Текст книги "Сентябрь"

Автор книги: Розамунда Пилчер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Ну да, дело не только в погоде, но из-за погоды все кажется еще хуже, чем есть. Арчи ноги лишился, а должен занимать любезными разговорами совершенно незнакомых ему людей, потому что они платят деньги за то, что спят в наших спальнях. И никакого отдыха, и не на что купить новую одежду, и вечная забота, как выгадать деньги, чтобы заплатить за школу, где учится Хэмиш, и беспокойство за Люсиллу. Она так по ней скучает…

Изабел вдруг услышала свой голос:

– Ну что это за жизнь!

Наступило молчание – видно, ее спутники были несколько озадачены ее горьким восклицанием. Затем одна из дам сказала:

– Простите, я не поняла…

– Я говорю о дожде… Мы так устали от этих дождей. Лета у нас просто нет.

2

На левом берегу реки Крой возвышалась старинная пресвитерианская церковь, государственная церковь Шотландии – массивная, величественная и почитаемая. Дорога к ней вела через горбатый каменный мост. Окрестности ласкали глаз: к реке полого спускались церковные угодья; здесь на выгоне каждый сентябрь проводились Страткроевские игры. На осененном исполинским буком церковном дворе теснились обветшалые могильные плиты, заросшая тропинка между ними вела к дому пастора. Дом тоже был прочный, внушительных размеров, построенный в расчете на большую пасторскую семью, – прежде они и были большие, – и сад, где росли корявые, но обильно плодоносящие деревья, а под прикрытием высокой каменной стены пышно разрослись кусты роз. Все здесь дышало вечностью, покоем, благочестием.

А на другой стороне моста, в тени своей соперницы, словно бедная родственница, жалась к земле маленькая епископальная церквушка. Между дорогой и церквушкой пролегала полоса газона, который преподобный Джулиан Глоксби собственноручно подстригал каждую неделю. Вверх по склону к его дому тянулась узкая дорожка. И церковь, и дом священника были выкрашены в белый цвет. Церковь была одноглавая с небольшим колоколом, главный вход прикрывал деревянный навес. Внутри все так же скромно и непритязательно: ни скамей с резными спинками, ни массивных дверей, никаких исторических реликвий. К алтарю вела вытертая дорожка, орган заменяла старая фисгармония. В церкви всегда слегка тянуло сыростью.

И церковь, и дом священника были построены первым лордом Балмерино на рубеже веков и подарены епархии вместе с небольшой суммой денег, предназначенной на покрытие церковных нужд. Деньги эти были давно истрачены, прихожан было немного, и церковный совет никак не мог свести концы с концами.

Когда выяснилось, что надо менять электропроводку, потому что она не просто обветшала, а стала пожароопасной, преподобный Джулиан Глоксби и вовсе пришел в уныние. Это стало последней каплей, переполнившей чашу. Но Арчи Балмерино собрал свое слабосильное войско – попечительский совет, посетил епископа и добился денежного пособия. Увы, и его не хватило, надо было каким-то образом еще раздобыть денег. Выдвигались разные проекты, однако после тщательного обсуждения все они отпадали. В конце концов решено было прибегнуть к старому испытанному способу добывания денег – устроить церковную распродажу. Ее назначили на июль. В здании деревенской управы установят ларек, где будут продаваться подержанные вещи, на лотках выставят июльские плоды и овощи; еще один ларек будет торговать вышивками, гобеленами и всякими занятными старинными вещичками, ну и, конечно, будут угощать чаем.

В тот пасмурный июньский день в доме Вирджинии и Эдмунда Эрдов собрался организационный комитет. В половине пятого совещание закончилось, все проблемы были решены. Оставалось напечатать яркие плакатики-объявления, взять напрокат несколько лотков и организовать лотерею.

Священник, миссис Глоксби и Тодди Бьюкенен – председатель административного совета Страткроя разъехались по домам. Дермот Ханикомб на совещании не смог присутствовать – был занят в своей антикварной лавке. Ему заочно поручили торговлю всякой мелочью в ларьке «Белый слон».

