Текст книги "Миллион в сигаретной пачке"

Автор книги: Ростислав Самбук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

– Разговор, за который Толик пообещал заплатить четыреста тысяч? – уточнил Хаблак.

– Какой Толик? – округлил глаза Рогатый, изображая сильное удивление.

– Вот что, – резко сказал Хаблак, – довольно дурачком прикидываться! Вы говорили…

– С перепугу… С перепугу. Я… Не знал, что и говорю… ну и выдумал про Толика.

Хаблак перегнулся через стол. Начал молча и с интересом рассматривать Рогатого. Пауза затягивалась, и наконец Осташевич не выдержал:

– Ну, чего не видали?

– Не видел, – подтвердил Хаблак. – Таких бесстыдных лжецов. И чем тебя приворожил этот Толик?

– Никаких Толиков не знаю. Я же говорю: испугался…

– Давай порассуждаем вместе, – предложил Хаблак. – Все равно статья тебе светит…

Осташевич оживился:

– Статья от статьи разнится… количеством лет… А мне лишнего получать не хочется…

– Молодец, – поддержал Хаблак, – ты молодец и хорошо соображаешь. Но есть одна неувязочка…

– Какая?

– Когда входил в дом, ты позвонил? Или, может, постучал?

– А дверь была не заперта, – немного подумав, ответил Осташевич. – Я дернул, она и открылась.

– Все равно нехорошо заходить без разрешения, – не одобрил Хаблак. – Но мы с лейтенантом видели, как ты отпирал дверь отмычкой. У нас есть акт, согласно которому у тебя во время задержания найден набор отмычек. На замке, конечно, сохранились царапины, и экспертиза все точно установит, – что же получается? Кто поверит, что вор-рецидивист заходил в чужой дом для дружеского разговора? Хотел обокрасть квартиру, и только случай помешал тебе, так? Этого достаточно, чтобы возбудить уголовное дело и задержать тебя.

– Вам виднее, гражданин начальник, – не совсем уверенно сказал Осташевич.

– А если поможешь задержать Толика, конечно, суд учтет это, – прибавил Хаблак.

– Да я его, падлу… – Осташевич решительно ткнул пальцем в бумагу, лежавшую на столе перед Хаблаком. – Пиши, начальник. Буду говорить правду.

– Я знал, что ты умный, – похвалил его капитан. – Итак, как все произошло?

– Ну, зашел в эту шашлычную возле Черешневой, – начал тот. – Если есть поллитра, то там фартово. Возьмешь два шашлыка и разливай себе спокойно. Официантка только бутылки собирает. И ей выгодно, и нам удобно. Сел я, стало быть, четвертинку вылил в стакан, готовлюсь принять дозу. Не спешу, куда мне спешить, времени сколько хошь… – с опаской посмотрел на Хаблака. – Пока сколько хошь, – уточнил он проворно, – пока вот на работу не устроюсь. Сижу, за народом наблюдаю. А он, этот чернявый, на меня поглядывает. Ну, чего бы я поглядывал? Плевать я хотел – у меня порядок, всего месяц назад с кирпичного уволился и работу ищу. Со мной сам участковый разъяснительную работу проводил. Стакан, правда, полный, я его быстрее, чтобы не помешали, и опрокинул, а он усмехается. Взял свои шашлыки – и ко мне за столик. «Хочешь еще?», – спрашивает и по карману похлопывает. Другой бы отказался, а мне что? Я человек свободный, свой срок отбыл, с кем угодно могу пить. «Наливай», – говорю, – ежели не шутишь…» «Свой парень, – заявляет. – Ты мне сразу понравился». Ну, выпили, значит. Еще по стакану. Вижу, человек свой в доску, а я таких уважаю. «Давно оттуда?» – спрашивает. А мне зачем скрывать, ежели все знают, что я свое отсидел и даже участковый со мной здоровается. «Год, – отвечаю, – почти год. Но это не твое собачье дело». Он огляделся и говорит:

«Дело есть». «Э-э, – говорю, – завязал я». Потому как и правда завязал.

– А отмычки для чего? – сверкнул глазами Хаблак.

– Привычка… – отвел взгляд Осташевич.

