Текст книги "Неживой (СИ)"

Автор книги: Рост Толбери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)

Ярина смотрела на него страшно. Он подумал, что вот-вот упадёт замертво или вспыхнет как головёшка, но подходил всё ближе и ближе. Когда до неё оставалось всего ничего, она вдруг отпрянула и посмотрела на него с испугом, словно девчонка какая-то, а не могучая ведьма. Как Ева и обещала, она ничего не смогла сделать. Вацлав опустил топор и ударил её пудовым кулаком в лицо. Она болезненно выдохнула, упала оземь, как и подобает от такого удара, пустила носом кровь и потеряла сознание.

– В темницу её, – приказал Вацлав. – А этих… заговорщиков на корабль погрузить, в море вывести, в лодку загнать, на воду спустить и утопить. Всех до единого. Не будет на этой земли войны, собаки. Не будет смуты. Будет мир тут. Слышите меня? Я князь. Будет так.

* * *

– Эко дивное! – прошептал Вацлав, рассматривая причудливый набор брусков, колёс и верёвок, стоящий посреди сырого и едва освещённого светом факела подвала.

Палач медленно крутил колесо, веревки тянулись, а Ярина так же молчала. Маленькие капельки пота стекали по её исхудавшему и бледном лицу, взор её был затуманен, она дрожала и стискивала зубы.

– Не работает оно, что ли, а, палач? – хмуро спросил князь и подёргал пальцем одну из веревок. Ярина задышала чаще.

– Да эт ж как жиж, не работает, князь? Уже вопить должна была начать, как свининка мелкая… Крепкая. Не видал я таких.

– Ладно, распутывай её. Сам попробую.

– Слушаюсь, – палач быстро освободил колдунью, без сил она выпала на пол.

– Знаешь, ведьма, – Вацлав присел над ней на корточки. – Ты всё равно мне расскажешь. Тайны только мертвецы скрывать могут, а ты живая и вся моя. Зачем мучится?

– Не править тебе! – прошептала Ярина.

– Ах не править мне? – разозлился князь. – Мне? Ты расскажешь, где спрятала своё отродье, ведьма! Или клянусь своим родом, я свершу в отношении тебя самое страшное, что только смогу вообразить! Слышишь меня?

– Не. Князь. Ты, – прошептала ведьма.

– Я князь. Я взял Поморск. Я буду брать, что хочу! – закричал князь и сорвал с неё рубашку.

* * *

– Ну всё, князь. Узнала я. – сказала подошедшая Ева.

– Что узнала? – Вацлав стоял на бойнице, привыкал к тёплому ветру, высоте и невообразимому морскому пространству, раскинувшемуся за гаванью.

– Про бастарда. Ильясом его зовут. За Оплотом живёт недалеко. У дяди Витима. Потаскуха эта его в малых годах ещё отдала, четыре года прошло. Князь не знал даже.

– Четыре года ему всего… – прошептал князь.

– Не трави себе душу князь. Я уже решила этот вопрос силами своих людей. Теперь никто тебе не помешает.

* * *

– Жители Поморска! – князь кричал, чтобы толпа, собравшаяся на улице слышала каждое его слово. – В этот день мы собрались здесь, чтобы вершить правосудие! После того, как мой названый брат и любимый нами всеми Ярион Мудрый так скоро почил, злодеи хотели захватить власть и наживаться за счёт вас, простых людей! Но я, Вацлав Черногор, им не позволил. Я никому и никогда не дам в обиду славный народ Поморска. Смотрите на меня! Я княжеских кровей, но сам землю пахал, сам лил на неё воду и кровь, сам поднимал за неё топор. Моё слово и моё дело справедливо.

Из народа донеслось несколько одобрительных криков, но в целом лица были мрачными. Не привыкли они собираться на казни и смотреть на жестокость. Но им нужно было показать.

– Люди Поморска! Ведьма, что вы видите знакома вам по добрым делам. Ярион любил её и почитал её. Но после смерти его, она впала в безумие и предала любимого князя! Предала его память и дела! Хотела помочь боярам и купцам захватить власть! Кроме этого, – Вацлав оглянулся на Еву и продолжил: – она хотела своим чёрным колдовством уничтожить наш урожай, чтобы вы, славные люди, вынуждены были просить защиты и довольствия у этих зажравшихся свиней! Не будет при мне такого!

