Текст книги "Зима от начала до конца (сборник)"

Автор книги: Руне Белсвик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Они вышли, и порыв холодного ветра прорвался в комнату, пока Простодурсен закрывал за ними дверь.

– Ну наконец-то, – выдохнул он.

– Что? – спросил Ковригсен.

– Куда мне его девать?

– Яйцо?

– Да.

– А разве ты его не в постели держишь?

– Ну да. Я его туда положил, чтобы не…

– Отличное место, по-моему.

– Соглашусь, пожалуй. Там и тепло, и мягко.

Простодурсен отнёс яйцо обратно в кровать. И тайком от Ковригсена погладил его по скорлупе. Вдруг в яйце кто-то живёт. И вдруг тот, кто вдруг живёт в яйце, напуган происшествиями этого дня.

Октава до своего торта не дотронулась. И Простодурсен подумал, не съесть ли его пополам с Ковригсеном. Буря в животе улеглась, но место ещё осталось.

И наконец-то Простодурсен смог рассказать Ковригсену всё, что он хотел рассказать ему ещё днём. Как утка стала звать на помощь. Как он грохнулся, запнувшись о лопату, а потом ею же вытащил утку на берег. И как Пронырсен следил за ним, а потом сказал, что Простодурсен ударил утку лопатой и что утка его, Пронырсена, а потом швырнул яйцо и угрожал собранием.

Ковригсен умел замечательно слушать. И когда Простодурсен ему всё рассказал, то жить стало иначе – гораздо проще, чем пока он не выговорился. Единственное, чего он побаивался, это что Ковригсен не поверит про лопату. И подумает, а не оглоушил ли всё-таки Простодурсен утку. И пойдёт к Пронырсену расспрашивать его. И всё кончится этим бранным собранием. Потому что утка вряд ли что-то расскажет. Пронырсен так шмякал её о кусты…

Простодурсен кончил говорить и замолчал. Он волновался, что же Ковригсен скажет. Ему наверняка ещё не доводилось слышать таких страшилок про уток.

– Это, – сказал Ковригсен после некоторой паузы, – не такая весёлая история, как я думал.

– Нет, – ответил Простодурсен. – А как ты думал?

– Точно не помню. Но не так.

– А теперь думаешь так?

– Да. Теперь, когда я узнал все подробности…

– Но ты не так думаешь, что я ударил утку?

– Этот Пронырсен ведёт себя иногда непонятно, – ответил Ковригсен.

– Да. Он задаёт непонятные вопросы, говорит непонятные вещи, да ещё кидает яйцо.

– Что ты будешь делать с яйцом?

– Да, что мне с ним делать? Оно не моё, а утки…

– Может, надо сходить к Пронырсену?

– Думаешь, это нужно? Прямо идти к Пронырсену?

– Давай подумаем до завтра. Мне пора домой, к тесту.

– Да-да, понимаю.

– На улице хорошо, и небо звёздное.

И Ковригсен тоже ушёл. Шагнул за дверь в морозный звёздный вечер. Простодурсен провожал его взглядом, но Ковригсен быстро слился с горой, и лесом, и валунами, и камнями, и кустами рябины и кудыки, и всем, что окрасилось в черноту. Только плескалась река. Даже чёрной ночью река не сбивается с пути. Напевая, бодро бежит с высоких гор, где лежат и тают старые зимы, в глубокое море, где резвятся рыбы в ожидании чистой воды.

Подошло время спать. Простодурсен остался без пудинга на завтра. Но теперь уж поздно идти собирать всё, что нужно в него положить, в темноте наберёшь совсем не того, и что это будет за еда?

Нет, сейчас самое правильное место – кроватка. Мягкая и тёплая. Вдруг ему сегодня повезёт, и приснится старый добрый приречный сон. У всех, кто живёт у реки, сны полны воды, блеска, плеска, бульканья, журчания и других уютных речных мелочей.

– Давай быстренько поспим, – сказал он яйцу. – Завтра прилетит дятел и нас разбудит. И надо будет делать пудинг. Может, я схожу покопать канаву. Я ведь нашёл сегодня лопату. Да уж, нашёл так нашёл.

И он уснул, свернувшись вокруг яйца, а последние красные угли в печке ещё догорали, как припрятанные крошки старого солнца.

