Текст книги "Бомаск"

Автор книги: Роже Вайян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

– Мадам Эмполи вчера вернулись, – доложил сторож.

– Вот как, – ответил Филипп.

Когда они с Нобле шли по саду, примыкавшему к вилле, Филипп пояснил:

– Никто никогда не знает, где находится в тот или иной момент моя матушка. – И уже на крыльце добавил: – Она теперь живет больше в Америке, чем во Франции.

Вилла Эмполи была построена в 1935 году в классическом стиле вилл Лазурного берега: белые прямоугольники стен, зеленые прямоугольники газонов, плоские крыши террасами, висячие сады. Валерио Эмполи держал двух садовников, расходовал три миллиона в год на поддержание газонов и сада во французском стиле, который спускался за домом к самому берегу Соны и заканчивался террасой, возвышавшейся на тридцать метров над рекой; сам Эмполи вряд ли был там хоть раз. Лионская буржуазия поначалу сурово осудила всю эту роскошь, ибо быть шикарным по-лионски значило иметь великолепную машину, устраивать пышные охоты и прочие увеселения, а жить полагалось без всяких удобств в старых виллах, построенных еще в конце прошлого века. Но банкира Эмполи боялись, так как при любом кризисе или буме он заранее предвидел конъюнктуру и оказывался в выигрыше при всякой ситуации. В Лионе не было ни одного промышленника, который в известные минуты не нуждался бы в нем. Пожалуй, никого в Лионе так не ненавидели, как Эмполи. В июне тридцать девятого года он уехал из Франции, заключив предварительно соглашение со швейцарскими банками, и устроил все так ловко, что петэновскому комиссариату по еврейским делам удалось захватить только пустое помещение банка, которое и было возвращено владельцу после Освобождения. Но сейчас, когда Эмполи через родную сестру породнился с Дюран де Шамборами, роскошь, окружавшая его, вдруг показалась всем вполне оправданной.

– Мадам Эмполи приехали вчера утром, – доложил Филиппу лакей.

По распоряжению Валерио Эмполи первый завтрак ему подавали в десять часов утра. Каждое утро он два часа проводил в своей ванной комнате; душился он крепкими английскими духами "специально для мужчин" и, сидя в ванне, подолгу мечтал – это стало известно через прислугу. Валерио весьма "заботился о своей особе", и этого тоже было вполне достаточно, чтобы внушать недоверие лионцам 195... года.

Филипп провел Нобле в свою комнату, где они решили дождаться десяти часов. Все стулья были завалены книгами, гантелями, гирями. Филипп сдвинул к спинке кровати груду холстов без рам и освободил место для Нобле. Он раз и навсегда запретил прислуге прибирать комнату в его отсутствие. Взяв книгу, он сделал вид, что углубился в чтение. Неожиданное возвращение матери смутило его. Нобле окончательно расстроился при мысли, что позволил увлечь себя в такую опасную авантюру.

– Разве вы не пойдете поздороваться с матушкой? – спросил он Филиппа.

– Если я нужен матери, она пришлет за мной, – холодно отчеканил Филипп.

Вошла горничная, молоденькая, сильно намазанная, с красиво уложенными волосами. Даже в центре Лиона, на улице Республики, она легко могла сойти за парижанку, посетившую проездом провинциальный город. Она спросила Филиппа, нужно ли приготовить ему постель.

– Не нужно, – ответил Филипп, – я пробуду здесь только несколько часов. Сестра встала?

– Мадемуазель Натали вчера вернулись очень поздно. Но мадам уже заходили к ней...

Горничная оглянулась на Нобле и замолчала. Опытным взглядом она сразу определила: лицо подчиненное, а при служащих в откровенности не пускаются.

Филипп пожал плечами.

– Натали еще не протрезвилась?

– В спальне такой крик подняли!.. Мадам сразу же ушли. И хлопнули дверью.

– Кто хлопнул? Натали или мадам?

– Мадемуазель Натали, – ответила горничная.

Она снова искоса посмотрела на Нобле. Филипп знаком велел ей продолжать.

– Еще вчера вечером начался спор, – сказала горничная.

– А из-за чего спор?

– Не знаю. Кажется, мадемуазель Натали не захотели согласиться, хотя ваша мамаша очень добивались.

