Текст книги "Кашемировая шаль"

Автор книги: Роузи Томас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Роузи Томас
Кашемировая шаль

Моему отцу

В горах овца была нежнее, Но та, в долине, пожирнее. Поэтому решили смело: Овцу вторую пустим в дело.

Глава 1

В последний день, проведенный ими в старом родительском доме, Меир сделала потрясающее открытие.

Они сидели наверху, в спальне отца. Они собрались вместе, чтобы закончить навевающее грусть дело: разобрать вещи родителей и накрыть чехлами мебель. А затем, в последний раз заперев входную дверь, отдать ключ агенту по недвижимости. Был конец мая. Пару дней назад ягнят отвезли на рынок. Овцы на холмах блеяли громко, дико, не умолкая ни на секунду, их тревожные крики вместе с ароматом весенних трав приносил ветер.

Меир приготовила чай и отнесла его наверх сестре. Их брат Дилан следовал за ней по пятам. Ему приходилось нагибаться на лестнице, чтобы не встретиться лбом с низкими балками.

Как всегда, в Эйрлис энергия била ключом. Одеяла и подушки были разложены аккуратными стопками, высокие башни, выстроенные из картонных коробок, были укреплены шуршащими черными пакетами. Она стояла у изножья кровати и, хмурясь, вычеркивала что-то из блокнота.

Можно было подумать, что сейчас она совершает обход в больнице, не хватало только белого халата и свиты подчиненных.

– Спасибо, – пробормотала она. – Там не ставь, – добавила.

Дилан взял чашку и примостился на подоконнике. Он заслонил свет и заслужил гневный взгляд Эйрлис.

– Выпей чаю, – миролюбиво предложил он. – Можешь побезумствовать и съесть печенье.

Меир села на кровать. Розовое электрическое одеяло все еще лежало там. Меир вспомнила последние дни отца, как она приехала в долину и ухаживала за ним. Хотя единственное, что она могла сделать для него, – это сидеть рядом и разговаривать. Они наслаждались долгими неспешными беседами о прошлых временах и людях, которых когда-то знал отец.

– Я тебе рассказывал о Билли Джонсе? Аукционисте?

– Кажется, нет.

– Он заикался.

– Как он тогда вел аукцион?

Отец взглянул на нее поверх очков.

– Знаешь, в те времена мы никуда не торопились.

Старик сидел в комнате с низким потолком. Он казался таким близким, понятным и одновременно далеким и отстраненным. Эйрлис сортировала вещи на те, которые необходимо будет отнести в ближайший пункт приема благотворительной помощи, и те, которые следовало оставить дома и выбросить вместе с ненужной мебелью. Возник спор по поводу льняных простыней, которые, сколько они себя помнили, хранились в комоде в ожидании лучших времен. Вероятно, это было одно из распоряжений матери. Но когда сестры развернули первую попавшуюся простыню, они увидели, что ткань посередине истончилась настолько, что беспрепятственно пропускает дневной свет. Эйрлис скривила губы и отправила всю стопку в мешок с мусором.

Косые лучи солнца падали на свитер Дилана, подсвечивали ворсинки, и казалось, будто вокруг него возник золотистый ореол. Меир поняла, что она не может просто сидеть и безвольно наблюдать за тем, как мысли о прошлом захлестывают их всех. Она резко поднялась и подошла к комоду, стоявшему возле кровати. Их мать унаследовала его от собственной матери – Меир хорошо помнила эту историю. После смерти Гвен Эллис в комоде хранили ее одежду. Она лежала там до тех пор, пока вдовец и старшая дочь Гвен не почувствовали в себе достаточно сил, чтобы раздать вещи. Пара верхних ящиков уже была пуста. Эйрлис даже отодрала бумагу, которой был оклеен ящик. В среднем еще совсем недавно лежали жилеты, брюки и свернутые конвертиком рубашки отца. В последние дни он был совсем слаб, и Меир помогала ему одеваться. В тщетной надежде согреть старые косточки она несколько минут держала белье над электрическим камином и только потом вручала ему. Теперь все это бесформенной кучей лежало на полу.

– Это тряпье отправится в мусор, – кивнула Эйрлис. – Больше ни на что не годно.

