Текст книги "Жизнеописание митрополита Вениамина (Федченкова)"

Автор книги: Ростислав Просветов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

Другой важный вопрос, в обсуждении которого он принял участие, касался духовного образования. Будучи тесно связан с духовной школой, архимандрит Вениамин отчетливо видел ее недостатки. «В семинарию шли совсем не для того, чтобы потом служить в Церкви, а потому, что это был более дешевый способ обучения детей духовенства», – вспоминал он. Духовные училища и семинарии представляли собой учебные учреждения закрытого типа, с казарменной бездушной дисциплиной и дети священно-церковнослужителей, за редким исключением, учились в них неохотно. «И нам, начальникам, становилось все труднее и труднее держать дисциплину, а еще более религиозный дух. Приходилось мириться, смотреть сквозь пальцы, страдать и за них, и от них», – продолжает владыка.

Главной проблемой семинарии было то, что она не оправдывала свое название – «духовная». Духовной жизни семинария не учила и ее не давала. На Соборе архимандрит Вениамин открыто заявлял: «Я, как ректор семинарии и как бывший семинарист, утверждаю, что семинария не только не развивает веру, не только не способствует духовному опыту, но, как это ни печально, но это факт, – она ослабляет веру, простоту веры в силу Божию, с которой туда приходят, она, если хотите, убивает живой дух. Это мое глубокое убеждение и не мои только слова, а слова проповедника, который умирал при том убеждении, что исцеления в наших семинариях не может быть».

Диагноз, который архимандрит Вениамин ставил дореволюционной духовной школе, был аналогичен тому, что наблюдалось им и в современной жизни Церкви. Как в отделе о проповедничестве, в отделе о церковной дисциплине, так и в отделе о духовных школах он постоянно говорил о том, что нужно больше внимания обращать не на внешнюю сторону, а на внутреннюю, на духовную составляющую жизни Церкви. Не тот проповедник, который обладает большими знаниями и красноречием, трогает сердца слушателей, а тот, кто сам не понаслышке знает, о чем говорит. Кто старается всей своей жизнью подтверждать собственные слова, сказанные с амвона. Кто живет или по крайней мере, стремится жить духовной жизнью, тот и имеет силу проповеди.

Даже формулировку отдела о проповедничестве о том, что проповедь является «главнейшей обязанностью пастырского служения» архимандрит Вениамин поправлял. «Пастырь Церкви есть прежде всего совершитель таинств, и это – его главная обязанность. <…> Народ почитает в священнике прежде всего не оратора, а молитвенника. Вот почему ему и дорог о. Иоанн Кронштадтский, как дороги и другие наиболее известные молитвенники пред Богом. Вот почему даже в том случае, когда батюшка в ответ на просьбу о молитве говорит: “Я плохо молюсь”, народ все-таки просит: “Помолитесь за нас, а мы помолимся за тебя”. Проповедь среди пастырских обязанностей в сознании народа стоит только на третьем месте. Где батюшка усердно молится и вообще хорош для народа, там последний и не требует от него ораторских речей».

«Беда заключается в том, – продолжал архимандрит Вениамин, – что действительный Христос затемнен в жизни, в людях, и не только в мирянах, а и в нас – благовестниках, пастырях и учителях. Я знал 50-летнего священника, и он пред смертью с болью в сердце говорил, что не мог вполне отрешиться от скептицизма и маловерия, которое к нему было привито в школе. И вот в нас веры мало, веры в то, что мы проповедуем. Обращает на себя внимание то обстоятельство, что в проповедях говорится: не пей, не кури, а мало говорится о Христе, о благодати Божией, духовной жизни. Совершенно понятно, почему это так. У наших семинаристов и у нас много недостатков, но не замечается одного недостатка: мы не хотим быть ханжами. И вот мы боимся высказывать то, что не глубоко проникло в душу, и когда думаем произнести проповедь, говорим о том, что нужно быть трезвыми, не убивать и т. п.; это религиозных людей не удовлетворяет, но нам просто стыдно, и мы мало говорим о Христе, благодати Божией, духовной жизни».