– Чего?

– Кажется, о какой-то подписи шла речь. Но о какой, я толком не знаю... Ваша мамаша сказали, что для этого нарочно приехали из Нью-Йорка.

– А почему сестра отказалась?

– Да они не то чтобы совсем отказали. Они сердились, зачем их беспокоят, когда они развлекаются, им, мол, нет охоты сейчас говорить о делах. У них вчера были друзья мадемуазель Бернарды. Очень много выпили, потом ушли...

– Значит, речь шла только о делах?

Раздался звонок.

– Мне звонят, – сказала горничная и бесшумно исчезла за дверью.

В десять часов лакей доложил, что господин Эмполи ждет в летней столовой.

– Идите, – сказал Нобле, – а меня велите позвать, когда господин Эмполи пожелает меня видеть.

– Нет, нет, – возразил Филипп, беря его под руку, – вы позавтракаете с нами.

Нобле уже перестал возражать. Он знал, что рано или поздно придется сдаться. С той минуты как он переступил порог этого дома, обычаи и нравы которого он никак не мог уловить, он уже действовал не по своей воле. Ничего не поделаешь: дал себя увлечь юнцу – теперь пришло время расплачиваться.

Летняя столовая, огромная комната с тремя застекленными стенами, как нос корабля, выдавалась над садом во французском стиле, спускавшимся к Соне. Отсюда открывался восхитительный вид на гряду Мон д'Ор.

Валерио Эмполи, грызя поджаренный ломтик хлеба, ходил взад и вперед по столовой. Трудно было определить его возраст, хотя чувствовалось, что моложавость его какая-то не совсем естественная. В отличие от лионских буржуа, больших любителей виноградного вина, ни малейшей красноты в лице. Почти полное отсутствие морщин и очень белая кожа без намека на румянец, поэтому возраст самый неопределенный. Стройная фигура, костюм из твида, мягкая фланелевая рубашка, галстук из тонкой шотландки. Волосы аккуратно зачесаны назад, в них ни седины, ни ее предвестника – подозрительного сероватого оттенка. Нет, не таким воображал себе Нобле таинственного властелина АПТО.

Валерио подошел к пасынку и, протянув ему руку, сказал:

– Здравствуй, Филипп.

Уловив теплую нотку в голосе Валерио Эмполи и его благожелательный взгляд, Нобле приободрился. Но Филипп ничего не заметил. Уже долгие годы он просто "не видел" своего отчима.

– Здравствуйте, мсье, – ответил он.

Филипп привык обращаться к отчиму с официальным "мсье", и вовсе не потому, что ревновал к нему мать. Это обращение должно было лечь лишним камнем в ту стену, которую он воздвиг между собой и своим окружением. Нобле не мог разобраться в таких тонкостях: решив, что молодой Летурно отдалился от своих родных не по доброй воле, он снова упал духом.

Филипп представил Нобле хозяину:

– Бессменный начальник личного стола фабрики Клюзо.

В эту самую минуту дворецкий подал завтрак. Нобле пригласили откушать, и он присел к столу. Эмполи, не прерывая своей прогулки по столовой, брал на ходу то сухарик, то яблоко. Филипп уселся на угол стола и начал:

– Мы с Нобле хотим сделать вам одно очень важное сообщение по поводу фабрики.

Нобле меньше всего предвидел такой оборот событий. О делах он привык говорить в конторе или на худой конец, как с предшественником Нортмера, в ресторане за столиком.

– Сначала Нобле изложит вам факты, – продолжал Филипп.

Эмполи повернулся к Нобле.

– Слушаю вас...

Нобле растерялся, забыл о том, что условился с женой взвалить все на Филиппа, пробормотал несколько слов о значении предполагаемой реорганизации и тут же, отступив на заранее подготовленные позиции, выдвинул в качестве извинения за свою смелость следующий довод: реорганизация создает для дирекции трудности в отношении профсоюза "Форс увриер" и для профсоюза "Форс увриер" в отношении рабочих.

– Ты тоже так сильно интересуешься "Форс увриер"? – спросил Эмполи своего пасынка.

– Ничуть не интересуюсь, – ответил Филипп. – Совсем не в этом дело...

– Так я и думал, – сказал Эмполи.

