Текст книги "Записки графа Рожера Дама (ЛП)"

Автор книги: Рожер де Дама

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

Ровно в 6 час., в тот же вечер, я явился к обеду, «Вы, конечно, ошиблись, monsieur, – сказал мне флигель-адъютант, – его превосходительство обедает в 6 час. утра, а теперь он спит». И он указал мне соломенный шалаш на берегу моря, единственную комнату генерала. Эти два приключения, происшедшие одно за другим, подали мне мысль, сознаюсь в этом, что я имел дело с сумасшедшим, и тогда я живо вспомнил намёк принца Нассау на то, что Суворов предоставит мне возможность быть убитым или взятым в плен. Тем не менее, будучи расположен скорее смеяться, чем печалиться, я пошел проведать свой маленький отряд и рано отправился спать.

На следующий день, ровно в 6 час. я был у генерала. Он встретил меня вприпрыжку с распростертыми объятиями, заставил меня проглотить рюмку вина, которое обожгло мне гортань и желудок, и выпив сам с такими гримасами, от которых выкинула бы маркитантка, подвел меня к столу, накрытому на 15–20 персон, и усадил меня рядом с собой. На столе перед гостями стоял суп с огурцами; корешки, зелень, лук и телячьи и куриные кости плавали в большой оловянной чашке и представляли моему аппетиту самые ужасные виды; единственно в этот момент моей жизни оправдалось глупое изречение учителей, которые говорят своим ученикам: «Когда вы будете на войне, вы там увидите еще другие войны». Тем не менее я ел всё, чтобы не показать пренебрежения, которое, без сомнения, не понравилось бы генералу, но втайне я надеялся, что кусок жаркого вознаградит меня за мою жертву, однако я совершенно потерял эту надежду, когда увидел блюдо из пескарей, сваренных в воде и таких же белых, какими они бывают при жизни; это блюдо было облагорожено двумя маленькими морскими рыбами средней величины, сваренными в том же соусе. Третье блюдо состояло из яблок и лесных плодов и должно было дать нам понять, что трапеза окончена; действительно, генерал встал, повернулся к образу и осенил себя несколько раз крестным знамением, быстро и часто кланяясь; я должен признаться, что считал себя вправе не благодарить; когда я в этом погрешаю, это случается по забывчивости, но ей-Богу на этот раз я не обязан был благодарить: он ничего не сделал для меня, и я встал из-за стола еще более голодный, чем когда я садился за стол.

После обеда мы последовали за генералом на берег моря; он отвел меня в сторону и сказал: «Видите ли вы одномачтовое судно, привязанное к нижней батарее Очакова? Оно сегодня ночью пришло из Константинополя, и я желал бы, чтобы вы сегодня ночью срезали его канат и с частью ваших стрелков взяли его на абордаж. Это был бы очень полезный поступок, во-первых, мы получили бы сведения о турецком флоте, а во-вторых, мы добыли бы апельсинов, так как я знаю, оно нагружено ими».

Мне оставалось только засвидетельствовать свое усердие и послушание; я обещал сделать всё, что возможно, но не без того, чтобы вспомнить фразу пр. Нассау. Суворов прибавил, что даст мне вооруженную греческую шлюпку, которая будет направлять мой ход и которую я пущу вперед и поддержу в экспедиции.