«В огонь её! В огонь», – раздалось из толпы. – «Ведьма!»

– Поэтому, со скрипящим сердцем, вынужден я чинить справедливость. Ведьма Ярина! За твои злодеяния, приговариваю я тебя к смерти через огонь. Пусть очистит он твою осквернённую чёртами плоть и душу, да вознёсет тебя к Прави, как и полагается.

Ярина с трудом подняла голову, мутным взглядом оглядела собравшихся и едва слышно сказала:

– Не править тебе. Проклинаю…

Вацлав вздрогнул и снова оглянулся на Еву, она смотрела в пол и совершенно не обращала внимания на происходящее.

Князь вздохнул и кивнул палачу. Тот опустил факел и костёр с привязанной колдуньей задымил и быстро показал языки пламени. Она не кричала.

Ещё до того, как её голова безвольно опустилась на грудь и она сама стала головёшкой, вдруг потянул ветер. Настолько холодный, что князь вздрогнул. Под шёпот и суеверный выкрики, с ещё теплого осеннего неба пошёл ледяной дождь, а затем и снег. Он затушил недогоревший костёр.

Князь приказал вытащить несгоревшее тело из углей, затянуть его в ткань и бросить в самый глубокий сточный колодец. И спустя пять или шесть вечеров, щедро смоченных вином и горилкой, забыл о женщине, которую огонь поцеловал дважды.

* * *

– Оставьте нас, – приказал Вацлав и их оставили в тронном зале одних. – Почему на твой корабль загружают припасы, Ева? Отвечай.

– Я отплываю, мой князь. Вечером, – она смотрела в землю, не на него.

– Я тебя не отпускал.

– Я Вам больше не нужна, дорогой мой правитель. Теперь у меня другая миссия.

– И ты думаешь, я тебя отпущу после всего этого?

– Конечно же, отпустишь, любимый. Ты неудержимо захочешь править свободным, и змея на твоём горле будет тебя только раздражать. Для меня нет тайны в том, что при тебе это край зацветет, как луга весной. И я для этого буду не нужна. Я бы и сама хотела остаться, может быть просто женщиной у твоего трона, но мой настоящий хозяин не отпускал меня. Если я останусь тут, он убьёт меня. Каким бы ты не был могучим воином и мудрым князем, бойся его, как своего бога смерти. Он не оставляет шансов.

Князь усмехнулся, опустил плечи и поклонился ей. Она поклонилась в ответ и развернулся, чтобы уйти. Он поднялся с трона, грубо схватил её за руку и развернул к себе.

– Я отпущу тебя, – сказал он, увидев впервые лёгкий испуг в её глазах, притянул к себе и сжал в объятьях. – Но сначала… Я не прошу.

Глава 8
Байгуд

Мальчишка выбежал из-за изгиба тропинки и на полном ходу врезался в ногу Байгуду. Упал на землю, зашипел от боли и досады, потёр ушибленную голову, посмотрел перед собой непонимающе, поднял голову вверх. От вида и размеров богатыря заорал дурниной. Увернулся от протянутой руки и убежал вдаль, крича ещё долго.

– Хм-м-м, – с басовитой хрипотцой протянул батыр.

Это был далеко не первый селянин, встреченный им по дороге. На десятом или двадцатом, он перестал считать. Все они были потерянными, почти бежали или шли, понурив голову. Спасались от чего-то. И именно туда лежал путь батыра.

Байгуд шёл пешком и особо не спешил. Он ещё не встречал лошади, которая бы его выдержала, и ещё не встречал лиха, которое бы смогло убежать от него. Он облокотился на копьё, вытащил из-за пояса трубку, размером с банный ковшик, набил её табаком и приправил едва тлеющим угольком из крохотного глиняного горшочка.

Вокруг разошёлся приятный аромат. Байгуд втянул его полной грудью, немного помыслил, осмотрел лесной горизонт, кивнул солнцу и чистому синему небу и продолжил путь.