Кто-то хочет выбраться из своего яйца

На другой день Простодурсен спозаранку уже лазил в кустах по окрестностям, подбирая цвет, вкус и пользу для своего пудинга. Яйцо лежало в кровати – в тепле и уюте.

В пудинге самое замечательное, что на вкус он всегда разный. Потому что рецепта для пудинга нет, есть только порошок из кондитерской Ковригсена. Порошок превращает в пудинг что угодно, важно сыпать его побольше и не лениться размешивать. Простодурсен всегда клал в пудинг можжевеловых ягодок для печени и почек, корень одуванчика для бодрости и обязательно щепотку сосновых иголок для свежего дыхания, не забывал катышек смолы (она хороша для горла), добавлял рябины и яблок для вкуса, кудыку и понарошку на всякий случай, ну и дальше по сезону всего съедобного, чем не отравишься и живот не испортишь. Сейчас, осенью, ещё не перевелись ни грибы, ни черника с брусникой, ни спросонья с конопаткой. Черника даёт красивый цвет и запирает живот, если он вздумает расклеиться от всего, что намешали в пудинг.

Дятел на солнечной стороне дома выдалбливал из стены свой завтрак. Простодурсен подумал, не вреден ли этот барабанный бой яйцу. Дом ходил ходуном. Но в матрасе отличные пружины, вряд ли стоит тревожиться.

Простодурсен стал чувствовать, что в его жизнь вошло яйцо. И всё чуточку изменилось.

И пока он собирал, что положить в пудинг, он всё время о яйце думал. Радовался, что придёт домой – а в кровати лежит яйцо. И кто-то, может быть, уже из него выбирается.

Неприятно только, что Ковригсен говорил вчера – мол, им стоит сходить к Пронырсену. Тот ведь легко может заявить, что это его яйцо. И потребует отдать его немедленно.

Пронырсен, как вы уже поняли, иногда бывает немного странный. Задаёт странные вопросы, говорит странные вещи и умудряется в секунду вывернуть любой смысл наизнанку. А Простодурсен как раз сегодня видел много смысла в том, как устроилась его жизнь. И хотел, чтобы так побыло ещё.

Он наклонился обобрать ягоды с куста понарошки, торчавшего в освещённом углу пружинистого ковра из конопатки. И когда он складывал их в миску, его накрыла сзади огромная тень.

Простодурсен в ужасе выпрямился, но это оказался всего-навсего Сдобсен – он вышел прогулять свою палку. Всего лишь Сдобсен, какое счастье. Обычно так незаметно вырастает за спиной Пронырсен.

– Хороший день, – сказал Сдобсен, щурясь в сторону леса, где на ветках и листьях висело солнце и сверкало в утренней росе.

– Отличный, – отозвался Простодурсен. – Я вот вышел набрать ягод для пудинга. Поутру самый сбор.

– Октаву видел?

– Нет, сегодня не видел. Она небось сидит у Ковригсена, коврижкой балуется.

– Нет, там её нету. Я подумал, она осталась дома – сегодня редкий день, прекрасно сохнет бельё, – но дома её нет.

– А может, ей тоже надо набрать начинки для пудинга.

– Как яйцо?

– Лежит. Хочешь – пойди взгляни.

– Я не настолько интересуюсь яйцом. А торт мы вчера весь доели?

– Да, торт весь доели.

– Весь, значит… Канаву сегодня рыть будешь?

– Думал немного покопать.

– А для чего тебе канава?

– Там видно будет.

– Да, хорошо иметь канаву про запас. Вдруг понадобится, а у тебя уже есть. Это как за границей. Вот где копают канавы так копают, скажу я тебе.

– Да, уж они копают.

– За границей копают ещё как. Надо бы тебе туда съездить.

– Надо бы.

Простодурсен раздумывал, не пригласить ли Сдобсена на сок. Вообще-то ему не хотелось приглашать, потому что день начался хорошо, и портить хорошее начало дня скрипучим настроением Сдобсена как-то не тянет. И лучше он, Простодурсен, спокойно сам приготовит пудинг, а пока тот будет остывать, возьмёт яйцо на прогулку. Они пойдут собирать камешки-бульки.

Но Сдобсен не собирался уходить. Так и торчал за спиной, накрывая своей тенью кустики понарошки.