Отдав мне такой приказ, он удалился и предоставил мне сделать свои распоряжения. Я уговорился с капитаном греком, что буду готов к 10 час. вечера. Я велел своим стрелкам и матросам сесть на корабль и доверил свой план только двум штурманам; оба они были англичане и весьма интеллигентны; они предвидели несчастный исход предприятия и расстались со мной, сильно опечаленные; весь день я надеялся получить отмену приказания, но так как она не приходила, то я, хоть и считал поступок крайне нелепым, поднял паруса с решением сделать всё возможное, чтобы иметь успех. Когда мы проехали половину расстояния, я велел опустить косые паруса, и мы, соблюдая глубочайшую тишину, принялись за весла. Около 2-х час. пополуночи мы подошли очень близко к земле; греческая шлюпка находилась впереди моей, и, борт о борт, едва касаясь веслами воды, мы настолько приблизились к стенам и увидели добычу так близко, что надежда на успех начала возрождаться во мне. Но увы! мне не было суждено сохранить ее надолго; турки отлично видели наше приближение, но, желая обеспечить себе верный успех, они выжидали, и как только рассудили, что мы находимся на достаточно близком расстоянии, чтобы нас уничтожить, открыли огонь по всем батареям ядрами, картечью и ружейными выстрелами. Я не сумею описать тот град, который на нас посыпался. Я думал, что нельзя отступать и что следовало волей-неволей достигнуть цели, но греческая шлюпка показала мне, что было еще иное решение; они (греки) все вдруг закричали по-итальянски: «Scappiamo via, non c'e die fare»[17]17
  Спасайтесь! тут нечего делать!


[Закрыть] и, гребя изо всех сил, пустились в бегство; другая шлюпка, на которой меня не было, последовала примеру первой; мне оставалось только поступить так же, подвергаясь обстреливанию лишь немного дольше других; я удалялся, преследуемый этим ужасным шумом, причём немногие ядра попадали в суда, остальные же перелетали через них; казалось, что они должны были нас уничтожить. Я сошел на берег в Кинбурне сильно смущенный тем, что не мог принести апельсинов генералу Суворову, однако нужно же было рапортовать ему. Каково же было мое удивление, когда он мне сказал, что сам не считал дело возможным, но что он любил отдавать подобные приказания, чтобы развивать под пушечными ядрами воинский дух в солдатах. 13-го мая 1788 г. я в первый раз в жизни побывал под пулями[18]18
  «В его годы это большое удовольствие», писал по этому поводу принц Нассау (D’Arogon, op. cit., стр. 225).


[Закрыть]. Он сделал мне предписание крейсеровать каждую ночь у носа, чтобы постараться добыть какие-нибудь сведения из Константинополя, но отправление этой утомительной обязанности не доставило мне никакой славы, так как мне некого было атаковать.

Однажды, впрочем, очень маленькая шлюпка вышла из Очакова и стала пробираться вдоль берега; она разумно рассуждала, что если ей удастся достигнуть устья до моего выхода из Кинбурна, то она пройдет без всякого риска, и что если я ее опережу, то она в состоянии будет вернуться под очаковские батареи; случайно я выбрал такой момент, чтобы пуститься за нею, она стала колебаться, как поступить, а я на всех парусах и веслах бросился ее преследовать, но ни мои штурмана-англичане, ни я сам, не знали, что у носа косы непреодолимо сильное течение, которое из устья направляется к островку Березани[19]19
  Островок в Черном море, в 12 верст. к юго-вост. от Очакова, против лимана реки Березани.


[Закрыть], расположенному напротив, вне входа в лиман и занятому турками.

Это несчастное течение увлекло меня, и, несмотря на крики ободрения гребцам и всевозможные усилия, нельзя было остановить судов, ни повернуть их; турки, находившиеся на острове, при виде нашего замешательства бросились толпой в маленькие шлюпки, чтобы взять нас в плен. Генерал Суворов увидел бедствие, постигшее нас, и послал небольшой отряд инфантерии на нос косы; тогда соединенными усилиями нам удалось стать на мель у носа под защитой этой инфантерии. Турки прекратили погоню. Генерал Суворов вышел мне навстречу; он сделал мне легкий выговор за мою неосторожность, но, приписывая ее моему усердию, стал обращаться со мной только еще лучше.

Судно, которое было сильнее моего и которое принц Нассау послал, чтобы защищать мои маленькие экспедиции, следуя его инструкциям, должно было сниматься с якоря и лавировать одновременно со мной, но оно всегда находило уважительную причину для уклонения от своих обязанностей; командовал им некий капитан Саккен и имел за бортом 24-х д. 10 пушек, но он не сделал ни одного выстрела до того момента, о котором я расскажу ниже.

