Текст книги "Южный полюс"

Автор книги: Руаль Энгельберт Гравнинг Амундсен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Перед нами открылась огромная излучина, настолько глубокая, что из бочки не было видно ее вершины. Но войти в бухту пока было совершенно невозможно. Она была забита здоровенными обломками недавно вскрывшегося морского льда. Мы проследовали немного дальше на восток, чтобы переждать. На следующее утро вернулись обратно, и через несколько часов льдины в бухте зашевелились. Одну за другой их выносило в море. Вскоре проход освободился.

Войдя в бухту, мы быстро убедились, что высадка вполне возможна. Оставалось только выбрать самое подходящее место.

На барьере

Итак, 14 января, на день раньше намеченного срока, мы дошли до великого таинственного явления природы – Ледяного барьера. Была решена одна из труднейших задач нашей экспедиции – все собаки доставлены на место работы здоровыми и невредимыми. В Кристиании мы приняли на борт 97 собак. Теперь число их возросло до 116, и почти все они могли быть использованы для завершающего перехода на юг.

Следующей большой задачей было найти подходящее место на Ледяном барьере для нашей базы. Я собирался забросить все – продовольствие и снаряжение – как можно дальше на барьер и тем самым застраховаться от риска, что нас унесет в Тихий океан, если барьер вздумает обламываться. И решил, что 10 миль, или 18,5 километра, от края барьера нас устроят. Но уже первое знакомство с обстановкой показало, что, пожалуй, можно намного сократить долгие и утомительные перевозки. Вдоль внешнего края поверхность барьера ровная и плоская. Здесь же, в глубине бухты, все выглядело иначе. Еще с борта «Фрама» мы видели со всех сторон очень неровный рельеф. Во всех направлениях тянулись высокие гряды, разделенные долинками. Самая большая возвышенность находилась на юге и представляла собой купол, дальняя точка которого возвышалась примерно на 140 метров. Но похоже было, что за горизонтом эта гряда продолжает повышаться.

Итак, наше первоначальное предположение, что бухта образована самим материком, как будто подтвердилось. Пришвартоваться к прочной кромке льда, выдающейся от барьера в море километра на два, было делом недолгим. И можно было почти сразу приступать к первой вылазке. Ведь мы давно все приготовили. Бьоланд наладил всем лыжи. И каждый подогнал свою пару по себе. Лыжные ботинки мы примеряли не раз и не два, и с одной, и с двумя парами носков. И конечно, они оказались маловаты. По-моему, вообще невозможно заставить сапожника сшить просторную обувь. Ладно, вблизи корабля походим и с двумя парами носков. Для более далеких переходов у нас были, как я уже говорил, сапоги с брезентовыми голенищами.

Из остального снаряжения для нашей первой рекогносцировки упомяну лишь страховочные веревки. Они тоже давно лежали наготове. Длиной они были около 30 метров, скручены из тонкой шелковистой пряжи, хорошо переносящей мороз.

Быстро пообедав, четверо из нас отправились в путь. У всех было торжественное настроение, ведь от этой первой вылазки многое зависело. Стояла отличная погода. Тихо, солнечно. На чудесном светло-голубом небе – единичные тонкие перистые облака. Воздух пропитан теплом, которое чувствовалось даже в этом огромном царстве льда. На припае, [38]38
  Припай – неподвижный морской лед, образующийся главным образом вдоль побережий арктических и антарктических морей. Может простираться на расстояние от нескольких метров до сотен километров от берега. (Прим. выполнившего OCR.)


[Закрыть]насколько хватал глаз, лежали тюлени – горы жирного мяса, хватит пищи и нам, и собакам на многие годы.

Скольжение было идеальное. Лыжи совсем легко катились по рыхлому свежему снегу. Но мы после долгого, пятимесячного плавания были не очень-то в форме и не могли похвастаться скоростью. Через полчаса мы дошли до первой важной точки – стыка между морским льдом и барьером. Сколько мы думали об этом стыке, стараясь представить себе его. Будет ли это высокая отвесная стена, на которую нам с великим трудом придется втаскивать свой груз при помощи талей? Или опасная широкая расщелина, которую надо далеко обходить? Скорее всего, что-нибудь в этом роде. Должно же это огромное грозное чудовище как-то сопротивляться нам.

