Текст книги "Жизнеописание митрополита Вениамина (Федченкова)"

Автор книги: Ростислав Просветов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

Глава 4. Санкт-Петербургская духовная академия. Монашество. (1903–1907)

В 1903 году Иван Федченков как «первый ученик» Тамбовской семинарии поступил в Санкт-Петербургскую духовную академию. Высшее образование для священника было необязательным, но все же давало определенный статус и сулило лучшее место в городе.

Студенты академии уже могли свободно посещать занятия. Как пишет митрополит Вениамин, они почти не ходили на лекции профессоров. «На лекциях “дежурили” лишь два очередных товарища, которые и записывали их речи, – если только те сами не читали свои лекции по готовым тетрадям. К концу года все это издавалось нами литографски; едва успевали “проглатывать” содержание лекций в течение двух-трех дней перед экзаменами. Разумеется, они так же скоро улетучивались из нашей памяти». Кроме того, в академии нужно было писать объемные сочинения и заниматься исследовательской работой.

В Петербурге Иван продолжал обеспечивать себе денежное содержание и, по-возможности, помогать родителям и младшим братьям и сестрам. Так, «по просьбе одной православной девушки из аристократического круга, создавшей ясли для рабочих матерей, я раз или два в неделю ходил к детям, в возрасте от трех до семи лет. Учил их молитвам, разговаривал с ними. Было отрадно это. Потом я возвращался в академию».

Он продолжал учиться, ожидая супружества и рукоположения как и всякий выпускник духовной школы. Хотя нет, не всякий. «В мои годы, – вспоминает святитель, – на это [священническое] служение уходили от 10 до 20 %, а в академии даже и менее […] и – Правдою Божиею – были наши школы закрыты потом, как “малоплодные смоковницы”». Не многих привлекал путь служения. Да и сам святитель признавался не раз, что именно «духовного» образования духовные школы в то время не давали.

Так или иначе, перед взором будущего святителя стоял образ пастыря, который со всем усердием служит обездоленному и несчастному народу. Другого пути для себя он не представлял. Пробуждать в народе самые светлые чувства, согревать душу, предстоять молитвенником пред Богом – вот его будущий путь.

Вспоминается картина, описанная Федором Михайловичем Достоевским, где питерский извозчик хлещет в злобе обессиленную лошадь. Подобную картину наблюдал и молодой студент-академист. Он видел как извозчик вожжами бил несчастную лошадь по глазам, а она старалась отвернуть морду, но никак не могла вывезти тяжелый груз из-под моста. Другой раз при нем два извозчика сами бились друг с другом в кровь, и вдруг один умчался, а второй, не в силах догнать противника, схватил сам себя за волосы и стал биться с яростью о конек телеги. Ужаснувшись таким картинам столичной жизни, Иван думал: «Ну, куда ты хочешь уйти от этих несчастных людей?» Нужно идти к ним и выводить их из этого скотского состояния. И уж если думать о пути служения народу в качестве пастыря, то нужно думать и о помощнице; «имелось в виду даже определенное лицо, что естественно при моих мечтах о пастырстве», – вспоминает святитель.

В таком настроении он начал обучение в духовной академии, ректором которой тогда был епископ Сергий (Страгородский), впоследствии патриарх, а инспектором – архимандрит Феофан (Быстров). Последний вскоре поколебал решимость Ивана стать простым священником и заставил всерьез задуматься о монашестве.

Еще на первом курсе академии, после Рождества, перед самым Великим постом, Иван вдруг заболел «какой-то непонятной и для академического доктора болезнью, – не то малярией, не то тифоидом, но только я должен был слечь перед масленицей в больницу», – вспоминает он. В больнице первокурсника навестил инспектор академии архимандрит Феофан и заговорил с молодым студентом о святых отцах, о важности и полезности чтения их трудов для христианина. Далее посоветовал ознакомиться с творениями святого Иоанна Лествичника, аввы Дорофея, Макария Великого и других аскетов. А по уходе прислал больному «Лествицу» Иоанна Лествичника.