В те дни, когда я обязан был предоставлять отдых моему экипажу, я смотрел на маневры, которые ген. Суворов приказывал производить своим войскам и которые все носили отпечаток его характера и его военного духа. То он штурмом брал свою крепость, то устраивал атаку одних каре на другие, подобные им, которые сходились со штыками наперевес; никогда его обучение не шло известным тактическим путем, и тем любопытнее было для меня это зрелище.

1-го июня, в 6 час. утра 92 турецких парусных судна, разных величин[20]20
  10 линейных судов, 6 фрегатов составляли главные единицы.


[Закрыть] показались на горизонте, в виду Кинбурна; план этого флота состоял, должно быть, в том, чтобы высадиться в Кинбурне или снабдить Очаков съестными припасами. Принц Нассау, стоявший в Глубоком лимане[21]21
  Глубокий лиман, маленький порт, ниже Херсона, на Днепре.


[Закрыть], прислал мне, а также и капитану Саккену приказ немедленно примкнуть к нему. Было около 6 час. веч., когда я получил этот приказ; я послал сказать г. Саккену, что ветер позволит мне поднять паруса около полуночи и что, если ему угодно, мы отправимся вместе; он прислал мне ответ, что кое-какие личные дела задержат его до утра, и он просит передать принцу Нассау, что подымет паруса около полудня. Итак, я отправился без него. Этой ночью, под покровительством тьмы, турки приблизили к устью реки свои легкие суда и, собрав там к рассвету несколько кирлянджин (так называются эти суда), вошли на всех парусах, в надежде, к несчастью слишком основательной, застать врасплох плавучую батарею капитана Саккена; этот последний, поняв их намерение, поспешил поднять паруса и повернулся к Глубокому лиману; но более легкие турецкие суда настигли его; плавучей батарее, плохо действовавшей под парусами, было невыгодно открывать огонь, гибельный для нее; тогда храбрый капитан Саккен приказал всем своим лучшим матросам сесть в его шлюпку, под каким-то предлогом послал их на берег, у которого они находились, а сам взорвал судно, повредив немного при этом окружавшие его суда, и своим крайне отважным поступком сумел избежать плена[22]22
  В одном из писем к Гримму (18 сент. 1790 г.) Екатерина передает восхищение великого князя Константина этим геройским поступком.


[Закрыть]. Если бы он последовал приказу, данному накануне, как и обязан был поступить, с ним бы ничего не случилось. Если бы я, подобно ему, отсрочил исполнение данного мне приказа, я был бы застигнут врасплох, как и он. Случай и размышление часто наводят на мысль, что есть прямой путь, известная военная правильность, от которой никогда не следует отклоняться в течение своей карьеры. Мне кажется, что опыт много раз доказал, что судьба благоприятствует именно тем, кто подчиняется этому принципу.

6-го июня принц Нассау, желая лично увидеть положение, которое принял турецкий флот, выехал со мной из Глубокого лимана в Кинбурн, оставив приказ флотилии пойти вниз по течению до истока Буга (некогда Гипанис); мы переехали лиман и, сев на казацких коней, очень быстро прибыли на Кинбурнскую косу. В это самое время турецкий флот маневрировал, чтобы войти в лиман, и никогда принц Нассау и представить себе не мог, чтобы флот мог сделать подобную ошибку. Между тем прошел фрегат, его стали преследовать три линейных корабля и вся турецкая флотилия. Мы были на носу косы, и при каждом вновь появлявшемся корабле принц Нассау весело восклицал: «Вот еще мое судно!» и обсуждал его участь с такой проницательностью и хладнокровием, которые ему делают честь; все суда, вошедшие в лиман, стали левым бортом к Очакову, образовав боевую линию носами к устью Буга.