Теперь они остались втроем. Вирджиния и ее свекровь Вайолет сидели в одном конце длинного, красного дерева, стола, Арчи Балмерино – в другом. Как только участники совещания удалились, Вирджиния отправилась на кухню готовить чай и вскоре принесла на подносе три кружки, коричневый чайник, кувшинчик с молоком и сахар. После долгих обсуждений приятно было глотнуть ароматного чая и поболтать в дружеском кругу.

Их все еще занимал благотворительный базар.

– Надеюсь, Дермот не обидится, что его поставили на распродажу всякого хлама. Может, мне позвонить ему и дать возможность отказаться? – Арчи всегда проявлял деликатность и старался не оказывать давления на других людей.

Вайолет успокоила его:

– Нисколько не обидится. Он любит это дело. Наоборот, наверное, обиделся бы, если бы мы поручили этот ларек кому-нибудь другому. К тому же он назначит каждой вещи подходящую цену…

Вайолет, высокая, крупная, крепкая женщина, хотя ей было уже за семьдесят, предпочитала удобную и уютную одежду. На ней был жакет, который она явно носила уже не первый год, юбка и спортивные башмаки на ногах. Волосы у нее были седые, она закалывала их небольшим пучком на затылке, а длинная верхняя губа и широко расставленные глаза придавали сходство с добродушной овцой. Но некрасивой или лишенной вкуса женщиной ее никак нельзя было назвать. Было в ней что-то привлекательное и значительное, а умные глаза в данный момент весело щурились.

– …даже фарфоровым собачкам с костью в зубах и настольным лампам, сооруженным из бутылок из-под виски и облепленных ракушками.

Вирджиния рассмеялась:

– Может быть, он и себе выберет какую-нибудь диковинку за двадцать пять пенсов, а на следующий день продаст ее в своей антикварной лавке за баснословную цену.

Она откинулась на спинку стула и с ленцой, точно юная девчонка, вытянула вперед ноги. В свои тридцать с небольшим Вирджиния Эрд была так же стройна, как и в тот день, когда вышла замуж за Эдмунда. Несмотря на официальное заседание церковного совета, она была в своей обычной униформе: джинсы, синий свитер, на ногах начищенные мокасины. Она была хорошенькая блондинка, этакая милая кошечка, но ничем бы особенно не выделялась, если бы не ее огромные сапфировые глаза. Такие глаза делают их обладательницу красавицей. У нее была прекрасная смуглая кожа, косметикой она не пользовалась вовсе, и лишь тонкие морщинки в уголках глаз выдавали ее истинный возраст.

Скрестив кисти рук, Вирджиния сплела свои тонкие пальцы, будто делая какое-то специальное упражнение.

– На Изабел мы возложим чаепитие. – Вирджиния повернулась к Арчи: – Кстати, почему она не пришла сегодня?

– Да я же сказал… А может, тебя в это время не было в столовой? Ей надо было ехать в Коррихил, забирать очередную партию гостей.

– Ну да, как я сама не догадалась. Извини.

– Эти туристы напомнили мне вот о чем… – Вайолет протянула свою кружку, – налей-ка мне еще немного. Ты ведь знаешь, какая я чаевница, могу пить и пить, пока чай не польется у меня из ушей… Так вот, вчера я ездила в Релкирк и встретила там Верену Стейнтон, она мне сказала, что я уже могу не держать ее затею в секрете. Они с Энгусом намереваются дать в сентябре бал в честь совершеннолетия Кэти.

– Но почему это держалось в секрете? В чем дело? – несколько настороженно поинтересовалась Вирджиния.

– Ну, понимаешь, она мне сообщила об этом недели две назад, но попросила до тех пор, пока она не обсудит все с Энгусом, никому ничего не сообщать. Как видно, она его уговорила.

– Молодчина! Это она ч удно придумала. А что это будет? Просто немного попрыгают или настоящий бал?

– Все честь по чести, как бывало когда-то. Шатер, китайские фонарики, все разодеты в пух и прах.

– Потрясающе! – Как Вайолет и предвидела, Вирджиния пришла в восторг. – И за билет платить не надо, и у меня будет хороший предлог купить себе новое вечернее платье. Надо будет помочь Верене расселить гостей. А мне проследить, чтобы Эдмунд не наметил на эту неделю какую-нибудь деловую поездку, например в Токио.