Таинственный барьер! Во всех описаниях, со времен блаженной памяти Росса и до наших дней, об этом примечательном природном образовании говорится с робостью и почтением. Так и кажется, что между строк можно прочесть одно и то же: «Тс, тише, тише! – таинственный барьер!»

Раз, два, три, небольшой прыжок – и мы на барьере.

Мы посмотрели друг на друга и улыбнулись. Наверно, все четверо подумали об одном и том же. Чудовище уже не казалось нам таким таинственным, страхи поумерились, непостижимое стало вполне постижимым.

Мы вступили в это царство, как говорится, без боя. Высота барьера здесь составляла около шести метров, и стык между ним и припаем был совсем заметен снегом, так что их соединял небольшой пологий склон. Какое уж тут сопротивление.

До сих пор мы продвигались без веревок. Мы знали, что на морском льду нам не грозит никакой скрытый подвох. Другое дело – на барьере. И так как все считали, что лучше связаться веревкой до того, как провалишься в трещину, чем потом, дальше первые двое шли в связке.

Мы двигались на восток по небольшой долинке между Маунт-Нельсон с одной стороны и Маунт-Ренникен – с другой. Пусть только уважаемый читатель при виде столь громких названий не подумает; что мы шли между какими-то могучими хребтами. Маунт-Нельсон и Маунт-Ренникен – просто-напросто два старых тороса, образовавшихся в те давние времена, когда вся эта махина льда беспрепятственно ползла вперед с неодолимой мощью, пока наконец здесь не столкнулась с превосходящими силами, которые раскололи и разбили ее и не пустили дальше. Наверно, чудовищная была схватка, настоящее светопреставление. Теперь все это было в прошлом. Мир, на всем покоилась печать бесконечного мира. «Нельсон» и «Ренникен» были всего лишь старые ветераны-пенсионеры. Но в ряду торосов они казались великанами, их гребни достигали в высоту добрых 30 метров. Часть ложбины, прилегающая к Нельсону, совсем ровная, все складки сглажены, а вот на Ренникене остался глубокий шрам – то ли расщелина, то ли провал. Мы осторожно приблизились к нему. Поди, угадай, какая тут глубина и нет ли скрытого хода под ложбиной, соединяющего Ренникена с Нельсоном. Но наши опасения не оправдались. Ближайшее исследование показало, что дно расщелины выстлано плотным снегом. Площадка между торосами была совсем ровная и прекрасно подходила для собак.

Вместе с капитаном Нильсеном я разработал своего рода программу наших действий, и в ней предусматривалось, как можно скорее доставить собак на барьер и поместить их там под присмотром двух человек. Найденная нами площадка вполне годилась для этого. Старые торосы достаточно красноречиво рассказывали о том, как сложился рельеф этого участка. Здесь можно было не опасаться никаких козней природы. И еще одно преимущество: отсюда было видно корабль, можно поддерживать постоянную связь с теми, кто остается на борту.

Дальше на юг ложбина постепенно повышалась. Отметив вехой место для нашей первой палатки, мы продолжали разведку. Ровный подъем по дну ложбины вывел нас на гребень высотой 30 метров. Отсюда открывался прекрасный вид на всю окружающую местность и долину, по которой мы шли. К северу барьер тянулся ровно, без складок и видимых препятствий, и оканчивался на западе крутым мысом Мэнхью, который окаймлял с востока внутреннюю часть Китовой бухты, образуя уютный уголок, – его-то мы и облюбовали для «Фрама». Вон она, внутренняя часть бухты, а кругом лед, лед и лед, куда ни глянь – Ледяной барьер, сплошь белые и голубые поля. Все здесь сулило красочные картины в будущем. Многообещающее место.

Гребень, на котором мы стояли, был неширок, метров 200, я бы сказал. Во многих местах ветер смел с него снег, и поблескивал голубой лед. Мы пересекли его и направились к Фермопильскому ущелью. Оно отлого спускается с гребня на юг и почти сразу переходит в широкую площадку, окруженную со всех сторон возвышенностями. Голый гребень, через который мы перевалили на пути к этой котловине, избороздили трещины. Они были узкие и почти совсем занесенные снегом и не представляли для нас опасности. Котловина выглядела очень уютной, а главное, безопасной. Ложе совершенно плоское, если не считать нескольких куполовидных бугров, и свободное от трещин.