Немедленно генерал Суворов и принц Нассау условились соорудить в ту же ночь сильную батарею на носу косы, и мы направились к нашей флотилии, которую застали уже достигшей Буга и выстроившейся вряд, согласно полученному приказу, правым бортом к реке.

Эскадра в 3 линейных корабля и 2 русских фрегата, под командой некогда славного Поля Джонса[23]23
  Знаменитый шотландец, ставший корсаром, затем американским капитаном-командором, умер в Париже (1747–1792). Сегюр говорит о нём в своих воспоминаниях (т. I, стр. 45). Он сам оставил короткие мемуары, которые кончаются на 1787 г. Джонс прибыл 4 июня.


[Закрыть], составляла второй ряд позади нашей флотилии, но ни принц Нассау, ни Поль Джонс не были под начальством один у другого; им было предложено сговориться, но они уклонялись от этого и от души ненавидели друг друга; Поль Джонс, настолько же неспособный быть начальником эскадры, насколько был отличным капитаном фрегата, во время действий служил как бы декорацией, ни разу ни в чём не оказав помощи принцу Нассау.

17– го июня принц Нассау с тремя судами (называемыми парными шлюпками) сделал очень опасную рекогносцировку, во время которой он обсудил, какого рода атаку он мог предпринять на неприятельскую флотилию, стоявшую на якорном месте отдельно от линейных кораблей или фрегатов; он сумел определить, что большим судам не помочь вовремя этой флотилии, принимая в расчет малое пространство, годное по глубине своей для действий[24]24
  В разгаре канонады, которою турки встретили эту рекогносцировку, Нассау является с портретом жены в руке. «Граф Дама стал тогда смотреть на портрет своей сестры, и один из офицеров утверждал, что никогда ни в какой битве не смотрели на два столь красивых портрета» (D'Aragon, стр. 232).


[Закрыть]. 18-го утром мы атаковали турок. Меры, принятые принцем Нассау, были так хороши, что турецкая флотилия не в состоянии была ни защищаться, ни уйти; суда наталкивались одно на другое; принц Нассау приказал палить воспламеняющимися ядрами; три сильных судна были взорваны, несколько судов получили течь, а 50–60 судов стали совершенно непригодными к бою, тогда как потери с нашей стороны нельзя было даже счесть за урон. Эта битва длилась 4 часа. Затем русская флотилия снова стала в ряд впереди эскадры Поля Джонса, чтобы сделать необходимые маленькие починки и приготовиться к новой победе.[25]25
  На следующий день Нассау описывал битву жене своей и хвалил всех своих людей: «Все вели себя, как герои» (D'Aragon, стр. 235).


[Закрыть]

Принц Нассау находился на очень хорошенькой яхте, где и я был помещен им в его каюте; он оказывал мне величайшее доверие, терпеть не мог, когда я ему возражал, дулся на меня иногда, но снова смягчался, удовлетворенный доказательствами моей искренней привязанности, которые я старался представить ему. Он сметлив, обладает скорее способностью, чем знаниями, и благодаря своей чрезвычайной храбрости, предприимчивому характеру и неустанной деятельности, способен на великие дела. Он чутьем угадывает то, к чему других приводит знание, и когда он не бывает ослеплен своим самолюбием, он яснее видит, вернее действует, решает вопросы гораздо скорее, чем большинство, пользующееся большей славой. Он один из наиболее счастливо одаренных людей, способных быстро совершать дела и внезапные экспедиции; его терпения не хватило бы на выполнение большого плана кампании, и я не считаю его способным на это; но он, конечно, один из отличнейших партизанов или начальников отдельных отрядов нашего времени. Команда флотилии в заливе придерживается гораздо больше сухопутной, чем морской тактики; но понятия, приобретенные принцем Нассау из наблюдений за г. Бугэнвиллем во время его дальнего плавания, послужили к умножению способов быть полезным и оказаться выше всех, исполняя назначение, которое угодно было князю Потемкину дать ему.