– Где он сейчас? – спросила ее свекровь.

– Всего лишь в Эдинбурге. Вернется к шести.

– А где Генри? Он ведь уже должен бы вернуться из школы?

– Зашел к Эди, он любит посидеть у нее, попить чайку.

– Может, он ее и развлечет немного.

Вирджиния удивленно нахмурилась – обычно это Эди развлекала Генри.

– Что случилось?

Вайолет бросила взгляд на Арчи.

– Помнишь двоюродную сестру Эди – Лотти Карстерс? Она какое-то время была горничной в Страткрое. В тот год, когда вы с Изабел поженились.

– Еще бы не помнить! – На лице Арчи отразился ужас. – Жуткая женщина. Чего только она не вытворяла – перебила чуть ли не весь наш рокингемский сервиз, и к тому же она, похоже, шпионила за нами – оказывалась вдруг в самых неожиданных местах. Я понять не мог, что заставило мою мать нанять ее.

– Думаю, обстоятельства. Очень хлопотное было лето, и без помощницы ей было не обойтись. Лотти проработала месяца четыре, не больше, и вернулась к себе в Туллочард, к своим престарелым родителям. Замуж она так и не вышла…

– Не удивительно.

– …ну, а потом родители умерли, и она осталась одна. И, как видно, странности ее все усиливались. В конце концов она стала агрессивной, и тогда ее увезли в ближайшую психлечебницу. Ближе родственников, чем Эди, у нее нет. Эди навещала ее каждую неделю. А теперь доктора сказали, что состояние Лотти улучшилось настолько, что можно забрать ее домой. Но одной ей жить нельзя. По крайней мере, еще какое-то время.

– Неужели Эди хочет взять ее?

– Она говорит, что это ее долг. Больше у Лотти никого нет. И вы знаете Эди, она – сама доброта. Она чувствует ответственность за семью. Говорит: кровь – не вода, ну и прочие глупости.

– Тяжелый случай, – сухо заметил Арчи. – Хуже не придумаешь. Когда она должна забрать ее?

– Точно не знаю, – Вайолет пожала плечами, – то ли в следующем месяце, то ли в августе.

– Неужели Лотти насовсем поселится у Эди? – Вирджиния пришла в ужас от одного лишь предположения.

– Будем надеяться, что нет. Будем надеяться, что это временная мера.

– Где Эди ее поместит? У нее ведь всего две маленькие комнаты.

– Не знаю, я ее не спрашивала.

– И когда же она об этом сообщила?

– Сегодня утром. Когда пылесосила ковер в столовой. Мне показалось, что она чем-то расстроена, и я спросила ее, что случилось.

– Бедняжка Эди, ей можно только посочувствовать.

– Эди – святая, – сказал Арчи.

– Это верно. – Вайолет допила чай, бросила взгляд на часы и начала собирать свои вещи: большую сумку, бумаги, очки. – Приятно было тебя навестить, дорогая. И спасибо за чудесный чай. А теперь мне пора домой.

– И мне тоже, – сказал Арчи. – Поеду продолжать пить чай, теперь с американцами.

– Смотри, не захлебнись. Кто к вам прибыл на сей раз?

– Понятия не имею. Надеюсь, что не древние старцы. На прошлой неделе один старикан чуть не отправился на тот свет – такая у него разыгралась ангина. Слава Богу, выкарабкался.

– Однако это большая ответственность.

– Да нет, не так все страшно. Хуже всего с теми, кто дал зарок не пить и глотка виски себе не позволяет. Тоска смертельная эти баптисты, ведь под апельсиновый сок не разговоришься. Вы на машине, Ви, или вас подкинуть?

– Пешком пришла. Под горку-то бодро шагала, а вот обратно будет труднее, так что спасибо, подкинь.

– Тогда едем.

Арчи сложил свои записи и тяжело поднялся. Удостоверился, что все в порядке, стоит твердо, и пошел по мягкому ковру. Прихрамывал он совсем немного, и это было чудом, потому что вместо правой ноги от самого бедра шел протез.

