Текст книги "Сентябрь"

Автор книги: Розамунда Пилчер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

– Месяца два.

– Кто он?

– Его зовут Ноэль Килинг.

– Чем он занимается?

– Работает в рекламном агентстве.

– Сколько ему лет?

– Моего возраста. Красивый, очень обаятельный.

А Вирджинии тридцать два. Вайолет похолодела от ужасного подозрения.

– Надеюсь, он не женат?

– Нет. Очень завидный жених.

– А… а что Алекса?

– Сияет от счастья.

– Как ты думаешь, они собираются пожениться?

– Понятия не имею.

– Он хорошо к ней относится?

– По-моему, да. Я видела его недолго, он пришел домой из своего офиса, и мы выпили по коктейлю. Так вот, он принес Алексе цветы, а ведь он не знал, что у нее я, стало быть, это не показной жест на публику.

Вайолет молчала, пытаясь осмыслить ошеломляющую весть. Живут как муж и жена… Алекса живет с мужчиной. Спит с ним, заботится о нем. Но не жена ему. Конечно, Вайолет все это ох как не по душе, но выказывать осуждение она не станет. Пусть Алекса знает, что, как бы ни повернулись события, семья всегда поддержит ее, это главное.

– Что сказал Эдмунд, когда узнал?

Вирджиния пожала плечами.

– Он был немногословен. Лететь в Лондон с заряженным пистолетом не собирается. Но, по-моему, на душе у него неспокойно, хотя бы потому, что Алекса девушка довольно богатая… ей принадлежит дом на Овингтон-стрит, леди Черитон завещала ей деньги, и, как утверждает Эдмунд, немалые.

– Он подозревает, что молодой человек охотится за ее деньгами?

– Не исключает такой возможности.

– Но ты его видела, что ты о нем думаешь?

– Он мне понравился…

– Однако есть «но»?

– Слишком красив. Светский, обаятельный. Верю ли я в его искренность? Не знаю…

– Только этого не хватало.

– Это лишь мое впечатление. Я могу и ошибаться.

– Что же нам делать?

– А что мы можем сделать? Алексе двадцать один год, она вольна в своих поступках.

Все так, Вайолет и сама это знает. Но Алекса так далеко, в Лондоне…

– Познакомиться бы с ним. Все стало бы намного проще и яснее.

– Совершенно с вами согласна. Кстати, скоро вы с ним и познакомитесь.

Вайолет удивленно поглядела на свою невестку – та улыбалась, ужасно довольная, словно кошечка, наевшаяся сливок.

– Боюсь, я не справилась с материнскими чувствами и встряла в ход событий. Пригласила их обоих к нам на праздник Стейнтонов. Они согласились, приедут на выходные и будут жить в Балнеде.

– Великолепно! – Вайолет от радости готова была расцеловать невестку. – Какая ты умница! Лучше не придумаешь: все произойдет как бы само собой, никто не станет делать из знакомства важного события.

– Именно так я и подумала. Даже Эдмунд одобрил. Но мы должны быть очень тактичны, надо вести себя естественно и непринужденно. Никаких многозначительных взглядов и намеков.

– Ты хочешь сказать, я не должна их спрашивать, собираются ли они пожениться?

Вирджиния кивнула. Вайолет задумалась.

– У меня, кстати, и в мыслях не было. Хоть я и древняя старуха, но соображу, когда надо придержать язык. Ах, молодежь, молодежь! Они создают себе ужасные трудности, когда вот так начинают жить вместе, и все для нас осложняют. Если мы будем уделять молодому человеку слишком много внимания, он испугается – ой, на него оказывают давление, и давай Бог ноги, а Алекса будет страдать. А не будем мы с ним носиться, как с писаной торбой, Алекса подумает, что он нам не понравился, и опять-таки будет страдать.

– Не знаю, может, и не будет. Она стала взрослая. Такая спокойная, уверенная. Прежней Алексы и следов не осталось.

– У меня сердце разрывается при мысли, что моя дорогая девочка будет несчастна. Нет, сохрани Господь!

– Боюсь, уже не в наших силах ее защитить. Их отношения зашли слишком далеко.

