Текст книги "Насмешливый лик Смерти"

Автор книги: Росс Макдональд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Глава 14

Я вернулся в отель и нашел телефон-автомат. Согласно справочнику, шляпный магазин «Дениз» принадлежал миссис Дениз Гринкер, проживавшей по адресу: Джакаранда-лейн, 124. Я набрал ее номер, дождался ответа и повесил трубку.

Улица извивалась, как коровья тропа, между автострадой и берегом. Джакарандовые и кипарисовые деревья затеняли дорогу и стоявшие вдоль нее дома. Я ехал медленно, высвечивая фонариком фасады. Здесь обитал средний класс, граничивший с богемой. Дворы заросли сорняками. Объявления в углах мутных окон гласили: «Керамика ручной работы», «Антиквариат», «Машинописные работы: берем рукописи». Цифры 1, 2, 4 были нарисованы от руки, одна под другой, на дверном косяке посеревшего коттеджа из красного дерева.

Я оставил машину на обочине и прошел под растрепанной миртовой аркой. Рядом с крыльцом был прислонен к стене ржавый велосипед. Когда я постучал, над дверью зажегся свет и она открылась. Крупная женщина во фланелевом купальном халате стояла на пороге, выставив вперед голую ляжку. Ее волосы были накручены на металлические бигуди, из-за чего лицо казалось просто необъятным. Но оно сразу расположило меня к себе. Я почувствовал, как моя замерзшая улыбка оттаивает.

– Миссис Гринкер? Мое имя Арчер.

– Привет, ― сказала она добродушно, оглядывая меня своими огромными карими глазами, почти не тронутыми возрастом. ― Неужто я опять не заперла магазин, дура старая?

– Надеюсь, заперли.

– А вы разве не полицейский?

– Более или менее. Зависит от степени усталости.

– Погодите-ка. ― Она вытащила из кармана халата кожаный очешник и водрузила на нос очки в черепаховой оправе. ― Я вас не знаю, нет?

– Нет. Я расследую убийство, которое произошло сегодня в Белла-сити. ― Я извлек из кармана сложенную чалму и показал ей. ― Она принадлежала жертве. Это ваша работа?

Дениз внимательно осмотрела вещь.

– Внутри мое имя. А если моя, тогда что?

– Вы сможете установить личность покупателя, если это не подделка.

Она выдвинулась вперед, к свету, и некоторое время стояла так, переводя взгляд со шляпки на меня и обратно. Очки в темной оправе придавали ее чертам острую завершенность.

– Речь идет об установлении личности? Вы сказали, что шляпка принадлежала жертве. Так кто жертва?

– Ее звали Люси Чэмпион. Негритянка двадцати с небольшим лет.

– И вы хотите узнать, продавала ли я ей эту шляпку?

– Не совсем так. Я хочу узнать, кому вы ее продали.

– Я должна отвечать? Покажите документ.

– Я частный детектив. Работаю вместе с полицией.

– А на кого вы работаете?

– Моя клиентка хочет остаться в тени.

– Ну, ясное дело! ― Она дохнула на меня пивом. ― Профессиональная этика. У меня она тоже есть. Я не отрицаю, что продала чалму, и признаю, что это не подделка. Но как я могу сказать, кто ее у меня купил? Дело-то было еще весной. Одно я знаю точно: приобрела его не цветная девушка. Цветные в мой магазин никогда не заглядывали. Я не говорю об индианках, персиянках и им подобных. Они другие.

– То есть родились в других странах.

– Пусть так, не будем спорить. Я ничего не имею против цветных. Но они не покупают у меня шляпок. Девушка, должно быть, нашла эту чалму, или украла, или получила в подарок, или купила на барахолке. Так что, даже если я напрягусь и вспомню, кому я ее продала, будет несправедливо втягивать мою клиентку в уголовную историю, согласны? ― В голосе Дениз была некоторая наигранность, отзвук дневных мурлыканий с покупателями.

– Если бы вы постарались, миссис Гринкер, я думаю, вы бы вспомнили.

– Может, да, а может, и нет. ― Она заволновалась, и голос стал более естественным. ― А даже если бы и вспомнила? Это было бы нарушением профессиональной тайны.

– Модистки дают клятву?

– У нас свои представления о порядочности, ― глухо сказала она. ― А-а, ч-черт! Я не хочу по глупости терять постоянных покупателей. Те, что в состоянии осилить мои цены, почти все повымирали, как пристойные мужчины.