Меир открыла нижний ящик. Там лежало несколько пожелтевших наволочек и скатерть, украшенная вышивкой в стиле «ришелье». Ее доставали только раз в году, чтобы накрыть рождественский стол. Некогда белую скатерть покрывали бурые пятна. Меир запустила пальцы под ткань и нащупала тонкую оберточную бумагу. Она подняла скатерть, чтобы посмотреть, что лежит на самом дне. Бумага была старой и измятой. Когда она развернула сверток, первым, что бросилось в глаза, был яркий, прекрасный цвет. Серебристо-голубой с зелеными разводами – такой цвет бывает у озерной воды под весенними небесами – и взрывами лавандового оттенка, и ярко-красными, сочными лотосами. Она залюбовалась тонким узором, роскошными турецкими «огурцами», листами папоротника и россыпью крошечных цветков с пятью лепестками. Меир встряхнула тонкую шерстяную шаль. В комнате было тихо, за окном все так же отчаянно блеяли овцы. Шаль была почти невесомой. Прекрасная вещь. Меир раньше не видела ее. Из складок шали выпал конверт. Старый, коричневый, самый обычный конверт. Согнут ровно посередине, клей на клапане давно высох и растрескался. Меир осторожно открыла его. В конверте лежала прядь волос. Темно-каштановые волосы с яркими медными нитями-волосинками, шелковистые и блестящие. Она бережно взяла их двумя пальцами.

– Это шаль бабушки Уоткинс, – пояснила всезнающая Эйрлис.

– Какая красивая! – прошептала Меир.

Ни Дилан, ни Меир не застали бабушку живой, только Эйрлис знала ее, но почти не помнила. Мама их мамы умерла, когда Эйрлис была совсем маленькой. Они знали только то, что бабушка была замужем за миссионером и долго жила в Индии. Потом супруги вернулись в Уэльс и, когда Нерис было за сорок, родили первого и единственного ребенка. Это была Гвен. В девятнадцать лет она вышла замуж за симпатичного соседа Хью Эллиса. Она часто повторяла, что меньше всего ей хотелось, чтобы ее дети росли с престарелыми родителями. По ее словам, это отнюдь не весело.

– Как думаешь, чьи это волосы? – поинтересовалась Меир.

– Понятия не имею, – ответила Эйрлис.

Меир призадумалась: бабушка не стала бы хранить собственные волосы, верно? К тому же волосы бабушки были гораздо светлее. И это не волосы деда. Значит, детские? И на детские не похоже. Тогда чьи? Вопрос интересный, но у нее не было ответа. Она прижала шаль к щеке. Ткань была тонкой и мягкой, если скомкать, эта вещичка могла уместиться у нее в кулаке. Меир почувствовала слабый аромат специй.

– У нас еще масса дел, – сказала Эйрлис, допив чай.

Меир задумчиво вернула локон в конверт. Позже, закончив заклеивать коробки, они втроем уселись за кухонный стол. Задняя дверь стояла нараспашку, мошки плясали на легком ветерке. Сумерки сгущались, овцы начали блеять еще громче и жалобнее. Дилан открывал бутылку вина, Меир засунула в микроволновку несколько картофелин и принялась резать ветчину. Дилан купил печь для папы; Хью разогревал в ней готовые обеды из супермаркета. Почему-то они казались ему очень вкусными. Эйрлис категорически возражала: все знают, что в таких наборах полно жира и соли! Микроволновка пикнула, Меир достала готовый картофель. Если бы папа сейчас был с ними, он бы моргнул и, тяжело дыша, поднялся со стула. Непрошеные слезы навернулись на глаза. Все понимали: это последний раз, когда они все вместе сидят в старой кухне. Меир решила не усугублять ситуацию и больше не плакать. Она улыбнулась брату. Дилан закончил возиться с вином и сидел, сунув руки в карманы. Затем он посмотрел на Эйрлис. У нее подозрительно блестели глаза за стеклами очков.

– Поедим в другой комнате? – предложила Меир.