Он приехал на совещание, оторвавшись от садовых работ, и извинился за свой вид, но никто и внимания не обратил на то, как он одет. Да он, пожалуй, и всегда был так одет: бесформенные вельветовые брюки, клетчатая рубашка с залатанным воротником, потертый твидовый пиджак, который он называл «садовым», хотя ни один уважающий себя садовник не надел бы такой пиджак.

Вирджиния откинула назад волосы и тоже поднялась на ноги. То же самое сделала и Вайолет, но медленно, приноравливаясь к движениям Арчи. Она вовсе не спешила уйти, но даже если бы и спешила, никогда бы этого не показала – она очень любила и жалела Арчи. Помнила его мальчишкой, юношей – он был такой заводила, помнила солдатом. Вечно он шутил, смеялся. Он любил жизнь и всех заражал этой любовью и весельем. И все время был в движении: играл в теннис, на полковых балах затанцовывал своих партнерш так, что те просили пощады, на охоте шел впереди всех, с легкостью перешагивал через кусты вереска своими длинными ногами. Никто не мог поспеть за ним…

Тогда он был Арчи Блэр, теперь – лорд Балмерино. Лорд и лэрд. [4]4
  Помещик, владелец наследственного имения (шотл.).


[Закрыть]Слишком роскошные титулы для худого, как палка, мужчины на протезе. В его черной шевелюре сквозила седина, в глубоко посаженных, затененных густыми бровями глазах затаилась печаль.

– Ты готова? – спросил он, подойдя к Ви.

– Да, все собрала.

– Тогда поехали… – он шагнул к двери и вдруг замер: – А, Боже мой, забыл у тебя спросить, Вирджиния! Эдмунд не оставил для меня конверта? Я вчера ему звонил. Это важное дело. Кое-какие документы из управления лесным хозяйством.

Вайолет насторожилась.

– Надеюсь, ты не собираешься сажать елки?

– Нет, они намереваются проложить дорогу в объезд вересковых пустошей.

– Он мне ничего не сказал. – Вирджиния покачала головой. – Может, забыл. Пойдемте поищем на столе в библиотеке.

– Хорошо. Мне бы хотелось взять его с собой.

Они не спеша вышли в большой обитый сосновыми панелями холл; массивная лестница с резными перилами вела на верхнюю площадку. Мебель в холле была не особо примечательная: дубовый резной сундук, раздвижной стол, старая, отжившая свой век кушетка. На ней любили спать собаки, но сейчас их не было.

– Дальше я с вами не пойду, подожду здесь, – заявила Вайолет и величаво опустилась на собачью кушетку.

– Мы скоро.

Вирджиния с Арчи ушли. Вайолет проводила их глазами: они прошли по широкому коридору, что вел к библиотеке; дальше по коридору следовала гостиная, а еще дальше за стеклянной дверью дышала влагой и теплом оранжерея.

Побудет немного одна, наедине со своим старым домом, подумала Вайолет. Она так хорошо и так давно знает этот дом – он всегда с ней. Скрип ступеньки, запахи – все так знакомо. В холле гуляет сквознячок, но сквозняков она не боится. Теперь это не ее дом, теперь это дом Вирджинии. Но он остался таким же, каким был, – похоже, за долгие годы он приобрел свои привычки, свой вкус и не собирается их менять. У него сильный характер. Может быть, потому, что в нем так много происходило событий. Может быть, потому, что он был приютом, тихой пристанью для одной большой семьи.

Не то чтобы Балнед очень стар. На самом деле он на несколько лет моложе Вайолет и был построен ее отцом, тогда уже сэром Гектором Айкенсайдом, человеком богатым. Ей всегда казалось, что дом немного похож на сэра Гектора. Такой же большой, радушный и щедрый и в то же время очень скромный. В те годы, когда новоявленные богатеи сооружали поражающие своим уродством гигантские замки, окруженные зубчатыми стенами и увенчанные башенками, сэр Гектор предпочел менее шикарные, но куда более важные сооружения.