– Увы. – Вайолет понимала, что ее как бы предостерегают. Сейчас не время охать и трепыхаться. Если она хочет, чтобы от нее был какой-то толк, то должна сохранять выдержку и здравый смысл. – Ты совершенно права. Нам всем нужно…

Она не договорила. Хлопнула дверь, раздался крик:

– Мамочка!

Вернулся Генри. Вирджиния поставила чашку, вскочила и, забыв об Алексе, бросилась к двери. Но Генри уже влетел в комнату, весь раскрасневшийся от волнения и от быстрого бега в гору.

– Мамочка, дорогая! Ты приехала!

Она протянула к нему руки, и он прыгнул в ее объятия.

8

Суббота, 27 августа

Гости за праздничным столом часто выражали сочувствие Эдмунду по поводу того, что он каждый день, кроме субботы и воскресенья, ездит из Страткроя в Эдинбург и обратно. Шутка ли, ведь поездка ужасно выматывает. Но сочувствовали они напрасно. Этот долгий путь ничуть не тяготил Эдмунда. Он готов был ехать и час, и дольше, лишь бы оказаться дома, в Балнеде, в кругу семьи, и только затянувшийся деловой ужин, необходимость лететь утренним рейсом или снежные заносы на дорогах вынуждали его оставаться в городе и ночевать в квартире на Морей-плейс. К тому же Эдмунд до страсти любил водить машину. Любил свой мощный, надежный автомобиль. Путь по автостраде, пересекающей Четвертую магистраль и вливающейся в Пятую, по которой он ехал до Релкирка, был знаком ему, как линии на собственной ладони. После Релкирка шоссе становилось уже, поневоле приходилось снижать скорость, и все равно дорога занимала у него не больше часа.

Он использовал это время, чтобы освободиться от забот напряженнейшего дня, забыть о том, каких усилий стоили принятые решения, и позволить мыслям сосредоточиться на других доминантах своей расписанной по минутам жизни делового человека, не менее для него важных. Зимой он слушал радио. Не новости и не дебаты политических деятелей, нет. К тому часу, как он убирал со стола бумаги и запирал в сейф конфиденциальные документы, его уже просто тошнило и от новостей, и от дебатов. Поэтому в машине он настраивал приемник на третий канал и слушал классическую музыку или пьесы драматургов-классиков. А весной, когда дни становились длиннее и уже не надо было ездить в темноте, просто любовался разворачивающимся пейзажем. Это радовало и умиротворяло душу. Фермеры вспахивали и засевали поля, деревья опушались первой нежной зеленью, на лугах появлялись овцы с ягнятами. Потом наступало лето, наливались золотом колосья, поспевала малина на посаженных длинными рядами кустах. Ее собирали, на полях работали комбайны, желтели и облетали деревья, и вот, наконец, в воздухе начинал кружиться первый снег…

Нынешний вечер был ясный, ветреный, в полях убирали урожай. Какой мирный и живописный пейзаж! Поля и луга залиты закатным светом, воздух прозрачен и чист, далекие горы словно приблизились. Можно рассмотреть каждую скалу, каждое ущелье. Свет как бы стекал по их склонам, возвращаясь отраженным сиянием к вершинам. Бегущая вдоль дороги река сверкала серебром; небо с несущимися по нему легкими облаками казалось бездонным.

Давно у него не было так хорошо на душе. Вирджиния вернулась, их размолвка заглажена. Преподнося ей браслет, он без слов просил прощения за все обидные слова, которые наговорил ей в день ссоры: она-де из эгоизма держит Генри возле себя, ни на шаг не отпускает, только о себе и думает, другие для нее просто не существуют. Вирджиния приняла браслет с благодарностью, и ее искренняя радость и нежность были равнозначны прощению.

Вчера после ужина у Рафаэлли он повез ее домой; были сумерки, удивительно красивое тревожное небо, малиновое на западе с грядами угольно-черных облаков, словно бы написанных гигантской кистью.

Их встретил пустой дом. Он не помнит, когда такое случалось в последний раз, и от этого их возвращение показалось еще более значительным. Ни собак, ни детей, только он и она. Он внес чемоданы, пришел в спальню с двумя стаканами виски, сел на кровать и стал смотреть, как она разбирает вещи. На душе было легко, потому что и дом, и ночь, и эта благоуханная темнота принадлежали только им. Немного погодя он принял душ. А Вирджиния долго нежилась в ванной. Она легла рядом с ним прохладная, пахнущая духами, и они провели страстную, счастливую ночь любви.