Стол в столовой был больше, чем небольшой кухонный с откидной столешницей, за которым часто сидел их отец с чашкой чая и свежей газетой. Воспоминания утонули в привычной суете: они ели, искали тарелки, вилки, находили какие-то вещи, которые забыли отправить в коробку. Дилан нашел огарок свечи, Эйрлис зажгла его и поставила в блюдце. Живой огонь вернул оголенной комнате вид семейного гнездышка. На стенах едва-едва проступали темные квадраты, оставшиеся после фотографий.

– Давайте поговорим о хороших вещах, – сказала Эйрлис, когда они расселись.

На секунду Меир подумала, что речь идет о счастливых временах, которые они провели все вместе, и необыкновенные чувства захлестнули ее. А потом она поняла, что сестра имела в виду несколько стульев и старое столовое серебро – все, что имело хоть какую-то ценность. Сам дом, согласно завещанию, будет продан, а вырученная сумма поровну разделена между ними. О безделушках они даже не заговаривали. Еще были дедушкины часы с маятником. Их громкое тиканье сопровождало бесконечно длинные дни их детства. Солнце и луна, нарисованные на циферблате, наблюдали за ними. На прошлой неделе Хью назвал эти часы «часами Дилана». Меир сознательно проигнорировала эти слова, поскольку не хотела понимать, что они означают.

– Дилан, заберешь часы? – спросила Эйрлис. – Меир?

И Дилан, и Эйрлис были семейными людьми, у них были дома с альковами, холлами, полками и всем остальным. Меир была одинокой и счастливо жила в съемной однушке. Ей не нужны были ни комод мамы, ни ее серебряный чайник. В доме Эйрлис этим вещам будет лучше. Меир отложила в сторону нож и вилку.

– Можно я возьму бабушкину шаль? – спросила она. – Если вы не против.

– Конечно возьми, – кивнула Эйрлис. – Дилан?

Он посмотрел на Меир. В последнее время морщинки в уголках его глаз стали глубже. У Дилана и Эйрлис была близорукость, к тому же брат имел привычку щуриться. Меир любила брата. Эта любовь окутывала ее, как толстое шерстяное одеяло. Дилан был верным ее союзником, а с Эйрлис они постоянно ссорились. В основном потому, что были полными противоположностями. Но большинство ссор осталось далеко позади. Смерть любимого отца сблизила сестер, заставила быть более внимательными друг к другу.

– Знаешь, откуда она могла взяться? – спросил Дилан.

– Нет, но я хочу узнать, – сказала Меир.

Мысль была настолько спонтанная, что Меир едва сообразила, что говорит. Она не переставала себе удивляться: прежде никакая вещь не вызывала в ней столько любопытства, как эта шаль.

Этой ночью Меир и Эйрлис в последний раз улеглись спать в своей детской. Меир была уверена, что сестра не спит, хотя она, в отличие от самой Меир, лежала тихо и не крутилась на сырых простынях. В конце концов Меир не выдержала и прошептала:

– Эйрлис, ты спишь?

– Нет.

– О чем думаешь?

– Наверное, о том же, что и ты. Наших родителей больше нет. Знаешь, это все меняет. Теперь вся ответственность на мне, потому что впереди никого нет. Понимаешь, о чем я?

В этот момент Меир поняла, что любит сестру не меньше, чем брата. Эйрлис всю жизнь была ответственной. Училась в медицинском на стипендию, недавно получила место консультанта при больнице в Бирмингеме, а еще находила время для мужа и двух сорванцов. Всю жизнь она училась и заботилась о других людях, и получалось так, что и последний этап жизни только добавит ей хлопот. Меир подумала: «С самого детства я не иду тем путем, который до меня прошли сестра и брат».

Она не поступила в престижный университет, сбежала в семнадцать лет из дому, чтобы выполнить давнее обещание (это была шутка-угроза) присоединиться к странствующему цирку. В итоге в цирке «Флойд» она встретила Харриета Хейса, или клоуна Хэтти. Вместе они исполняли простые трюки на трапеции. Выступления в цирке были так давно, что казались событиями прошлой жизни, но с тех пор они с Хэтти остались хорошими друзьями. Потом Меир работала менеджером в магазине одежды, секретарем, PR-менеджером, помощником медсестры, продавала книги, пела в группе – много чем занималась. Не всегда все складывалось успешно, но всегда работа приносила ей удовольствие.