Упадок духовной жизни, несомненно, явился одним из следствий революции. Летом 1917 года из разных уголков России приходили известия о снятии с себя сана тех или иных священно-церковнослужителей. В некоторых случаях причиной была поддержка революционных изменений. Однако многие из сочувствующих революции при этом оставались в Церкви. Еще сентябре 1917 года, анализируя причины и последствия произошедшего, архимандрит Вениамин в отделе о церковной дисциплине говорил: «Два результата всякой революции, особенно же социальной: а) отодвигает религиозные ценности на задний план и б) повышает худые стороны души: гордость, плотскость. (“Царя нет, теперь мы все цари” – слова мастерового). Это, в свою очередь, вызывает ответную борьбу со стороны христиан, действительно дорожащих своей духовной жизнью. И я утверждаю, что это контрдвижение назревает. Начинают объединяться люди на почве исключительно религиозной: организуются братства действительно единодушных церковных людей. Все это видно и на 3-ем отношении к вопросу об отделении Церкви от государства:

а) само государство (правительство) стало на внерелигиозную, гуманитарную, языческую сторону;

б) другие не хотят отделения;

в) а третьи (характерно, что так думали и многие искренно религиозные, духовные люди) – за отделение Церкви от государства, чтобы уже резче провести грань, и чтобы усилилась жизнь подлинно религиозных людей.

Обобщая все это, я высказываю положение: теперь уже не одна Церковь, а, так сказать, Церковь в Церкви, т. е. истинная, подлинная Церковь, действительно живущая во Христе, среди «отступающей», или «внешней», Церкви.

Но, как мне кажется, момент обособления еще не наступил. Сейчас же время брожения, а, следовательно, пока приходится жить в мучительном компромиссе. Но наступит и явное выделение Церкви истинной.

Кажется, сейчас мы доживаем период Сардийской церкви, признаки которой – увлечение материальной культурой (ты думаешь, что богат материально, а в самом деле – беден духовно) и внешнее христианство; а за ним – предпоследний, филадельфийский период, когда подлинная Церковь будет явно немногочисленна и выделится из «Вавилона».

Что же делать теперь Церковному Собору? Это страшный вопрос. Одному лишь Господу Богу все возможно. И, кажется, только великими скорбями Он повелит выйти своей Церкви из сего. И только тогда возможно будет ей жить в чистоте и духовной энергии».

Вот с этой обновленной энергией, в чистоте, архимандрит Вениамин призывал создать новые духовные школы, которые должны будут воспитывать подлинных носителей духа. Он выступал за разделение общего и специального образования и создание так называемых всесословных богословско-пастырских курсов.

Идея эта была не нова. Незадолго до того похожий проект преобразования духовных школ предлагал бывший ректор Тамбовской духовной семинарии и Московской духовной академии архимандрит Феодор (Поздеевский). Схожих настроений были митрополит Антоний (Храповицкий) и митрополит Евлогий (Георгиевский). Создание всесословных богословско-пастырских курсов позволило бы решить проблему недостатка образованных кандидатов в священство. Но, главное, туда будут идти не по нужде, а по призванию.

Свой проект школьной реформы архимандрит Вениамин озвучивал на первых заседаниях отдела о духовных школах еще в сентябре 1917 года. Подавляющее большинство членов тогда проголосовало за проект протоиерея Константина Аггеева, согласно которому на некоторое неопределенное время общеобразовательные и богословские классы семинарии составили бы единое учебное заведение. Хотя в начале доклада и было объявлено о необходимости их разделения в будущем. В конце осени данный проект был передан на рассмотрение в Соборный Совет. Однако заслушан он был его членами только 13 (26) и 15 (28) марта 1918 года. К тому времени бедственное положение духовных школ сменилось и вовсе их полным закрытием по распоряжению новой власти.

20 февраля архимандрит Вениамин призвал отдел к разработке вопроса о пастырской школе в подотделе, а через несколько дней, 23 февраля, предложил перейти к его обсуждению на общих заседаниях отдела. Уже 27 февраля председатель отдела, епископ Иоанн (Смирнов), предложил перейти к обсуждению вопроса о пастырской школе, а архимандрит Вениамин и протоиерей Константин Аггеев зачитали свои доклады: «О пастырской школе» и «О положении учебного дела в Церкви в 1918–1919 гг.». Это открыло в отделе новый виток напряженных дискуссий о типе духовных школ, продолжавшихся в течение почти всего марта.