«Я начал читать и был поражен, – вспоминает святитель, – в «Лествице» раскрывались жизненные, интересные для меня вопросы. Например, как достигнуть совершенства христианской жизни мирянам? Почему совесть иногда перестает нас обличать? Как бороться со страстями? Каковы значение и сила монашества?» И так далее. Перед его взором открылась не просто богословская наука, которую он изучал уже несколько лет в духовных школах, а сложная наука духовной жизни, ранее ему неведомая. «Почему не сразу выполняются наши молитвы к Богу? Почему и духовным людям Бог оставляет легкие страсти? Как приобрести смирение? Каким путем познается воля Божия? Как различать любовь святую, духовную от душевной и нечистой? Как смотреть на сны? Всякое ли пение относится к сладкопению даже в храме? Чем побеждают страсти? “Монах есть бездна смирения, в которой он потопил всякого злого духа”. “Блудных могут исправлять люди, лукавых – Ангелы, а гордых исцеляет Сам Бог”». Сколько вдруг открылось нового, полезного и интересного для студента-первокурсника! Уже в больнице Иван начал читать святых отцов-аскетов, понимая, что и внезапная болезнь его есть Промысел Божий.

«Чтение этих аскетических творений так сильно подействовало на меня, – пишет он, – что очень скоро я почувствовал влечение к иночеству, никому о том не говоря. Как-то удивительно быстро мои мирские мысли и мечты отошли в сторону, в частности, и мысли о пастырстве и браке. И постепенно стало нарастать стремление к Богу. Начал сознавать недостаточность прочих идеалов, хотя бы и хороших, вроде служения ближним; и во всяком случае мне стало совершенно понятно, что человека ничто не может удовлетворить, кроме любви к Богу». Семя пало на благодатную почву. Ни общественное одобрение, ни удовольствие от выполненного долга, ни успехи по службе, богатые приходы или что-либо другое не может удовлетворить человека, кроме как любовь к Богу. А если любишь Бога, то должен идти за ним, оставив все позади.

Но не все так просто, как кажется. Конечно, можно было закончить академию, жениться, стать хорошим и добрым батюшкой на приходе. Несомненно, паства любила бы такого священника, который со всем усердием служит Богу и любит пасомых. Но его душу это уже не устраивало.

Вскоре и само настроение студента переменилось. Первая Пасха в академии. «После службы – богатейшие “разговены” в столовой, до небывалого угощения винами, на счет “казны” […] Увы, многие перепились. Начали петь светские песни. И всем этим отравилась чистая, небесная пасхальная радость: душа затосковала, точно потерявши благодатную радость воскресения, – пишет святитель. – И вспоминаются слова царя Давида после потерянной им радости через грех: воздаждь ми радость спасения… – плачет он пред Господом, то есть – возврати ее мне».

Уже на следующий год несколько студентов, в число которых вошел Иван, не пошли из церкви «в нетрезвую столовую», а разговелись у инспектора архимандрита Феофана, где было тихо. Тут прочли житие святого пустынника Марка Фраческого. И что же в нем говорилось? Он получил философское образование в Афинах, но потом бросил все и ушел в египетскую пустыню, где в совершенном одиночестве прожил девяносто пять лет. Его видел преподобный Серапион и рассказал, что по слову Марка двинулась гора, а потом стала на прежнее место, – согласно слову Христову: если кто имеет настоящую веру, то по его слову и гора двинется (Мк. 11, 23). А потом, по его же молитве, в пещере явилась чудесная и обильная трапеза для гостя. «Как же мы далеки от подлинных христианских сил и жизни», – подумал при этом будущий святитель. Идеал христианской жизни вновь и вновь являлся перед его глазами – монашество и чуть ли не отшельничество.