Мы пересекли его и поднялись на отлогую гряду в южной части котловины. Гребень, насколько хватал глаз, был ровный и гладкий, но это еще ничего не значило, и мы прошли немного на восток, однако не встретили участка, который безоговорочно годился бы нам. Да, из всех мест, осмотренных нами, самое защищенное – котловина.

С гряды на юге была видна юго-восточная и внутренняя части Китовой бухты. В отличие от той части припая, где мы ошвартовались, внутри бухты был, по-видимому, довольно торосистый лед. Но более подробное исследование этого участка мы отложили на будущее. Котловина нам всем понравилась, и мы единодушно выбрали ее для своей базы. Итак – кругом и обратно. Спуск на дно котловины по собственному следу не занял много времени.

Основательно изучив местность и обсудив все возможности, мы решили, что дом надо ставить на этой небольшой возвышенности, поднимающейся к востоку. Похоже, что более тихого места нам не найти. И мы не ошиблись. Быстро выяснилось, что мы выбрали лучшее из всего, что нам мог предложить барьер. Воткнув лыжную палку на месте будущего дома, мы отправились к своим.

Приятная новость, что мы уже нашли хорошее место для дома, естественно, всех обрадовала. В глубине души все страшились долгой утомительной транспортировки грузов на ледяной барьер.

Льды кишели животными. Куда ни повернись, всюду видны большие залежки тюленей-крабоедов и тюленей Уэдделла. [39]39
  Тюлени-крабоеды относятся к семейству настоящих тюленей отряда ластоногих. В Антарктике обитают четыре вида этих тюленей: тюлень Уэдделла, тюлень-крабоед, тюлень Росса и морской леопард.
  Тюлень-крабоед и тюлень Уэдделла – самые многочисленные виды тюленей. Обитают они в зоне морских льдов Южного океана и редко встречаются севернее. У них веретенообразное туловище, небольшая голова, две пары передних и задних ласт. Тюлени покрыты жесткими короткими волосками, у них сильно развит подкожный жировой слой.
  Тюлень Уэдделла почти черного цвета с пятнами бурого цвета. Тюлень-крабоед серовато-коричневого цвета со светлыми пятнами. Весной и летом тюлени выползают на лед и лежат здесь группами и в одиночку. На льду тюлени не боятся человека, так как в Антарктике нет наземных хищников. В воде они плавают легко и грациозно. Питаются мелкими рачками (рачки-черноглазки), головоногими моллюсками и рыбой. (Прим. А.Ф. Трешникова.)


[Закрыть]Морского леопарда, [40]40
  Морской леопард (Hydrurga leptonyx) – антарктический тюлень со своеобразной внешностью – длинное и тонкое туловище, длинная и тонкая шея. Голова несколько похожа на голову змеи. Максимальная длина – 3,1 у самцов и, более (до 3,6 м), у самок. Мех короткий, подкожный жировой слой развит слабее, чем у других видов тюленей. Хищник: поедает не только рыбу и головоногих моллюсков, но и пингвинов и других тюленей. Ест также мясо убитых китов. На человека может броситься только при преследовании. (Прим. выполнившего OCR.)


[Закрыть]единичные экземпляры которого встречались нам на дрейфующем льду, здесь вовсе не было. За все наше пребывание в Китовой бухте мы его ни разу не видели. Не видели и тюленя Росса. Пингвины показывались не очень часто – здесь несколько, там несколько, – зато тем больше радости они нам доставляли. Среди них преобладали пингвины Адели. [41]41
  Пингвин Адели (Pygoscelis adeliae) – видимо, самый многочисленный вид пингвинов в Антарктике. Крупная птица – высота до 80 см. (Прим. выполнившего OCR.)


[Закрыть]Когда мы швартовались, из воды на лед вдруг выскочило с десяток пингвинов. С минуту они изумленно озирались. Не каждый день им приходилось встречать людей и корабли. Но удивление скоро сменилось любопытством. Сидят и буквально изучают все наши движения. Лишь изредка захрюкают и пройдутся по льду. Похоже было, что больше всего их заинтересовало, как мы роем ямы в снегу для ледовых якорей. Они окружали работавших людей и с очевидным интересом смотрели на них, наклонив голову набок. Пингвины явно ничуть не боялись нас, да мы их в общем-то и не тревожили. Правда, некоторым из них все-таки пришлось расстаться с жизнью. Они были нужны нам для нашей коллекции.