Байгуд родился недоношенным. У матери начались схватки от страха, когда в деревню ворвались враги. Её зарубили сразу после родов и даже ткнули саблей Байгуда, оставив ему шрам, во всю грудь. Истекая кровью, мать из последних сил согревала его, пока не изошла кровью и не остыла. А его сердце, не успевшее даже немножко пожить, билось всё медленнее и медленнее, готовясь сделать свой последний удар.

Почти мёртвым, бледным и синим, уже не кричащим, его нашёл бродячий скапанг – монах, отрекшийся от всего земного, даже от своего имени, и проводящий жизнь в вечном пути и молитвах. Скапанг вскормил его худым молоком единственной убогой козы, которую враги не взяли, кровью своей, птиц и животных. Почему-то Байгуд выдюжил и не умер.

Года в три, когда Байгуд смог наравне с ним жрать насекомых, скапанг отдал его кочевникам, женщине, что только что родила мёртвого. Так было справедливо. Байгуд наконец получил молоко матери и еду, что причитается ребёнку, а его мать не спрыгнула в глубокий провал от горя. Сначала он много болел, был худым и бледным, с синюшными губами, быстро уставал и был на голову ниже своих сверстников. Мать садилась перед ним на колено, брала его за плечи, смотрела на него своими блестящими карими глазами и клала ему что-то в рот, чтобы он ел. И как-то лет после пяти он вдруг пошёл в рост и уже не останавливался.

К шестнадцати годам он был выше самого крупного мужчины в их улусе и шире его в плечах. Руками он мог разломить камёнь надвое, вытаскивал в одного повозку из колеи, мог сам изловить в поле дикую лошадь и привести её. Ел он много, сначала за взрослого мужчину, потом за носящую женщину, потом за двоих, и наконец – как лошадь. Мама любила его, кормила, как могла, и всегда ему улыбалась, а вот в ауле его поначалу не взлюбили и ругали.

Большой Рот, говорили они.

Пока он сам не начал приносить еду. Охотник из него вышел ладный. То косулю, то лося целиком на спине притащит, то лошадь негодную или овцу бесхозную приволочёт. А в такой день и день после него, хочешь не хочешь все пируют и объедаются. А когда добычи не было, мог день или два идти, но вернутся с полной кадкой ягоды, грибов или рыбы.

Чем больше сил у него прибавлялось, тем больше пользы он своему хозяйству приносил. Воды принести, камень приволочь, столбы вбить, телегу починить – всё к нему шли. Никому не отказывал, не ленился, всегда был при деле, всегда отзывался.

А уж когда он петь и играть на чанзе научился, так все к нему и оттаяли.

Любили его, да в душу не пускали. Слишком уж он отличался. И всё рос и рос. Сердце его росло вместе с ним. Злобы он ни на кого не держал, чтобы языки злые не говорили и какие бы враги лютые на горизонте не мелькали. Не терпел жестокость и несправедливость, и где бы её не видал – старался останавливать. Так однажды вбежал он к Архызу в юрту, на крики жены его, которую он побивал нещадно, и убил бы её в конце концов. Вытащил Арыхза на улицу и велел прекратить раз и навсегда.

Архыз ещё пуще вышел из себя, взял в руки топор и со всего маху всадил его в Байгуда. Зазвенел жалобно топор от удара, рукоятка переломилась, но не пробил он рёбра батыру, лишь кожу оцарапал, да синяк оставил.

Взял тогда Байгуд Архыза и запустил того в поле, как будто кролика или суслика какого. Чуть дух из него не вышел, так Архыза напугал и так он ушибся, что больше никогда не осмеливался руку свою окаянную на жену подымать.

И с того дня пошла слава о Байгуде, как о батыре, что сильнее всех мужчин.

* * *

На пятый день дорога кончилась, и вошёл Байгуд в Норийку. Сморщился и поспешил закурить – от смрада трупного иначе было не скрыться.

– Хм-м-м, – пробасил он, разглядывая разрушенные фортификации, падших воинов и пепелище, оставшееся от деревни.