– За такие привычки…

– Знаю, – да что поделаешь… Ну я и говорю ему, что завязал. А он смеется. Меня, мол, краденые вещи не интересуют. Мне надо с одним человеком разъяснительную беседу провести. Точнее, прижать его, даже нож показать. Если, мол, хоть слово скажешь, тут тебе и конец. «Ножом, – отвечаю ему, – не балуюсь. Мы домушники, и на мокрое дело не пойдем». А он… Я тебя на это и не толкаю. Припугнуть надо, и все. Триста-четыреста тысяч заработаешь». Пятьдесят сразу выложил, я сто хотел, не дал, падла. Говорит, при себе нет… Соврал, точно соврал, я по глазам видел, жмот проклятый.

– Как договорились пугать?

– Я должен был зайти к тому, на Черешневой, и сказать: «Привет от Толика. Он знает, где ты, и все знают. Если хочешь продать или выйти из игры, расплатимся немедленно».

– А окончательный расчет у тебя с Толиком где?

– Завтра в десять утра в чайной, что возле базара.

– Точно?

– Для чего мне врать?

– Конечно, незачем. А если он не придет?

– Я предупредил: на том свете найду. Да и должен же узнать, как мы там поговорили, на Черешневой. Но ведь, – сразу помрачнел Рогатый, – ежели узнает, что тот отдал концы?.. Может не прийти…

– Придет, – возразил Хаблак. – Этому Толику надо же узнать, о чем вы беседовали с Булавацким. Может, ты узнал, кто такой этот Толик и откуда?

– Может, и узнал… – Осташевич сразу почувствовал, что его акции повысились. Откинулся на спинку стула и даже осмелился подмигнуть Хаблаку. – Теперь они в наших руках! – нахально заявил он.

Капитан сразу поставил Рогатого на место:

– Поедешь завтра в чайную, – сурово приказал он.

– Но ведь я… – И выразительно обвел вокруг себя рукой. – Под конвоем или как?

– Одного не пустим. Будем сопровождать тебя вдвоем с лейтенантом. Но чтоб без глупостей, – погрозил пальцем. – Больше шансов смягчить себе приговор у тебя не будет.

– Я что, глупый, лишнее отсиживать! – даже обиделся Осташевич. – Враг себе, да? Мы его, падлу… – он поднял руку и крепко сжал кулак.

В чайной возле базара – большой и грязноватой – всегда многолюдно и шумно. Осташевич, как и было условлено с Толиком, занял место за вторым столом от буфета.

Хаблак с Наталкой – сотрудницей областного управления внутренних дел – заняли места через стол. Романика сел возле выхода из чайной, еще один оперативник дежурил на улице у машины. Все продумано, до деталей, и Толику были отрезаны все пути к отступлению.

Еще вчера Хаблак получил заключение судебно-медицинской экспертизы. Как и предполагал врач, Булавацкий умер от внезапной сердечной недостаточности между часом и двумя часами дня. Что ж, этому брюнету Толику повезло – Борис Свиридович и без запугиваний Рогатого уже ничего не скажет.

В чайной – самообслуживание, и к оконцу раздачи вытянулась очередь. Хаблак перебрал глазами мужчин, стоявших в ней – один напоминал Толика: лет тридцати, высокий, с грубыми чертами лица. В одной руке держал большой желтый портфель, в другой – поднос, он нетерпеливо вытягивал шею, разглядывая выставленные на полках закуски.

Хаблак покосился на Осташевича – заметил ли он брюнета в очереди, но тот склонился над тарелкой и быстро работал челюстями.

Капитан глазами показал Романике на брюнета, тот понимающе кивнул.

В чайной почти все столики были заняты – освобождались и снова их занимали, безостановочная круговерть прибазарной столовой, когда уборщицы едва успевают собирать со столиков грязную посуду.

Столик Хаблака был ближайшим к окну раздачи, свободные места за ним почти сразу же заняла пожилая женщина с мальчиком, должно быть, колхозница.

От оконца, неся поднос на вытянутых руках, шла девушка в цветастом платочке. Остановилась у столика Осташевича и, не спрашивая разрешения, начала ставить свои тарелки.

Девушка в платочке ела аккуратно, держа вилку кончиками пальцев и зачем-то отставляя мизинец. Осташевич посмотрел на нее исподлобья и снова склонился над тарелкой. Он был практичным человеком и, наверное, считал, что самая лучшая девушка не стоит, по крайней мере в такой ситуации, тарелки горячего супа.