«Нет, даже Хэтти не назовет меня ответственной, – подумала она. – А взгляд Хэтти на мир куда шире, чем у Эйрлис».

Ее сердце застрекотало в груди, перед глазами заплясали белые сполохи, тело стало легким как перышко, и Меир осознала, что свободна. Ей захотелось удержать это благословенное ощущение, но больше всего хотелось, чтобы сестра почувствовала то же самое. Ее рука потянулась к шали.

– Да, я понимаю, – сказала Меир. – Эйрлис, я тут подумала… Я хочу уехать. Стало быть, папа ушел, остались мы одни. Я хочу съездить в Индию, может, узнаю что-нибудь о бабушке и ее шали. Может, разгадаю какую-нибудь семейную тайну. Поедешь со мной? Побудем вместе, в последнее время мы мало общались.

Несколько секунд Эйрлис размышляла над ее предложением.

– Я не могу. Больница. Моей команде будет сложно, учитывая недавние сокращения. А кто присмотрит за Гремом и детьми? Ну а ты поезжай, если действительно хочешь. Я заметила, как ты смотришь на эту шаль.

Меир прекрасно понимала: сестру не переубедить. Упрямства Эйрлис хватило бы на двух человек.

– Думаю, это может быть интересно, – сказала Меир.

После смерти отца в ее душе поселилась смутная тревога, но она не решалась напрямую поговорить об этом с сестрой. Жизнь Эйрлис и Дилана была устроена, чего нельзя сказать о ее собственной жизни. Возможно, расследование семейной тайны поможет ей обрести свое место в этом мире.

– Ты можешь ничего не узнать. Индия – большая страна. Но тебе нужен отдых и смена обстановки. Горевать можно по-разному. А ты больше всего заботилась о папе. Мы с Диланом очень благодарны тебе за это.

Меир часто заморгала, но она не проронила ни единой слезинки. После похорон сестра даже упрекнула ее в том, что она напрасно тратит душевные силы на показное мужество. Эта шпилька больно кольнула Меир, но сейчас она подумала, что горе действительно может принимать разные формы. Эйрлис, например, стала более язвительной. А значит, ее доброта стала более трогательной и ценной.

– Мне было приятно. И хорошо, что у меня было свободное время, – пробормотала Меир.

– Не переживай. Отдохни, съезди в Индию. Если тебе нужен повод, пусть эта шаль будет поводом, – подытожила Эйрлис. – Давай спать.

Снаружи наконец перестали блеять овцы. Меир знала почему. Едва настала ночь, даже самые несообразительные овцы поняли, что их ягнята больше никогда не вернутся к ним. Иногда луг оглашал одинокий крик, но стадо оставалось безмолвным.

Меир проснулась на узкой кровати и попыталась сообразить, где она находится. Ей снились собаки. Они лаяли на овец, те недовольно жались друг к другу. Овчарки бродили по отаре, проверяя, все ли в порядке, а потом неслись по лугу к самому горизонту. Солнечный свет озарил склон холма. Овцы живым потоком заструились по серо-зеленой траве, украшенной турецкими «огурцами». Овчарки гнали их к воротам, которые услужливо распахнул фермер, нарушив целостность высокой каменной изгороди.

Во сне виды родных мест смешивались с диковинными пейзажами неизвестных стран. В комнате было холодно. Меир поежилась и плотнее закуталась в одеяло. В этот момент через закрытые ставни донесся первый призыв муэдзина.

По коже пробежали мурашки. Меир дрожала от холода и нетерпения.

Она вспомнила. И широко открыла глаза.

За окном едва серел рассвет. Гостиничный номер был тесным, везде в беспорядке валялись вещи. Вчера вечером она переворошила все свои сумки в поисках теплой пижамы и носков. Внезапное отключение электричества едва ли способствовало ее поискам. Но шаль была в безопасности – висела на спинке единственного стула. Утреннего света было недостаточно, чтобы оживить все буйство красок, но Меир без труда могла представить эту красоту. Наконец она выбралась из-под одеяла и села на кровати. Было очень рано, но сон как рукой сняло. Меир решила, что первый день она будет отдыхать и привыкать к новому климату.