– Да уж да, – сказал он.

– Ну да, – поддакнул Простодурсен.

– Не всегда всё хорошо одинаково, – сказал Сдобсен.

– Не всегда, – согласился Простодурсен.

– А скоро опять зима, – сказал Сдобсен.

– Ну да, – вновь поддакнул Простодурсен.

– Да уж да, – сказал Сдобсен.

И он на все лады стал повторять «нет», и «да», и «вот ведь», и «да уж», и охать. Но тут, по счастью, из леса вышла Октава, напевая песенку.

– Так ты здесь была? – спросил Сдобсен.

– Я всегда там, где я есть, – объяснила Октава. – Сегодня я вскочила ни свет ни заря, чтобы набрать свеженького снега для пудинга.

– Ты ведь не ходила одна в горы? – уточнил Сдобсен.

Он прямо засветился, когда пришла Октава. Словно бы она была фонариком, а он – старым деревом в ночной темноте. Мрачное лицо стало цвета кудыки, и палку свою он держал сейчас щегольски, совсем на другой манер.

– Караул! – завопила вдруг Октава, заметив на краю поляны Простодурсена. – Люди добрые, что же это творится?

– Собираю начинку для пудинга, – ответил Простодурсен.

– А яйцо? Как же яйцо?

– Лежит дома.

– Лежит дома?! Одно? Разве это не опасно? Простодурсен, тебе нужна помощница по хозяйству или няня, чтобы сидела с яйцом, когда ты уходишь. Неужели ты этого не понимаешь? Ты вообще, что ли, ничего не понимаешь?

Она бросила лопату, снег на которой тем временем растаял, и стрелой понеслась в дом.

– Одна ходит в горы, – сказал Сдобсен.

– Ну да, – сказал Простодурсен.

Они подняли лопату и понюхали снег: он пах точь-в-точь как прошлая зима. Пудинг из него получится необычный, это факт. Сам Простодурсен разводил порошок водой из речки – она тоже очень хороша. Как хороша всякая чистая и свежая проточная вода.

Снова раздался крик. Теперь Октава вопила в доме.

– На помощь! – кричала она.

Хотя окна в доме были закрыты из-за яйца, Простодурсен слышал призыв совершенно отчётливо. Но Сдобсен тихо стоял себе по-прежнему.

– Ты не слышал? – спросил Простодурсен.

– Плиз пардон? – переспросил Сдобсен.

– Октава кричала.

– Кричала? И что она кричала?

– «На помощь!» Слышишь, снова кричит?

Они побежали в дом. Даже Сдобсен побежал. Он заложил палку за плечи и мчался, приминая конопатку и вереск.

Октава стояла у кровати. Полоски, пятна и лоскутки солнца беспорядочно были разбросаны по всему дому, один крупный квадрат упал точно на яйцо. С которым что-то творилось.

Яйцо шевелилось. И выглядело это так, как будто внутри него действительно кто-то был, и этот кто-то вдруг решил выбраться наружу.

Они все трое сгрудились возле кровати. И молча наблюдали за этим чудом, которое совершалось внутри голубой скорлупы, подсвеченной солнцем, как по заказу.

– Ты не собираешься вмешаться? – спросила Октава.

– Вмешаться? Как?

– Это твоё яйцо. Ты разве не видишь, что оно трескается?

– Кто-то хочет из него выйти.

– Всё нормально, – заметил Сдобсен и потрепал Октаву по щёчке. – Всё идёт точно как за границей.

– Я знаю, что это нормально, – ответила Октава. – Но до чего неприятное зрелище! Было такое красивое яйцо – и на тебе. Я хочу спеть песню. Нет, я не хочу петь. Простодурсен, что ты стоишь столбом, как просто дурень?!

– Когда кто-то выходит из яйца на свет, это всегда выглядит пугающе. Я имею в виду… – сказал Сдобсен таким тоном, словно хотел утешить. – Это ровно как когда ты, Октава, вышла из леса с лопатой. Только ты и лопата растаявшего снега, и всё. Точно как… точно как за границей, короче.

Простодурсену было не по себе. Он никогда прежде не присутствовал ни при чём подобном. И он на самом деле не верил, что это вообще возможно. Что кто-то родится из яйца. Особенно из яйца, которое лежало в его кровати.