Брюнет уже ставил на поднос тарелки с едой, и Хаблак краешком глаза видел, с каким проворством он делает это, зажав портфель под мышкой. Вот он вынул бумажник и расплатился с кассиршей, подхватил поднос и остановился, ища свободное место, затем брюнет направился к их столикам. Остановился в проходе за спиной Осташевича, сделал даже шаг к его столику, где было два свободных места, но в последний момент передумал: сел за соседний стол, боком к Рогатому.

А тот, раскрасневшись от супа, отставил тарелку и принялся за бифштекс. Обжора, с неприязнью подумал Хаблак, мог бы хоть на миг оторваться от тарелки: непременно бы увидел брюнета, а что это Толик, у Хаблака почти не было сомнений. Вспомнил, как описывала его Нина из «Энея». Тыльная сторона ладони и пальцы поросли черными волосами, – и у этого типа волосатые, длинные пальцы, крепко держащие алюминиевую вилку.

«Спокойно, капитан, – одернул он себя. – Осталось несколько минут: Толик позавтракает, улучит момент и передаст деньги Рогатому. Потом они выпустят его на улицу, а там предложат проехать в милицию».

Хаблак заметил, что девушка за столиком Осташевича отодвинула тарелку и начала пить чай. Потом вынула из сумочки спичечный коробок, поковыряла в зубах, встала, на мгновенье отгородив капитана от Осташевича, что-то сказала, должно быть, извинилась, и пошла к выходу.

Хаблак даже не проводил ее взглядом. Девушка вышла из чайной, и только тогда капитан увидел, что Осташевич вертит в пальцах спичечный коробок. Заглянул в него, пожал плечами и вопросительно посмотрел на капитана.

– Постой-ка, ведь у Рогатого спичек не было и, очевидно, коробок на столе оставила девушка!

Интуиция редко подводила Хаблака. Девушка! Немедленно догнать ее! Нагнулся к Наталке, и приказал:

– Оставайтесь здесь. Обратите внимание на типа с желтым портфелем, – он кивнул на брюнета и выскочил из чайной. Ему показалось, что цветастый платочек мелькнул в толпе на автобусной остановке, бросился туда, но девушку не нашел. Где же она? Побежал к базару, надеясь увидеть ее там, но попробуй найти кого-нибудь в базарном столпотворении! Через несколько минут вернулся в чайную.

Брюнет с портфелем еще завтракал, а Осташевич пил кофе и ел пирожное. Ему нравились длинные трубочки с заварным кремом. Он ел аккуратно, чтобы не уронить ни крошки, и облизывал губы.

Брюнет вытер губы бумажной салфеткой, подхватил портфель и направился к выходу. Теперь Осташевич, наконец, заметил его, но проводил равнодушным взглядом. Увидев Хаблака, многозначительно ткнул пальцем в спичечную коробочку, и капитан понял: его подозрения все-таки небезосновательны: длинноногая девушка в цветастом платочке недаром заняла место за столиком Рогатого.

Но ведь Толик еще может появиться, если не сидит уже за столом…

Хаблак еще раз оглядел чайную. Вроде, нигде нет… Вон, правда: в противоположном углу едят кашу двое, и один брюнет…

Хаблак вытащил пачку сигарет, похлопал по карманам, словно ища спички, и, не найдя, вразвалку подошел к столику Осташевича.

– Разрешите прикурить… – взял коробок, сделал вид, что прикуривает, и незаметно сунув спички в карман, пошел к выходу. Остановился возле умывальника, отгороженного от зала ситцевой занавеской, заглянул в коробочку и вытащил из нее две бумажки. Одна – билет на теплоход, на другой красивым, вероятно, женским почерком выведено: «Вечером садитесь на теплоход „Вячеслав Шишков“. Деньги получите там». Никакой подписи, никаких пояснений. Хотя, в конце концов, какие тут могут быть пояснения? Длинноногая девушка передала распоряжение Толика, она могла прямо принести деньги, но, наверное, Толику хотелось узнать о разговоре Рогатого с Булавацким.

Пассажирский теплоход «Вячеслав Шишков» отходил из Херсона в Киев в восемь вечера. Как выяснилось, Толик не поскупился и приобрел Осташевичу билет в каюту первого класса. Билет был до Запорожья – теплоход прибывал туда на следующий день, и времени для разговора с Осташевичем у Толика было вдоволь.

