши никто! Б...ь! Теперь и портала нет и бабок нет! Нищий, черт побери, князь! Охренеть!». Висел я и молча смотрел в черный отпечаток своего тела на снегу, которая так явно напоминал мне все мои злоключения в этом мире – черное и вонючее на огромном белом!

– Уходить надо, хан. Людишек здесь плохих много, как бы чего не вышло, – кто-то еще подхватил меня с другой стороны и потащил в сторону, где я был закутан в какое-то тряпье и уложен в колючее сено.

«Нищий, без гроша в кармане... Полный голяк». Я скривил губы в горькой усмешке. «Судьба нехило посмеялась. Сначала поманила перед носом яркой морковкой, а потом ею же отхлестала по роже... Что теперь делать?». Ожидавшая меня картина вырисовывалась крайне безрадостной. Я лишился не только близкой перспективы убраться в свой привычной мир, к теплой постели, набитым продуктами супермаркетам, безопасным и ярко освещенным улицам городов, но и средств к существованию. Нахождение в царских палатах, несмотря на Государево повеление, все равно требовало монет. Дворня, дьяки, дети боярские и еще десятки других крошечных винтиков царской бюрократии ежедневно требовали и требовали разного рода подачек, без которых невозможно было хоть что-то решить. «По-хорошему, у меня даже одежды нормальной не осталось. Ванин подарок подпалился. Штаны и кафтан тоже весь в подпалинах. Что теперь побираться? К Ване на поклон идти? Дай, мол, пару серебряных штаны купить... Князь, Б...ь говенный!».