Я тут же постарался изобразить из себя пристойного мужчину.

– Я не вправе назвать вам имя своей клиентки, но она связана с семейством Синглтонов.

– Чарльзов Синглтонов? ― произнесла она медленно и отчетливо, как будто продекламировала строку из любимого стихотворения.

– Угу.

– Как поживает миссис Синглтон?

– Не очень хорошо. Беспокоится за сына...

– Это убийство связано с ним?

– Я пытаюсь это выяснить, миссис Гринкер. Но мне никогда не удастся это сделать без некоторого содействия.

– Простите. Миссис Синглтон не принадлежит к числу моих покупательниц... Боюсь, она заказывает себе шляпки в Париже... но, конечно же, я о ней знаю. Входите.

Дверь открывалась прямо в гостиную, обшитую панелями красного дерева. В камине из красного кирпича слабо мерцал газовый обогреватель. Комната была теплая, обшарпанная и пахла котами.

Она жестом пригласила меня устроиться на кушетке, прикрытой ковром. На кофейном столике красного дерева рядом с кушеткой пузырилась кружка пива.

– Я как раз собиралась пропустить на сон грядущий. Давайте и вам принесу.

– Не возражаю.

Она вышла в соседнюю комнату, закрыв за собой дверь.

Когда я сел на кушетку, из-под нее выскользнул пушистый серый кот и вспрыгнул мне на колено. Его урчание то стихало, то нарастало, как гудение далекого самолета. Мне послышались звуки тихого голоса. Дениз долго не возвращалась.

Я сошвырнул кота на пол и подкрался к двери, за которой она скрылась. Дениз говорила отрывистыми телефонными фразами: «Он уверяет, что работает на миссис Синглтон». Тишина, нарушаемая только слабым потрескиванием в мембране. Потом: «Абсолютно. Нет. Обещаю вам. Конечно, я прекрасно понимаю. Я и хотела узнать ваше мнение». Опять шуршащая тишина. Наконец Дениз сладко пропела: «Спокойной ночи», и повесила трубку.

Я на цыпочках вернулся к кушетке, сопровождаемый котом, который вился у моих ног. Когда я сел, он стал тереться боками о мои брюки, с женской умильностью заглядывая мне в глаза.

Я сказал:

– Брысь!

Как раз в этот момент Дениз вошла в комнату с пенящимися кружками в руках. Она просюсюкала коту:

– Злые дядьки не любят кисулек?

Кот и ухом не повел.

Я сказал:

– Есть одна история про Конфуция, миссис Гринкер. Он жил в до-коммунистическом Китае.

– Я знаю, кто такой Конфуций.

– Так вот, в соседней деревне сгорела конюшня, назовем ее Белла-Сити. Конфуций прежде всего спросил, не пострадали ли люди. Лошади его не интересовали.

Дениз это задело. Пена перелезла через края кружек и побежала по ее пальцам. Она поставила кружки на кофейный столик.

– Можно любить кошек и людей одновременно, ― без уверенности сказала она. ― У меня сын в колледже, хотите верьте, хотите нет. У меня даже был когда-то муж. Где-то он сейчас?

– Я займусь его поисками, когда покончу с этим делом.

– Не затрудняйтесь. Вы будете пить пиво? ― Она сидела на краешке кушетки, вытирая мокрые руки салфеткой.

– Я расследую дело об убийстве и об исчезновении человека. Если бы вашу кошку переехала машина и кто-нибудь заметил ее номер, вы бы потребовали вам его назвать. Кому вы сейчас звонили?

– Никому. Кто-то ошибся номером. ― Ее руки мяли мокрую салфетку, вылепливая маленькую чашечку, напоминавшую по форме женскую шляпку.

– Телефон не звонил.

Она посмотрела на меня мученическим взглядом.

– Эта женщина ― моя постоянная покупательница. Я могу за нее поручиться. ― В ней говорили разом и корысть и порядочность.

– Как шляпка оказалась у Люси Чэмпион? Ваша покупательница это объяснила?

– Конечно. Поэтому нет никаких оснований замешивать ее имя в эту историю. Люси Чэмпион у нее служила. Потом она сбежала, прихватив шляпку и еще кое-что из вещей.

– Что из вещей? Украшения?

– Откуда вы узнали?

– Сорока на хвосте принесла. Только «сорока» не совсем подходящее слово. Миссис Ларкин больше похожа на пони.