Летом билеты на пароход раскупались за две недели вперед, и достать каюту первого класса было невероятно трудно. И все же во второй половине дня драгоценный билет уже лежал в кармане у Хаблака, а Романика и еще один оперативник достали места во втором классе. Сотрудники управления внутренних дел связались с капитаном теплохода, и тот обещал помочь Хаблаку.

Хаблак был едва ли не первым пассажиром, поднявшимся по трапу «Вячеслава Шишкова». За ним с небольшим чемоданом в руке – Осташевич, несколько поодаль держались Романика с помощником. Как и договорились с капитаном, Осташевич с Хаблаком незаметно вошли в каюту третьего помощника; иллюминатор ее выходил как раз на трап – прекрасное место для наблюдения.

Пассажиров было много, на причале образовалась толпа. Двое контролеров – штурман и матрос – проверяли билеты у пассажиров. Осташевич из-за занавески следил за ними. Мужчины и женщины, старики и дети – все толпились возле трапа, стараясь быстрее попасть на теплоход, нервничали и толкались.

– Посмотри на того, за бабушкой с двумя корзинками, – подтолкнул Хаблак Осташевича. – Толик?

– Нет… – покачал тот головой.

– А вон – правее трапа?

– Нет.

– А тот, что ведет мальчика за руку?

– Нет.

Это однообразное «нет» начало уже раздражать Хаблака, но вдруг Осташевич оживился и осторожно высунулся из-за занавески.

– Вот – баба! – восхищенно воскликнул он. – Видите?

– Кто? – не понял Хаблак.

– Левее, чуть левее… Видите – блондинка в зеленом платье? Она сегодня приходила в чайную.

Теперь и Хаблак узнал утреннюю длинноногую красотку. Но кажется, утром она была брюнеткой? Однако, подумал он, ведь существуют парики и десятки иных способов сделаться рыжей, каштановой, даже зеленой. А Осташевич сразу узнал подругу Толика. Хотя без наблюдательности – какой же это вор? А Рогатый к тому же еще и «домушник», а там все время следи, запоминай – основа, так сказать, «профессии».

Блондинка в зеленом платье приближалась к трапу. А где же Толик?

– Смотри внимательнее, – приказал Хаблак Осташевичу.

– Нет, – сокрушенно покачал головой тот. – Толика не вижу.

– Еще придет… – сказал Хаблак, но без уверенности. Правда, ведь, на худой конец, им достаточно блондинки. Пока она в их поле зрения, Толик никуда не денется.

Блондинка протянула билет штурману, и тот улыбнулся ей совсем не служебной улыбкой. Девушка, видно, привыкла к этому, потому что никак не отреагировала на нее. Прошла мимо него с гордо поднятой головой, а штурман, все еще сладко улыбаясь, посмотрел ей вслед.

– Этот Толик отхватил себе кусочек! – не без зависти сказал Осташевич.

Хаблак на несколько секунд вышел из каюты, чтобы указать Романике на блондинку. Тот лукаво подмигнул – мол, сами с усами, и кивнул на крутую деревянную лестницу, ведущую на вторую палубу к каютам первого класса. Тут все было в порядке, и Хаблак вернулся к Осташевичу.

Посадка продолжалась. Пассажиров теперь стало значительно меньше, они уже не толкались, и следить за ними было легче.

Хаблак посмотрел на часы – через двадцать минут «Вячеслав Шишков» отойдет от причала. А, может, этот – Толик?

Мужчина в синем спортивном костюме с рюкзаком за плечами, черный чуб нависал надо лбом.

– Он?

– Нет.

– И тот – нет?

– И тот…

Теперь только одиночные пассажиры садились на теплоход. Наконец, прозвучали два гудка – матросы убрали грузовой трап. Сейчас уберут и пассажирский.

К теплоходу, помахивая модным чемоданчиком – «дипломатом», приближался высокий парень в джинсах и белой майке с нарисованными на ней ковбоями. Брюнет… Толик?

Но Осташевич скользнул по нему равнодушным взглядом.

– Нет…

А трап уже поднимают, и теплоход отходит от пристани.