Пример настоящего монаха у студентов был прямо перед глазами – инспектор академии архимандрит Феофан. Личность необычайная и глубокая. К тому же аскет. Вскоре вокруг него образовался небольшой кружок, который прозвали «златоустовским», потому что в этом кружке изучали творения святых отцов с чтения св. Иоанна Златоустого. «Любили мы и чтили о. Феофана, – пишет святитель. – За что студенты и прозвали нас «фефанитами».

Члены кружка собирались два раза в неделю, предварительно прочитав заданный отрывок из святых отцов. Один был докладчиком, а затем, после доклада, все обсуждали поднятую тему. В заключение говорил отец Феофан. «И мало помалу у нас воспиталось православное отеческое воззрение. Это и было целью […] Этот кружок и приучил нас к святым отцам», – пишет святитель.

Так продолжался учебный год. Но уже в следующем году до академии докатилась революционная волна. После январских событий 1905-го года в Санкт-Петербурге забастовали почти все учебные заведения. Студенты академии не хотели оставаться в стороне и на общей студенческой сходке постановили тоже забастовать. Однако решение было не единогласное. Около четверти студентов, в числе которых были и члены «златоустовского кружка», не поддержали идею. Сорвать лекции профессоров было уже невозможно, так как несогласные все-равно могли их посещать. А если на лекции есть по паре дежурных слушателей, а обычно и по три-пять человек, то ни о какой всеобщей забастовке речи быть не могло. «Тогда нам бросили угрозу: будут обливать нас кислотой! – вспоминает святитель. – И это бы ничего! Но меня начало мучить чувство товарищества: как, я иду против большинства?»

В Тамбовской семинарии Иван Федченков не выдал своих товарищей-бунтарей, за что сам пострадал и чуть не был исключен. И вот то же самое, но уже в академии. И он не с большинством, а в стороне. Правильно ли это? Тут еще ректор академии епископ Сергий объявил, что если демонстрации не прекратятся, то забастовщиков уволят, а меньшинство будет заниматься. Не является ли это предательством меньшинства по отношению к другому большинству? Мучительные вопросы.

Иван уже был склонен пострадать с большинством и начал подыскивать себе «платное дело» на случай увольнения. «Отправился к известному церковному композитору и организатору нескольких хоров А.А. Архангельскому с предложением своего тенора и даже помощи в регенстве», – вспоминает святитель. Дело это было ему знакомо, так как регентом он был и в духовном училище, и в семинарии, и в академии. Но Архангельский остался недоволен голосом просителя и отказал ему. «Оставалось увольняться со всеми… Возвращаться к папеньке на хлеба? Теперь их не удивило бы мое возвращение, забастовки были везде. Но я мучился в совести и обратной мыслью, – продолжает святитель, – нравственно ли поддаваться непременно и всегда давлению большинства, если я с ним не согласен?..» Продолжать ли учиться дальше «на костях товарищей» или уволиться, сохранив свою совесть? Иван решил уволиться… Прознав про это, епископ Сергий, увидев его в коридоре, шутливо пригрозил кулаком, с улыбкой сказав: «Я тебе дам увольняться!»

Бедный студент направился к своему духовному руководителю, отцу Феофану, за советом. «Он сказал мне целую лекцию о «коллизиях нравственных убеждений и чувств», посоветовал мне не смущаться. И я у него в кабинете решил «учиться на костях», – пишет святитель. Но и этого не пришлось делать. Вскоре заколебались и другие. Отчаянные революционеры отсеивались еще в семинарии, а академики все же «народ больше тихий, благочестивый». Никому не хотелось возвращаться по домам, потеряв столько лет обучения. Страсти скоро улеглись. А тут еще епископ Сергий всех собрал и проявил свою начальственную силу, согнав какого-то зарвавшегося студента с места председателя собрания и произнеся собранию «спокойную деловую речь», в которой предложил прекратить забастовку. Почти все студенты после этого постановили восстановить занятия. В итоге никто не пострадал.