Центральное отопление, надежный водопровод и канализационная система, много ванных комнат, полные солнечного света кухни, чтобы слугам (а их тогда было трое) удобно было работать. И с того самого дня, когда строительство наконец-то завершилось, дом вполне органично вписался в пейзаж.

Сложенный из местного камня, Балнед стоял на южной стороне Кроя, задней стеной повернувшись к деревне и реке, и словно улыбался всеми своими окнами, любуясь открывавшейся перед ним картиной – такой домашней и в то же время прекрасной.

Сад в поместье был огромный, полный плодоносящих деревьев и всевозможных кустарников. Ландшафтным архитектором выступал самолично сэр Гектор – это была его страсть, – а потому по традиционным газонам лились потоки неведомых в здешних местах трав, желтых нарциссов и колокольчиков. Благоухающими купами красовались коралловые и желтые азалии, между кустами усыпанных алыми и багряно-красными цветами рододендронов вились чисто выкошенные тропинки, словно зазывая куда-то вдаль.

За садом, отделенное от него невысокой каменной стеной, примерно на акр раскинулось пастбище для горных пони, а за ним снова шла каменная ограда и начинались угодья соседа-овцевода. Еще дальше виднелись холмы. Они поднимались все выше и выше, навстречу небу. Вечные и бесконечно меняющиеся, как меняются времена года и свет: то в снежном убранстве, то лилово-розовые от цветущего вереска, то зеленые от весенних папоротников. И по ним белые прочерки летящих чаек… Холмы были прекрасны.

Всегда прекрасны.

Вайолет все это знала – Балнед был домом ее детства и, значит, ее миром. Она выросла в этих стенах, играла одна в свои игры в этом волшебном саду, ловила руками форель в реке, трусила на своем упрямом шотландском пони через деревню к холмам Кроя. А в двадцать два отсюда, из Балнеда, выходила замуж.

Она помнила, как на заднем сиденье папиного величественного «роллс-ройса» ехала к епископальной церкви – до нее было рукой подать – и рядом с ней, в цилиндре, сидел сэр Гектор. По случаю торжественного события «роллс-ройс» был украшен белыми шелковыми лентами. Эти ленты как-то принижали его достоинство, и Вайолет казалось, что он выглядит так же нелепо, как она сама – крупная девица, затянутая в жутко неудобное атласное платье; унаследованные от бабушки старинные лимерикские кружева окружали туманной дымкой ее вполне заурядное лицо. В Балнед они возвращались в том же роскошном автомобиле, но она почему-то перестала чувствовать, как тесно ее свадебное платье – наверное, потому, что ее наполняло торжество: наконец-то она стала женой Джорди Эрда!

С тех пор она время от времени – и подолгу – жила в Балнеде, пока не покинула его навсегда, десять лет назад, когда поженились Эдмунд и Вирджиния. Он привез Вирджинию в Балнед, и Вайолет поняла, что пришло ей время откланяться и позволить старому дому приветствовать молодую хозяйку. Вайолет передала собственность Эдмунду и купила у Арчи Балмерино заброшенный коттедж садовника. Коттедж стал называться Пенниберн, и здесь, на земле поместья Крой, Вайолет обустроила свой новый дом. Ремонт и работы по благоустройству длились целый год, и весь этот год она была счастлива. А в саду еще много чего предстояло сделать.

«Я счастливая женщина», – сказала себе Вайолет.

Сидя на провонявшей псиной кушетке, она огляделась по сторонам. Потертый турецкий ковер, тут и там старая мебель, которую она знала всю свою жизнь. Приятно, когда вещи не слишком меняются. Когда Эдмунд женился во второй раз, Вайолет решила, что невестка все обновит. Новая метла чисто метет, вот она и выметет пропылившуюся старину. Вайолет было даже интересно, что получится у молодой, бодрой, как дыхание свежего ветра, жены Эдварда. Но Вирджиния изменила только большую спальню, освежила гостиную – покрасила в более светлый цвет и превратила старую кладовку в подсобное помещение, где теперь мирно урчали морозильники, стиральные, сушильные и прочие замечательные машины, и на том остановилась. Вайолет это понравилось, но и несколько озадачило. В чем дело? Денег у Эдмунда достаточно, странно, что Вирджинию устраивают потертые ковры, выцветшие бархатные портьеры и старые эдвардианские обои.