На завтрак она спустилась в неприветливую гостиничную столовую, там почти не было посетителей. Поев, она принялась собираться для выхода в город. В сумку отправилась карта, которую ей вручил улыбчивый администратор гостиницы. По всей видимости, он принадлежал к ладакхи[1]1
  Ладакхи – народ, проживающий на северо-востоке штата Джамму и Кашмир в Индии. (Здесь и далее примеч. пер.)


[Закрыть]. За картой последовали бутылка минеральной воды, антибактериальный гель и тщательно вымытое яблоко. Меир очень нервничала, у нее то и дело перехватывало дыхание. И горный климат не был тому виной. Она никогда не была в Индии, не отдыхала на популярных пляжах Гоа, не осматривала достопримечательности Джайпура. И вот вместо безопасных туристических мест ее занесло в отдаленный городок в Гималаях. Меир часто говорила о своей независимости, но на самом деле почти никогда не путешествовала в одиночку. Если удавалось, праздники или выходные дни она обычно проводила в Греции или Испании со своим новым бой-френдом или присоединялась к компании друзей, среди которых обязательно был Хэтти. Эйрлис часто говорила, что Меир отдыхает точно так же, как и работает, – спонтанно и беспорядочно.

Меир улыбнулась своим мыслям и заперла дверь номера. Она была свободна. Впереди были дни и недели, которые она могла провести по своему усмотрению. У нее были деньги (от продажи старого дома в Уэльсе) и время, чтобы обдумать свой странный творческий проект, который месяцами не давал ей спокойно спать. Даже Хэтти не знал о ее задумке. Меир просто не находила слов, чтобы описать то, что творилось у нее в голове. Но самый неопределенный из всех ее неопределенных планов занес ее сюда, в Лех[2]2
  Лех – столица гималайского княжества Ладакх, в настоящее время центр округа в индийском штате Джамму и Кашмир.


[Закрыть], и у нее на руках был такой же неопределенный билет домой, с открытой датой, который ничем не мог ее утешить.

Бетонная дорожка с цветником по обе стороны, где росли циннии, космеи и безвкусные ноготки, вывела Меир на улицу. Она направилась к центру города. Все вокруг казалось ей восхитительным и прекрасным. Приближался октябрь. Осенью заканчивался короткий туристический сезон. Закрывались сувенирные лавки, во многих туристических агентствах были опущены металлические жалюзи на окнах – помещения готовили к зиме. Интернет-кафе и мелкие магазинчики, которые летом пользовались большой популярностью у туристов, уже закрылись. Горные пики, возвышающиеся над городом, сверкали новым снегом, а тополя шелестели сухой золотой листвой.

Через месяц придут настоящие снега, и высокогорные перевалы, соединяющие столицу Ладакха и Кашмирскую долину на западе и Химачал-Прадеш[3]3
  Химачал-Прадеш – штат (с 1971 г.) на севере Индии.


[Закрыть] на юге, будут недоступны. До самой весны. Шесть долгих месяцев добраться до Леха можно будет только по воздуху. Меир прилетела сюда из Дели. Гуляя по городу, она пыталась представить, как выглядят эти улицы в середине зимы. Наверное, сугробы наметет до самых окон, а на крышах будут громоздиться тюки с соломой для животных. Но ее отвлекли от размышлений. Ввиду неизбежного исчезновения туристов местные торговцы с удвоенной силой старались заработать свои последние рупии. На главной улице ее окружили три продавца.

– Хелло, мадам, вы откуда? Заходите в мой магазин, пожалуйста.

– У меня самая красивая пашмина. Только для вас – по специальной цене.

Третий мужчина обиделся, когда она отрицательно мотнула головой, и недовольно произнес:

– Хоть посмотрите! Смотреть бесплатно, мадам. Куда вы торопитесь?

Меир действительно никуда не торопилась. Улыбнувшись, она зашла в ближайший магазин и позволила продавцу продемонстрировать свои сокровища. Там были тибетские серебряные подносы, украшения с кораллами и бирюзой, китайские термосы и пушистые одеяла ярких оттенков. А еще шляпы и жилеты из козьей шерсти, шерстяные сумочки с разноцветными кисточками, стопки футболок всевозможных цветов и размеров. На футболках красовалась вышивка и слоган «Як! Як! Як! Ладакхи!» Меир быстро привыкла к полумраку магазина. Возле дальней стены она различила ряд самоваров, медные подносы, расшитые шерстяными нитями коврики.