Возможно, все эти вопросы и терзания, а также многие другие искушения минули бы стороной Ивана, если бы он принял постриг уже на первом курсе. Но сомнения все еще одолевали его. Каков его путь? Созерцательный или деятельный? Если выбирать иночество, то как же служение людям, как же пастырство? Отец Феофан отвечал ему, что монашество это тоже вид служения, только служения самой Церкви. И это служение даже важнее, чем общественное служение, поскольку развивает основу духовной жизни: веру и духовный опыт. А многие стали и святыми угодниками Божиими через это служение. Святой подвижник, почти современный Ивану преподобный Серафим Саровский говорил: «Спасись сам и вокруг спасутся тысячи». И в год поступления Ивана в академию как раз случилось всероссийское прославление преподобного Серафима. А он был монах и затворник. И скольких людей спас.

Три года шла внутренняя борьба у Ивана. То иночество представлялось ему привлекательным и чуть ли не обязательным для христианина, то вызывало отвращение и даже «ненависть к самому монашеству по существу. Как? – «Зачем это самоистязание? Зачем отречение от мира? Зачем эти темные одежды? И я тогда готов был (в воображении, но ярком) сбросить с головы монашеский клобук, даже растоптать его с ненавистью, и идти в мир, в мир», – вспоминает святитель.

Один из главных вопросов в выборе монашества был вопрос о безбрачии. Смогу ли? Понесу? «Прежде всего я стал читать творения святых отцов, – пишет святитель. – У Григория Богослова я нашел неожиданное объяснение слов Господа: “Могий вместити да вместит” (девство). Кто же “могий”? Ответ: “желающий”».

Наконец, чтобы взглянуть на тех, кто уже вместил, кто стал монахом, чтобы увидеть подвиг иночества воочию, он в мае 1905-го года вместе с двумя своими товарищами решается на путешествие в самый центр северного монашества на Валаам. Через год, под инициалом начальной буквы своей фамилии «фита», он опубликует в журнале «Странник» впечатления об этой поездке под заглавием «Записки студента – паломника на Валаам». Здесь будущий святитель выступает защитником монашества. Он старается опровергнуть доводы тех, кто утверждает, что постники долго не живут и организму просто необходимо мясо. Вступает в полемику с публицистом В.В. Розановым по вопросу, почему монашеству присущи темные одежды и плачь о грехах. И почему в православии необходимо 40 дней поста перед недельным пасхальным празднованием, так как иначе и невозможно. Это будет первое известное опубликованное сочинение студента Ивана Федченкова, в котором уже просматривается его несомненное литературное дарование, защита православной веры, монастырей и монашеского подвига. А кроме того, это будет первое описание своих встреч с подвижниками, с «Божьими» людьми. Но обо всем по порядку.

По прибытии на Валаам, молодым паломникам-академистам было разрешено носить в монастыре послушнический подрясник, скуфью, кожаный широкий пояс, четки и «бахилы», то есть монастырские неуклюжие сапоги на всякую почти ногу. «И нам так это казалось интересным и приятным, что мы радовались – будто монахи», – пишет владыка.

Монастырская жизнь довольно строгая. Нужно вставать рано на молитву. Днем трудиться (здесь паломники посещали и знакомились с разнообразием послушаний в монастыре). Вечером опять молиться. Кушать, то есть трапезовать, по распорядку, а не тогда, когда захочешь. Слушаться начальников. Вскоре один из товарищей не выдержал и уехал. Остались друзья вдвоем и попросили игумена показать им ни много ни мало живого святого. Игумен дал им лодку и гребца и направил в далекий «Предтеченский» скит к старцу Никите.