– Пошли, – Хаблак тронул Рогатого за плечо. – Иди в каюту и смотри у меня! Как условились…

– Бу' сде', начальник! – этот ворюга наглел на глазах. Почувствовал, что и от него кое-что зависит.

– Я тебе дам – «бу сде'»… – строго сказал Хаблак. – Чтоб никакой «самодеятельности»!

Осташевич ничего не ответил. Немного постоял перед дверью и уверенно толкнул ее, как и надлежит пассажиру первого класса – человеку с положением, у которого и денежки в кармане водятся. Хаблак с улыбкой наблюдал за этой метаморфозой. Правда, червячок точил сердце: этот нахал способен выкинуть какое-нибудь коленце, теперь они с Романикой могли только издали наблюдать за ним. Если бы появился Толик – совсем другой разговор. Можно было бы и задержать, когда будет передавать Осташевичу деньги. Неразумно, конечно, потому что прежде следовало бы выяснить круг знакомств и связей Толика. Собственно, факты для возбуждения дела уже есть… Его сговор с Рогатым – запугать Булавацкого. Но зачем, что за этим кроется? Если совпадут отпечатки пальцев Толика с отпечатками на бутылках в «Энее», это доказательство того, что он пьянствовал в компании, забывшей на столе миллион рублей. Но ведь никакого преступления в этом нет…

И все же: неведомый Толик и Булавацкий, умерший от страха, услышав, что им заинтересовалась милиция, – преступники, и тебе, капитан Хаблак, надо доказать это. Крайне необходимо…

Ну что же, игра только начинается. Толик с компанией оказались осторожными, они перестраховываются, но куда им деваться?

Хаблак повеселел. Ему всегда становилось весело, когда он чувствовал силу врага. В нем тогда просыпался азарт, и он знал, что все равно победит, перехитрит противника, расставит западни, в которые тот непременно попадет.

…В небольшом холле между первым и вторым классами стояли диваны. Хаблак присел на один из них так, чтобы видеть дверь каюты Осташевича. В холл заглянул с палубы Романика.

– Она в двенадцатой каюте, – сообщил лейтенант, – через одну от Рогатого. Я на палубе… Хаблак кивнул, и Романика исчез.

Пассажиры устраивались: хлопали дверями, звали горничную, чтобы принесла белье, потянулись на корму в ресторан. Рядом с Хаблаком присела парочка – обнимались и целовались, ни на кого не обращая внимания. Девушка, правда, недовольно поглядывала на капитана – все же он немного мешал им. Но Хаблак продемонстрировал выдержку. Смотрел на портрет Вячеслава Шишкова, написанный маслом – портрет повесили так, чтобы было видно из длинного коридора второго класса.

Хаблак вытащил сигарету. Рядом с диваном стояла блестящая медная пепельница. Вообще все на теплоходе блестело, вымытое и вычищенное, даже не хотелось бросать окурок в такую безукоризненно чистую пепельницу. И не пришлось, потому что дверь двенадцатой каюты открылась, и красавица блондинка выскользнула в коридор. Она немного постояла, осматриваясь, и вышла в холл. Остановилась в двух шагах от Хаблака, глядя через стеклянную дверь на зеленые днепровские берега, и капитан мог хорошо рассмотреть ее. Он, правда, сделал вид, что тоже любуется ландшафтом, но два-три цепких взгляда прочно зафиксировали в памяти облик девушки.

Она действительно была красива. Нежный овал лица, большие темные глаза, несколько удлиненные, как у японок. Крутой лоб и чувственные губы.

Девушка скользнула глазами по Хаблаку – он невольно сжался, ведь она могла запомнить его в чайной. Но она глядела равнодушно, потом бросила взгляд на парня в одной майке и пижамных брюках, прошмыгнувшего мимо нее, покачала головой и направилась к каюте Осташевича.

Капитан отвернулся от окна, но все же видел, как блондинка постучала в дверь. Рогатый будто ждал ее – сразу открыл, и девушка юркнула в каюту.

Хаблак встал и вышел на палубу. Как условились, окно каюты Осташевича было открыто, Романика сидел под ним в деревянном кресле. Это не могло вызвать подозрения – все кресла на палубе были заняты; вечер стоял теплый, еще только начинало темнеть, и пассажиры высыпали на палубу.