Но яблоко раздора не исчезло, он это понимал. Вирджиния по-прежнему не хотела расставаться с Генри, а Эдмунд был по-прежнему полон решимости отослать его в школу. Но сейчас они перестали из-за этого ссориться, и Эдмунд надеялся, что, Бог даст, все обойдется и как-то само собой устроится.

К тому же его ждет столько других радостей. Нынче вечером он наконец-то увидит после недельной разлуки сына, они будут говорить, говорить, говорить… А потом, уже совсем скоро, наступит сентябрь, к ним приедет погостить Алекса со своим молодым человеком.

Сногсшибательная новость, которую привезла из Лондона Вирджиния, застала Эдмунда врасплох, он не воспылал праведным гневом, нет, однако растерялся. Он нежно любил дочь и восхищался ее редкими душевными качествами, но в последние год-два досадовал, что она так инфантильна, давно пора бы ей повзрослеть. Двадцать один год девушке, а она наивна, застенчива, к тому же толстушка, может ли отец не огорчаться. Эдмунда всегда окружали блестящие элегантные женщины (даже его секретарша была красавицей), и он часто корил себя за то, что Алекса вызывает у него досаду и раздражение. И вот, поди ж ты, живя одна в Лондоне, девочка завела себе поклонника, очень красивого молодого человека, если верить Вирджинии. Может быть, Эдмунд должен выступить в роли блюстителя нравственности? Ох, нет. Ему никогда не импонировала роль строгого отца семейства, и сейчас его куда больше волновало, как дочь переживет этот роман, а нравственен он или безнравственен, дело десятое.

Столкнувшись с трудностью, Эдмунд, как всегда, решил руководствоваться собственной житейской философией: делай свое дело, не рассчитывай на удачу, ни на что не надейся. Что ждет Алексу в худшем случае? Горькое разочарование, она такого никогда не испытывала, но, приобретя жизненный опыт, она хотя бы повзрослеет и, он надеялся, в ее душе прибавится сил.

Когда он въехал в Страткрой, часы на церковной башне били семь. Эдмунда переполняло радостное нетерпение – сейчас он будет дома. Его встретят собаки, Вирджиния выпустила их бегать, и Генри, сын сейчас принимает ванну или ужинает в кухне. Он сядет с ним рядом и будет смотреть, как мальчик ест рыбные палочки, гамбургер или еще какую-нибудь гадость, которой ему захотелось на ужин, и будет слушать его рассказ обо всех событиях этой недели, медленно, с наслаждением попивая крепкий джин с тоником.

И тут Эдмунд вспомнил, что тоник у них кончился, в баре ни одной бутылки этого незаменимого напитка. Он еще в Эдинбурге хотел купить ящик, но забыл, поэтому сейчас не стал сворачивать на мост, за которым начиналась дорога в Балнед, а поехал в деревню и остановился возле магазина пакистанцев.

Все остальные лавки давно закрылись, двери и ставни заперты, но Ишхаки, видно, торгуют чуть не круглые сутки. Даже в десять вечера у них можно купить пакет молока, хлеб, пиццу, замороженные овощи.

Эдмунд вышел из машины и поднялся в магазин. Там были и другие покупатели, они выбирали на полках продукты и складывали в проволочные корзины, мистер Ишхак им помогал. Стоящая за прилавком миссис Ишхак заулыбалась при виде Эдмунда всеми своими ямочками на щеках. Она была очень миловидная, с большими черными глазами, обведенными сурьмой. Сегодня на ней было желтое шелковое платье, на голову и плечи накинут бледно-желтый шелковый шарф.

– Добрый вечер, мистер Эрд.

– Добрый вечер, миссис Ишхак. Как поживаете?

– Хорошо, спасибо.

– Что делает Кедиджа?

– Смотрит телевизор.

– Я слышал, она была в гостях в Пенниберне, играла с Генри.

– Да, и, представляете, пришла домой насквозь мокрая, хоть отжимай.

Эдмунд засмеялся.

– Наверно, строили плотину. Надеюсь, вы не рассердились?

– Ну что вы! Ей так понравилось.