Страшно было Ивану увидеть настоящего святого-подвижника. Боялся, что тот будет его обличать или грозить Божьим судом. Но когда увидел «кроткое, немного грустное, но ласковое лицо схимника, то сразу успокоился и расположился к нему». Получили благословение. А затем Иван попросил старца сказать что-либо на спасение. Подвижник сначала смиренно отказывался. Но потом сказал: «Терпите, терпите; без терпения нет спасения»… Дальше побеседовал с молодыми людьми и вдруг обратился к Ивану со словами: «Владыка Иоанн! Пойдемте, я буду угощать Вас». И, взяв его под руку, как делают со святителями, повел к скитской трапезной. «Это произвело на меня потрясающее впечатление: будто в меня влито было огненное что-то, – пишет владыка. – Я ничего не мог и не хотел произнести». После чаепития он задал отцу Никите тот самый беспокоивший его вопрос: монашество, безбрачие – трудно будет?! Ответ, как пишет святитель, приблизительно был такой:

«– Ну, что же? Не смущайтесь. Только не унывайте никогда. Мы ведь не Ангелы.

– Да, вам здесь в скиту хорошо, а каково в миру?

– Это – правда, правда! Вот нас никто почти и не посещает. А зимою занесет нас снегом: никого не видим. Но вы – нужны миру! – твердо и решительно докончил батюшка. – Не смущайтесь: Бог даст сил. Вы – нужны там.

– Батюшка! А мне один человек мирской не советовал идти в монахи.

А о. Никита ответил на это, даже как-то необычайно для него, строго, будто как на врага:

– Кто он такой?! Как он смел?! На это Божия воля!

Так в первый раз отвечено было мне относительно монашества: Божия воля! И притом чудесно, пророчески».

После было Ивану и указание от другого старца. По совету своего духовника, теперь уже возведенного в сан архимандрита Феофана, он поехал к старцу Исидору в Гефсиманский скит, что возле Сергиевой лавры, за окончательным разрешением своего монашеского вопроса. «Это было уже года три после встречи с о. Никитой: все это время я был в смущении и в колебаниях. А окончание академического курса подходило к концу: надо было так или иначе решать вопрос», – пишет владыка. Он отрекомендовался батюшке, рассказал вкратце зачем приехал к нему и по чьему указанию. «И думал: вот сейчас начну подробную исповедь. Но святым людям достаточно взглянуть на человека… И не успел я, как говорится, рта раскрыть, как он сам сказал со всею несомненностью:

– Сейчас не ходи. А придет время, тебя не удержишь!».

Так, в терзаниях и поисках своего будущего пути, Иван окончил академию и был оставлен профессорским стипендиатом (то есть, аспирантом) при кафедре библейской истории. На лето он уехал в Житомир, где жил в качестве домашнего учителя в доме председателя уездной земской управы С.Н. Обухова. Вот как пишет об этом сам владыка: «В это время меня пригласили (все по рекомендации того же архимандрита Феофана) в одну семью домашним учителем двух деток. Но я увидел тут, что эта жизнь несовместима с моими прежними думами». К слову сказать, в это время он часто посещал соборные богослужения в городе, возглавляемые ярким поборником монашества митрополитом Антонием (Храповицким). Слушал его проповеди. А познакомившись с семейной жизнью в доме, где его приютили, Иван, наконец принял окончательное решение. В том же году он возвратился в Петербург и подал прошение о постриге.

Здесь будущего святителя попытались удержать от монашества его близкие. Мать яростно не желала монашества. «Мотивы были самые обычные: сын, да еще любимый, точно отрезается от семьи. И мать моя иногда говорила мне: “Я ведь не говорю тебе: ты не люби Бога! Нет! Но ты и земли-то не забывай”, – пишет святитель. – Но у меня стремление к монашеству так усилилось в течение последних трех лет, что меня действительно трудно было удержать… А потом и еще стало труднее. И речи матери на меня уже не действовали». Хотя мать и грозилась ужасными последствиями, но на это рассудительный духовник архимандрит Феофан говорил Ивану: «Если вы идете ради Бога, то знайте: Бог никогда не попустит совершиться злу. А если и случится что-нибудь, то Господь и самое зло исправит и направит даже к добру».