27-го в полдень весь турецкий флот, в виду нас, поднял паруса, чтобы идти в атаку на нас; от пленников последнего сражения мы узнали, что у турок было намерение пойти на абордаж при первой же возможности приблизиться к нам; а так как ветер дул на нас, то мы и ожидали ужасного дела. Их флот был уже на расстоянии пушечного выстрела или около того, как вдруг одно судно село на мель и заметно стало крениться; флот задрейфил для подания помощи кораблю, и некоторое время спустя мы увидели, как он спустил паруса. Если бы ветер благоприятствовал нам, принц Нассау атаковал бы его, но это было невозможно. День погас, а турецкое судно всё еще не было снято с мели. Между тем в эту ночь мы с минуты на минуту готовились к тому, что неприятельский флот снова подойдет.

Всю ночь принц Нассау и я в шлюпке разъезжали от одного судна к другому, чтобы приготовиться к битве, к сопротивлению, и все оставались на своих местах. В один из коротких переездов от одного судна к другому я увидел, как Нассау, вынув из кармана носовой платок, выставил его на ветер и воскликнул, что он стал нам благоприятен. «Теперь уж нам приходится идти к ним, друг мой; наше положение изменилось, надо этим воспользоваться». Мы на всю скорость весел возвратились на яхту; он отдает распоряжения, предназначает достаточное количество судов для того, чтобы окружить и взять ставшее на мель судно, если оно еще там; другие назначает на охрану линейных судов, третьи на то, чтобы, отрезав их от флотилии и приперев к берегу, разрушить. Он поручает мне 18 канонерских шлюпок, каждая с пушкой в 24 дюйма на носу и 50 вооруженных людей, чтобы идти впереди атакующих и защищать действия, предписанные флотилии; и вот приказания даны и поняты, всяк на своем месте, сигнал подан, паруса подняты; на рассвете мы уже находимся на половине расстояния пушечного выстрела от турок, и битва начинается огнем, открытым с моих канонерских шлюпок.

Судно стояло на мели в том же положении, что и накануне; турки, испуганные и застигнутые врасплох, наталкиваются, перемешиваются, маневрируя, сцепляются, и их замешательство дает нам неисчислимые преимущества, а наш огонь и воспламеняющиеся ядра вносят беспорядок в их среду. Принц Нассау поручает полковнику Рибасу[26]26
  Иосиф Бужон, прозванный Рибасом, род. в Неаполе, сын испанца, служащего в морской канцелярии; под покровительством Орлова, а потом Потемкина, он в 1789 г. достиг адмиральского чина. Французский посол Жюиньо и Ланжерон признают в нём ум и способности. Ланжерон, несмотря на невысокое мнение свое о Потемкине, у которого Рибас был «наперсником, посредником, любимцем», обрисовывает его как одного из храбрейших и наиболее деятельнейших начальников русской армии: «Мне не приходилось встречать никого, кто бы соединял в себе столько ловкости, ума и деятельности и был бы одарен от природы редчайшими способностями».


[Закрыть], с 12-ю канонерскими шлюпками, подобными моим, при поддержке двух парных шлюпок, которые должны тянуть ставший на мель корабль за нос и корму, взять его на абордаж; полковнику не удается этого сделать. В то время я находился в маленькой шлюпке с шестью гребцами, откуда я посредством рупора управлял своими канонерскими шлюпками; куда же не достигал мой голос, туда я направлялся на веслах; принц Нассау призывает меня, указывает мне на судно, севшее на мель, говорит мне, что полковник Рибас не исполнил его приказания, повторяет их мне и торопит меня исполнить их. Я позволил себе лишь следующее замечание: «Принц, – сказал я, – будьте совершенно уверены, что я охотно умру, исполняя ваше приказание, но если мне представятся непреодолимые препятствия, берегитесь заподозрить меня в том, что я упустил сделать, что было только в силах человеческих, иначе я застрелюсь». Он меня успокоил, обещал полное доверие, и я покинул его.