Дениз никак не прореагировала на имя. Ее быстрые пальцы машинально превратили салфетку в миниатюрную чалму. Она вдруг это заметила и кинула бумажку коту. Кот принялся катать ее по полу.

Женщина в раздумчивости покачивала головой. Металлические кольца в ее ушах глухо позвякивали, словно прыгающие мысли.

– Все это как-то путано. Ладно, давайте выпьем. ― Она подняла кружку. ― За путаницу. «И все сокроет тьма»[1]1
  Цитата из сатиры английского поэта Александра Попа (1688 ― 1744) «Дунсиада».


[Закрыть].

Я протянул руку за пивом. Осевшие пружины кушетки бросили нас друг к другу, столкнув плечами.

– Откуда вы это вытащили?

– Как ни странно, я тоже когда-то училась в школе. Еще до того, как тяжело заболела искусством. Какое вы назвали имя?

– Арчер.

– Да это я помню. Имя женщины, которая рассказывала про украшения.

– Миссис Ларкин. Возможно, оно вымышлено. Она просила называть ее Уной.

– Маленькая, черная? Лет пятидесяти? Мужеподобная?

– Точно. Она ваша покупательница?

Дениз нахмурилась в кружку, задумчиво сделала несколько глотков, потом повернула ко мне свое широкое лицо с пузырчатыми усиками.

– Мне бы не следовало с вами откровенничать. Но раз она пользуется вымышленным именем, значит, что-то тут нечисто. ― Решимость сделала жесткими ее черты: ― Вы никому не передадите мои слова, ни ей, ни кому-то другому? Мое дело сторона. Мне нужно поднимать мальчишку. Я не хочу неприятностей.

– И Уна не хочет, или как там ее?

– Уна Дюрано. Мисс Уна Дюрано. Во всяком случае, здесь она известна под таким именем. А откуда она вам знакома?

– Когда-то я на нее работал, совсем недолго. ― Сегодняшнее утро казалось мне очень далеким.

– Откуда она взялась?

– Понятия не имею. Мне гораздо интересней, где она сейчас.

– Ну, ладно, доносить так доносить, ― передернувшись, сказала Дениз. ― Она живет в поместье Пеппермил. Сняла его в начале прошлой весны. Я слышала, она платит за него фантастические деньги: тысячу долларов в месяц.

– Так, значит, бриллианты не поддельные?

– О нет, не поддельные.

– А где это поместье Пеппермил?

– Сейчас расскажу. Но вы ведь сегодня к ней не отправитесь? ― Ее сильные пальцы сжали мое запястье. ― Если отправитесь, она поймет, что я наябедничала.

– Это не школа, Дениз, это реальная жизнь.

– Я знаю. Но это моя личная реальная жизнь. Ста долларов, которые она заплатила за чалму, мне хватило, чтобы заплатить месячную аренду.

– А в каком это было месяце?

– По-моему, в марте. Она тогда появилась в моем магазине впервые. Потом она еще кое-что у меня покупала.

– Ваши шляпки должны были ее очень украсить, если это вообще возможно.

– Практически невозможно. В ней совсем нет женственности. Кстати, чалму она покупала не для себя. Она расплатилась стодолларовой бумажкой. Но примеряла шляпку другая женщина и прямо в ней и вышла. ― Дениз все еще обхватывала когтистой лапкой мое запястье, как птица, которая устроилась на ночь на удобном насесте. Поэтому она почувствовала, как напряглись мои мускулы. ― Что случилось?

– Другая женщина. Опишите мне ее.

– Красавица, гораздо моложе мисс Дюрано. Фигуристая блондинка с удивительными синими глазами. В моей шляпке она выглядела настоящей принцессой.

– Она жила в поместье мисс Дюрано?

– Не могу сказать, хотя я их несколько раз видела вместе. Блондинка больше в мой магазин не заглядывала.

– Вы не уловили ее имя?

– К сожалению, нет. А это важно? ― Ее пальцы как будто прощупывали мой пульс.

– Я пока не знаю, что важно, а что нет. Но вы мне очень помогли. ― Я поднялся, высвободив руку.

– Вы не допьете пиво? Сегодня вам нельзя туда ехать. Уже за полночь.

– Я только взгляну на особнячок. Где это?

– Лучше не надо. Во всяком случае, обещайте, что не будете с ней разговаривать. Хотя бы сегодня.