– Очень мило. Спасибо, что показали. – Меир твердо решила ничего не покупать.

Но мужчина был кашмирцем, а значит, прирожденным торговцем.

– Вам нужна пашмина! – уверенно заявил он.

Дальний угол магазина от пола до потолка занимал шкаф, до отказа забитый разноцветными изделиями.

– Покажите.

Продавец немедленно начал доставать с полок шали. На крошечном прилавке засияли тысячи цветов. Тысячи оттенков желтого, голубого, розового.

– Видите? Потрогайте! Лучшее качество. Чистая пашмина.

Теперь Меир хорошо разбиралась в кашемире. После того как к ней в руки попала прекрасная шаль (надежно запертая в гостиничном сейфе), Меир постаралась как можно больше узнать о пашмине, и ей было известно, каким должно быть качество, она могла прикинуть стоимость.

– Чистая? – спросила она. – Правда?

– Да, чистый шелк и шерсть. Тысяча двести рупий. Примерьте вот эту розовую или бирюзовую. Скоро Рождество. Это отличный подарок вашим друзьям. Отдам три штуки за три тысячи.

– У вас есть кани, шали с вышивкой?

Торговец внимательно посмотрел на нее.

– У мадам отличный вкус. Сейчас найду.

Он открыл комод и достал новый ворох ярких изделий. Как фокусник, торговец разворачивал перед Меир все новые и новые шали. Она взяла в руки одну и залюбовалась сочным цветочным узором в темно-красных тонах. Затем набросила шаль на плечи.

– Вам очень идет, – одобрил кашмирец. – И цвет вам к лицу.

Эта шаль не шла ни в какое сравнение с бабушкиной. Ткань была грубой, цветы – какими-то шершавыми на ощупь и неаккуратными. Эта шаль висела, как кухонное полотенце, а ее – ниспадала красивыми складками. Меир не могла определить, как именно был сделан узор, но большие промежутки между нитями разных цветов наводили на мысль о дешевой машинной вязке.

– Спасибо, – пробормотала она.

– Девять тысяч. Очень дешево. – Продавец уже знал, что она ничего не купит. – А вот это вышитая шаль ручной работы.

Он подал Меир темно-синюю шаль с белыми цветами. Узор, несомненно, был выполнен вручную, но очень неумело, нити на изнанке ложились неровно, кое-где между стежками виднелась ткань основы. Ее шаль была совершенно другой: крошечные цветы вышиты нитками того же оттенка, что и основа, а стежки – очень мелкие, невооруженным глазом их было не заметить. Лицо и изнанка ничем не отличались. Вышивка обрамляла основной узор из турецких «огурцов», создавая эффект объема и глубины.

– Очень мило.

У продавца был оскорбленный вид. Меир торопливо вышла из душной лавочки на яркий солнечный свет. Она выбрала первые попавшиеся серьги со стенда у двери, быстро расплатилась и наконец сбежала от продавца.

– Заходите еще! – бросил тот ей вдогонку.

Два других продавца снова потянулись к ней, но без особого энтузиазма. Меир без труда ускользнула от них и продолжила свой путь по пыльной улице. На тротуаре сидели женщины с корзинами, доверху наполненными яблоками и цветной капустой. На углу расположился чистильщик обуви. Он всячески пытался привлечь внимание Меир, хотя ее потрепанным кедам щетка и воск были совершенно ни к чему. По ухабистой дороге с грохотом неслись скутеры и рикши. Шум стоял просто невероятный. Меир наугад выбрала тенистую боковую улочку и нырнула туда. На непрошеную гостью вылупилась шелудивая собака. Но здесь было прохладно, и Меир продолжила свой путь мимо парикмахерских и мясных лавок. На деревянных прилавках лежали козьи головы, под ними медленно растекались лужи крови. Над прилавком жужжал какой-то приборчик, напоминающий раздвоенный змеиный язык с моторчиком. Наверное, он отгонял мух от мясных обрезков. От этого зрелища Меир стало не по себе. Она достала из сумки бутылку с водой, сделала большой глоток и поспешила дальше.