– Наверно, мы… – начал было Простодурсен.

Но оказалось очень трудно говорить, когда рядом происходит настолько странное и непонятное. И не смотреть на это тоже оказалось выше сил. Что ему делать, он не знал и мог делать только одно – стоять у кровати и смотреть.

– А-а? – переспросила Октава.

– Нет, не знаю, – сказал Простодурсен.

– Надо подложить дров в печку, – предложил Сдобсен. – Вдруг ему покажется здесь холодно.

– Да, – откликнулся Простодурсен, разыскал огромное полено и запихнул его в печку, в угли.

– Это чудовищно! – воскликнула Октава.

– Что именно? – не понял Простодурсен.

– Новый простодурик приходит в мир, а ты даже не украсил дом. Посмотри, что здесь у тебя творится!

– Не украсил? Так у меня и нет никаких украшений.

– Сдобсен, сбегай на улицу и принеси несколько веток кудыки с листьями и несколько веток рябины с ягодами. Только нужны хорошо пропитанные солнцем.

Сдобсен взглянул на неё, взглянул на яйцо и вышел.

И тут Простодурсен вспомнил о белом камешке-бульке. Он носил его в кармане со вчерашнего дня. Простодурсен вытащил его и красиво положил рядом с яйцом.

– Что ты делаешь?! – завопила Октава.

– Украшаю. Это самый настоящий бульк.

– Кошмар! И это начало жизни! О нет… В этом доме даже солнечный свет пыльный и грязный на просвет. Ну куда он подевался, этот Сдобсен, где цветы?! Нет, всё, Простодурсен, как хочешь, но мне придётся петь. Я просто не вижу другого выхода. Ты меня понял? Я вынуждена петь. Ой, видел? Ты видел, да?

Да, Простодурсен тоже видел. Яйцо сотрясалось. Кто-то внутри долбил и долбил стенку, чтобы выйти.

Октава запела:

 
Поскорей выходи к нам, малыш!
Ждём тебя мы в дому у реки!
Вкусно хлебом пахнет уже!
Свежий пудинг почти готов!
Принесёт сейчас Сдобсен цветы!
Тры-ты-ты, тры-ты-ты, тры-ты-ты!
 

– Простодурсен, ты слышал?! В песне нашлась рифма! Значит, малыша ждёт удача!

И тут произошло то, чего ждали. Скорлупа распалась на части, и из неё вышел крошечный утёнок.

Он стоял на кровати и качался из стороны в сторону, словно от всего, что он тут увидел, голова закружилась, сердце ёкнуло и душа ухнула в пятки.

Сдобсен вошёл в дверь и, поскольку Октава и Простодурсен стояли разинув рты, направился прямиком к кровати.

– Поздравляю, господин Простодурсен, у вас утёнок! – сказал Сдобсен и протянул ему ветку, всю в красных гроздьях рябины. – Так, а когда вы успели отложить новое яйцо? Вот это некулёмое рядом с первым?

– Это бульк, – сказал Простодурсен.

– А всё песня, – сказала Октава, – чудесная сила искусства. Я спела маленькую приветственную песенку, и малютка простодурик сразу вышел к нам. Смотри, какой он чудесный! Где ещё увидишь такую прелесть?

– Может, он голодный? – вдруг сообразил Простодурсен. – Вид у него, во всяком случае, голодный.

– Махонький чудненький пудинг – вот что ему сейчас необходимо, – сказала Октава. – Простодурсен, ну что ты стоишь и мечтаешь? Сколько можно разговаривать, неси есть!

– Пудинг ещё не готов, понимаешь ли.

– Что ты такое говоришь?! Ты даже не заготовил для малыша еду?

– Так я ведь не знал… Я не думал…

– Тогда шевелись быстрее. Возьми мой снег. Это должен быть пудинг нашей мечты. А я спою, пока ты будешь его делать.

Простодурсен попятился к двери и вышел наружу. Из пекарни Ковригсена полз хлебный дух.

То-то Ковригсен удивится, когда узнает, что произошло.