– Не надо было ей звонить. Я вам лучше пообещаю другое. Если я найду Чарльза Синглтона, то куплю в вашем магазине самую дорогую шляпку.

– Для жены?

– Я не женат.

– Ой! ― Она осеклась. ― Ну, ладно. Чтобы попасть в Пеппермил, вы выезжаете на океанский бульвар, сворачиваете налево и едете до конца города. Минуете кладбище. Это первое большое поместье за кладбищем. Вы узнаете его по оранжереям. И еще там собственное летное поле.

Она тяжело поднялась и проводила меня к двери. Кот разорвал салфеточную чалму на мелкие клочки, и они усыпали паркет, как грязные снежинки.

Глава 15

Я опять выехал на океанский бульвар и свернул на юг. Свежий бриз ворвался в окно машины и пахнул мне в лицо влагой и морскими запахами. За шумящими пальмами, по стволам которых скользил свет моих фар, струилось лунным серебром море.

Бульвар оторвался от берега и стал подниматься на холм, где, как ревматические старики, толпились истерзанные ветрами сосны. Вдруг рядом с дорогой выросла каменная стена. Шуршание шин и рокот мотора стали слышнее. За стеной мраморные ангелы устремлялись в небо, святые простирали руки в железном благословении.

Кладбищенская стена внезапно кончилась, и замелькали пики высокой металлической ограды. Сквозь нее проглядывал широкий газон, зарастающий бурьяном, а за ним ровное поле, в конце которого виднелся ангар из рифленого железа с ветряком на крыше. Я сбросил скорость.

Тяжелые чугунные ворота висели на столбах, похожих на обелиски. К одному из них была привинчена большая доска с надписью: «Продается». Я вышел из машины и толкнул ворота. Цепь с висячим замком, натянувшись, звякнула. Сквозь чугунные узоры мне была видна длинная прямая аллея с двумя рядами кокосовых пальм, ведущая к массивному дому с пристройками. В конце одного крыла блестела покатая стеклянная крыша оранжереи.

Ворота не производили впечатления неприступных. По чугунным листьям можно было легко вскарабкаться наверх. Я выключил фары и перелез во двор. Сделав большой круг по непролазному бурьяну, я наконец выбрался к дому. Бродячая луна сопровождала меня в моем путешествии.

Здание было построено в стиле испанского ренессанса и сильно попахивало инквизицией. Узкие окна, забранные причудливыми решетками, прятались в глубине толстых каменных стен. Вертикальные черные полосы перерезали желтый прямоугольник освещенного окна во втором этаже. Мне был виден потолок комнаты с пляшущими на нем неясными тенями. Спустя некоторое время тени приблизились к окну и слились в человеческую фигуру. Я повалился навзничь и запахнул лацканы пиджака, прикрыв ими светлую рубашку.

В высоком желтом прямоугольнике показались голова и плечи. На призрачно бледном лице под всклокоченной шевелюрой выделялись черные глаза. Они были обращены к небу. Я перевел взгляд на темно-синий купол, омытый лунным светом и обрызганный звездами, недоумевая, что человек у окна мог там видеть или искать.

Он пошевелился. Две бледные руки отделились от темного силуэта и схватились за прутья, между которыми просвечивало его лицо. Человек стал качаться взад-вперед, и я различил у него над ухом белую отметину. Его плечи дергались. Казалось, бедняга пытается вырвать прутья из их каменных гнезд. При каждой неудачной попытке он низким гортанным голосом выкрикивал одно слово:

– Кошмар! Кошмар! Кошмар!

Он произнес его сорок или пятьдесят раз, делая яростные рывки, бросавшие его тело то на решетку, то в пустоту. Потом исчез так же внезапно, как и появился. Я наблюдал за тем, как его тень медленно удаляется от окна, постепенно теряя человеческие очертания.

Перебежав к стене, я двинулся вдоль нее к окну первого этажа, в котором маячил слабый свет. Оно выходило в длинный коридор с округлым потолком. Свет проникал через открытую дверь в конце коридора.

Прислушавшись, я уловил еле различимую музыку, легкое джазовое почиркиванье и пошлепывание по завесе тишины.

Я обогнул дом с левой стороны, миновал ряд запертых гаражных дверей, теннисный корт в заплатках чахлой травы, небольшой овражек, заполоненный опунциями.

Овражек, расширяясь, переходил в обрыв, нависающий над морем. Море под обрывом поднималось к горизонту, как рифленая металлическая крыша.