– Миссис Ишхак, мне нужен тоник. У вас есть?

– Еще бы! Сколько вам бутылок?

– Штук двадцать пять. Найдется?

– Подождите, пожалуйста, минуточку, я сейчас принесу со склада.

– Спасибо.

Она ушла. Эдмунд спокойно стоял и ждал ее возвращения.

– Мистер Эрд.

Его имя произнесли совсем близко, чуть не в самое ухо, и он вздрогнул. Резко обернулся – прямо перед ним стояла двоюродная сестра Эди, Лотти Карстерс. С тех пор как она поселилась у Эди, он мельком видел ее раза два в деревне, но, не желая встречаться, всячески избегал. И вот сейчас она словно подстерегла его и загнала в ловушку.

– Добрый вечер.

– Вы ведь помните меня? – жеманно спросила она.

Господи, как близко она стоит, ее бескровное лицо, густая растительность над верхней губой вызывали у Эдмунда физическое отвращение. Волосы серые, как металлическая мочалка, какими чистят кастрюли, и, наверное, такие же жесткие, брови выгнуты крутыми дугами, круглые темные, как смородина, глаза глядят не мигая. Больше ничего необычного в ее внешности нет. Блузка и юбка, длинная зеленая вязаная кофта, ярко сверкает приколотая к ней брошка, туфли на высоких каблуках. Стоя рядом с Эдмундом и пытаясь завязать разговор, она неуверенно покачивалась на них.

– Я раньше работала у леди Балмерино, а сейчас живу с Эди Финдхорн. Видела вас несколько раз в деревне, так хотелось поболтать о старых добрых временах, да все не удавалось…

Лотти Карстерс… Ей сейчас, должно быть, под шестьдесят, а она почти не изменилась, хотя немало лет прошло с тех пор, когда она работала в Крое и доводила всех в доме чуть не до судорог своей крадущейся походкой и привычкой вечно появляться в самое неожиданное и неподходящее время. Арчи клялся, что она за всеми подглядывает и подслушивает, и всегда резко распахивал дверь, уверенный, что увидит притаившуюся за ней Лотти. Эдмунд помнил, что после обеда она неизменно облачалась в коричневое шерстяное платье и муслиновый передник. Никаких муслиновых передников леди Балмерино не приказывала ей носить, Лотти сама это придумала. Ей просто хотелось, чтобы все считали ее старательной и исполнительной прислугой, утверждал Арчи. На коричневом платье под мышками расходились темные круги, и это было самое ужасное – от Лотти пахло потом.

Семья бурно возмущалась, Арчи требовал, чтобы мать что-то сделала, потому что терпеть такую вонь невозможно. Пусть уволит неряху или научит элементарным правилам гигиены. Но бедная леди Балмерино не решалась прогнать служанку, ведь через несколько дней свадьба Арчи, весь дом заполнен гостями, нет ни одной свободной кровати. А накануне знаменательного дня в Крое готовятся закатить грандиозный прием. И потом, у леди Балмерино было слишком доброе сердце, ей просто не хватало духу позвать Лотти и сказать ей в лицо, что от нее пахнет потом. Когда к ней приступали с ножом к горлу, она беспомощно оборонялась:

– Должен же кто-то убирать комнаты и стелить постели.

– Мы сами будем стелить себе постели.

– У бедняжки всего одно платье.

– Так купи ей другое.

– Может быть, это чисто нервное.

– А нервным что, мыться не обязательно? Подари ей кусок мыла.

– Вряд ли это поможет. Может быть… я подарю ей на Рождество коробку талька?..

Но осуществить это деликатное намерение не удалось, потому что вскоре после свадьбы Лотти уронила поднос с рокингемским фарфором, посуда разбилась вдребезги, и леди Балмерино была все-таки вынуждена ее рассчитать, Рождество в Крое праздновали уже без Лотти. И сейчас, загнанный бывшей служанкой в ловушку в магазине миссис Ишхак, Эдмунд подумал: «Неужели от нее до сих пор пахнет потом?», однако проверять не стал, сохрани Господь, только на всякий случай отступил в сторону.

– Конечно, – сказал он, стараясь улыбнуться ей приветливо и дружелюбно, – конечно, я вас помню.