Архимандрит Вениамин настаивал на разделении общего и специального образования. По заданию отдела ему было поручено подготовить по этому вопросу тезисы. Согласно этим тезисам, в проектируемую пастырскую школу могли поступить все ищущие священства. Далее, путем воспитания и сообщения ученику знаний, «необходимых для пастырского служения и духовного руководства» предполагалось развить в нем уже имевшуюся тягу к священству. Воспитанию при этом отводилось преимущественное значение. Критикуя сторонников полного богословского образования, архимандрит Вениамин мог затронуть и значительных церковных авторитетов того времени. Например, заявляя о том, что «стремясь расширить богословское образование, <…> отдел со своим докладом провалится на Соборе так же, как провалился митрополит Антоний (Храповицкий) с единоверием».

Окончательно проект о реформе духовных школ был подготовлен к 23 марта (5 апреля). Во многом, это стало заслугой архимандрита Вениамина, который предложил компромиссный вариант: подготовить один проект о наилучшем типе духовной школы, по мнению большинства, и приложить к нему отдельные мнения. Так была составлена вторая редакция доклада, в которую наряду с положениями о духовных семинариях с полным образованием в рамках единой школы и отделенных от общеобразовательных классов был включен раздел и о пастырском училище с неполным богословским образованием, а также в качестве приложения мнение меньшинства отдела о создании специальной пастырской семинарии в рамках единой школы, которая должна была воспитывать будущих священников с детства.

26 марта (8 апреля) Соборный Совет постановил напечатать доклад в новой редакции вместе с отдельным мнением и включить в повестку Собора. Обсуждение доклада на общем заседании состоялось через неделю с 2 (15) по 6 (19) апреля. Собор постановил, во-первых, «оставить духовные семинарии и училища в существующем виде с необходимыми улучшениями» и во-вторых согласился с тем, что наряду с семинариями могут быть учреждаемы пастырские училища по соображениям всех местных условий».

Впоследствии митрополит Вениамин вспоминал об этом: «Открылся Московский Церковный собор. И там, между прочим, был прямо поставлен вопрос о закрытии семинарий и создании специальных пастырских училищ. Собор остановился на компромиссе, сохранять прежнее и строить новые школы. Но развитие революции закрыло и то, и другое. Таков был путь Промысла Божия. И я думаю, что оно было своевременно. Требовалось изменение подготовки пастырей. Подобным образом и духовные академии давали лишь около 10 процентов в духовенство. И они были закрыты. За границей уже стали открывать училища со специальным пастырским назначением и духом. На родине же нашей за это время стали подбирать духовенство не по образовательному цензу, по нравственно-индивидуальному. Это исконный и лучший путь. Но Церковь в свое время хотела бы воссоздать и школы, но с иным духом и строем. Этого мы ждем. Старые школы не умели воспитывать нас».

Тогда же, на Соборе, архимандрит Вениамин выступил по этому вопросу со своим «Отдельным мнением», предположительно составленным около 23 марта (5 апреля). Этот документ не был напечатан в приложении к докладу и остался лежать в архиве. В этом документе он прорабатывал вопросы поступления в семинарию, внутренний распорядок, расписание, размещение в епархиальных зданиях и источник финансирования. В программу архимандрит Вениамин включал не только широкий круг богословских дисциплин, но и некоторые общеобразовательные предметы. Например, предполагалось изучение современного гражданского законодательства. Но всему этому в ближайшее время не суждено было сбыться. Хотя проект новой духовной школы все же был, отчасти, воплощен в жизнь в 20-х годах XX века настоятелем Даниловского монастыря архиепископом Феодором (Поздеевским) в виде богословских курсов, которые просуществовали, однако, недолго.

Завершение работы Собора и епископская хиротония

Всю зиму, лето и осень 1918 года архимандрит Вениамин провел в разъездах по осколкам бывшей Российской империи. Он вспоминал: «…революция покатилась дальше по провинциям: по городам и селам. Прокатился по стране и я, точно для того, чтобы посмотреть для памяти: где что творилось тогда?.. Москва, Тверь, Владимир, Тамбов, Смоленск, Орша, Могилев, Киев, Полтава, Кременчуг, Херсон, Севастополь, Симферополь прошли перед моим взором за эти полгода». Побывал он последний раз и на своей малой Родине. Приехал домой к празднику Пасхи. «Доехал я до Кирсанова… – пишет владыка. – “Мой” город… Крестный отец, бывший управляющий имением, из которого был удален мой отец лет уже тридцать тому назад, М.А. Заверячев, был в то время уже в городе. <…> Имения все были заняты крестьянами; он должен был скрыться в городе со своей женой. <…> С вокзала я и зашел к ним. Был вечер. Мне и себе они сварили уху из большущей рыбы и подали вкусного свежего ржаного хлеба. Боже, какая сладость после Москвы-то! Съел я один ломоть и стыжусь спросить: а можно ли другой? Все же осмелился, спросил. Конечно, можно! Ну, уж я и наелся! Утром я был дома в селе Чутановка. Там тоже хлеба вдоволь». Однако недолго оставалось быть тамбовщине сытой хлебами. Вскоре сюда пришла продразверстка, а затем и антоновское восстание, которое огнем и кровью прошло по этой земле, расколов ее пополам.