Я вернулся к дому. Между ним и овражком находился мощеный дворик, окруженный цветочными кадками. Там пылились и ржавели железные столы и стулья ― реликвии ушедших в небытие купальных сезонов. Во дворик падал свет из окна над моей головой. Оттуда неслись звуки джаза, как музыка танца, на который меня не пригласили.

Окно не было зашторено, но мне открывался только потолок с черными балками и верхняя часть дальней стены. Дубовые панели были завешаны портретами плоскогрудых женщин в кружевных чепцах и узкоплечих мужчин с моржовыми усами в черных викторианских сюртуках. Они изображали чьих-то предков, не Униных. Уну отштамповала машина.

Приподнявшись на цыпочки, я увидел Унину макушку в черных каракулевых завитках. Она сидела у окна. Напротив нее сидел молодой человек. Вытянув шею, я смог разглядеть его профиль, тяжелый и оплывший, с подушками под подбородком, вокруг рта и глаз. Надо лбом непокорно щетинились короткие светло-каштановые волосы. Молодой человек был поглощен чем-то, что находилось между ним и Уной ниже уровня подоконника. По движениям его глаз я догадался, что они играют в карты.

Музыка смолкла и заиграла опять. Это была все та же старая пластинка, «Сентиментальная леди», заводившаяся вновь и вновь. Сентиментальная Уна, сказал я себе, и в эту минуту раздался вой. Отдаленный и приглушенный несколькими стенами, он то усиливался, то замирал, как вой койота под луной. Или человека? У меня по спине забегали мурашки. Я услышал Унин голос:

– Ради бога, заставь его замолчать.

Мужчина с ежиком поднялся и стал виден по пояс. На нем был белый тиковый халат медбрата или санитара, но их сноровки ему явно недоставало.

– Что мне сделать? Привести его сюда? ― Он по-женски стиснул руки.

– Похоже, придется.

Вой опять усилился. Голова санитара повернулась, потянув за собой тело. Он отошел от окна и исчез из поля моего зрения. Уна встала и удалилась в том же направлении. Ее плечи облегал строгий черный пижамный жакет. Музыка заиграла громче. Она выплескивалась из дома, как черные волны прибоя, и, как зов тонущего, ее перекрывал дикий человеческий вопль. Внезапно вой прекратился. Его эхо захлестнула музыка.

Спустя некоторое время в комнате раздались голоса. Первым сквозь музыку прорвался голос Уны:

– Разламывается голова... хоть каплю покоя... тишины...

Потом послышался уже знакомый мне гортанный голос, сначала тихий, а потом перешедший в крик:

– Не могу. Это ужасно. Творятся чудовищные вещи. Я должен помешать.

– Конечно, конечно, только помешанный и может помешать. ― Это был тенорок молодого человека, подрагивающий от смеха.

– Оставь его! ― взвизгнула Уна. ― Пусть он выговорится. Ты что хочешь, чтобы он орал всю ночь?

Опять все поглотила музыка. Я перешагнул через цветочную кадку во дворик и оперся на один из ржавых столов. Он показался мне устойчивым. Воспользовавшись стулом, как ступенькой, я взобрался на него. Стол пошатнулся, и я пережил момент ужаса, пока он не выровнялся. Когда я выпрямился, моя голова оказалась как раз на уровне подоконника всего в десяти футах от окна.

В дальнем конце комнаты Уна склонилась над радиолой. Она уменьшила громкость и направилась прямо к окну. Я инстинктивно пригнулся, но ее взгляд был устремлен не на меня. С выражением, в котором мешались бешенство и снисходительность, она смотрела на человека, стоявшего в центре комнаты. Человека с белой, будто выжженной молнией, отметиной над ухом.

Его хилое тельце утопало в красном парчовом халате, словно снятом с великанского плеча. Даже его лицо, казалось, усохло под кожей. На месте скул у него висели бледные брыли, мотавшиеся при движении челюстей.

– Чудовищные вещи! ― прорезал тишину его гортанный вскрик. ― Творятся и творятся. Я отогнал от мамы собак. Они распяли папу. Я вылез из трубы, а он там на горе. Сует мне в нос ногти и говорит, что всех перерезал, всех перебил. Это их последний трамвай. Я нырнул на дно, а там мертвые мальчики. Старьевщики зазнались, у них в штанах пушки. ― Последовала мешанина англосаксонских и итальянских непристойностей.