Много он повидал сражений и их последствий. Ни гарью его не напугать было, ни кровью сохлой, ни телом мёртвым. Но тут было что-то не так. Словно застыло всё картиной скверной. Не вились тут ни вороны, ни мухи, ни иные любители полакомится падалью.

Байгуд воткнул копьё в землю, чтоб не мешалось, покрепче сжал в зубах трубку и что было сил хлопнул в ладоши. Вместо эха, что должно было разорвать тишину и разойтись далеко, он услышал глухой звук, словно по дереву стукнули.

– Эге-гей! Лихо! – закричал он. – Выходи! Биться будем!

Крик его так же прозвучал глухо, не отражался ни от чего, словно он кричал в перину. Байгуд недовольно покачал головой, прошептал ругательств, вырвал из земли копьё и, опираясь на него как на трость, пошёл искать.

Сердце его неприятно бухало, появилась на нём какая-то тяжесть, хотя и мыслей с собой чёрных он давно не носил. Голова работала дурно, словно Байгуд пил всю ночь и не спал. Покуривая трубку, смотря как она разгорается и тухнет, и как кончается в ней табак, Байгуд понял, что и со временем в этом месте не всё ладно. Как во сне, только в дурном, из которого не убежать и не проснуться.

Следов кого бы то ни было он не нашёл. Кроме него в деревни никого живого не было. От домов остались одни головёшки, словно тут и не было никогда селенья. Тела были изгрызены, и что-то подсказывало Байгуду, что животные к ним подойти бы не осмелились. Одного из мертвецов он узнал – седовласый благородный на вид стрелок, который спрашивал у князя на пиру, есть ли подвох. Есть, как выяснилось. Седовласый лежал с распоротым горлом лицом вверх, его пустые глазницы смотрели в небо.

Больше там ничего интересного не было. Река за деревенькой встала словно упёрлась во что-то и начала зеленеть, обращаясь болотцем. Трава в деревне пожухла, деревья листву отвернули, земля то застыла грязевым месивом, то потрескалась, как в пустыне. На погосте нечистая разрыла могилы, а может их и стрелки-богохульники разрыли, в поисках этой самой нечистой, у них ничего святого не было, как Байгуд слышал. Но самое интересное было за кладбищем.

В лесу словно прорубили тропинку. Трава на ней усохла, склонилась к земле и почернела. Деревья, кустарники и случайные ветки постарались подальше уклонится от неё. В лесу образовался чудной коридор пустого пространства, который совсем не изгибался и ровной полоской тянулся далеко за горизонт и сливался в нём в единую чёрную точку. Никогда Байгуд ещё не видел такого потустороннего дива. Полоса выезженной земли проходила рядом с погостом, но на Норийке не кончалась – уходила от неё в сторону, как раз туда, откуда пришёл Байгуд.

– Хм-м-м, – протянул батыр, вздохнул, покачал головой, расправил плечи да вошёл на тропинку.

* * *

Байгуд старался идти быстро. На нечистой тропе ощущение дурноты только усилилось. В первый раз в жизни, с тех пор как он отъёлся в у матери, в боку у него закололо, и дышать стало тяжело. Он уже знал куда его приведёт тропа, лишь шептал, чтобы это произошло быстрее.

Справа из-за кустов показались домишки. Байгуд сошёл с тропы и осмотрелся. Ещё одна деревня, такая же мелкая, как и Норийка, такая же тихая и безлюдная. Брошенная. Значит, чудище прокладывает себе дорогу куда-то. И в пути деревни разоряет, окаянное.

Байгуд проворчал пару ругательств, вернулся на тропу и продолжил путь, то идя быстрым шагом, то срываясь на бег.

* * *

Степь – место жестокое. Людей выращивает тоже жестоких, но скорее по необходимости, чем по сердцу. Мать его убили и его саблей ткнули, чтоб они с голоду не померли и чтоб мстить не пришли, если не б не померли. Забрали у них всё люди, которые сами нуждались и делать им было больше нечего.

Пришёл к ним Байгуд по весне. Долго искал, по степям ходил и расспрашивал. Вышли к нему с саблями и копьями наголо, луки навели, да толку то. Что по горе стрелять.