Навестив в последний раз своих родителей, архимандрит Вениамин навсегда покидал родные края. «Я после Пасхи вынужден был уезжать к себе в семинарию, в Крым, – вспоминает он, – и последних дней Собора не видел. Кажется, они были бледны: членов было уже немного. Революционная междоусобная борьба разгоралась все сильнее, лучше было разъезжаться по домам и там ждать развития сложных политических событий».

В сентябре Собор был распущен и все его материалы изъяты, а место его заседания – Московский епархиальный дом – было реквизировано.

* * *

Подводя итог Собору, можно вновь привести слова самого владыки Вениамина, который писал, что «вне всякого сомнения, Собор имел чрезвычайно важное значение для Русской Церкви, поставив ее на собственные ноги во внутренней жизни и дав ей четкую организацию, начиная Патриархом и кончая простыми женщинами, членами приходских советов».

Сам архимандрит Вениамин оказался на Соборе весьма заметной фигурой, нередко заявлял об особом мнении по тем или иным вопросам, не боясь пойти против большинства. Каждое свое высказывание он сверял не с сиюминутными желаниями общественного настроения и политическим моментом, а со Словом Божиим и церковными канонами: «Святые отцы говорили, что грех мысли гораздо тяжелее всех остальных грехов. Если же я, как член Собора, проведу какую-нибудь мысль, которая повредит Церкви, то Господь с меня гораздо строже взыщет, чем за другой мой личный грех», – напоминал он на Соборе себе и другим.

Вплоть до созыва очередного Поместного Собора, Собор 1917–1918 гг. наделил всех своих членов полномочиями соборян. Однако собраться новому Собору, который был запланирован на 1921 год, было уже не суждено. Высший Церковный Совет, сформированный на Соборе, просуществовал недолго. Уже в 1921 году, в связи с истечением трехлетнего межсоборного срока, прекратились полномочия избранных на Соборе членов Синода и Высшего Церковного Совета, и новый состав этих органов был определен единоличным Указом Патриарха в 1923 году. Указом Патриарха Тихона от 18 июля 1924 года Синод и Высший Церковный Совет были распущены. В условиях жесточайших гонений на Церковь о нормальном существовании церковного управления уже нельзя было говорить.

По воспоминаниям владыки, еще на Киевском Всеукраинском Соборе среди архиереев возникла мысль возвести его в сан епископа Севастопольского. 9 февраля 1919 года в Покровском соборе Севастополя состоялось его наречение. Оно было совершено после Литургии Одесским митрополитом Платоном (Рождественским), Таврическим архиепископом Димитрием (Абашидзе) и рядом других епископов, находившихся в это время в Крыму накануне своего отъезда в Ставрополь, в ставку Деникина, для организации Собора духовенства юго-востока России. 10 февраля 1919 года, согласно решению Священного Синода Украинской Автономной Церкви, действовавшего тогда под председательством митрополита Платона (Рождественского), и с разрешения Патриарха Тихона, архимандрит Вениамин был хиротонисан во епископа Севастопольского, викария Таврической епархии, и определен на должность настоятеля Херсонесского монастыря в Севастополе. Хиротонию в том же Покровском соборе Севастополя возглавил святитель Димитрий (Абашидзе) в сослужении других иерархов.

Новопоставленному епископу Вениамину шел 39-й год. Жизнь, как и эпоха, поделилась для него теперь на «до» и «после». «Между прочим, – вспоминал он, – на Литургии, во время самого момента хиротонии (после “Святый Боже”), в моей мысли пронеслись слова: “Отныне ты должен отдать, если потребуется, и жизнь за Меня”, – как бы голос Господа Иисуса Христа».