В тот же день состоялась увлекательная охота на тюленей. Три крабоеда отважились приблизиться к судну, и мы решили за их счет пополнить наши запасы свежего мяса. Выслали двух великих охотников, которые стали приближаться к тюленям с предельной осторожностью, хотя в этом не было нужды, потому что животные лежали неподвижно. Охотники подкрадывались на индейский манер, пригнувшись до самого льда и выставив вверх наиболее мясистую часть своего тела. Начало многообещающее. Я смеюсь, но пока еще сдерживаюсь. Раздаются выстрелы.

Два спящих зверя вздрагивают, но остаются на месте. Иначе ведет себя третий. По-змеиному извиваясь, он удивительно быстро скользит вперед по рыхлому снегу. Это уже не стрельба по неподвижной мишени, а настоящая охота. По стрелкам и результат. Мимо, мимо, еще раз мимо. Хорошо, что у нас патронов вдоволь. Один из охотников, который похитрее, выпускает все свои заряды и возвращается обратно. А второй пускается вдогонку за ускользающей дичью. Как я хохотал! Где уж тут сдерживаться. Я буквально корчился со смеху. Гонка по рыхлому снегу – впереди тюлень, охотник за ним. По движениям преследователя сразу было видно, что он злится. Он чувствовал, что ввязался в такое дело, из которого ему не выйти с честью. Тюлень развил изрядную скорость. Хотя снег был довольно глубокий, зверь держался на поверхности. Не то что охотник, который на каждом шагу проваливался по колено и вскоре безнадежно отстал. Иногда он останавливался, прицеливался и стрелял. Потом он клялся, что его пули все до одной попали в цель. Однако я в этом сомневаюсь. Во всяком случае тюлень никак не реагировал на пули, он продолжал уходить с той же скоростью. В конце концов знаменитый охотник вынужден был сдаться и повернуть назад.

– Чертовски живучий, – услышал я, когда он поднялся на судно.

Не желая обижать человека, я сдержал улыбку.

Какой вечер! Солнце стоит высоко на небе, несмотря на поздний час. Уходящее к югу ледяное нагорье, весь этот могучий барьер залит ярким белым светом, до того сильным, что он слепит глаза. А на севере – ночь. Над самым морем небо черное и свинцово-серое, выше оно становится темно-синим, потом бледнеет и бледнеет, пока наконец не сливается с лучезарным сиянием барьера.

То, что лежит за гранью ночи, за черной стеной, нам известно. В той стороне мы побывали и одержали победу. А что скрывает ослепительный день на юге? Ты ждешь нас, восхитительная спящая красавица, мы слышим твой зов, и мы придем. Ты дождешься своего поцелуя, хотя бы это стоило нам жизни.

На следующий день, в воскресенье, была такая же прекрасная погода. Но для нас, разумеется, не могло быть и речи о каком-либо выходном. Никто из нас не захотел бы провести этот день в праздности. Мы разделились на два отряда – морской и береговой. Морской в составе 10 человек оставался на «Фраме», береговой в этот самый день обосновался на барьере на год-другой, а то и больше.

В морской отряд вошли Нильсен, Ертсен, Бек, Сюндбек, Людвиг Хансен, Кристенсен, Ренне, Недтведт, Кучин и Ульсен. В береговой – Престрюд, Юхансен, Хельмер Ханссен, Хассель, Бьоланд, Стюбберюд, Вистинг, Линдстрем и я. Линдстрем должен был еще несколько дней оставаться на судне, так как нам предстояло пока в основном питаться на борту.

По плану 6 человек должны были расположиться в 16-местной палатке, на площадке между «Ренникеном» и «Нельсоном», а двое поставят себе палатку на участке для дома и приступят к строительству. Естественно, эту двойку составили наши опытные плотники Бьоланд и Стюбберюд.

В 11 часов мы наконец были готовы выходить. Мы взяли нарты и 8 собак; вес снаряжения и провианта составлял 300 килограммов. Моя упряжка первой должна была пройти испытание. Морской отряд в полном составе собрался на палубе, чтобы наблюдать старт. И вот все готово. Основательно потрудившись, а точнее, хорошенько вздув собак, мы наконец выстроили их цугом в аляскинской упряжи перед санями. Лихой взмах кнутом на прощание, громкий щелчок, и мы поехали. Уголком глаза я поглядел на судно. Так и есть, все наши товарищи выстроились в ряд вдоль борта, любуясь нашим классическим стартом.