Хаблак прошел мимо окна каюты Осташевича. Рогатый стоял спиной к окну, блондинка сидела на диване и что-то вынимала из сумочки. Сейчас Осташевич получит деньги, потом, если девушка начнет расспрашивать его, должен рассказывать громко, чтобы услышал Романика. В конце концов, зачем Рогатому предупреждать Толика? Единственный мотив: вечная ненависть вора к милиции, но должен же знать, что в случае успешного завершения операции суд соответствующим образом оценит его поведение.

Хаблак немного постоял, глядя, как пенится вода за бортом теплохода, и повернул обратно.

Осташевич стоял теперь боком к окну, блондинка все еще сидела на диване. Рогатый, сильно жестикулируя, что-то втолковывал ей. На мгновение он встретился взглядом с Хаблаком, на одно только неуловимое мгновение, однако успел кивнуть ему, что, мол, все в порядке – нагнул голову и незаметно подмигнул.

Капитан остановился неподалеку – у стеклянной двери в холл. Вдруг он заметил, что Романика подает ему какие-то знаки. Потом лейтенант быстро встал и, обойдя толстую женщину, подошел к Хаблаку.

– Они идут в ресторан… – возбужденно прошептал лейтенант.

– Кто? – спросил Хаблак и сразу же пожалел: зачем задавать бессмысленные вопросы? – Нах-хал! – взорвался он, но тут же тихо и весело засмеялся. – Правда, нахал и считает нас дурачками… – Говоря это, видел, как в холле появилась блондинка в зеленом платье – шла, гордо подняв голову и выпятив грудь, а чуть позади ее держался Рогатый. Увидев капитана, развел руками – мол, что может поделать, если такая чудесная женщина пригласила его поужинать, и потом уже шел, не оглядываясь.

– Ну и подлец! – восхищенно воскликнул Романика. – У нас под носом будет пьянствовать, денег у него до черта – триста пятьдесят тысяч, и знает, что все равно их конфискуют…

– Я это ему припомню, – сказал капитан таким тоном, что было ясно: припомнит-таки. – А теперь нам ничего иного не остается, как составить Рогатому компанию.

В ресторане было мало народу – Осташевич с блондинкой устроились за столиком, на котором стоял букет роз. Рогатый галантно вытащил из вазы большой красный цветок и подарил блондинке. Та положила розу на стул рядом с собой, села, закинув ногу на ногу, видно, знала цену своим прелестям и демонстрировала их.

Хаблак с Романикой заняли столик за спиной блондинки, чтобы не привлекать ее внимания и хорошо видеть Осташевича. Тот понял их маневр и успокаивающе махнул рукой – мол, все в порядке и можете надеяться на меня.

Официантка принесла меню. Осташевич уткнулся, было, в него, но тут же отложил в сторону.

– Значит, так, – громко, чтобы услышали Хаблак с Романикой, распорядился он. – Ты тащи самое лучшее. Ну, чтоб, значит, выпить и закусить. Какой у тебя коньяк?

– Есть три звездочки, одесский…

Рогатый презрительно пожал плечами. Пустил в потолок кольцо сигаретного дыма и многозначительно спросил:

– Ты знаешь, с кем разговариваешь? – Официантка, естественно не знала, и Осташевич не стал уточнять. – Коньяк тащи самый лучший.

– Есть марочный, «Украина».

– Давай бутылку… Еще шампанского, конфет и шоколада, усекла?

Официантка была так подавлена размахом и широтой натуры Рогатого, что не обратила внимания на это вульгарное «усекла». Она подошла к следующему столику и, услышав, что посетители будут пить лишь пиво и есть бифштексы, бросила пренебрежительный взгляд на Хаблака и поспешила к буфету выполнять необычный для скромного ресторана заказ.

Кухня была внизу, на первой палубе, официантка что-то сказала повару в переговорную трубку, поставила на поднос бутылки с коньяком и шампанским и понесла Осташевичу. Тот сидел, небрежно откинувшись на спинку стула и то и дело стряхивая пепел прямо на пол. Наверное, другому посетителю официантка сделала бы замечание, но Рогатому только молча подвинула пепельницу, открыла коньяк, хотела налить в рюмки, но Осташевич выхватил у нее бутылку, сначала налил себе полный фужер, потом блондинке в бокал и, не теряя ни секунды, опорожнил фужер до капельки.