И он тотчас же засыпал Нобле вопросами: принялся расспрашивать об условиях работы в Клюзо, о заработной плате в соответствии с возрастом и полом, о сроках службы станков, о теперешних темпах работы, о ценах на продукты, на квартиры и прочее. Нобле только дивился, что великий владыка АПТО, как выражался Филипп, может интересоваться такими вопросами или быть в курсе их, но особенно его поражало, что хозяин задает вопрос за вопросом. Нобле не знал и не мог знать, что Эмполи отчасти был обязан своим успехом и в больших и малых делах тому, что умел расспрашивать, и, когда собеседник считал, что наконец-то припер его к стене, что теперь настал черед отвечать Эмполи, Эмполи отвечал градом новых вопросов. Впрочем, он действительно не знал большинства вещей, о которых осведомлялся у Нобле, и был восхищен точностью ответов старика. Эмполи всегда интересовался теми проблемами, с которыми в силу обстоятельств ему приходилось сталкиваться.

Вопросы следовали один за другим с такой быстротой, так естественно, просто, логично и так очевидно не таили в себе никакой ловушки, что Нобле отвечал не задумываясь. Как ни был искушен Филипп, прекрасно знавший за своим отчимом эту черту, которую он называл про себя "однобокой диалектикой", и тот по обыкновению попался на удочку: время от времени он бурно вмешивался в разговор, желая подчеркнуть ту или иную мысль, когда ответы Нобле казались ему недостаточно исчерпывающими. Через четверть часа Эмполи уже точно знал, какой ему линии держаться: Филипп сообщил ему даже об "исключительном достоинстве" молодой делегатки рабочих и о почтовом инспекторе, "главе местных коммунистов, совестливом, как Гамлет".

При этих словах в столовую вошла мать Филиппа.

– А я думала, ты в Клюзо, – обратилась она к сыну.

– Ваш сын приехал по делам фабрики, – пояснил Эмполи.

Эмили подняла на мужа глаза, и взгляд ее ясно говорил: "Не верю ни слову".

– Очень рада, что ты интересуешься своей работой, – снова обратилась она к сыну. И тут же, повернувшись к почтительно поднявшемуся Нобле, добавила: – Кажется, мы знакомы...

– Имел честь неоднократно встречать вас еще в вашу бытность мадемуазель Прива-Любас, потом в бытность супругой господина Летурно...

Тут Нобле побелел как полотно – совершить такую бестактность: упомянуть о покойном Жорже Летурно в присутствии нового мужа. Раздосадованный неожиданным поворотом разговора ("настоящего допроса", как думал он про себя), Нобле решил привлечь на свою сторону хозяйку, напомнив ей то время, когда она, еще невеста Жоржа Летурно, в первый раз посетила фабрику: он сам тогда водил гостей по всем цехам.

– Ах да, – рассеянно бросила Эмили. – Мой свекор всегда относился к вам с большим уважением.

С тех пор как Эмили оттягала у старика Летурно его фабрику в Клюзо, она говорила о нем не иначе как в прошедшем времени. И она тут же забыла о Нобле.

Эмили Прива-Любас, Летурно в первом браке, Эмполи во втором браке, было пятьдесят три года, но время не наложило на нее следов, так же как и на Валерио Эмполи. Ей можно было дать и тридцать лет и все пятьдесят три года или любые другие годы между тридцатью и пятьюдесятью тремя, а иногда и больше; лицо ее, уход за которым был поручен лучшим специалистам обоих полушарий, было как бы вне возраста. Эмили и смолоду была плоскогрудой. Сейчас это была маленькая, хрупкая, великолепно одетая женщина. Филипп часто спрашивал себя, что могло привлекать к ней мужские сердца. Лично он считал ее слишком черствой.

– Филипп возражает против реорганизации фабрики в Клюзо, – сказал Эмполи.

– Филипп? – удивилась Эмили. Она живо повернулась к сыну. – Что это с тобой случилось?

– Мы с Нобле подготовили контрпроект, гораздо более выгодный.

– Чудесно, хотя, к сожалению, ты на этот раз опоздал, – сказала мать. Но я советую тебе показать свой проект Нортмеру. Я попрошу его обсудить проект с тобой. Это будет тебе очень полезно для твоей дальнейшей карьеры.