Кажется, я слегка задрал нос и изобразил на лице этакое торжество. В таком случае, я совершил глупость, лучше было подождать с этим, тогда провал не был бы таким полным. Ибо нас в самом деле подстерегал провал. Собаки уже полгода жили в полной праздности, только пили и ели, они явно считали, что от них ничего другого и не требуется. Им и в голову не приходило, что для них настала новая эра, отныне придется работать, да еще как. Пробежав всего несколько метров, они все, как по команде, сели на снег и уставились друг на друга. На их мордах было написано неподдельное изумление. Наконец основательной трепкой нам удалось дать им понять, что нам от них нужна работа, да только это не очень помогло. Вместо того чтобы слушать команду, они затеяли яростную потасовку. Боже мой, сколько нам в тот день пришлось повозиться с этими 8 собаками! «Если так будет до самого полюса, – думал я в разгар суматохи, – нам понадобится год, чтобы дойти до цели». Сколько уйдет на обратный путь, мне уже некогда было высчитывать. Пока шла эта катавасия, я снова тайком взглянул на судно. И поспешил отвести свой взгляд. Ребята громко хохотали, до нас доносились поощряющие возгласы довольно ехидного свойства.

– Если и дальше так дело пойдет, как раз к Иванову дню поспеете! – кричал один.

– Молодцы, не падайте духом! Так держать! – надсаживался другой.

– Ура, пошла! – и так далее.

А наш воз не двигался с места. Ну, и влипли. Наконец общими усилиями людей и животных удалось опять стронуть его. Нет, триумфом наш первый санный переход нельзя было назвать.

И вот мы ставим между Маунт-Нельсон и Маунт-Ренникен нашу первую палатку на барьере. Это была большая, крепкая 16-местная палатка с пришитым полом. Вокруг палатки мы натянули треугольником стальные тросы – ограждение для собак. Сторона треугольника равнялась 50 метрам. В палатке оставили пять спальных мешков и запас провианта. Расстояние до этого места по одометру [42]42
  Одометр – колесо со счетчиком оборотов, служит в санных походах для измерения пройденного пути. Длина обода колеса 1 метр. (Прим. А.Ф. Трешникова.)


[Закрыть]равнялось 1,2 мили, или 2,3 километра. Управившись с этим делом, мы двинулись дальше, к участку, который облюбовали для базы.

Здесь мы для плотников тоже поставили палатку – такую же, 16-местную, – и разметили площадку для дома. Исходя из местных условий, мы решили ставить дом в направлении запад-восток, а не север-юг, хотя именно второе решение напрашивалось, ведь считалось, что здесь господствуют южные ветры. Наш выбор себя оправдал. На самом деле здесь преобладал восточный ветер, он попадал в наиболее защищенный торец. Дверь была обращена на запад.

Потом мы занялись разметкой дороги от строительного участка до расположенной ниже палатки и дальше, до судна, ставя темные флажки через каждые 15 шагов. Теперь можно было спокойно передвигаться по этому пути, не плутая в непогоду. От судна до будущего дома было 2,2 мили, или 4 километра.

16 января, в понедельник, работа развернулась вовсю. Около 80 собак – шесть упряжек – возили к первой палатке столько продовольствия и снаряжения, сколько можно было погрузить на сани, и два десятка собак – упряжки Стюбберюда и Бьоланда – ходили с полной нагрузкой к верхнему лагерю. В эти дни нам пришлось немало повозиться с собаками, чтобы заставить их слушаться. Они так и норовили взять над нами верх и тащить сани туда, куда им хотелось. Бывало, весь взмокнешь, пока убедишь их, что командуем все-таки мы.

Рабочий день в эту пору был долгим. Редко ляжешь раньше 11 часов вечера, а в 5 утра – снова вставать. Но мы не жаловались. Всем хотелось поскорее завершить эту работу, чтобы не задерживать «Фрам». Гавань наша была не совсем без недостатков. Глядишь, ни с того ни с сего откололась пристань, к которой было пришвартовано судно, и проходилось объявлять аврал, чтобы ошвартоваться заново. Иной раз только люди уснут, как нужно повторять все сначала. Лед то и дело обламывался, не давая нашим бедным «пиратам» передышки. Немалая нагрузка для нервов – постоянно быть начеку и спать вполглаза. Тяжело досталось нашим 10 товарищам в эти дни, но они держались молодцом. Всегда веселые, и шуткам не было конца. На долю морского отряда выпало выгружать из трюма на лед провиант и снаряжение для зимовщиков. Дальше груз перевозил береговой отряд. Работа шла на диво гладко, отряды старались не заставлять друг друга ждать.