По чину архиерейской хиротонии старший рукополагавший архиерей владыка Димитрий вручил епископу Вениамину архипастырский жезл и напутствовал следующими словами: «Ты ныне причислен к лику вселенских святителей: Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна Златоуста. Ты принял апостольское служение. И вот тебе завещание: не бойся говорить правду, пред кем бы то ни было, хотя бы то был и сам Патриарх или другие высокие в мире люди». Позже владыка Вениамин написал: «Я считаю наставления новопоставленным архиереям голосом от Самого Бога и запомнил святительское слово моего архиепископа (которого любил и люблю) на всю жизнь. По мере сил я выполнял эти слова».

Подводя на тот момент итог своей жизни, он продолжал: «25 лет прошло уже с тех пор, как мы с матерью шли босиком справляться об экзаменах. Как скоро пролетело это время учения! В целом я учился 21 год! Сколько небывалых штормов пронеслось за эту четверть века… Не верится! И куда унеслась та патриархальная пора детства?! Точно был счастливый детский золотой сон! А уж не воротиться ему никогда: минувшее минуло. Грядет что-то новое… Что-то будет… Неясно впереди».

Впереди его ждали тяжелые испытания периода гражданской войны в Крыму и долгие годы изгнания за пределами своей Родины.

Глава 8. Служение в Крыму (1919–1920)

Архиепископ Таврический и Симферопольский Димитрий (Абашидзе) весной 1918 года во время оккупации Крыма германскими войсками обратился к своей пастве со следующими словами: «Мы не касаемся новой власти. Не наше дело входить в рассуждение о власти земной. Власть всякая должна устанавливаться народом, и мы одинаково обязаны признавать ее и молиться за нее, как за добрую власть, так и за злую. За первую – благодарить Господа, ибо она является благословением Божиим народу, а злую считать попущением Промыслителя за наши грехи».

Напомним, что архиепископ Димитрий управлял Таврической епархией с 1912 года, сменив на кафедре духовного наставника владыки Вениамина – епископа Феофана (Быстрова). В 1921 году архиепископ Димитрий уйдет на покой. В 1923-м его арестуют и вышлют из Крыма. Старец обоснуется в Киеве, где примет схиму и будет совершать тайные богослужения и рукоположения священнослужителей. После оккупации немцами Киева в 1941 году схиархиепископ Димитрий поселится в Киево-Печерской лавре и там мирно отойдет ко Господу. Уже в начале XXI века он будет причислен к лику местночтимых святых Киевской епархии.

Замечательные люди окружали владыку Вениамина на протяжении всей его жизни. Он так же не раз проповедовал, что спасаться во Христе можно при любой власти. А власть в Крыму в тот период переходила из рук в руки довольно часто. Расправы матросов с офицерским составом Черноморского флота сменились господством оккупационной германской администрации, под защитой которой с полуострова вывозилось имущество и продовольствие. После поражения немцев в войне на смену первому краевому правительству пришло второе. А в ноябре 1918 года к Севастополю подошла эскадра Антанты, состоящая из английских, французских, греческих и итальянских судов. Но и это еще не было финалом сложных перипетий гражданской войны.

Назначение епископа Вениамина в феврале 1919 года на Севастопольскую кафедру привело к значительному оживлению религиозной жизни в городе. Владыка почти ежедневно совершал богослужения в городских храмах, произносил вдохновенные проповеди с церковного амвона, организовывал крестные ходы. При поддержке нового епископа стали активнее действовать братства и сестричества. Более того, они были созданы теперь во всех храмах викариатства. По инициативе владыки в ряде приходов Севастополя стали создаваться детские религиозные организации. Все это привлекало внимание к личности молодого архипастыря, и вскоре он приобрел всеобщую любовь своей паствы.

В апреле 1919 года Крым вновь был занят большевиками. Летом 1919 года епископ Вениамин был арестован. Поводом к аресту послужил донос. По неосторожности он сказал двум незнакомым женщинам, что «большевики скоро уйдут» и тут же понял свою ошибку. С волнением он стал ожидать ареста. Через несколько дней рано утром к нему постучались. «И странно, – вспоминает владыка, – когда уж меня пришли арестовывать, пропали всякий страх и тоска».