Трогать не стал. Рассказал кто он и откуда пришёл. Сказал, что если ещё раз тронут кого, не важно за чем, хоть за обиду, хоть из мести, хоть за пищу – Байгуд вернётся. Никого не убьёт, но мужчин всех искалечит и все стада себе заберёт. Сказал, что этот улус, теперь улус скапангов. Нет у них имени, нельзя им носить никакое оружие, говорить нельзя и делать ничего кроме молитвы нельзя.

Бросились на него трое, а он их руками голыми сломал, как игрушки. Сказал Байгут, что будет каждую весну приходить и проверять. Но не ходил ни разу.

Вернулся к родным, а там поминки. По нему.

Дал ему кузнец кольчугу, что на трех четырех мужчин бы легко натянулось. Артан, охотник первый, копьё подарил из листвяка болотного, толстое, что нога у коня. Гайбат лук ему сделал, в рост человеческий, но сам тетиву не смог. Сабли родовые, что после павших мужей остались, с курганов принесли. И их них одну большую выковали сообща. Байгуду под руку.

А мать засмеялась, обняла ему рука, да конька деревянного подарила. Байгуд сам разулыбался как оценил шутку. Для степняка конь – главное богатство. Без коня – нет степняка. Но нет такого коня, чтоб Байгуда выдержал.

Поняли всё родные. Жалко им было с Байгудом расставаться, но нельзя держать такое сокровище при себе. Не им оно принадлежит, а всему миру. Дело богатыря – защищать мир, да лучше делать.

Поклонился Байгуд шатрам родным, взглядом бескрайние степи окинул, перед матерью на колени упал, до земли поклонился. Поднялся, да пошёл дорогой батыра.

* * *

Часа через два пути лесной коридор вывел его на центральную площадь ещё одной деревеньки.

Вечерело. Красное солнце было едва различимо за кромкой леса. Мимо батыра деловито жужжа пролетел отожравшийся комар, это было первое насекомое которое он увидел за два дня. Следом он услышал вдалеке щебетание птиц и шум листвы. Боли и скованность отпустили его грудь, и он наконец вздохнул свободно. Чудище сюда ещё не дошло. Или не закончило тут ещё пакостить.

– Эге-гей! – крикнул Байгуд. – Есть тут кто живой? Выходи!

Никто ему не ответил.

– Эй! – снова закричал Байгуд. – Лихо! Ты тут? Выходи-ка на свет! Биться с тобой пришёл!

От его крика лес на секунду замер и затих. А ветер принёс по кронам деревьёв едва слышимый то ли шёпот, то ли вой.

И спустя несколько мгновений из-за дальнего дома сам виновник злодеяний. По первым шагам и движеньям рук батыр понял, что перед ним никакой не человек. Хоть и держалось оно на двух ногах и размахивало руками в стороны, как и мы, даже старалось походить на человека живого, но руки его и ноги были совсем несоразмерны и походка чудная его не была похожа ни на человека больного, ни пьяного, ни даже погибающего от стрелы или другой какой раны. Щуплое и сутулое, ростом едва ли с крестьянского мужичка, которого от работы и плуга пригнуло к земле. Свободно болтались на нём штаны, рубашка, да кольчужка сомнительного качества, на ногах ничего не было. Лицо, едва ли это можно назвать лицом, безгубое, с копной свалявшихся волос, ещё хуже, чем у трупов бывает, ушей нет и у вовсе, как и носа. Но всё это могло бы быть и у человека живого с судьбой нелёгкой. Всё кроме кожи, чёрной как смоль, такой же блестящей, но потрескавшейся как догорающая деревяшка. Держалось оно тени, даже последних лучшей заходящего солнца страшилось.

Байгуд вбил в землю копьё, снял со спины великанскую саблю, освободил её от ткани и взвалил на плечо.

– Хм-м-м, – довольно протянул Байгуд, оценивая противника.

Чудище его совершенно не боялось. Замерло в нелепой позе и тоже его изучало.

– Мелкий какой, – пробасил Байгуд. – Почто селян из домов выгнал, курдюк вонючий? Почто тут злодеяния чинишь? Думаешь, нет на тебя управы? А есть. Байгуд я. Биться будем.