За эти горячие дни члены берегового отряда страшно охрипли, а некоторые почти совсем потеряли голос. Произошло это оттого, что вначале нам приходилось непрестанно кричать на собак, погоняя их. Разумеется, морской отряд не упустил случая наградить нас прозвищем, основанным на каламбуре. [43]43
  В переводе М.П. Дьяконовой (1937 г.): «Мы были прозваны «ландсмолистами» (Приверженцы введения ландсмола – местного, провинциального наречия. – Прим. перев.)». (Прим. выполнившего OCR.)


[Закрыть]

Коли исключить постоянную необходимость менять место стоянки из-за того, что лед обламывался и отдрейфовывал, надо признать нашу гавань очень хорошей. Правда, не обходилось без зыби. Иногда на судно обрушивались неприятные толчки, но не такие, чтобы это чем-то грозило. Огромным преимуществом было то, что здесь течение всегда было направлено к выходу из бухты и отгоняло все айсберги.

Первое время сообщение между судном и барьером осуществляли пять человек. Плотников не ставили на транспорт, они строили дом. Один человек дежурил у палатки. Мы могли запрягать в сани только 6 собак; попытки использовать полную упряжку – 12 собак – приводили к невообразимой катавасии. [44]44
  Неудачный перевод: катавасия в данном случае мало подходит. В переводе же М.П. Дьяконовой (1937 г.) так: «Полная упряжка – двенадцать собак – приводила только к шуму и безобразию». (Прим. выполнившего OCR.)


[Закрыть]В итоге оставались свободные собаки, они нуждались в надзоре, и для этого требовался человек. В его же обязанности входило готовить пищу и убирать в палатке. Пост дневального ребятам очень нравился, и они чередовались, а то ведь надоедало все мотаться с санями туда и обратно.

Семнадцатого января плотники начали расчищать площадку под дом. Мы решили сделать все возможное, чтобы дом мог устоять против сильных антарктических бурь, которые нам предстояли. И плотники сперва принялись делать выемку глубиной около 120 сантиметров. Нелегкая работа. Уже через 60 сантиметров пошел сплошной твердый лед, его надо было рубить. А тут еще подул сильный восточный ветер, началась метель, и снег засыпал площадку, сводя на нет труды наших ребят. Но они не падали духом, из досок и ставней соорудили надежный щит, отгородились им от метели и продолжали работать. К вечеру площадка была расчищена. С такими людьми можно смело браться за любую задачу.

Метель несколько затрудняла перевозки, и, убедившись, что аляскинская упряжка непрактична, мы отправились на судно и принялись делать для собак гренландскую сбрую. Все силы были обращены на эту работу. Наш опытный парусный мастер Ренне сшил за месяц 46 комплектов. Мы крепили к сбруе постромки, подгоняли ее, ставили на сани гужи из стальной проволоки. И вот уже готова новая упряжь для всех саней и собак. Проблема была решена, дальше все шло как по маслу.

Места в двух палатках распределялись так: 5 человек спали в нижней, мы с плотниками – в верхней. Однажды вечером случилась забавная вещь. Только мы собрались лечь спать, вдруг совсем рядом послышался крик пингвина. Мы выскочили из палатки – в нескольких метрах от входа сидел здоровенный императорский пингвин, [45]45
  Императорский пингвин (Aptenodytes forsteri) – самый крупный из пингвинов. Когда он стоит ссутулившись, его высота 90 см, а когда движется – до 120 см. Вес – 20–45 кг. (Прим. выполнившего OCR.)


[Закрыть]отвешивая поклон за поклоном. Как будто он нарочно пришел поприветствовать нас. Жаль было дурно платить ему за учтивость, но так уж создан мир: кланяющийся пингвин окончил свою жизнь на нашей сковороде.