Сам Иван уже твердо принял решение о монашестве и не смущался никакими препятствиями. Даже очередное «ужасное письмо» от сестры не остановило его. «Теперь обрезаны были всякие привязи и покончено со смущением», – пишет он.

Впоследствии владыка вспоминал еще один яркий эпизод: «Я – в студенческой спальне, когда никого не было, клал земные поклоны и читал акафисты… Но странно: душа была холодна. Однако я не обращал на это внимания и положенное вычитывал терпеливо. После двух дней я вдруг совершенно ясно вспоминаю, что в обе эти ночи видел один и тот же сон.

Будто я на родине… Ухожу из дома вниз, к реке… Мост… Перехожу его, поворачиваю направо. Вдали через луг село… Но за ним мне виднеется город большой, с трубами, – на равнине.

Вдруг возле меня появляется какой-то шалаш. И здесь отец. Матери нет. Я захожу туда. И предо мною много чулок. И все черные. Отец и говорит: “Ну что же, переобувайся!”

Дальнейшего не помню. Кажется, переобулся. Решил идти. Это была последняя капля. Замечательно, после оказалось, что мама была против моего пострига, а отец сказал мне так:

– Ведь это мать не хотела (и заставляла его писать письма мне против монашества моего, якобы и от его имени), а я сам не был против этого, представляя тебе решать свою жизнь».

Осенью 1907 года архимандрит Феофан совершил постриг своего ученика. Вот как вспоминает об этом сам святитель: «Началась всенощная. Было мирно. После Великого славословия начался постриг. Все было чинно. Архимандрит Феофан сказал какую-то хорошую речь мне (увы, не помню). Потом мы пошли к нему в квартиру на некоторое скромное угощение – чай, подобно тому, как отец, принимая блудного своего сына, устроил пир в дому для него.

Потом я должен был провести одну ночь в храме, готовясь к причащению на другое утро. Спать я мог или сидя, или же на скамьях, кладя под голову толстые богослужебные книги. Дело клонилось к концу».

Казалось бы, так просто, под праздник Знамения Божией Матери (27 ноября по-старому и 10 декабря по новому стилю) в академической церкви Иван Федченков был пострижен в монашество с именем в честь священномученика Вениамина Персидского. Но сколько тому предшествовало…

3 декабря 1907 года ректором академии епископом Сергием (Тихомировым) новопостриженный инок Вениамин был рукоположен во иеродиакона. А уже 10 декабря митрополитом Петербургским и Ладожским Антонием (Вадковским) в Троицком соборе Александро-Невской лавры рукоположен в иеромонаха.

Следующим летом 1908 года иеромонах Вениамин поехал к родным, «чтобы успокоить мать». «Для этого, – пишет святитель, – я купил и заказал сшить белую чесучевую рясу и подрясник и белую соломенную шляпу, чтобы легче было матери видеть меня не в черном. Ее не было дома; она ездила в город Кирсанов лечить зубы сестре Лизе. Она (мать) не ожидала моего приезда и не подготовилась к враждебной встрече со мною. Я быстренько подбежал к ней. Поцеловались.

– Ну, простите меня, – сказал я ласково.

– Ну, и ты прости! – ответила она. Так просто разрешилась большая драма. А она все-таки была. Об этом мать рассказала в тот же день вечером, когда мы сидели с ней на скамеечке возле нашей хаты».

Путь от мальчика, который еще недавно бегал по полям за уроками в уездный город к местному протоиерею, до уже взрослого юноши, окончившего столичную духовную академию и принявшего монашество, а затем и священный сан, был завершен. Теперь иеромонах Вениамин вступал на другую стезю – пастырской и педагогической деятельности.