У реки оказалось неспокойно. Какой-то тип хотел перепрыгнуть с того берега на этот. Вот он подпрыгнул и плавно приземлился в траве на этой стороне. Пронырсен! Тот самый Пронырсен, который говорил, что Простодурсен лупит уток лопатой по голове. Тот самый Пронырсен, который таскает уток как брюкву, головой вниз, и околачивает этой бедной головой все кусты по дороге. Тот самый Пронырсен, который кидается утиными яйцами. И что ему тут надо, спрашивается?

«Помогите!» – тихо подумал Простодурсен. «Спасите!» – подумал он. Взял лопату Октавы со снегом, прихватил свою миску для пудинга и как можно незаметнее попятился к дому.

Он добрался уже почти до двери, когда Пронырсен окликнул его.

– Приветик! – закричал он. – Ты, что ли, торопишься?

– Да нет, – ответил Простодурсен.

– Тогда подожди. Ты разве не видишь, что у тебя гости?

– Вижу.

– Ты гостям не всегда рад?

– Всегда.

– Какая замечательная у тебя канава, как говорится в таких случаях.

– Да.

Дверь открылась. Это Октава вышла на порог посмотреть, куда подевался Простодурсен.

– Ничего себе! – заголосила она. – Стоишь тут болтаешь, а он от голода сейчас умрёт!

– Нет, – ответил Простодурсен.

– Приветик, Октава, – поздоровался Пронырсен.

– Привет, – проговорила Октава. – У нас тут сумасшедший дом. Маленький простодурик только что выбрался на белый свет.

– Нет, – сказал Простодурсен.

– Да, и ещё как, – возразила Октава.

– Да, но… – запнулся Простодурсен.

– Вот ведь мужчины, – сказала Октава. – Совершенно теряют голову от таких вещей.

– Покажите, покажите, – пророкотал Пронырсен нараспев. – Я хочу его видеть!

Взял и просто шагнул в дверь. Но Простодурсен пролез вперёд него и шмыгнул прямиком к несчастному дрожащему утёнку. Что делать, лихорадочно думал он, как быть? Не додумав, схватил склизкий комок и сунул в карман.

– Улетел! – закричал Простодурсен. – Он улетел!

Сдобсен грел клешни у печки. Он разогнулся, развернулся и недоумённо уставился на пустую кровать. Повернулся к окну – оно закрыто. Сдобсен закружил по комнате, Октава, засунув голову глубоко под кровать, искала там, а Пронырсен собирал по простыне куски скорлупы и буравил лицо Простодурсена каким-то странным взглядом.

– Загадочно, – произнёс наконец Сдобсен.

К этому времени все уже довольно долго молчали, и он подумал, что надо бы добавить ещё пару слов, но Октава прервала его.

– Загадочно? – крикнула она. – Это ужасно! Он должен быть здесь! Ты сказал, он улетел?

– Да, – подтвердил Простодурсен.

– А ты как дурак смотрел на это и только прятал кулаки поглубже в карманы?

Все посмотрели на его кулаки. Он держал их глубоко в карманах.

– Да, – сказал Простодурсен. – Он захотел свободы.

– Свобода свободой, – сказал Сдобсен, – но окно закрыто, а дом не щелястый.

– Щелястый очень даже, – возразил Простодурсен. – Здесь часто дует и завывает, а в темноте можно ступить в чёрную дыру. И я слышал, как что-то просвистело мимо меня, когда открыли дверь.

– Ты положил его в пудинг, факт, – сказал Пронырсен. Он швырнул скорлупу обратно на кровать и огляделся, словно прикидывая, что бы он переделал в доме, если бы эта избушка внезапно стала его.

– Таких… – сказала Октава, – таких гадостей я сроду не слыхала. Простодурсен принял в дом яйцо, а ты зачем-то говоришь….

И она зашипела на Пронырсена. Но этого Пронырсена шипением было не пронять. Тогда она взглянула на Простодурсена. Тут её ждал полный успех. При виде сердитого лица Октавы Простодурсен послушно побелел.

В кулаке у Простодурсена пихался утёнок. Он пощипывал его за пальцы. Это было не больно. Это было приятно.

Тем временем Октава постановила, что это ерунда и утёнок никуда из дома деться не мог. Он ещё совсем малыш, только народился, и не знает пока, как управляются с крыльями.