Улочка становилась все уже и темнее, под ногами чавкала жижа из гниющих овощных отходов и еще чего-то совсем непонятного. Женщина в сари обогнала ее и прошмыгнула вперед; навстречу, так же торопливо, шла женщина в хиджабе. Торговцы зазывали в свои магазины, на обочине шумно играли дети. Все занимались своими привычными делами. В этот момент Меир остро почувствовала свою чуждость этому месту. Здесь она была обычной туристкой.

Улочка вывела Меир на небольшую площадь. В одном ее углу стоял коричневый бычок и с гастрономическим интересом присматривался к куче тлеющих отходов. В другом находился позолоченный молитвенный барабан под темно-красным деревянным навесом. От толпы отделился пожилой монах в желто-оранжевых с пурпуром одеждах. Он подошел к барабану и покрутил его по часовой стрелке. После, бормоча молитвы и перебирая бусины четок, удалился. Меир сфотографировала его и тоже продолжила путь. По всей видимости, улица примыкала к базару: чем дальше продвигалась Меир, тем больше становилось лотков с кроссовками и коричневыми шлепанцами. Над головой появились гирлянды из рюкзаков и сумок. На электрических проводах висели детские платья из яркой ткани с огромным количеством блесток. Сквозь все это добро просачивался сизый дым, источником которого была печь в продовольственном киоске. Возле него Меир впервые увидела семейство Беккер.

Эта троица где угодно выглядела бы необычно, но тут, среди хаоса индийского рынка, их появление вызвало почти религиозный трепет. Они были первыми европейцами, которых Меир встретила вдали от центральной улицы. Женщина была высокой, стройной, с молочно-белой кожей. Огненно-рыжие вьющиеся волосы ниспадали на плечи. На ней была свободная белая футболка и синяя юбка с оборками. Она говорила, смеялась, на что-то показывая пальцем. Мужчина, сопровождавший ее, смотрел в другую сторону. Высокий, загорелый, с черными как смоль волосами и небольшой бородкой. Между ними резвилась маленькая девочка. Хорошенькая, как ангел. У нее были мамины курчавые волосы, только цвет – пшеничный. Девочка подняла вверх крошечные ручки и закричала:

– Кари!

Женщина рассмеялась. Затем остановилась и взяла дочь на руки. Перехватила ребенка поудобнее и бодро направилась к лотку с едой. Над чаном с кипящим маслом дрожал горячий воздух. Девочка играла волосами матери и, прячась от взглядов прохожих, зарывалась лицом в великолепные локоны. Мужчина ни на шаг не отходил от жены и дочери. Из чана уличный торговец выудил карамельно-коричневые загогулины, насыпал немного в бумажный пакетик и отдал женщине в обмен на несколько рупий. Женщина взяла одну завитушку, подула на нее и дала ребенку. Девочка с удовольствием надкусила лакомство. Женщина запрокинула голову и отправила несколько штук себе в рот. Она энергично жевала и смеялась, вытирая капельки масла с подбородка. Она светилась здоровьем и удовлетворением. Свободной рукой она коснулась бедра мужа, и рука задержалась там. Этот жест был собственническим, любовным, интимным и, очевидно, привычным. Она уводила мужа от прилавка и от испытующих взглядов Меир, хотя вряд ли кто-то из них обратил на нее внимание. Чудная троица направились вглубь базарного лабиринта. Меир долго смотрела им вслед. Огненно-рыжее пятно, рядом – черное как смоль и светлая точка посередине. Потом они свернули за угол и пропали из виду.

Меир стояла как прикованная, хотя ее первым желанием было побежать за семейством. Продавец забросил в чан новую порцию таинственных загогулин. Масло зашипело.

Посреди шумного базара в толпе незнакомых людей Меир почувствовала себя очень одинокой. Конечно, у нее много друзей, было достаточно любовников, но не было никого, с кем она хотела бы провести остаток жизни. У Эйрлис были Грем и дети, у Дилана – Джеки, у нее – никого.