Возможно, переменам помешало рождение Генри. Вирджиния стала совсем другой, она потеряла интерес к чему-либо, кроме своего обожаемого сына. Для Вайолет это явилось неожиданностью. Она и не представляла, что невестка окажется такой сумасшедшей матерью. Вайолет втайне беспокоило это безмерное обожание, да к тому же Эдмунд так часто уезжал и оставлял мать наедине с сыном. Можно было только удивляться, что, несмотря на такое воспитание, малыш просто прелесть. Правда, ему не хватает самостоятельности, он во всем полагается на мать, но он не капризный, не избалованный. Чудный мальчик…

– Извини, Ви, мы заставили тебя ждать.

От неожиданности Вайолет вздрогнула. Она повернула голову – к ней шли Арчи и Вирджиния. Арчи с победным видом помахивал конвертом.

– …Не сразу его нашли. Пойдемте, подвезу вас до дома.

3

Генри Эрд, восьми лет от роду, с важным видом взялся за дверной молоток – маленького медного эльфа – и постучал в дверь одного из одноэтажных коттеджей, что стояли по обе стороны главной улицы Страткроя. Коттедж Эди выглядел приятнее, чем другие, его камышовая крыша зеленела пятнами мха, а между мостовой и фасадом тянулся узкий газон, на котором цвели незабудки. Генри услышал шаги, потом скрип отодвигаемой задвижки, и дверь растворилась.

– Ну вот, опять ты свалился на мою голову, радость моя!

Вечно она шутила, и Генри очень ее любил. Когда кто-нибудь спрашивал, кто его лучшие друзья, Эди он называл первой. Мало того, что веселая, она была такая мягкая, седовласая и розовощекая, аппетитная, как теплая пшеничная лепешка.

– У тебя все благополучно?

Этот вопрос она задавала каждый день, несмотря на то что каждый день видела его в школе во время завтрака, поскольку сама и кормила ребят завтраком. Для Генри это было большим удовольствием: Эди знала, что он любит, а что нет, и урезывала ему порции форшмака с соусом карри и густого заварного крема – их он ненавидел, зато щедро накладывала на тарелку его любимые картофельное пюре и шоколадное желе.

– Полный порядок, – сказал Генри. Он прошел в гостиную и сбросил на диванчик куртку и ранец. – У нас было рисование. Нам дали задание кое-что нарисовать.

– И что же вы должны были нарисовать?

– Песню. – Он начал расстегивать ранец. Что-то его смущало, и он надеялся на Эди – может, она разрешит его сомнения. – Понимаешь, мы пели «Лети, моя лодка, как птица над морем», а потом надо было нарисовать такую же картину. Все нарисовали лодки, в них сидят гребцы, а вдали острова, и лодки плывут к островам, а я нарисовал вот это, – он протянул Эди слегка помятый от соседства с теннисными туфлями и пеналом рисунок. – Только мистер Маклинток почему-то засмеялся.

– Засмеялся? – Эди взяла листок, отыскала свои очки и стала разглядывать рисунок. – А он не сказал, что его рассмешило?

– Наверное, не успел. Зазвенел звонок, и урок кончился.

Эди опустилась на диванчик, и Генри сел рядом с ней. Они вместе молча рассматривали рисунок. Генри решил, что так хорошо у него никогда еще не получалось. По синему морю, рассекая волны, несся очень красивый быстроходный катер, на нос его фонтаном обрушивались белые брызги, в кильватере пенилась волна. В небе летали чайки, а на самом носу катера лежал завернутый в одеяльце младенец. Его было трудно нарисовать, потому что у младенцев такие смешные лица, нет ни носа, ни подбородка. Младенец этот вызывал тревогу – он мог соскользнуть с катера и упасть в море. Но он удержался, он не упал.

Эди ничего не сказала. Генри пояснил:

– Это быстроходный катер. А это тот мальчик, который родился, чтобы стать королем.

– Понимаю…

– Но почему же мистер Маклинток смеялся? Что тут смешного.