– Ладно, – сказала она, – вы стоите тихо, а я ищу. А вы не наступили на него часом? Так, аккуратно поднимаете одну ногу, переставляете её и осторожно поднимаете вторую ногу. Вот ведь горе моё луковое… чесночное и хреновое…

Простодурсен, Сдобсен и Пронырсен послушно сделали, как она велела. Высоко поднимая ноги, переступили на месте и замерли в молчании, ожидая, пока Октава обследует всё вокруг.

– Я хотел предупредить, – внезапно произнёс Пронырсен, – тут у нас возможны изменения. Я жду в гости родню, как вы помните.

– Да, эти разговоры мы слышали, – откликнулся Сдобсен. – Новые времена, новая мода… Как за границей… Я ничего против не имею, лишь бы у меня ничего не менялось.

– Нет, изменения будут по мелочам, – объяснил Пронырсен.

– Не морочь нам этим голову сейчас, – прикрикнула Октава, лазая на коленках по полу.

– Как известно, вода в реке, по сути, моя, – сказал Пронырсен.

– Что значит твоя? – вытаращил глаза Сдобсен.

Простодурсен был занят тем, что гладил утёнка, проводя в кармане пальцем ему по спинке от макушки до хвоста. Он не вслушивался в слова Пронырсена и мечтал поскорее от этого незваного гостя избавиться.

– Вода сперва приходит ко мне. Значит, она моя.

– Слушай, – сказала Октава из-под кухонного стола. – Просушняк – ветер южный, и начинает он с моего белья, но я же не говорю, что поэтому он мой. Стой смирно!

– Твой, конечно, спору нет. И я советую тебе собирать его в мешки и продавать нам, если он нам нужен.

– Ты нащупал интересную тему, – откликнулся Сдобсен. – За границей считается обычным делом…

– Нет, мне некогда тут с вами прохлаждаться, – вдруг заявил Пронырсен. – Меня ждут дела. Когда хочешь переделать жизнь, тебе недосуг ползать под столами и швырять камни в реку.

– Ты хочешь сказать… – начал было Сдобсен.

– Именно так, – ответил Пронырсен. – Спасибо за хлеб-соль.

И ушёл.

– Наконец-то, – выдохнул Простодурсен.

Он вытащил руки из карманов. Одну осторожно прижал к груди – в ней сидел утёнок.

– Кля, кля, – сказал он.

– Заговорил! – закричал Простодурсен.

– Но… – произнесла медленно Октава. – Ты ведь сказал, что…

Солнечный свет по-прежнему наполнял комнату. Горячие, ярко пылающие сгустки света висели в воздухе, оседая медленно-медленно. Да ещё тепло от дубовых поленьев. В комнате было ничуть не холодно, какое там. И утёнок вмиг обсох. И стал кружиться на месте, осматривая мир, куда он попал.

– Кля, – повторил он, – кля, кля!

И Простодурсен смог наконец рассказать Октаве и Сдобсену, как менялась вчера его жизнь. Сейчас они вроде были готовы его выслушать.

Он начал с того, как он нашёл лопату и услышал крик утки. Тут откуда ни возьмись нарисовался Пронырсен и уволок утку с собой, околачивая её головой все кусты по дороге.

Октава и Сдобсен молча выслушали его рассказ. Простодурсену казалось, что они вроде бы верят его словам. На лицах у них колыхалась солнечная вуаль. Сдобсен, как обычно, уронил на пол палку, а Октава разинула рот.

– Возмутительно! Забирать уток! Да как он мог, этот Пронырсен… Бедная утиная сиротка!

– Кля! – сказал утёнок.

– Икает, – подметила Октава. – У него язык от голода отнимается, и едва ли не первое, что он слышит в жизни, это что тут забирают уток.

– А теперь он ещё потребует плату за воду из реки, – вздохнул Сдобсен.

– Что за чушь! – возмутилась Октава. – У Пронырсена язык без костей. Больно много чести – слушать его болтовню. Короче, нам надо очень быстро сделать пудинг!

И работа закипела. Простодурсен сидел на кровати и нянчил малыша, а Октава со Сдобсеном в четыре руки мешали пудинг.

– Кля! – напомнил о себе утёнок. – Кля, кля!

– Ты мой хороший, – погладил его Простодурсен. – Сейчас будет тебе пудинг, и вообще.