Меир заставила себя сделать глубокий вздох. От густого аромата защипало в носу. Рядом протопала корова, куры взбирались на кучу мусора, буддийский монах снова подошел к молитвенному барабану, люди все шли и шли – нескончаемым потоком по только им ведомым делам. Цвета, запахи, свежие впечатления заполнили голову. Настроение вновь подскочило до наивысшей отметки. Меир бодро зашагала дальше. Чудесное семейство свернуло направо, ну а она выбрала улочку, уходящую влево.

***

Поездка в Чангтанг[4]4
  Чангтанг – высокогорное плато в западном и северном Тибете, включает юго-восточные области Ладакха, обширные плоскогорья и огромные озера.


[Закрыть] заняла весь остаток дня. Небольшой автобус вез туристов на восток от Леха, к самой границе с Тибетом, правда, сейчас это была граница Китая. Вместе с Меир в обзорную экскурсию отправились две пожилые супружеские пары из Дании и трое мальчиков, по всей видимости, из Израиля. Дети вели себя шумно и были настроены крайне недружелюбно. Они оккупировали заднюю часть автобуса, слушали громкую музыку в наушниках MP3-плееров и с гоготом подпрыгивали на сиденьях всякий раз, когда автобус подбрасывало на ухабе горной дороги. У Меир было предостаточно времени, чтобы подумать. Перед поездкой она постаралась больше узнать о своих бабушке и дедушке. Три месяца назад в книге под названием «Надежда и слава Господа. Валлийские миссионеры в Индии» она прочитала главу о преподобном Эване Уильяме Уоткинсе (1899—1960).

Эван Уоткинс получил образование в Университетском колледже Северного Уэльса и Колледже пресвитерианской церкви Уэльса. В 1929 году, сразу после рукоположения, он отправился с миссией в Индию, в город Шиллонг, который тогда был столицей штата Ассам. Вскоре после этого Уоткинс был переведен в миссию Чангтанга. Читая биографию дедушки, Меир пыталась представить, как суровый священник в черной сутане храбро проповедует нонконформизм[5]5
  Нонконформизм – британское теистическое течение, не признающее учения и обрядов государственной англиканской Церкви (пресвитериане, конгрегационисты, методисты и др.).


[Закрыть] в отдаленной индийской деревушке. Интересно, к чему он призывал в своей импровизированной часовне? И как звучала его проповедь под звуки муссонных дождей? С тех пор как Меир приехала в Гималаи, она пыталась представить себе деятельность деда, но пропасть между культурами была столь велика, что картинка никак не складывалась в ее голове.

Согласно статье, преподобный Уоткинс вернулся в Уэльс в 1938 году, где женился на Нерис Эвелин Робертс, рожденной в 1909 году. В 1939 году Уоткинс с супругой отбыл на борту парохода «Надежда» из Ливерпуля в Бомбей. Вот эту картину было легко представить. Меир видела, как над Суэцким каналом садится солнце, слышала звуки оркестра, играющего в танцзале для пассажиров второго класса. Наверное, священник мало интересовался танцами, но любопытно, разделяла ли его взгляды юная миссис Уоткинс? Может, она сидела в плетеном кресле, пила свой лимонад и наблюдала за танцующими парами с легкой грустью во взгляде. Вскоре преподобному Эвану и миссис Уоткинс поручили заботу о новой миссии в Лехе и сделали ответственными за всю работу в Ладакхе. Биограф также отметил, что семь месяце в году этот регион отрезан от остального мира и что здесь почти не используют электричество.

Меир смотрела на фантастический пейзаж, открывавшийся за окном автобуса. Серо-фиолетовые горы вгрызались в темно-синее небо. Насыпная дорога зигзагами уходила к далекому перевалу, затерявшемуся между горными пиками. По дороге неслись грузовики с ярко разукрашенными, как ярмарочные фургоны, кузовами. Маленькие фигуры священника и его жены по-прежнему не вписывались в этот пейзаж. Дальше в статье не было ничего интересного. После войны плохое здоровье заставило священника вернуться в Уэльс. Эван Уоткинс сохранил интерес к миссионерской работе, но его здоровье так и не восстановилось после сурового климата Индии, и в 1960 году он умер, оставив безутешными вдову и дочь. Этой дочерью и была мать Меир, Гвэн Эллис, в девичестве Уоткинс.