– Ничего смешного. Очень красивая картинка. Только, видишь ли, «Лети, моя лодка» – как поется в песне – не значит: «Лети, как быстроходный катер», а просто: «Быстро плыви, лодка». А этот малютка – красавец принц Чарли, но когда он плыл на лодке, он был уже не младенец, а взрослый молодой человек.

Все стало ясно.

– А-а, – протянул Генри, – понятно.

Эди отдала ему рисунок.

– Но все равно это хорошая картинка, и мистер Маклинток не должен был смеяться. Спрячь ее в ранец и отнеси домой, чтобы мама на нее полюбовалась, а Эди пойдет приготовит тебе чай.

Эди поднялась, положила очки обратно на камин и вышла через дверь, которая вела к кухне и ванной. Эта дверь в задней стене гостиной появилась сравнительно недавно. Когда Эди была маленькой девочкой, коттедж состоял всего из двух комнат: гостиной, которая одновременно служила и кухней, и спальни. Больше никаких помещений не было. Двухкомнатный коттедж – так это называлось. Водопровода не было, в дальнем углу сада стояла дощатая уборная. Еще более удивительно то, что в семье было пятеро детей, и значит, всего в коттедже помещалось семь человек. Родители спали на кухне, на откидной кровати, которая на день убиралась в стену, а все дети теснились в гостиной. За водой миссис Финдхорн каждый день ходила на колонку на другой конец деревни, ванну принимали раз в неделю, ею служила жестяная лохань, которую ставили на кухне перед горячей печкой.

– Но как же вы впятером помещались в этой спальне? – в полном недоумении спрашивал Генри. Хотя сейчас в ней стояли только кровать Эди и платяной шкаф, комната все равно казалась очень маленькой.

– Мы ведь не все сразу тут жили. Когда родился младший братишка, старший уже пошел работать и спал в домике на ферме вместе с другими работниками. А девочки подрастали и нанимались прислугами в богатые дома. Очень тяжело было расставаться друг с другом, но и места не было, и прокормить нас всех было тяжело, и матери нужны были деньги…

Эди много рассказывала об их житье-бытье. Как зимними вечерами они всей семьей сидели у печки, и отец читал им вслух рассказы Редьярда Киплинга или «Путь паломника». [5]5
  Аллегорический роман английского писателя Джона Беньяна (1628–1688).


[Закрыть]А младшие девочки вязали носки для отца и братьев, но когда дело доходило до пятки, то передавали носок старшей сестре или матери, потому что вывязать пятку им было трудно.

Очень грустно было слушать ее рассказы – как они бедно жили! – но было в них и что-то теплое, уютное. Сейчас в доме Эди все стало по-другому. Генри оглядывался вокруг и представить себе не мог, как тут было когда-то. Теперь эта комнатка такая веселая и красивая: складную кровать убрали, а на полу лежат мягкие коврики. Старой печки тоже уже нет и в помине, на ее месте красуется облицованный зеленой плиткой камин, на окнах цветастые занавески, на тумбочке стоит телевизор, а на каминной полке – китайские безделушки.

Генри аккуратно положил рисунок в ранец, щелкнул застежками. «Лети, моя лодка»… Опять он неправильно понял. Он часто понимал неправильно. Вот еще одну песенку они разучивали в классе: «Спеши, моя смуглая дева, спеши». Генри самозабвенно распевал вместе со всеми ребятами, и в его воображении рисовалась эта дева: небольшого роста пакистанка, похожая на Кедиджу Ишхак, с такой же темной кожей и блестящими волосами, завязанными хвостом на затылке; дева бежала изо всех сил, и хвост летел по ветру за ее спиной.

Тогда ему все растолковывала мама.

Да и самые обыкновенные слова иногда сбивали его с толку. Люди говорили эти слова, он их слышал, но слышал именно так, как они звучали. И слово или то, что ему представлялось, когда он слышал его, застревало у него в голове. Как-то Эди рассказала ему об одной женщине, которая была «просто сражена», потому что ее дочь вышла замуж за гуляку, который был ее недостоин. Эта «сраженная» женщина долго наводила на Генри ужас и снилась ему по ночам – ему представлялось, как гуляка срубает ее ножом.