– Золотые были денечки! В тот год, когда Арчи женился на Изабел, я ведь служила в Крое. Разве забудешь то время? Вы приехали на свадьбу из Лондона и целую неделю пропадали у нас, все помогали леди Балмерино.

– Как давно это было.

– Давненько. До чего ж вы все были молоденькие! А лорд и леди Балмерино такие добрые, вот были замечательные люди. Говорят, Крой сейчас изменился, и не к лучшему. Но что поделаешь, всем приходится переживать трудности. Умерла леди Балмерино, вот горе-то было. Она столько мне добра сделала. И мне, и моим родителям. Родители мои тоже умерли, вы, наверное, слышали. А я так хотела поговорить с вами, все случая не выпадало… Да, все вы тогда были совсем молоденькие. Арчи сильный, крепкий, на двух ногах… Кто мог подумать, что ему отстрелят ногу? В голове не умещается…

О, миссис Ишхак, где вы, возвращайтесь скорее! Дорогая миссис Ишхак, спасите меня!

– …о вас я тоже все знаю. От Эди, конечно. А за Эди я очень переживаю, она ужасно растолстела, для сердца-то это вредно. Ах, молодость, молодость! Помните Пандору? Просто вихрь, ураган. И как ужасно она потом себя повела, верно? Уехала и будто пропала, больше ее ни разу здесь не видели, странно, очень странно. Я каждый год ждала, что она хоть на Рождество домой приедет, но нет, так ни разу и не приехала. Даже на похоронах леди Балмерино не появилась. Простите, мне неприятно такое говорить, но, по-моему, это просто не по-христиански. Но чего и ждать, она никогда не отличалась строгими правилами… нам-то с вами это известно, верно я говорю?

Лотти расхохоталась вполне безумным смехом и игриво хлопнула Эдмунда по руке, игриво и очень больно. Он с трудом подавил мгновенно вспыхнувший порыв ответить ударом на удар, расквасить ей от души физиономию. Он представил себе, как этот длинный любопытный нос сомнется гармошкой и вдавится в череп, увидел заголовки местных газет: «Владелец богатого поместья в Релкиркшире избил старую женщину в деревенском магазине». Н-да. Сжал кулаки и спрятал их в карманы брюк.

–.. а ваша супруга ведь была в Лондоне? Замечательно. А сынок жил у бабушки. Видела, видела его несколько раз. Он у вас, кажется, не очень крепкого здоровья?

Эдмунд почувствовал, как горячо стало его лицу. Долго ли еще он сможет сдерживать себя? Никто и никогда не приводил его в такое смятение и не вызывал такой бессильной ярости.

– …на мой взгляд, маловат для своего возраста, слабенький…

– Простите, пожалуйста, мистер Эрд, вам пришлось так долго ждать, – певучий голос миссис Ишхак пресек поток бессмысленной злобы, который изливался из уст Лотти. Миссис Ишхак, святая душа, благослови ее Бог, появилась, неся перед собой ящик с тоником, точно жертву, которую готовилась возложить на алтарь, и спасла Эдмунда от его мучительницы.

– Огромное спасибо, миссис Ишхак.

Скорее, нельзя терять ни минуты.

– Позвольте мне, – он бросился к ней, чтобы освободить ее от тяжелой ноши. – Скажите, а вы не могли бы вписать все это в мой счет?

Он мог расплатиться наличными, но ему хотелось как можно скорее уйти.

– Конечно, мистер Эрд.

– Благодарю вас. – Крепко обхватив ящик руками, он двинулся к выходу, спеша удрать от Лотти.

Но Лотти, выпустив отравленную стрелу, уже исчезла, как сквозь землю провалилась, он только диву дался.

9

Вторник, 30 августа

– А что, эта твоя тетка всю жизнь прожила на Майорке?

– Нет, она здесь всего два года. До Майорки она жила в Париже, до Парижа в Нью-Йорке, а до Нью-Йорка в Калифорнии, – ответила Люсилла.

– Перекати-поле.

– Это уж точно. Только она особый сорт перекати-поля: летя по свету, умудряется обрастать золотом.

Джефф засмеялся.

– Какая она?