Восемнадцатого января мы начали подвозить материалы для дома, и плотники сразу же приступили к сборке. Работа спорилась, одни сани за другими подкатывали к участку и разгружались. Собаки и каюры старались вовсю. Быстро подвозились материалы, и так же быстро рос наш будущий дом. Все его части были заранее перемечены, и выгружали мы их в том порядке, в каком должна была идти сборка. К тому же Стюбберюд сам уже собирал дом и знал в нем, что называется, каждую щепочку. Я вспоминаю эти дни с радостью и гордостью. С радостью потому, что, хоть и трудновато приходилось, никто не скулил. С гордостью потому, что я стоял во главе таких людей. Это были настоящие люди. Все понимали свой долг и исполняли его.

Ночью ветер утих, и утро принесло с собой отличную погоду – было тихо и ясно. В такие дни работать одно удовольствие. Настроение у всех – и у людей, и у собак – было превосходное. Занимаясь перевозкой грузов с судна на базу, мы в то же время охотились на тюленей. Стреляли только тех, которых встречали по пути. За свежей пищей не нужно было далеко ходить. То и дело нам попадались залежки. Постреляешь тюленей, освежуешь туши и отвезешь вместе с провиантом и материалами. В такие дни собаки буквально обжирались теплыми внутренностями.

Двадцатого января перевозка строительных материалов кончилась, можно было приниматься за продовольствие и снаряжение. Сани так и сновали туда и обратно. Всего приятнее было прокатиться утром к «Фраму» на пустых санях. Дорога была хорошо накатана и походила на добрый норвежский проселок. Скольжение отличное. Выйдешь около шести утра из палатки и слышишь ликующий хор своих 12 собак. Словно состязаются, кто кого перевизжит. Дергают цепи, так и рвутся к тебе. Прыгают, скачут от радости. Пройдешь вдоль всего ряда, с каждой поздороваешься, каждую погладишь, приласкаешь, скажешь ей что-нибудь. Великолепные животные! Самые нежные, самые избалованные из наших домашних животных не сравнятся в преданности с этими прирученными волками. Гладишь пса и видишь, как он блаженствует. А остальные тем временем лают, визжат, дергают цепи, чтобы вырваться и наброситься на ту, которую сейчас ласкают. Да, они ревнивы, и еще как!

Поздоровались – берешься за упряжь. И снова бурное изъявление радости. Как ни странно это прозвучит, могу вас заверить, что полярные собаки любят свою упряжь. Ведь знают, что им предстоит тяжелый труд, и все же проявляют очевидный восторг. Спешу прибавить, что так бывает только в «домашней» обстановке. Когда дело доходит до длинных, утомительных санных переходов, картина меняется. Начинаешь запрягать – начинается и первая склока. После плотной трапезы накануне вечером и ночного отдыха у собак появляется такой избыток энергии и прыти, что никак не заставишь их стоять смирно. Как ни жаль начинать с этого день, приходится пускать в ход плетку.

Но вот сани установлены как надо, и упряжка, все 6 собак, на месте. Казалось бы, проблемы позади, осталось лишь тронуться, и вскоре ты уже будешь у судна. Не тут-то было. Вокруг лагеря за короткое время накопилось множество всяких предметов вроде ящиков, строительных материалов, свободных саней и тому подобное. Благополучно миновать их было чуть не главной задачей каждое утро. Собак, разумеется, все эти предметы занимали в высшей степени; справишься с ними – считай, что тебе повезло.

Давайте же проследим за таким утренним выездом. Люди готовы, собаки запряжены. Раз, два, три – все сразу срываются с места и несутся, как ветер. Не успеешь взмахнуть кнутом, как ты уже врезался в груду строительных материалов. Собаки счастливы, исполнилась мечта их жизни – хорошенько обработать эти предметы свойственным им и столь чуждым нашему уму способом. Пока они отводят душу, каюр, соскочив с саней, принимается распутывать постромки, которые обмотались вокруг досок, планок, всего, что только оказалось поблизости. Судя по его выражениям, он далеко не счастлив. Наконец все в порядке, он смотрит по сторонам и тотчас убеждается, что не только на его пути вдруг выросли препятствия. Среди ящиков разыгрывается спектакль, радующий его сердце. Один из «стариков» так прочно застрял, что он явно еще не скоро выберется. Каюр с торжествующей улыбкой валится на сани и мчится вперед.