При обыске Херсонесского монастыря, где епископ был настоятелем, компрометирующих материалов на него найдено не было, кроме одной фотографии, на которой был изображен его давний выпускник семинарии теперь уже в чине царского офицера. Власти заподозрили неладное и фотографию приняли за главную улику контрреволюционной деятельности святителя. Заинтересовались епископом Вениамином не столько из-за провокации подосланных женщин, сколько по подозрению в укрывательстве белых. Фотография царского офицера должна была это подтверждать. Вместе с владыкой арестовали и других начальствующих монахов из Инкерманского и Георгиевского монастырей.

После ареста его провели под конвоем через город и поместили вместе с другими заключенными в подвал ЧК (Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией, саботажем и преступлениями по должности). По воспоминаниям владыки, примерно 27 человек сидели и спали на полу. В камере было душно, и спасало только маленькое окошко сверху, которое держали открытым день и ночь. «Весь город уже узнал о моем аресте от тех случайных прохожих, которые видели меня еще рано утром: “Архиерея арестовали!” – вспоминает митрополит Вениамин. – Это вызвало в массе народа сильное чувство неожиданного и большого события. А, слава Богу, простой народ везде (и доселе благодарю Бога!) относился ко мне с любовью, тем более сочувствовал он мне теперь в аресте, за которым часто стояла другая опасность…» А именно – расстрел.

В тот же день владыку вывели под охраной на крыльцо здания, где расположилась «чрезвычайка». Перед зданием собралось большое количество народа, больше женщины, с требованием освободить епископа. Власти требовали от владыки успокоить толпу. Но его слова потонули в шуме и тогда арестованного вернули назад в арестантскую комнату. Тем временем народ не утихал. В городе объявили военное положение: разместили пулеметы и стали грозить открыть огонь по толпе. Только после этого люди разошлись.

В течении восьми дней владыка Вениамин содержался в отделении местной ЧК. «Мебели было – всего одна мягкая кушетка, – вспоминает он. – Сидели и спали мы на полу. Вши ползали по нам, как и везде в подобных местах. Кушетку арестованные предоставили мне, как знак почитания старшего по чину. Но я спал и на голом полу: мне казалось, там чище и меньше насекомых, чем на кушетке». Вместе с заключенными монахами в камере организовали ежедневные утренние и вечерние богослужения. Начальство два дня «дозволяло» эти службы, но из-за привлечения внимания к молитвенному пению, доносящегося через каменную стену ну улицу, разрешило было молиться только тихо и без пения. В остальном заключение проходило в беседах, знакомстве с новой обстановками и заключенными, и ожидании своей дальнейшей судьбы. Наконец, вызвали в низкую просторную комнату на суд. Пятерых монахов и епископа Вениамина судили пять человек следователей, записывая с каждого показания. И после небольшой беседы отправили назад в камеру. Вечером их выпустили. Формально «на поруки» одного священника.

Вскоре советская власть оставила Крым. На полуостров вошли части Добровольческой армии генерала Деникина. После этого двое сотрудников ЧК, в том числе сотрудник, проводивший допрос владыки, были арестованы и приговорены к смертной казни. Получив от своих бывших гонителей письмо с просьбой о заступничестве, епископ Вениамин сумел добиться у коменданта Севастополя отмены смертного приговора. В дальнейшем он также неоднократно будет обращаться с просьбами о помиловании к генералу Деникину, а затем и к генералу Врангелю, пока тот не издаст специальный указ, запрещающий подобные обращения к главнокомандующему. А в шутку будет говорить: «У меня два главных врага: это жена и владыка».

Взаимоотношения новой власти с Церковью в то время были довольно тесными и неоднозначными. Еще в мае 1919 года в Ставрополе Кавказском с одобрения и поддержки Антона Ивановича Деникина прошел Юго-Восточный Русский Церковный Собор, целью которого было упорядочить церковную жизнь на территориях, занятых Добровольческой армией. Член Поместного Собора 1917–1919 гг. князь Григорий Николаевич Трубецкой так вспоминал о нем: «Собор производил гораздо больше впечатление делового съезда, чем Собора. Выборы в него были произведены наспех, не от епархий, а от епархиальных советов, куда попали хозяйственные батюшки; меня поражала та плоскость серого обыденного утилитаризма, в которой вращались все их рассуждения, – никакого духовного подъема не замечалось». На Соборе, однако, делегаты решили главную задачу – создание Временного высшего церковного управления (ВВЦУ) на Юге России.