– Не знаю, я ее в жизни не видела. Когда я родилась, она уже давно уехала, вышла замуж за несметно богатого американца и жила в Палм-Спрингс. Мне она представлялась блистательной светской красавицей. Эдакая обольстительная, порочная, эдакая героиня пьесы тридцатых годов: мужчины валятся к ее ногам как кегли, а она ведет себя с ними дерзко и вызывающе. Когда она убежала из дома, ей было восемнадцать лет. Для такого поступка нужно много смелости. У меня бы в жизни духу не хватило. Ну, и конечно, она была удивительно хороша собой.

– Интересно, она до сих пор красивая?

– А почему бы и нет? Ведь ей еще сорока нет, она в самом расцвете. В Крое в столовой висит ее портрет, ей там лет четырнадцать, и все равно обалдеть можно. Весь дом увешан ее фотографиями в рамках, ими полны старые дедушкины альбомы. В дождливые вечера я часами просиживала над этими альбомами. Бывало, заговорят о Пандоре, сейчас же посыплются обвинения: эгоистка, бессердечная, родителей забыла, потом кто-нибудь вспомнит одну ее проказу, другую, третью, и конца нет смеху.

– Она удивилась, когда ты ей позвонила?

– Еще как удивилась. Но и обрадовалась. Ведь сразу чувствуешь, рад человек или притворяется. Сначала она просто поверить не могла, что это я. А когда поверила, то сказала: «Конечно приезжайте. И как можно скорее. И живите, сколько хотите». Объяснила, как ее найти, и попрощалась. – Люсилла улыбнулась. – Так что мы можем провести у нее неделю, а то и дольше.

Они ехали в маленьком «сеате» – самой дешевой из всех машин, какую можно взять напрокат, и уже одолели б ольшую часть пути. Вокруг лежали ровные, тщательно возделанные поля, медленно поворачивались крылья ветряных мельниц. Было самое жаркое время дня, впереди над раскалившейся дорогой плясало знойное марево. Слева поднималась окутанная дымкой далекая горная гряда. Справа было море, только они его не видели. Чтобы не задохнуться, они опустили все стекла в машине, но ветер был обжигающий, колючий, сухой и пыльный. Джефф вел машину, Люсилла сидела рядом, держа в руке клочок бумаги, на котором записала, как ехать.

Позвонила она Пандоре сегодня из Пальмы, как только пар ом привез их с Джеффом из Ивисы. Они провели неделю у друга Джеффа Ганса Бергдорфа. Ганс был художник. Его дом им пришлось основательно поискать, он стоял в самом сердце старого города, на самой его высокой точке, внутри древних стен крепости. Когда они его наконец отыскали, то восхитились, до чего же он живописен. Толстые, выкрашенные в белый цвет стены, и полное отсутствие каких-либо удобств. С каменного балкона открывался вид, от которого захватывало дух: старый город, порт, море, но даже это чудо не примиряло с керосинкой, на которой только и можно было готовить, и единственным водопроводным краном, из которого текла холодная вода. Естественно, в таких условиях и Люсилла, и Джефф буквально заросли грязью, их раздувшиеся рюкзаки на заднем сиденье были набиты заношенной, пропотевшей одеждой. Люсилла никогда не уделяла слишком много времени своей внешности, но сейчас она пламенно мечтала помыть голову, а впавший в отчаяние Джефф перестал бриться. Растительность у него на лице была светлая, как и волосы, однако клочьями торчала в разные стороны, так что теперь он был похож не столько на викинга, сколько на опустившегося бродягу. Словом, парочка выглядела на редкость непрезентабельно, и остается лишь удивляться, что в прокате автомобилей им согласились сдать «сеат». Люсилла, впрочем, заметила, что на лице хозяина выразилось недоверие, но Джефф протянул ему пачку песет, и, получив плату наличными, тот уже не мог отказать.

– Надеюсь, у Пандоры есть стиральная машина, – сказала Люсилла.

– Я согласен на плавательный бассейн.

– Кто же стирает в бассейне?

– А почему нет?

Люсилла глядела в открытое окно. Горы приблизились, пейзаж стал не таким суровым. Вокруг росли сосны, ветер теперь нес не только пыль, но и запах разогретой солнцем смолы. Они подъехали к магистрали, в которую вливалась их дорога. Остановились, дожидаясь, пока поредеет поток машин. На обочине стоял указатель – «Пуэрто-дель-Фуэго».