– Я не согласен с тобой, – сказал Валерио Эмполи.

Расхаживая взад и вперед по столовой, он подошел к восточному окну и зашагал обратно.

– Я не согласен с тобой, – повторил он, приблизившись к жене. Соображения Филиппа против теперешнего проекта показались мне довольно интересными.

– Поздно, – отрезала Эмили.

– Административный совет еще не высказался окончательно, – заметил Эмполи, опять поравнявшись с женой.

– Негласно решение уже принято, – сказала она.

Эмполи дошел до западного окна и повернул обратно. Повернулась в кресле и жена, взгляд которой неотступно следовал за ним.

– Господин Нобле, – произнес Валерио Эмполи, вновь приблизившись к ней, – господин Нобле прекрасно изучил вопрос и, насколько я могу судить, во многом поддерживает позицию Филиппа.

Нобле решил, что наступила подходящая минута оправдать свое вмешательство.

– Профсоюз "Форс увриер"... – начал было он.

Эмили презрительно пожала плечами, и он умолк. Валерио Эмполи остановился у стола, взял из вазы апельсин и направился к восточному окну. Эмили повернулась к сыну.

– Я очень рада, мой мальчик, что ты так близко принимаешь к сердцу дела, с которыми тебе как стажеру приходится сейчас сталкиваться. Но, сидя в своем кабинете в Клюзо, ты просто не можешь понять, какие задачи возникают перед администрацией такого крупного предприятия, как АПТО.

– А что мы будем делать с нашими безработными? – воскликнул Филипп.

Эмподи снова приблизился к жене. Он улыбался. Она заметила эту улыбку и испытующе поглядела на обоих мужчин: сначала на мужа, а затем на сына.

– Нет, нет, – сказал Эмполи. – Мы с Филиппом не в заговоре. Он только что приехал.

– Бросьте, пожалуйста, кружить около нас, как лев в клетке, раздраженно проговорила Эмили. – Вы мне действуете на нервы.

Эмполи молча зашагал дальше.

– Не понимаю, – воскликнул Филипп. – Не понимаю, куда вы оба клоните?

– Рано или поздно поймешь, – бросил на ходу Эмполи.

– Надеюсь, никогда не пойму, – свирепо возразил Филипп. – Меня одно только интересует: что будет с нашими безработными в Клюзо.

– Неужели ты воображаешь, что мы об этом не подумали? – спросила Эмили. – Но у нас нет выбора. Акционеры АПТО не намерены терпеть такого положения, когда прибыли идут целиком на покрытие убытков наших предприятий во Франции. Или мы проведем реорганизацию и будем иметь при этом пятьдесят процентов безработных... Или же мы вообще закроем фабрику, и тогда безработных будет уже сто процентов. Ну, что ты выберешь?

Филипп обратил молящий о поддержке взгляд к отчиму, но тот продолжал свою прогулку, очищая апельсин и чуть заметно улыбаясь. Эмполи промолчал.

– Но проект Нобле, по моему мнению, позволяет... – возразил Филипп.

– Ни о каких проектах не может быть больше и речи, – с досадой возразила Эмили. – Американские акционеры потеряли всякое терпение. Мне удалось отстоять наши интересы in extremis [в последнюю минуту (лат.)].

– Понятно, – процедил сквозь зубы Филипп.

В комнату бесшумно вошла Натали. Она услышала конец разговора последнюю фразу мачехи и "понятно" Филиппа. Она лукаво улыбнулась отцу и вдруг заметила начальника личного стола фабрики в Клюзо, того самого старичка, который был на балу.

– Добрый день, Нобле! – бросила она гостю.

– Добрый день, мадемуазель, – ответил Нобле.

Эмили подозрительно оглянулась в их сторону.

– Значит, вы знакомы?

– Конечно, мы танцевали на коммунистическом балу в Клюзо.

– Надо вам объяснить... – начал было Нобле.

– Я вижу, что я весьма кстати вернулась во Францию, уже давно пора навести порядок в доме, – сказала Эмили, пристально глядя на мужа.

– Нам вас, как всегда, очень недоставало, – заметил Эмполи.

Натали была в халате, короткие волосы беспорядочно падали ей на лоб, она позабыла стереть перед сном губную помаду, краска за ночь размазалась и сейчас забавно изменяла ее лицо.