Но хуже всего было, когда он не понял бабушку, и если бы не мама, которая до всего допыталась, неизвестно, как складывались бы после этого происшествия его отношения с Ви.

Однажды он пошел после школы в Пенниберн. Дул такой сильный ветер, что было слышно, как он завывает за стенами домика. Они с Ви сидели у камина, и вдруг она встала, принесла откуда-то складную ширму и поставила ее перед стеклянной дверью, которая вела в сад. Генри спросил, зачем она это сделала, и когда она объяснила, он пришел в такой ужас, что до конца своего визита не произнес ни единого слова. Когда мама пришла за ним, он так обрадовался, что тут же побежал за своей курткой и стал торопить маму. И чуть было не забыл поблагодарить Ви за чай.

Это был какой-то кошмар. С того дня он ни за что на свете не хотел идти в Пенниберн и в то же время понимал, что пойти туда – его долг, он должен защитить Ви. Каждый раз, когда мама предлагала навестить бабушку, он находил какой-нибудь предлог, чтобы не идти в Пенниберн, или говорил, что он лучше пойдет к Эди. Однажды вечером, когда он принимал ванну, мама завела с ним разговор. Она не сразу подошла к тому, что ее интересовало, но, в конце концов, спросила его, почему он не хочет навещать Ви.

– Ты ведь так любил заходить к ней. В чем дело? Что-то случилось?

Генри почувствовал облегчение – наконец-то он сможет об этом поговорить.

– Он очень страшный!

– Кто страшный?

– Он приходит из сада. Ви принесла ширму и поставила ее перед балконной дверью, но что ему стоит сбить ширму? Он может покалечить Ви. По-моему, ей нельзя больше жить в этом доме.

– Бог ты мой! Да кто же приходит из сада?

Генри очень ясно представлял себе это чудовище: огромный, горбатый, с рогами.

– Ужасный слизняк!

Вирджиния в полном недоумении смотрела на сына.

– Генри, ты в своем уме? Что это за чудовище? Откуда оно появилось в бабушкином саду?

– Но оно там! – упорно возразил Генри. – Она сама сказала. Она сказала: «Какой ужасный слизняк!» и загородила дверь гостиной ширмой. Она сама мне сказала!

Оба замолчали. Генри пристально смотрел на маму, а она смотрела на него, и ее синие глаза были очень серьезны.

Наконец она сказала:

– Генри, бабушка не говорила тебе ни про какого слизняка. Она сказала «сквозняк». Из сада дует ужасный пронизывающий ветер – вот что она тебе сказала.

Сквозняк! Не слизняк, а сквозняк! И все его страхи из-за какого-то сквозняка! Каким же он себя выставил дурачком! Ну да ладно, главное, что бабушка в безопасности и никакое чудовище к ней не вползет.

– Только ты никому не рассказывай, – попросил Генри.

– Бабушке я должна объяснить, но можешь быть уверен, она никому ничего не скажет.

– Ладно, бабушке скажи. Только смотри – больше никому!

Мама пообещала сохранить все в тайне, и он, мокрый, выскочил из ванны, и мама закутала его в большое махровое полотенце и прижала к себе, и сказала, что сейчас съест его – такой он сладкий, и они вместе спели веселую песенку, а на ужин были его любимые макароны с сыром.

Эди сварила ему сосиски, поджарила картофельные оладьи и открыла банку фасоли. Пока он, сидя за кухонным столиком, поглощал все это, Эди сидела напротив и пила чай.

«Что-то она сегодня неразговорчивая», – подумал Генри. Обычно они болтали без умолку, и он очень любил слушать про все, что происходит в их округе: кто умер и какое осталось наследство; чей сын ушел с фермы и нанялся работать в гараже в Релкирке; у кого в скором времени родится ребеночек и какое это будет радостное событие. Но сегодня Эди не сообщала ему никаких новостей. Она сидела, уперев пухлые, с ямочками, локти в стол, и смотрела в окно на узкую зеленую полосу своего палисадника.

– О чем это ты задумалась, Эди? – спросил Генри. Обычно это она задавала ему такой вопрос.