– Отлично, едем правильно. Что дальше?

– Выезжаем на шоссе «Пуэрто-дель-Фуэго», примерно через милю сворачиваем налево, на узкую дорогу с указателем «Кала-Сан-Торре».

Машин, наконец, стало меньше. Джефф осторожно выехал на шоссе.

– Если прозеваем указатель, окажемся в порту.

– Логика железная.

Теперь Люсилла чувствовала запах моря. Появились дома, новый жилой массив, бензозаправка. Проехали мимо манежа, где в лысых загонах щипали чахлые травинки худые печальные лошади.

– Бедняжки, – расстроилась Люсилла, но Джефф смотрел только вперед.

– Вон знак. «Кала-Сан-Торре».

– Это он!

Они свернули с раскаленной автострады и вдруг оказались среди яркой пышной зелени, будто и не ехали столько времени по иссохшей голой равнине. На дорогу легли узорные, в солнечных бликах тени, за оградами обветшалых ферм довольно кудахтали куры, блеяли козы.

– Как вдруг стало красиво, – заметила Люсилла. – Ой, посмотри, какой симпатичный ослик!

– Ты лучше в свои записи гляди. Куда теперь ехать?

Люсилла послушно уткнулась в листок.

– Не прозевать крутой поворот направо, а потом все вверх и вверх до последней виллы направо, она на самой вершине.

Поворот оказался за следующей фермой. Джефф сбавил скорость и медленно повернул. «Сеат» из последних сил пополз вверх по крутой извилистой дороге, мотор предсмертно клокотал. Вокруг были большие виллы, но разглядеть их было невозможно – они тонули в пышной зелени садов за запертыми воротами.

– По-моему, именно такое место агенты по продаже недвижимости называют престижным, – сказала Люсилла.

– То есть здесь живут снобы.

– Вернее сказать, люди богатые.

– Да, ты права, богатые снобы. Твоя тетка, надо думать, счету деньгам не знает.

– Она получила калифорнийский развод, [11]11
  Согласно законам штата Калифорния, при разводе значительная часть состояния мужа отходит жене.


[Закрыть] – сухо ответила Люсилла, показывая, что больше не хочет обсуждать эту тему.

Еще сто ярдов вверх, еще две петли на дороге, и они у цели. «Каса Роса». Название виллы, выложенное яркими изумрудными плитками высоко на каменной стене ограды, сразу бросалось в глаза, хотя через стену перехлестывалась сиреневато-розовая волна цветущей глицинии. Ворота были распахнуты, дорожка к гаражу обсажена кустами. В гараже стояла машина, в тени старой корявой оливы еще одна – серебристый «БМВ», зависть всех и каждого. Джефф выключил двигатель, и на них упала тишина. Потом Люсилла услышала в этой тишине плеск воды, словно где-то бил фонтан, и далекое мелодичное позвякивание колокольчиков на шеях пасущихся овец. Теперь горы были рядом, белесые голые вершины, склоны в серебре густых оливковых рощ.

Молодые люди медленно вылезли из машины и с наслаждением потянулись всем телом. Здесь, на довольно большой высоте, дул ветер с моря, прохладный и освежающий. Оглядевшись вокруг, Люсилла увидела, что вилла «Каса Роса» стоит на высоком скалистом утесе и к парадному входу ведет лестница, площадка перед ней выложена бело-голубой плиткой, на каждой ступеньке, точно часовые, вазы с цветущей геранью. И всюду буйство лилово-красной бугенвиллеи, китайских роз, плюмбаго, лазоревой ипомеи. Воздух благоухал ароматами цветов и свежестью влажной, только что политой земли. Здесь все ошеломляло, им никогда не доводилось видеть ничего подобного, и сначала они просто онемели. Люсилла прошептала:

– Откуда же мне было знать, что тут такая роскошь!

– Это точно, роскошь, но не стоять же нам тут, разинув рот, весь день.

– И верно, пойдем.

Люсилла двинулась к лестнице, Джефф за ней. Но не успели они подняться на первую ступеньку, как тишину нарушил стук каблучков, кто-то бежал по террасе, к которой вела лестница.

– Голубчики мои! – наверху показалась женщина, радостно протянула к ним руки. – Я услышала машину. Вы все-таки приехали. И не заблудились, молодцы. Как же я счастлива вас видеть!