– Тебе не мешало бы хоть причесаться, прежде чем выходить к столу, заметила ей мачеха.

– После пьянки мне больно даже прикоснуться к волосам...

Натали упала в плетеное кресло, стоявшее у стола.

Нобле поднялся и пошел вслед за Эмполи к восточному окну.

– Прошу прощения... – начал он.

– Да за что же... – почти ласково улыбнулся Валерио Эмполи.

– Вы представить себе не можете, мамочка, – сказала Натали, – сколько я сегодня ночью выпила.

– В каждой семье свои неприятности, – пояснил Эмполи, обращаясь к Нобле.

– Разрешите мне... – произнес Нобле.

– Я с огромным интересом выслушал ваши объяснения, – сказал Эмполи. От души благодарен вам. Вы просветили меня насчет таких вещей, о которых я даже не подозревал. По основному же вопросу, по которому вы приехали сюда, я полагаю, более разумным для вас будет обратиться непосредственно к господину Нортмеру.

– Надеюсь, – с трудом выдавил из себя Нобле, – что я могу уйти не попрощавшись, как говорится – по-английски.

– Вот именно, по-английски, – с улыбкой повторил Эмполи.

Никем не замеченный, Нобле потихоньку вышел из комнаты.

– Я не совсем поняла, даже просто не поняла, о чем тут шел спор, говорила тем временем Натали мачехе, – однако у меня создалось впечатление, что вы "обрабатываете" Филиппа...

Она пригубила чай, но тут же отодвинула чашку.

– Чай остыл, – крикнула она лакею.

Ее отец приблизился к Эмили.

– Филипп, – начал он со своей обычной полуулыбкой, значение которой ускользало от всех, за исключением, пожалуй, одной Натали, – Филипп начинает по-настоящему входить в роль директора по кадрам. И сюда к нам он явился защищать интересы своих рабочих.

Натали расхохоталась резким смехом.

– Ну как, двигаются дела с черноглазой? – спросила она Филиппа.

– Я с тех пор ее ни разу не видел, – сердито буркнул Филипп.

– Ах да, ты и не знаешь, – проговорила Натали, обращаясь к отцу. Филипп влюблен в вождя коммунистов Клюзо.

– Ага, теперь все ясно! – сказала Эмили.

Филипп вскочил со стула, подошел к западному окну и демонстративно повернулся к присутствующим спиной.

– Молодая? – осведомился Эмполи.

– Лет двадцати пяти, – ответила Натали.

– Миловидная?

– Огромные-огромные черные глаза. А что касается всего прочего, то сложена она куда лучше, чем твоя супруга или я.

– Умная?

– Она произнесла там целую речь, и, надо признаться, очень неглупую.

– Ну что ж, я очень рад за Филиппа, – заметил Эмполи.

– Если девушка действительно хороша, – сказала Эмили, – то ей совсем не место в Клюзо, во всяком случае не место на фабрике. Раз у Филиппа возникли новые потребности, я считаю вполне возможным увеличить ту небольшую сумму, которую я приплачиваю к его окладу. – И, возвысив голос, добавила: – Я довольна, что у него наконец появилась-любовница.

Филипп быстро повернулся к ней.

– У меня нет ничего общего с вами! – закричал он. – Я вас всех презираю. Вы мне отвратительны.

Он отвернулся к окну, распахнул одну половину, и все благоухания свежеполитого сада ударили ему в лицо.

Лакей бесшумно прислуживал за столом. Натали закурила сигарету и тут же громко, надрывно закашлялась. Эмполи с тревогой склонился над дочерью. Эмили молча намазывала маслом поджаренный ломтик хлеба.

Когда приступ кашля прошел, Натали обратилась к мачехе:

– Вы ведь знаете, что я люблю Филиппа, – произнесла она вполголоса.

Эмили окинула ее недоверчивым взглядом. Карие глаза Натали блестели своим обычным, а не тем неестественным блеском, как в часы опьянения. Она дерзко и вызывающе взглянула на мачеху. Разговаривая, обе женщины в упор смотрели друг на друга.