– Алкаш проклятый, – прошептал Романика, – такой коньяк – как водку, даже вкуса не почувствовал!

Хаблак улыбнулся. Злость на Рогатого почему-то уже прошла, теперь ситуация даже несколько забавляла его – все же этот воришка хоть немножко проявил характер и щелкнул их по носу. Получать щелчок, правда, не очень приятно, особенно от таких, как Осташевич, но он будет терпелив и мудр, вынесет и это. Ведь Рогатый, что там ни говори, помог им, и это его последний роскошный ужин перед бесчисленными мисками тюремного супа, несколько отличающегося от ресторанного…

Только бы Рогатый не упился. Напьется и натворит глупостей.

Хаблак нахмурился и незаметно погрозил пальцем Осташевичу, снова наполнившему свой фужер.

Тот отвел взгляд, сделав вид, что не заметил, но не притронулся к коньяку и дождался закуски.

– Давай выпьем! – чокнулся с блондинкой. – Ты хорошая шмаруха, и я угощаю!

Видно, блондинку не очень тяготило общество Рогатого – она знала, с кем имеет дело, небось, и сама не принадлежала к изысканному обществу – чокнулась с Осташевичем и до дна выпила не такой уж и маленький бокал.

– Вот это по-нашему! – восхищенно воскликнул Осташевич. – Укиряемся сегодня! Девушка, еще бутылку!

– «Украины»? – переспросила официантка, принесшая жареное мясо на невероятно роскошных, под серебро, тарелках. Она явно забыла о других посетителях, и Хаблак громким хмыканьем осмелился напомнить о своем существовании. – Сейчас… – она даже не посмотрела в их сторону и побежала выполнять заказ.

Рогатый еще налил себе в фужер, поднял его над столом и громко, с явным расчетом, что его услышат за соседним столиком, провозгласил:

– Я – человек честный, и все знают, что Осташевич слово держит. И мне все равно начальник ты или последний фраер, лишь бы не был падлом!

– Эту проблему мы еще будем иметь возможность обсудить детальнее, – ехидно усмехнувшись, бросил Хаблак. – Правда, не в таком изысканном обществе.

Наконец, официантка принесла им бифштексы, но не на металлических тарелках, а на обыкновенных. Поставила пиво и пренебрежительно отвернулась, еще раз подтверждая известную истину, что посетитель ресторана оценивается прежде всего по количеству заказанного.

Рогатый протянул ей полный бокал коньяку.

– Выпей с нами, красавица. Я сегодня щедрый. Хаблак глотнул пива, облизал влажные губы.

– А он, кажется, действительно распоясался… – сказал таким тоном, будто только теперь заметил нахальство Осташевича.

Рогатый что-то прошептал официантке на ухо. Та, поставив пустой бокал, кивнула, посмотрела на Хаблака и поспешила к буфету. Капитан подумал, что Осташевич заказал еще какое-то блюдо, но ошибся: официантка поставила на поднос еще бутылку «Украины», прошла мимо первого столика, заговорщически подмигнула Рогатому, и подала коньяк Романике.

– Вам с того стола, – кивнула на Осташевича, – с наилучшими пожеланиями…

Романика начал медленно багроветь, наливаясь яростью, но Хаблак предостерегающе поднял руку. Учтиво поклонился издали Рогатому и сказал:

– Передайте нашу искреннюю благодарность. Но неудобно, такой дорогой коньяк. Хотя – мы тоже не останемся в долгу… – Официантка ждала, что он что-то закажет в ответ, но Хаблак, зажав бутылку в кулаке, направился к соседнему столику. Широкий жест Осташевича дал ему возможность хоть как-то повлиять на ситуацию. Притворившись немного подвыпившим, похлопал Рогатого по плечу и дружелюбно сказал:

– Ты почему-то понравился мне издали… Я уж не говорю о вас! – улыбнулся блондинке, – такие хорошие люди, что грех не составить компанию.

Девушка оценивающе посмотрела на него: должно быть, ханыга, желающий выпить за чужой счет… но респектабельный вид Хаблака не вызвал подозрений, к тому же она была навеселе, а капитан смотрел на нее с восхищением – какой женщине не нравится это?

– Садис, друг! – встал Осташевич с полным фужером в руках, – и давай поцелуемся!