Байгуд вырвал из земли копьё, поднял его над головой, коротко шагнул, ухнул и отправил в злодея. Черноликий легко увернулся, но Байгуд широкими шагами уже покрыл расстояние, перенёс вес на согнутое колено и оторвал саблю от плеча. Свистнуло в воздухе так, что можно было оглохнуть, лезвие собрало с кольчуги врага всего пару колец, слишком уж проворно тот отскочил.

Байгуд слегка сместил таз, расслабил пальцы и запястье, что его оружье неуклюже упало на землю и потянуло его за собой, тут же схватил его крепко накрепко, раскрутился вокруг своей оси и обрушил лезвие сверху вниз, туда, куда отскочило чудище. И на этот раз – только вспахал землю.

– Матёрый… – мрачно пробасил Байгуд и тут же расплылся в благородной улыбке.

Морду чудища перекосило, он зашипело, злобно глядя на батыра. Не стирая улыбки, Байгуд сделал ещё один выпад, но вдруг сменил стойку, почти упал вперёд, вытянул руку и просто схватил противника за шиворот большеватой кольчуги. Притянул к себе и со всей дури обрушил ему на голову металлическую рукоятку, зажатую в кулаке – с такой дистанции было не замахнутся.

Хлипкая чёрная шея хрустнула, голова вмялась в грудь и лопнула. Не прекращая движенья, Байгут оттолкнул обмякшую массу и догнал её ударом исполинского меча. Сила удара была таковой, что несчастная тварь перерубилась пополам вместе с кольчугой и бесформенной кучей мяса упала озёмь.

– Хм, – озадаченно хмыкнул Байгуд.

Он не ожидал такой простой победы. Не от злого духа, что лес под себя подмял и деревни разорил. Резко взмахнул саблей, отряхивая остатки чёрной крови, опёрся на неё, достал трубку, набил и задумчиво закурил. Дым окутал всё вокруг. Он даже не вспотел, враг был повержен, но сердце его сердце снова налилось тяжестью и забилось внутри, предчувствуя беду.

Байгуд потыкал остриём чёрную, исходившую мерзкой жижей тушу, посыпал её горящим пеплом из трубки, но оно явно было мёртвым. Батыр покачал головой и пошёл по деревне.

* * *

Байгуд никогда не дрался с чудищами до этого. Много сказок он сам знал и слышал, звали его для подобных подвигов даже, но как-то не приходилось. Убил он медведя и пещерного льва, что охотчи стали до людской плоти, только не было в них ничего сверхъестественного.

Остальное зло, что он останавливал всегда было человеческим. Это даже обижало его, не хотел он верить, что всё зло в мире в руках людей прибывает. Поэтому столкновение со злом реальным изрядно подняло ему настроение.

Справедливо рассудил Байгуд, да к ощущениям своим прислушался – не закончил он тут. Не могло это хлипкое создание столько людей наубивать. С ним бы даже селяни совладали, вилами да факелами, как речь о родной земле зашла. Что-то ещё тут есть.

Байгуд прошёлся по деревне, позаглядывал в оставленные дома, да набрёл на самый большой дом в центре. Окна его были наглухо заколочены, дымок с крыши не вился и свет в щелях не играл. Подошёл поближе, прислушался, да постучал пудовым кулаком в двери.

– Эй там! Чудища! Выходите. Не спрятаться вам.

– Э-э-э, – ответил ему дрожащий мужской голос. – Сам ты чудище! Не выйдем мы.

– Тогда дверь снесу и сам войду. Но тогда-то вам и ещё больше не сдобровать, ишаки побитые. И чего вам в могилах своих не сиделось… Жить тут надумали что ли? Из всех вас дух повышибаю, да назад в землю запихну.

Засов на двери заскрежетал, она отворилась, и из неё показалось совсем не умертвие, а мужичок… обычный селянин, живой и трясущийся от страха, как бывало при виде хмурого Байгуда.

– И… и-и-и… ты нас изводить будешь? – слабым голосом спросил мужичок, стискивая хлипкие вилы.