– Но Филипп меня не хочет, – продолжала Натали. – Он влюблен в эту хорошенькую коммунистку. То есть я надеюсь, что он действительно в нее влюбился. Поэтому я решила устроить его счастье. У нее есть характер, так мне по крайней мере показалось, и она потребует от вашего сына, чтобы он публично доказал, что он "не имеет с нами ничего общего", как он только что выразился. Я разрешаю ему доказывать это и, следовательно, тоже возражаю против реорганизации фабрики в Клюзо.

– Ну а дальше что? – спросила Эмили.

– А дальше то, что я дам вам все полномочия, которых вы вчера вечером от меня требовали, лишь при том условии, что АПТО откажется от проекта реорганизации фабрики в Клюзо, – отчеканила Натали.

– Это ребячество.

– Нет, каприз.

– Ты просто хватаешься за первый попавшийся предлог, лишь бы отказаться от своих же собственных обещаний.

– Согласитесь на предложение Филиппа, и я в ту же минуту подпишу доверенность.

– Но ты же отлично знаешь, что невозможно отменить уже принятое решение.

– Устройте это как-нибудь.

– Твоя тетка Эстер никогда в жизни не простит тебе такой измены.

– У меня у самой есть состояние, с меня вполне хватит.

– Мерзавка! – прошипела Эмили.

Натали откинула со лба взлохмаченные пряди волос и захохотала. Хохотала она долго, удобно раскинувшись в кресле.

– Просто грандиозно, – заявила она, – до чего же я все прекрасно соображаю по утрам. Откровенно говоря, давно я так не веселилась. Я хлопочу о счастье Филиппа и в придачу оказываю услугу трудящемуся населению Клюзо... Добродетель всегда вознаграждается...

– Ты окончательно рехнулась, – сказала Эмили.

– Я и это предвидела, – проговорила Натали. – Я ведь вроде вас, я все заранее предвижу. Но вы зря стараетесь. Отец никогда не позволит запрятать меня в желтый дом.

Эмили взглянула на мужа.

– Хоть бы вы ее образумили, – сказала она.

– Вы же сами прекрасно знаете, – возразил Эмполи, – что, когда Натали закапризничает, ничто в мире не в силах ее образумить.

Эмили сосредоточенно грызла сухарик. Она размышляла. Действует ли Натали, как обычно, по одной только злобе или же по предварительному сговору с Валерио, который, очевидно, намеревается взорвать финансовое соглашение, хотя как будто пошел на него по доброй воле. У Эмполи дальний прицел, он сумеет извлечь в нужный момент выгоду даже из притворных капризов своей дочери – это вполне в его стиле.

Филиппа никогда особенно не интересовали семейные дела. Он знал, что у Натали есть собственное состояние и что при случае у нее всегда можно перехватить денег, но он как-то никогда не задумывался, велико ли это состояние. Поэтому он не понимал, о чем идет спор, хотя смутно чувствовал, что он сам является лишь предлогом ссоры. Стоя у раскрытого окна, откуда открывался вид на французский сад и на Мон д'Ор, он рассеянно вслушивался в голоса спорящих и спрашивал себя, почему он так ненавидит свою мать.

– Ну, я ухожу, мне нужно заняться своей корреспонденцией, – сказала Эмили и, оглядев с головы до ног падчерицу, добавила: – Когда ты приведешь себя в порядок, мы еще поговорим.

– Нет, не поговорим, – возразила Натали. – Сейчас за мной заедет Бернарда. Мы уезжаем на Баскское побережье. А вернусь я лишь тогда, когда Филипп сообщит мне, что он удовлетворен по всем пунктам... – И она крикнула Филиппу: – Слышал? Согласен со мной?

– Плевать я хотел на все ваши грязные комбинации, – огрызнулся Филипп. – Но я не желаю, чтобы за них расплачивались трудящиеся Клюзо. Я пойду на все что угодно, лишь бы не допустить реорганизации фабрики.

– Вот видите, – обратилась Натали к мачехе. – Ваш сын заодно со мной.

Эмили быстро сообразила, что ее кузина Бернарда Прива-Любас, из ветви разорившихся Прива-Любасов, не посмеет ей ни в чем отказать. Надо попросить Бернарду, чтобы она обуздала взбунтовавшуюся Натали и заставила ее отказаться от своих планов при помощи солидной порции виски; тогда они вдвоем без труда добьются нужной подписи. А побуждения Филиппа ее мало интересовали. И, не сказав ни слова, Эмили вышла из комнаты.