«Какая она хрупкая, тонюсенькая, воздушная», – подумала Люсилла, увидев Пандору. И действительно, Пандора казалась бесплотной, вот-вот растает в воздухе. Когда Люсилла ее обняла, ей показалось, что в руках у нее птичка. Было страшно прижать ее к себе, вдруг косточки хрустнут. Волосы у Пандоры были рыжевато-каштановые, откинуты со лба и падают на плечи каскадом прихотливых завитков. Пандора носила их так в восемнадцать лет, подумала Люсилла, и за все эти годы ей ни разу не захотелось изменить прическу. Глаза у нее были темно-серые, опушенные угольно-черными ресницами, красивый рот, пухлые улыбчивые губы. Над верхней губой справа прелестная темная родинка, такая кокетливая, будто ее нарочно нарисовали или наклеили. На Пандоре просторная пижама ярко-розового цвета, как цветы китайских розанов, на шее множество золотых цепочек, в ушах золотые подвески. Ее духи… Люсилла знала эти духи – «Пуазон», она сама одно время ими душилась, но не могла понять, нравятся они ей или нет. И опять засомневалась, вдохнув этот аромат сейчас.

– Даже если бы никто мне ничего не сказал, я все равно узнала бы тебя, Люсилла, ты так похожа на Арчи…

Казалось, она вовсе не замечает, какой у них непрезентабельный вид, какие они пыльные и потные, какие на них заношенные шорты и жеваные майки. А если и заметила, то ничем не выразила своего неодобрения.

– А ты, стало быть, Джефф… – она протянула ему руку с розовыми ноготками, – как хорошо, что ты смог приехать с Люсиллой.

Он взял ее ручку в свою огромную лапищу и пробормотал, смущенный таким радушным приемом и ее ослепительной улыбкой:

– Очень приятно познакомиться.

Она сразу же уловила австралийский акцент.

– А, ты австралиец! Потрясающе! У меня здесь еще никогда не бывали австралийцы. Замучились, пока ехали?

– Нет, нисколько, просто очень жарко.

– Вы, наверное, умираете от жажды.

– Может, мы вытащим вещи из машины?..

– Потом, потом. Сначала вы должны выпить. Идемте. У меня здесь приятель, я вас познакомлю.

Люсиллу охватил ужас. Пандора ладно, она своя, но показаться в таком растерзанном виде посторонним…

– Пандора, мы жутко грязные…

– Господи, да какое это имеет значение, ему решительно все равно…

Ее каблучки застучали по плиткам, и им ничего не оставалось, как двинуться за ней по огромной, тенистой, прохладной террасе, уставленной белыми плетенными из камыша креслами с кремовыми подушками и пальмами в огромных бело-голубых фаянсовых кадках.

– У него не слишком много времени, а я очень хочу вас познакомить…

Они завернули за угол дома и следом за Пандорой вступили в слепящий солнечный свет. «Очки, темные очки», – с тоской подумала Люсилла, но очки остались в машине. Щурясь, она увидела просторную вымощенную мрамором террасу под полосатым тентом. Пологие ступеньки ведут в огромный сад с роскошно цветущими деревьями и кустами. В траве – вымощенные каменными плитами дорожки, одна из них огибает аквамариновый бассейн с гладкой, как стекло, поверхностью. Едва увидев бассейн, Люсилла почувствовала, что ей уже не так жарко. На воде плавал надувной матрац, медленно влекомый глубинной циркуляцией.

В дальнем конце сада, среди цветущих китайских розанов, она разглядела еще один дом, маленький, одноэтажный, но с собственной террасой, выходящей к бассейну. Дом стоял в тени высокой пинии, и кроме пинии над его крышей было только яркое синее небо.

– Вот и они, Карлос, слава Богу, не заблудились. А мы-то боялись, что я совсем заморочила вам голову своими указаниями.

На террасе под тентом стоял низкий столик, на нем поднос со стаканами и высокий кувшин, тут же пепельница, темные очки, детектив, вокруг кресла все те же плетеные кресла с кремовыми подушками. Когда они подходили, с одного из кресел поднялся мужчина и улыбнулся. Высокий, с темными глазами, очень красивый.