Я подошел к судну с той стороны, где у него была только одна батарея, которою оно могло располагать; сверх нескольких залпов, я выпустил картечь; при этом я сам потерял много людей от его артиллерийского огня и ружейных залпов; наконец я перехожу от одной шлюпки к другой, воодушевляя войска, и, дав сигнал на всеобщий крик: ура! я иду на абордаж, достигаю лестницы корабля, экипаж которого в смятении пробует опустить флаг и перерезает веревку, чтобы он упал, крича: «Амман! Амман!» (просьба турок о пощаде). Я приказываю достаточному количеству людей взойти на корабль, чтобы захватить и обезоружить экипаж; я спрашиваю флаг, который оказывается адмиральским флагом главного коменданта (капитан-паша), и везу его принцу Нассау, идущему уже мне навстречу. Эта минута, одна из счастливейших моей жизни, была оценена по достоинству принцем Нассау; он вернулся со мной к судну, и мы взошли на него.

Ради легкости передвижения и возможности бывать повсюду капитан-паша[27]27
  Суровый человек Гассан-Алжирец, прозванный «Крокодилом моря битв». Во время бедствия при Чесме он сумел спастись вплавь, с саблей в зубах. Он был назначен капитан-пашой для преобразования турецкого флота. «Мы еще Османы, и я надеюсь доказать это». В Константинополе он выдумал ходить в сопровождении льва, фамильярно нарушившего однажды беседу капитан-паши с французским посланником Шуазель-Гуффье. Гассан считался человеком относительно просвещенным и благоприятным для Франции (L. Pingaud, Choiseue-Gouffieur, стр. 84. Paris, 1889). «Один из самых неустрашимых солдат Европы, обладающий познаниями, насколько возможно турку, деятельный, усердный, с пылкой душой, преисполненный желания служить своему отечеству».


[Закрыть] находился в легкой кирлянджи; разрушение было уже полное: еще один линейный корабль и 2 фрегата были объяты пламенем; большинство судов его флотилии было разбито и прибито к берегу, у нас же во флотилии не хватало судов, чтобы одновременно разрушать и собирать. Впрочем, легкие турецкие суда, почти все севшие на мель близ крепости Очакова, были обеспечены от нас, так как нельзя было отправиться и взять их на буксир; следующее обстоятельство положило конец этой славнейшей в своем роде битве; два линейных корабля и два фрегата были взорваны; все уцелевшие суда собрались вперемешку под крепостными батареями, а русская флотилия в виду этих жалких остатков еще до полуночи выстроилась в ряд[28]28
  Миниатюра на фарфоре, собственность семьи графа, изображает следующую сцену: Рожер, стоя в своей лодке, подает принцу Нассау, находящемуся в своей лодке, зеленый флаг, украшенный полумесяцем. Подпись гласит: морская битва 17/28 июня 1788 г. на лимане. Граф Рожер Дама, которому поручено было взять на абордаж турецкое адмиральское судно, подает принцу Нассау флаг Магомета, взятый впервые с самого основания флота. Эта миниатюра есть будто бы уменьшенный снимок, подаренный принцем Нассау, с картины, данной принцу королем польским.


[Закрыть].

На следующий день, 29-го июня, утром принц Нассау, опираясь на успехи предшествовавшего дня и надеясь на новые, пытается снова завязать битву. Ему снова удается застать врасплох турок, занятых стараниями выстроить в ряд остатки своей флотилии и подкрепление, пришедшее из флота, стоявшего на якоре у Березани. Непредвиденная атака приводит их снова в беспорядок, но нижние батареи Очакова снова мешают подойти настолько близко, чтобы захватить их, и принц решается их сжечь – семь судов становятся жертвой пламени, 4000 человек гибнут в огне и воде, и нам удается спасти остальных, которые приплывают к нам и цепляются за борта; мы отрезываем от берега галеру, которая находится подальше от него, захватываем ее, и флот наш уходит, уничтожив и разрушив предварительно все суда, по неосторожности и небрежности турок вошедшие в лиман[29]29
  Ланжерон признает, что подобные битвы «совершаются только чудом». Потемкин их приписывал покровительству св. Георгия, его Ангела.