Так как Эмили была от природы лишена чувства юмора, то она даже не улыбнулась при мысли, что, взяв себе в любовницы работницу с фабрики (Эмили не сомневалась, что это так и есть), Филипп только следует семейным традициям, против коих он, по его мнению, восставал. Не кто иной, как его дед Франсуа Летурно, поселил в Экс-ле-Бэн, в вилле на самом берегу озера Бурже, красавицу ткачиху из Клюзо, и именно с целью более удобного сообщения с виллой и ткачихой он приобрел в 1912 году свой первый автомобиль марки "шенардэ уолкер".

– Ах, как я бываю проницательна, особенно до первого глотка виски! произнесла Натали потягиваясь. – Держу пари, что сейчас милая мамочка звонит Бернарде.

Она легко поднялась с кресла.

– Ну, иду укладываться, – сказала она. – Прощайте.

Она быстро прошла через столовую и захлопнула за собой дверь. Но начавшийся приступ кашля задержал ее в коридоре.

Оба мужчины в молчании слушали ее сухой кашель, а Натали все кашляла. Повернувшись к Валерио, Филипп вдруг заметил, что его отчим напряженно, чуть не со слезами на глазах прислушивается к доносящемуся из коридора кашлю. Филипп был потрясен и подумал, что он столько лет прожил возле Валерио Эмполи, а, по сути дела, совсем его не знает. Кашель Натали и ему тоже разрывал сердце.

– Почему вы не запретите Натали пить? – вдруг спросил он отчима.

– А что мы можем предложить ей взамен? – ответил вопросом Эмполи.

– Ну знаете! – сурово ответил Филипп. – Теперь уж вы говорите, как ребенок.

– В нашем мире все – только дети, – сказал Эмполи. – Но Натали славная девчушка, вся разница лишь в этом.

Они снова замолчали. Натали уже ушла из коридора. Теперь она, должно быть, в своей комнате деятельно готовилась к отъезду: все звонки ко всем слугам звонили одновременно. То, что Натали назвали при нем "славной девчушкой", вдруг открыло Филиппу глаза.

– Что тебя связывает с этой работницей из Клюзо? – внезапно спросил Эмполи.

– Ничего, – быстро ответил Филипп. – Этот роман существует только в воображении Натали.

– Значит, она не твоя любовница?

– Конечно, нет, – ответил Филипп.

– Так я и думал... Кто же тогда побудил тебя так яростно выступать против реорганизации фабрики?

– В Клюзо есть известное количество честных мужчин и женщин, – твердо ответил Филипп. – Эти люди совершенно не похожи на нас, – упрямо продолжал он. – И я пытаюсь заслужить их уважение.

– Ты имеешь в виду коммунистов? – спросил Эмполи.

– Да, – ответил Филипп.

– И ты тоже, – сказал Эмполи. – Мы теперь судим о событиях в зависимости от них, от коммунистов... даже когда по нашему приказу их убивают или сажают в тюрьмы. Ты газеты читаешь?

– Нет, не читаю.

– Ты бы понял тогда, что мы пользуемся их словарем, даже когда затеваем против них крестовый поход. Они уже выиграли битву.

Валерио произнес эти слова самым безразличным тоном, как будто бы он откуда-то издалека наблюдал и описывал забавное зрелище, никакого отношения к нему, Эмполи, не имеющее. И это обстоятельство тоже открыло Филиппу глаза на многое.

– Что вас привязывает к моей матери? – вдруг без всякого перехода спросил он.

– Здоровье, я имею в виду душевное, – не задумываясь ответил Эмполи.

Очевидно, он не раз задавал себе этот вопрос, потому что тут же заговорил:

– У нее нет ни сердца, ни души. Обыкновенная французская мещаночка, которая упорно, изо всех сил "создает себе положение" и не замечает ничего и никого, кроме поставленной перед собой ближайшей цели. Она совершенно не понимает того, что происходит в мире, ничем не интересуется. Она постепенно и обдуманно подымается по ступенькам общественной лестницы – я пользуюсь ее собственным выражением – и не видит, что ступеньки-то уже давно сгнили.