Пока едешь по барьеру, обычно все идет хорошо. Здесь ничто не отвлекает собак. Иначе на морском льду. Тут и там лежат тюлени, греются на солнце. И пошла вместо прямой кривая. Если полным утренней бодрости псам взбредет в голову изменить курс и направиться к тюленям, нужно быть очень опытным каюром, чтобы вернуть их на правильный путь. Я в таких случаях прибегал к единственному доступному мне средству – опрокидывал сани. На рыхлом снегу опрокинутые сани быстро заставляли собак остановиться. Благоразумный человек после этого тихо и спокойно разворачивал их в нужную сторону, ставил сани прямо и ехал дальше. К сожалению, человек не всегда благоразумен. Иногда желание отомстить этим поганцам берет верх, и начинаешь их наказывать. Да не так-то это просто. Пока ты сидел на опрокинутых санях, они служили надежным якорем, но без груза он не держит, и собаки это отлично понимают. Только примешься колотить одну, как остальные срываются с места, и итог не всегда получается лестным для каюра. Хорошо, если успеет опять навалиться на опрокинутые нарты, но случалось и так, что собаки и сани прибывали на место без каюра.

Помучаешься вот так с утра пораньше, разгонишь кровь и приезжаешь к судну весь в поту, несмотря на 20-градусный мороз. Иногда обходится совсем без помех, и катишь во весь опор. Собак не надо понукать, они и без того бегут охотно. Глядишь, 2 километра от нижней палатки до «Фрама» одолел за считанные минуты.

Выйдя из палатки утром 21 января, мы опешили. Не может быть! Мы протирали глаза, таращились – все напрасно. «Фрам» пропал. Ночью был довольно сильный ветер и снежные заряды. Видимо, обстановка вынудила судно уйти. Был слышен рев волн, штурмующих барьер. Мы принялись за обычную работу. Накануне капитан Нильсен и Кристенсен убили 40 тюленей. Половину мы вывезли сразу. Теперь принялись перевозить остальных. А попозже, когда мы были заняты охотой и разделкой добычи, послышался милый сердцу знакомый стук машины «Фрама». Вот и бочка показалась над краем барьера. Но только под вечер судно подошло к своему старому месту. И мы узнали, что его заставило выйти в море сильное волнение.

Плотники трудились усердно. 21 января дом был уже под крышей, дальше оставались только внутренние работы – большое облегчение для ребят. В первые дни, несомненно, им доставалось хуже всех. Знай, работай на морозе, на ветру; но я ни разу не слышал, чтобы они жаловались. Придешь в палатку после трудового дня – один из них уже полным ходом готовит обед: блины и крепчайший черный кофе. Получалось очень вкусно. Вскоре два плотника-кока затеяли состязание, кто лучше испечет блины. По-моему, оба были одинаковые мастера. Утром тоже подавались блины – горячие, хрустящие, нежные блины и превосходный кофе. Такой завтрак подавали мне плотники в пять утра, когда я еще был в спальном мешке. Немудрено, что мне было хорошо в их обществе.

Впрочем, обитателям нижней палатки тоже жилось неплохо. Вистинг оказался незаурядным коком. Лучше всего ему удавались пингвины и чайки в сметане. В меню они фигурировали как рябчики и, право же, вкусом напоминали их.

В воскресенье, 22 января, все мы, кроме дежурных в двух палатках, отправились отдыхать на судно. Мы крепко поработали всю прошедшую неделю.

В понедельник, 23 января, начали перевозить провиант. Чтобы сберечь время, решили возить его не к самому дому, а временно складывать на высотке южнее Маунт-Нельсон. Оттуда до дома оставалось всего 600 метров, но поверхность барьера на этом отрезке была неровная, и в конечном счете мы кое-что выигрывали. Предполагалось, что потом, когда «Фрам» уйдет, мы перебросим провиант к самому дому. На самом деле мы так и не смогли выбрать для этого времени, наш главный продовольственный склад остался на высотке.

На первых порах заброска провианта на склад шла не так уж гладко. Собаки привыкли сворачивать в нижний лагерь, на площадке между «Нельсоном» и «Ренникеном», и никак не могли взять в толк, что теперь этого не нужно делать. Особенно часто конфликт возникал, когда надо было возвращаться порожняком к судну. С высотки собаки слышали лай за «Нельсоном» в нижнем лагере. И нередко случалось, что они выходили из повиновения. А уж как настроятся на озорство, нелегко с ними сладить, это каждый из нас испытал на своем опыте. Никому не удалось избежать непредусмотренного зигзага.