[Закрыть].

Без сомнения, если бы русский флот, вооружавшийся в то время в Севастополе, в Крыму, вовремя был готов и мог бы прийти, и к тому, что мы сделали под Очаковым, присоединить еще атаку на часть турецких сил, оставшихся в Бере– зани, то от всего флота, вышедшего из Константинополя, осталось бы всего столько, чтобы было кому отвести в Диван весть о полном поражении. Но недостаток согласия в принятии мер чаще всего и служит причиною продолжительности войн. Редко могут встретиться такие столкновения между государствами, которые не могла бы решить одна кампания, если бы только государства не пренебрегали никакими мерами предосторожности, ни планами, благоприятствующими их положению.

Сухопутная армия покинула уже свои зимние квартиры, и князь Потемкин уже разбил палатки на берегу Буга.

После битвы принц Нассау поручил мне отправиться и передать князю Потемкину подробности битвы и взятый накануне адмиральский флаг. Приемом своим князь самым лестным для меня образом доказал свое удовольствие. «Я причинил бы вам слишком большое огорчение, послав вас лично с флагом к Государыне, так как вы в данное время с большим сожалением покинули бы армию; я принимаю его от её имени, и будьте уверены, она узнает всё, что привело к тому, что я получил его из ваших рук». Я в тот же день вернулся к принцу Нассау, который на следующий день отправился в лагерь, и с тех пор мы часто отправлялись туда обедать и каждый раз вечером возвращались на борт.

Однажды мы очень поздно покинули палатку князя Потемкина. Была темная ночь; мы сели в шлюпку; принц Нассау заснул, но я по какой-то случайности не уснул, однообразный шум весел располагал меня к размышлению, не наводя сна; я заметил, что, не встретив больших препятствий, чем в предыдущие дни, переезд от земли к флотилии длился дольше обыкновенного, между тем мне казалось, что я видел в отдалении фонарь яхты, который обыкновенно указывал нам направление; непрерывное движение 24-х гребцов заметно нас приблизило к нему, как вдруг, скользнув взглядом, от нечего делать, назад, я как будто разглядел ряд черных точек; я нагнулся и яснее увидел их, но ни кормчий, ни гребцы не заметили, что привлекло мое внимание; наконец, пораженный своим открытием, я своею властью останавливаю гребцов и бужу принца Нассау; он со вниманием присматривается, к счастью, видит то же, что и я, приказывает на всякий случай изменить направление, чтобы приблизиться к темным точкам, привлекшим наше внимание, и перед нашими глазами стоит наша флотилия. Фонарь яхты потух; кормчий, привыкший следить по нему за направлением и, может быть, уснувший, прошел между берегом и последним судном правого крыла флотилии и вез нас прямехонько на фонарь яхты турецкого флота. При мысли об участи, которую мы только что избежали и которой так легко могли подвергнуться, у нас сильно забились сердца, и, мне кажется, я снова ощущаю сердцебиение в то время, как пишу эти строки.

12-го июля принц Нассау, постоянно раздражаемый зрелищем турецких судов, которые всё время стояли в ряд у него на виду, так как капитан-паша после каждого сражения пополнял ряд судами из флота, стоявшего на якоре у Березани, решается снова атаковать; те же распоряжения, то же удальство, тот же успех, но еще ближе к стенам Очакова, так сказать, под самыми стенами его, снова затоплены 9 судов; на этот раз ни одного линейного корабля; бой продолжался 8 часов. Вскоре после этого я вернулся на землю и остался в лагере, как этого желал князь Потемкин.