– Ее отец был банкир, – напомнил Филипп.

– Подумаешь, ардешский Крез! – усмехнулся Эмполи.

– А при жизни моего отца она была вашей любовницей? – в упор спросил Филипп.

Но Валерио, не ответив на этот вопрос, продолжал начатую мысль:

– А ты заметил, что, когда твоя мать входит в гостиную, за ней всегда начинают ухаживать самые богатые из присутствующих мужчин?

– Я не посещаю гостиных, – отрезал Филипп.

– Мужчин, которые все могут купить, привлекают холодные женщины, продолжал Эмполи. – Холодность, когда она достигает такой высокой степени, что исключает всякую мысль о притворстве, – единственный вид гордыни, которая не склоняется ни перед чем. А ведь мужчины постоянно ищут женщину, о которой они могли бы сказать: "Вот мое первое и последнее поражение".

– Оказывается, Натали гораздо больше похожа на вас, чем я думал, произнес Филипп.

Эмполи пропустил это замечание мимо ушей.

– Твоя мать, – продолжал он, – воспользовалась мной, как раньше она пользовалась твоим отцом и дедом. А сейчас она использует мою сестру. Если ей удастся войти в семейство Дюран де Шамбор, она сделает одну из самых головокружительных карьер нашего времени.

Он взял Филиппа под руку и увлек в соседнюю комнату. Там они стали у окна, выходившего в английский сад; отсюда были видны ворота и Лионское шоссе.

– Лет через десять, – вдруг сказал Валерио, – Советский Союз и Китай будут производить стали больше, чем все остальные страны, вместе взятые. Никто не решится на них напасть. Тогда даже в Америке начнется развал... А Эмили будет слишком стара, чтобы начать новую жизнь с народным комиссаром.

Он не отходил от окна и не спускал глаз с аллеи сада. Вдруг он повернулся к Филиппу.

– Но твоя мать до последнего своего вздоха будет пытаться делать карьеру. – Он улыбнулся и сказал, слегка декламируя: – "Мы усваиваем науку жизни лишь тогда, когда жизнь уже прошла. Сто учеников успели схватить дурную болезнь прежде, чем приступили к изучению взглядов Аристотеля на воздержание".

– Что это? – удивился Филипп.

– Монтень... Ты разве не читал Монтеня?

– Нет, – признался Филипп.

– "Как, – продолжал Эмполи, – как утолит человек свои желания, которые растут по мере того, как их удовлетворяют? Пока я мыслю о предмете, он удаляется, и мысли уже нет".

Филипп прервал отчима:

– Как по-вашему, она помогла моему отцу отправиться на тот свет?

– Существует немало способов помочь ближнему отправиться на тот свет, ответил Эмполи.

Филипп даже не был потрясен словами отчима. Уже давно он приучил себя к этой мысли, хотя ни разу она не представала перед ним так ясно. Впрочем, он совсем не помнил отца.

Эмполи опять повернулся к окну и поднял занавеску. Филипп проследил за его взглядом. Из виллы вышла Натали в непромокаемом плаще, с маленьким чемоданчиком в руках и косынкой на голове.

– Даже причесываться не стала, – вздохнул Эмполи.

Натали направилась к гаражу. Через минуту "альфа-ромео" развернулась на аллее французского сада и скользнула к воротам, которые распахнул сторож. Натали поставила машину у обочины тротуара. Почти тут же подъехало такси, из него выскочила Бернарда.

– Твоя матушка, – сказал Эмполи, – сейчас стоит у окна своей спальни и наблюдает.

Бернарда подошла к "альфа-ромео". Натали высунулась из окна, и несколько минут они о чем-то оживленно спорили. Потом Бернарда села рядом с Натали, машина рванулась с места – в обычном стиле дочери Валерио.

В гостиную вошла Эмили.

– Бернарда меня надула, – обратилась она к мужу. – Я только что говорила с ней по телефону, и она обещала удержать Натали.

– Значит, ты пожалела дать настоящую цену, – нежно произнес Валерио. Моя дочь щедрее тебя.

Эмили подошла к мужу и с ненавистью посмотрела на него.

– Ты только тогда чувствуешь себя счастливым, – отчеканила она, – когда я попадаю в нелепое положение.