Принимавший активное участие в работе Собора архиепископ Димитрий (Абашидзе) вошел в состав Временного высшего церковного управления, став заместителем руководителя. Местопребывание этого церковного органа определялось им самим по соглашению с главнокомандующим всеми вооруженными силами на Юге России. Чаще всего, ВВЦУ размещалось вблизи от Ставки главнокомандования. Епископ Вениамин участие в Ставропольском Соборе не принимал, так как должен был замещать владыку Димитрия в Крыму. Он вспоминал: «Таврический архиепископ Димитрий, как член Южно-Русского Синода, жил в Новочеркасске Донской области. Я, как его викарный, заменял его по управлению в Симферополе». Раз владыка Вениамин и сам выезжал в Новочеркасск, чтобы участвовать в церковном суде над епископом Агапитом (Вишневским), который после захвата Киева петлюровцами уклонился в раскол и возглавил самочинный «Синод Украинской Православной Автокефальной Церкви». И даже запретил поминовение за богослужением патриарха Тихона и митрополита Киевского Антония (Храповицкого). Суд постановил сослать епископа Агапита в Георгиевский монастырь Таврической епархии. Здесь он принес покаяние и впоследствии вернулся к управлению Екатеринославской епархией. Но затем вновь уклонился в обновленческий раскол.

С продвижением фронта Высшее церковное управление переместилось в Крым и обосновалось в Севастополе. В Херсонесском монастыре, где располагалась резиденция епископа Вениамина, проходила большая часть всех богослужений. Бывало, что на них присутствовали представители делегаций из различных государств. В Севастополе также сосредоточилось большое количество духовенства и религиозных деятелей, которые покинули территории, занятые большевиками. Губернский город Симферополь стал, фактически, периферией Крыма, тогда как в прибрежных городах и, в особенности, в Севастополе была сконцентрирована вся военно-политическая жизнь полуострова. Переезд в Севастополь Временного высшего церковного управления Юга России подтверждал стратегическое значение этого города. В связи с этим фигура местного епископа в епархии становилась если не центральной, то весьма значимой. Однако этого совершенно не учитывало высшее командование Добровольческой армии.

Епископу Вениамину из разных мест сообщали о злодеяниях «белых». Он вспоминал, как после освобождения Крыма «белые стали жестоко расправляться с противниками». 22 августа 1919 года владыка направил Деникину особое письмо, в котором приводил большое количество свидетельств о творимых жестокостях. В частности, он писал: «Добр[овольческая] армия пошла в значительной части по пути разгула: аресты, расстрелы по деревням, нещадные реквизиции, неразборчивая месть имевшим хоть какое-нибудь отношение к большевизму и проч[ее]; все это сделало то, что многие, а именно в деревнях, снова отшатываются от Добр[овольческой] армии и таким образом в тылу ее накопляется горючий материал…».

В своем письме он сообщал, что в селе Малая Белозерка силой сгоняли народ на молебен по случаю освобождения от большевиков, а затем гнали в волостное правление и по спискам вызывали большевиков. «А так как те в большинстве убежали, – продолжал он, – то ищут родственников из (братьев, отцов) и секут шомполами… Молебен с шомполами!!! Невероятная дичь в большевистском жанре». В другом селе, по его словам, расстреляли председателя приходского совета, который при большевиках был записан в председатели большевистского совета. Несмотря на просьбы местного священника пощадить хоть одну христианскую жизнь, обвиняемого убили. Более того, после исполнения приговора, над несчастным еще и продолжали измываться. «Особенно отличается какая-то женщина в солдатском костюме, – пишет владыка, – которая самолично рубит уже убитого палками председателя и куски тела бросает в огонь». «Вырывают трупы убитых красноармейцев, разбрасывают кресты и иконы над могилами и жгут трупы», – продолжал он описывать зловещую картину прихода белых в село.

Как архипастырь, владыка призывал главнокомандующего к милости. «Я не против наказаний, даже и решительных, где они необходимы, – пояснял он. – Я знаю, что многие из оставшихся большевиков неспособны исправиться, но нужно знать меру. А ее не было! Я обращался и лично, и письменно к ген[ералам] Добровольскому и Шиллингу; они сочувствовали, обещали; но, видимо, трудно удержать от военного разгула младших начальников». «Описал все точно, – вспоминал позже об этом владыка. – Но ни малейшего ответа не получил, а я архиерей!.. Что же говорить о маленьких людях?!»