Санитар в белом халате сидел на подлокотнике кожаного кресла. Падавший на него сзади свет торшера придавал ему сходство с надувным розовым слоном. Как болельщик на боковой линии, он подзадорил:

– Покажи им, Дюрано. У тебя отличный удар, старик.

Уна набросилась на него, вытянув вперед шею, как злая гусыня:

– Для тебя он господин, жирное ты ничтожество! Зови его господин!

– Хорошо, господин Дюрано. Простите.

Человек, носивший это имя, поднял лицо к свету. Черные пустые глаза блестели под нависшими бровями, как вдавленные в мягкое тесто угли.

– Господин районный прокурор! ― с жаром продолжал он. ― Он говорит, в реке крысы, крысы везде. Он говорит, уничтожить их всех. Крысы в питьевой воде, плавают по моим жилам, господин доктор прокурор. Я поклялся их перебить.

– Ради бога, дай ему пистолет, ― сказала Уна. ― Пора с этим кончать.

– Ради дорогого боженьки, ― подхватил Дюрано. ― Я видел его на горе, когда вылез из трубы. У него лошадиные ногти, а маму кусают собаки. Он дал мне ружье, говорит, спрячь в штаны, у тебя в жилах крысы. Я сказал, я их перебью. ― Его тощая рука нырнула, как ласка, в карман халата и вынырнула пустая. ― Они забрали мое ружье. Как я могу их перебить, если они забрали мою пушку? ― Он поднял кулаки и принялся в остервенении колотить себя ими по лбу. ― Отдайте мое ружье!

Уна с такой скоростью понеслась к проигрывателю, как будто ее подгонял ураган. Запустив его на полную громкость, она вернулась к Дюрано, шаг за шагом преодолевая сопротивление психического ветра, гулявшего в комнате. Толстый санитар задрал халат и вытащил из-за пояса пистолет. Дюрано неуверенно за него ухватился. Санитар и не подумал его отталкивать. Дюрано вырвал пистолет и отступил с ним назад.

– Слушай меня! ― приказал он и разразился потоком грязных ругательств, как будто они скопились у него во рту и он спешил их выплюнуть. ― Эй вы, двое, руки за голову!

Санитар повиновался, Уна вытянулась рядом с ним, подняв руки и поблескивая перстнями. Ее лицо ничего не выражало.

– Вот так, ― рявкнул Дюрано. На лбу, по которому он себя молотил, выступили красные пятна. Обвислые губы продолжали шевелиться, но музыка заглушала его слова. Он наклонился вперед, сжимая оружие побелевшими от напряжения пальцами. Казалось, пистолет позволяет ему удержаться на ногах в бушующем океане музыки.

Уна что-то тихо сказала. Санитар, слабо улыбнувшись, опустил глаза. Дюрано, подскочив, три раза выстрелил ему прямо в живот. Санитар раскинулся на полу, уронив голову на заброшенную назад руку. На его лице была все та же слабая улыбка.

Дюрано три раза пульнул в Уну. Она скрючилась, зверски гримасничая, и повалилась на диван. Дюрано оглядел комнату в поисках новых жертв. Никого больше не обнаружив, он опустил пистолет в карман халата. Когда пошла пальба, я понял, что пистолет игрушечный.

Уна поднялась с дивана и приглушила музыку. Дюрано наблюдал за ней без удивления. Оживший человек в белом препроводил его к двери. На пороге Дюрано оглянулся. Он мечтательно улыбался, разбитый им самим лоб вспух и начал синеть.

Уна усиленно замахала ему, как мать ребенку, и махала до тех пор, пока санитар не вывел его из комнаты. Тогда она села за карточный столик у окна и принялась тасовать колоду. Сентиментальная Уна.

Я покинул свой наблюдательный пункт. Далеко внизу волны играли с песком, ритмически булькая и посапывая, как бессмысленные младенцы.

Я опять обогнул дом и вернулся к фасаду. Зарешеченное окно во втором этаже все еще было освещено, и по потолку бродили тени. Я подошел к двенадцатифутовой парадной двери из резного черного дуба. Именно в такую дверь хорошо молотить прикладом. Я встал на заросшую сорняками клумбу, упер подбородок в железные перила крыльца, положил палец на курок пистолета в кармане пиджака. И решил, что день не прошел даром.

Я не имел ни улик, ни власти, которые позволили бы мне взять Уну под арест. А пока я не заполучил либо то, либо другое, лучше было оставить ее там, где я всегда мог опять ее найти ― в лоне семьи.