Байгуд тихонько отодвинул его с порога, согнулся в три погибели, просунул голову под косяк и заглянул в хату. Там, в темноте и тесноте, засела ещё пара женщин, старик, да дюжины две мужиков с вилами да топорами наперевес.

– Хм-м-м, – задумчиво пробасил богатырь. – А вы чего не ушли отсюдова?

– Не тебе и не нечистой гнать нас с родной земли! – закричал на него старик и замаха кулаками. – А ну пошёл отсюдова, мамонт отожратый! Не дадим добро своё тебе! Не бывать этому!

Селяне подняли на него своё вооружение, и Байгуд почувствовал тычок в боку, как от зубочистки. Вынул голову из проёма, увидел как ему в бок упираются вилы и мужик орудующий ими так и пыжится, да рассмеялся.

– Так-то эт я, Байгуд, вас выручать пришёл и нечистую изгонять, – отсмеявшись, пробасил он. – Не разбойник я. Да и нечистую изрубил уже. Вот хожу тут, осматриваюсь.

– Изрубил, значится? – недоверчиво спросил старик, когда деревенские высыпали на улицу. – А ну-ка, Аксий, иди-к посмотри, что там наш богатырь лохмушкоглазый там учинил и сколько домов нам разломал лапищами своими.

Аксий сверкнул лаптями, пробежал кружок по деревне, да вернулся.

– Так и изрубил, батька. Лежит тама, у Фроськиной заваленки. Домов не порушил пока. Стоит деревня наша.

– Ну вот, старый, а ты не верил, – улыбнулся ему Байгуд.

– Без толку всё, – старик плюнул на землю. – И без тебя уже изрубили. И закололи. И забили. И сожгли пару раз. И даже топить пробовали.

– То есть как это? – удивился батыр.

– А вот так. Возвращается погань эта. Снова придёт изводить нас. Да мы тоже упорные. Не изведёмся.

– Хочешь сказать не одна нечисть тут ошивается? Выводок целый? Значит, есть для меня ещё работка…

– Да нет же. Одна. Убиваем только, как ты убил, да возвращается она. Та же самая. И пары часов не жди, приползёт чёрт этот неугомонный.

– Хм-м-м, – протянул батыр. – Ну-у… вернётся коли, так снова порешу. Буду значит ждать тут. А вы бы пока едбы бы какой сварганили, пока у меня аппетит не разгулялся.

– Иш какой хитрый! – заворчал старик. – Ещё не сделал ничего, а уже корми его, нахлебника. Ладно, вошь с ним, может от добрыни ентого и будет толк. Аксий! Принеси хлеба ему. Да смотри, чтоб руку тебе не откусил, когда пихать ему будешь.

Пока хлеб несли и медовень, и пока нечисть шла, Байгуд достал чамзу, ставшую ему совсем игрушечной, сел наземь, выкрутил толстые пальцы, чтоб хоть как-то попасть по струнам и заиграл.

– А ты совсем по жизни не тревожишься, да? – заворчал на него дед, опасливо озираясь из дверного проёма.

– А чего мне тревожится? – усмехнулся Байгуд и запел.

Байгуд поиграл немного, перекусил, послонялся по двору, да вернулся. Как раз селяне нервно зашептались.

– Ну что там у вас? – прогремел богатырь.

– Вернулся, гад! – ответил старейшина. – Фроськин дом громит, паскуда!

– Чечас разберемся.

Байгуд взвалил саблю на плечо, выхватил из земли копье и пошёл к месту первого поединка.

– Ишь, абсыкын окаянный чего творит! – прокричал Байгуд, увидев как новое чудище раздевает труп старого и напяливает на себя разодранную кольчугу.

Выглядело оно точь в точь так же, как и первое и так же шипело. И судя по его недовольному взгляду и воплю узнало Байгуда.

– И правда вернулся, – подытожил Байгуд. – Откуда ж ты вылезаешь диво дивное? И как множишься?.. Хм. И сколько нам с тобой биться? Месяц? Сколько у тебя жизней?

На этот раз копьём он попал. Хоть и вскользь, но разворотил уродливый череп. Черноликий упал как подкошенный, помер сразу.

– Хм-м-м, – пробасил Байгуд. – Значит, добро чужое разоряешь, а своё отдать не хочешь. Здесь тебя подожду. Только поторопись, чтоб не заскучал я.