Только этого не хватало Хаблаку – целоваться с вором-рецидивистом! Он взял розу со стула, подал блондинке.

– Сергей, – отрекомендовался он. Та протянула руку.

– Таня.

Рогатый все еще стоял, и коньяк выплескивался из фужера. Подошел Романика, хотел отобрать фужер, но Осташевич не отдал и выпил до дна. Качнулся, и Романика обнял его.

– Вот это парень! – воскликнул он, покосившись на блондинку, но Хаблак что-то нашептывал ей, и лейтенант так стиснул в объятиях Рогатого, что тот засопел. – Прекрати немедленно, – прошептал Романика. – Не то пожалеешь!

Лейтенант отпустил Осташевича, и тот сразу сел, хлопая глазами, но алкоголь придал ему храбрости – схватил бутылку, принесенную Хаблаком, и начал наливать коньяк в рюмки.

Капитан придвинул свой стул к блондинке, нагнулся над столом, чтобы хоть немного заслонить от нее Осташевича.

– Муж? – кивнул на него. Таня надула губы.

– Нет, что вы…

– Так я и думал! – деланно оживился Хаблак.

– Познакомились на пароходе…

– Кто он?

Какой-то тревожный огонек мелькнул в Таниных глазах: зажегся и сразу же погас.

– Душно тут, – пожаловалась она. – Двери закрыты.

– Пойдемте на палубу, – предложил Хаблак.

– Но ведь… – девушка с сожалением обвела взглядом заставленный стол.

– Возьмем с собой стаканы и выпьем шампанского на палубе.

– Чудесно! – всплеснула ладонями Таня. Осташевич сразу понял, чем это обернется для него.

– Но ведь мы не допили коньяк! – запротестовал он.

– Возьмите с собой, – великодушно согласился Хаблак и велел официантке принести счет.

– Подождите… – Рогатый встал и направился к буфету. Романика хотел пойти за ним, но Осташевич решительным жестом остановил его, и лейтенант, в ярости сжав кулаки, вынужден был остаться за столом.

Рогатый вернулся к столу еще с двумя бутылками «Украины». Одну засунул в карман, другую поставил перед Хаблаком. Нагло подмигнул.

– Бери! – качнулся, и Романика поддержал его. – Я сегодня добрый. Дарю вам.

Честно говоря, Хаблаку хотелось ударить его, но вместо этого он щелкнул ногтем по роскошной этикетке, многообещающе сказал:

– Сочтемся… Я никогда не остаюсь в долгу. – Он взял не распечатанную еще бутылку шампанского, фужеры.

– Нал-ли-вай… – пробормотал Осташевич и еще раз качнулся…

– Я провожу вас в каюту, – предложил Романика.

– Н-ни в коем разе! Мы сегодня гуляем, и п-пусть всякие гады… – хотя Рогатый был пьян, но осекся, поняв, что сморозил глупость.

Хаблак коснулся локтя девушки.

– Пошли, – предложил он, – а они вдвоем еще посидят…

Таня взяла со стола коробку конфет.

– Вишня в шоколаде, – объяснила она, – и под шампанское…

– Да, – согласился Хаблак, – вишня в шоколаде – это очень вкусно.

Они выскользнули в стеклянную дверь, и Хаблак даже не оглянулся – знал: Романика воспользуется случаем и приберет к рукам обнаглевшего вора.

Они поставили фужеры на длинную деревянную скамейку, Хаблак бабахнул пробкой и подумал, что он ведет себя сегодня, как заправский купчик: что ж, в этом был смысл: он должен завоевать доверие Тани, хотя бы добиться ее благосклонности, а вкусы и привычки у нее, небось, достаточно устоявшиеся – вспомнить только, как она решительно взяла со стола конфеты. Выпили по фужеру, и Таня заметила, что уже поздно и надо идти. Может быть, сделала это просто так, ради приличия, но Хаблак сразу ухватился за спасительное слово. Он проводил девушку, они немного постояли под окнами первого класса, и Хаблак спросил умышленно равнодушным тоном, кто занимает другое место в ее каюте.

– Пока никто, – ответила она, не без намека сделав ударение на первом слове, – но завтра в Запорожье сядет мой… – она чуть-чуть, совсем незаметно, запнулась, но закончила уверенно, – муж.