Флот занял второстепенное место в военных действиях. В тот же день 12-го июля армия двинулась в поход, чтобы перейти Буг и разбить лагерь в самой близи Очакова, левым крылом к лиману, а правым к Бендерской дороге. Под начальством принца Нассау я был так счастлив, как только можно себе вообразить, но и это счастье не могло меня заставить отдать предпочтение службе на воде перед той, к которой я был предназначен судьбой. Эта служба была прелестной предварительной работой, и я должен был ее ограничить, с чувством признательности воздавая должное судьбе и принцу Нассау, помогавшим мне.

Прежде, чем окончить речь о принце Нассау, мне хочется рассказать один случай, который в краткой форме обрисует его характер. Я находился на мостике яхты за несколько дней до последнего боя, как вдруг принц вышел из кормовой каюты в заметно дурном расположении духа. «Я хочу прогуляться по берегу, – сказал он, – поедемте со мной». Он только что кончил говорить с подполковником, служащим во флотилии, поляком по происхождению. Мы все трое сели в шлюпку яхты. Принц Нассау сказал кормчему: «Пристаньте к берегу напротив!» Я не имел привычки возражать, когда он предпринимал что-нибудь опасное, но, признаться, на этот раз я был удивлен, даже раздосадован его неосторожностью и попросил его разрешить мне взять с собой несколько вооруженных стрелков ввиду того, что он собирается сойти на берег так близко к Очакову и так далеко от аванпостов армии. «Вы правы», – сказал он мне и приказал кормчему повернуть и пристать к русской земле. Это пристрастие к прогулкам и равнодушие относительно выбора места меня удивили и показались странными, тем более что по виду он был сильно не в духе; так как расстояние было довольно далекое, то я, чтобы сесть поудобнее, переложил на другое место плащ, положенный его лакеем между нами; я замечаю под ним два больших пистолета d’arçon. «Могу ли я, – сказал я ему, – не будучи нескромным, спросить вас, зачем мы едем». – «Я отправляюсь драться с этим господином, – ответил он мне, указывая на поляка, говорившего очень хорошо по-французски. – Он пришел ко мне и у меня позволил себе говорить со мной таким тоном, который я не могу терпеть, и я надеюсь заставить его переменить тон». Так как я был приглашен в секунданты, то и имел голос по этому поводу, чем я и воспользовался. «Я, конечно, воздержусь помешать вашим намерениям, однако я имею право заметить вам, что вы можете безвозвратно погубить этого господина, а у вас слишком доброе сердце, чтобы так поступить; с другой стороны, осмелюсь заметить вам, что вы не имеете права перед самой атакой, которая должна произойти завтра или послезавтра, таким образом подвергать себя опасности, не передав начальства другому лицу». И, обращаясь к поляку, я ему поклялся, что если он пойдет на такой непростительно неправильный поступок в такое важное время, я засвидетельствую перед князем Потемкиным и Государыней, что я его предупреждал. Несчастный человек был в отчаянии; он представил принцу Нассау свое ужасное положение, умолял его соблаговолить хоть отсрочить дуэль и выражал надежду, что ему удастся убедить принца в том, что он никогда не простит себе подобного проступка против принца и армии. Тогда, не слушая дальше, я велел повернуть. Принц Нассау уверял его, что он при всяком возможном случае будет причинять ему неприятности, пока он не явится, чтобы побиться с ним, и что, таким образом, он заставит не забыть себя. Я возможно скорее отвез обоих соперников на яхту, и мне никогда не удалось узнать, что было причиной их ссоры. Принц Нассау держал свое слово более, чем в продолжение месяца: он досаждал польскому князю, как только мог придумать; этот же последний вел себя очень хорошо в последнем сражении, но, находясь в подчиненном состоянии, молчал и не смел постоять за себя; тогда принц Нассау простил всё, отозвался о нём по заслугам и, в конце концов, дал ему движение по службе и наградил его.