Байгуд скурил три трубки, сидя на бревне, что и местным служило лавочкой. Вечерело. Пока чудища не было, снова налетела мошкара. Толстая кожа батыра была им не по хоботкам, но попыток они не оставляли, заставляя Байгуда окуривать вокруг себя ещё сильнее.

Вдруг кто-то цапнул его в шёю, да прокусил таки кожу.

– Маловаты то лучинки, – усмехнулся Байгуд, выдрав из шеи стрелу.

Раздалось шипение. Черноликий стоял неподалёку, смотрел злобно, да сжимал в одной руке лук, а в другой аж три стрелы между пальцев.

– Значит, не только умирать умеешь, хинькаль залёжный. Ну, показывай чему обучен.

* * *

Байгуд очнулся у камня, о который его приложило. Камень под силой удара раскололся на несколько частей и впивался в тело острыми гранями. Байгуд хотел подняться, да не смог.

За три дня непрерывного боя он не то, что вспотел, а впервые за жизнь почувствовал, как от усталости стоять не может. Но стоял.

Два дня с ним стояли селяне. Кто с топором, кто с вилами, кто с факелами, а кто с дубиной. Все они по одному и по два померли за визиты чудища. От когтей, клыков и стрел его, как это было не удивительно. А Байгуд так и не понял, как с ним совладать. С каждым разом чудище становилось всё проворнее и старалось два раза не попадаться на уловку, что стоило ему жизни. И в последнюю схватку силы у него было не меньше, чем у Байгуда. Крови напилось что-ли…

– Х-м-м-м, – протянул Байгуд, разглядывая глаза чудовища, склонившегося над ним. Он наконец понял – такие он уже видел на пиру, правда хозяин у них был другой. Знатный лучник из отряда. Украл его силу злой дух. Лучшее у него взял.

Чудовище подрагивало, стучало зубами, косило шею словно птица, но больше не нападало. Так же смотрело на него с интересом, и Байгуд с удивлением заметил, что в этих глазах нет и капли злобы. Лишь какая-то пустота и обида. Детская. Невинная.

– Хр-р-р, – проскрипел Байгуд, пытаясь встать.

Кровь проступила горлом, смочила губы и глотку. Ноги его не послушались, они ничего не чувствовали и казались чужими. И это ощущение поднималось по его позвоночнику всё выше и выше. Байгуд умирал. Сердце его билось всё реже и реже, готовилось совершить своей последний удар.

А чудище изучало его, словно ребёнок увидавшей интересного жучка или бабочку. Не было в нём никакой злости. Звери-людоеды и то были злее. Вдруг оно открыло свой рот и тоже зашипело и заскрипело, почти как Байгуд, только почти без звука – языка у него не было.

Однажды старый скапанг навести его в селенье. На языке жестов он рассказал, что собственный язык ему отрезали враги, когда тот был юношей. Без языка он чувствовал себя мёртвым. Скитающимся призраком, который больше не может быть частью живых, словно отделён он от них невидимой стеной. И что он молился богам, чтобы те вернули ему язык или дали новый. И что он сохранил Байгуду жизнь, потому что думал, что это знак, и ребёнок заменит ему язык. Будет говорить за него. Но со временем скапанг понял, что ошибался и отдал Байгуда более достойным родителям.

– Хм-м-м, – пробасил Байгуд. – Помираю я… похоже…

Чудище ответило ему потрескиванием и шипеньем и смотрело за его ртом и языком, словно за дорогой побрякушкой.

– Проиграл тебе. Обидно конечно. Но и терять мне не… не… нечего.

Чудовище снова протрещало ему и бряцнуло челюстями, поглядывая на павшего богатыря.

– Не-ет, – прошептал Байгуд. – Язык… не бери. Плох мой язык. Лучше найдёшь. Сердце моё возьми. Сердце у меня хорошее было… Доброе. Тебе нужнее.

Батыр расправил в последний раз плечи, сомкнул пальцы на воротах кольчуги и рубашки и разорвал их, обнажив грудь с могучим, но умолкающим сердцем.