Текст книги "Берег варваров"

Автор книги: Росс Макдональд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

– Очень давно, в переводе. Я не помню сюжета.

– Тогда вы не поймете, о чем я говорю. "Саламбо" – это трагедия, тема этого произведения – разлука. И вот Сайм Графф приказывает мне присобачить фильму счастливую концовку. И я пишу сценарий, как он велит. Господи, – воскликнул он с удивлением, – именно так я изобразил все в сценарии! Почему же я так издеваюсь над собой и над Флобером? Ведь когда-то я боготворил Флобера.

– Из-за денег? – подсказал я.

– Конечно, деньги и только деньги. – Он повторил слово "деньги" несколько раз, на все лады склоняя его. Казалось, он находил в нем новые оттенки, значения, подспудный смысл, в его голосе слышались слезы. Но он был слишком нестойкий и мягкотелый и не мог долго контролировать свои эмоции. Он стукнул себя по лбу, между глаз, и хихикнул. – Ну что же, что толку хныкать над пролитой кровью. Не хотите ли выпить, Лью? Не хотите ли стаканчик пивка "Данзигер Голдвассер"?

– Подождите минуточку. Вы не знакомы с девушкой, которую зовут Эстер Кэмпбелл?

– Я встречался с ней здесь.

– В последнее время?

– Нет, давно…

– Вы не знаете, какие у нее отношения с Граффом?

– Понятия не имею! – ответил он довольно резко. Эта тема насторожила его, и он стал строить из себя клоуна. – Никто мне ничего не рассказывает, я здесь просто интеллигентный мальчик на побегушках. Бесполезный интеллигентный мальчик на побегушках. Споем? – Он начал импровизировать хриплым тенором: – Он так опасается, но так в нем нуждаются, он все понимает, он весельем нас награждает. Это интеллигентный… но бесполезный… но, ох, такой сексуальный… интеллигентный исполнительный паренек… Догадайтесь, кто этот элегантный человек?

– Я уже догадался.

– Он отмечен знаком гениальности, друг мой. Говорил ли я вам когда-нибудь, что я – гений? Когда учился в средней школе в городе Галена, штат Иллинойс, то при проверке способностей я получил 183 очка. – Он нахмурился. – И что же со мной произошло? Что со мной стало? Когда-то мне нравились люди, черт подери, когда-то я был талантлив. Я не задумывался над тем, сколько это стоит. Сюда я приехал ради забавы, согласившись придумывать хохмы – за семь пятьдесят в неделю работать для мирового экрана. А потом оказывается, что это совсем не хохма. Я погряз навсегда, положил здесь свою жизнь, а она у меня всего одна. И Сайм Графф держит тебя за шиворот, и ты больше не принадлежишь себе. Ты уже не являешься личностью… Но это – мои проблемы. – Он засмеялся и чуть не поперхнулся. – На прошлой неделе я четко представил себе свое нынешнее положение, я увидел его так же ясно, как картину. Дурацкое слово – кинокартина. Но оставим это слово. Я превратился в зайца, бегущего по пустыне. Вид сзади. – Он опять засмеялся и закашлялся. – Чертов заяц с белым хвостиком, который сломя голову несется по огромной американской пустыне.

– Кто вас преследует?

– Не знаю, – ответил он, криво улыбаясь. – Я боюсь оглянуться.

Глава 18

К нам направился Графф, важно шествуя вдоль края бассейна в сопровождении хихикающего гарема и евнухов. Я не собирался с ним разговаривать и стоял, повернувшись к нему спиной, пока он не прошел. Сэмми зевал с явно недружелюбным видом.

– Я действительно хотел бы выпить, – сказал он. – Мое зрение проясняется. – Как насчет того, чтобы пойти в бар?

– Может быть, приду попозже.

– Ну, пока. Не ссылайтесь на мои слова.

Я пообещал, что не буду этого делать, и Сэмми удалился в направлении света и музыки. К тому моменту бассейн уже опустел, если не считать негра спасателя, который ходил под вышкой для прыжков. Он зашагал в моем направлении с большой охапкой использованных полотенец, понес их в освещенную комнату, находившуюся в конце ряда кабинок для переодевания.

Я подошел к комнате и постучал по открытой двери. Спасатель повернулся, стоя возле полотняного ящика, куда он сбросил полотенца. Он был одет в спортивную облегающую униформу с надписью на груди "Клуб "Чаннел".

– Вам что-нибудь нужно, сэр?

– Нет, спасибо. Как поживают тропические рыбки?

На его лице сразу появилась улыбка, он узнал меня.

– Сегодня не было никаких неприятностей с тропическими рыбками. Неприятности только с людьми. С людьми всегда возникают проблемы. Почему им хочется плавать именно в эту ночь? Наверное, потому же, почему им хочется выпить. Я поражаюсь, сколько они выливают в себя спиртного.

– Если говорить о том, сколько они закладывают за воротничок, то ваш хозяин не дурак в этом деле.

– Мистер Бассет? Точно, в последнее время он лакает, как рыба, как тропическая рыба. С тех пор, когда умерла его мать. Мистер Бассет был очень привязан к матери. – Чернокожее лицо выглядело гладким и приветливым, но глаза смотрели иронически. – Он сказал мне, что она была единственной женщиной, вторую он когда-либо любил.

– Тем лучше для него, Вы не знаете, где он находится сейчас?

– Вращается. – Он покрутил в воздухе пальцем. – На всех приемах он находится в постоянном движении. Хотите, я его разыщу для вас?

– Нет, сейчас не надо, спасибо. Вы знаете Тони Торреса?

– Очень хорошо его знаю. Мы много лет проработали вместе.

– А его дочь?

– Немного, – ответил он настороженно. – Она тоже работала здесь.

– Тони где-нибудь поблизости? У ворот его нет.

– Его здесь нет, вечерами он уходит, независимо от того, устраивается вечер или нет. Человек, который его заменяет сегодня, не пришел. Может быть, мистер Бассет забыл его предупредить.

– А не знаете ли вы, где живет Тони?

– Разумеется, знаю. Он живет практически под нашими ногами. Его поместили рядом с котельной. Он там поселился в прошлом году, говорит, что по ночам очень мерзнет.

– Пожалуйста, проводите меня туда.

Он не тронулся с места, только посмотрел на свои ручные часы.

– Сейчас половина второго. Вы не собираетесь будить его среди, ночи?

– Собираюсь, – возразил я. – Хотел бы разбудить.

Он пожал плечами и повел меня по коридору, мимо душевых, где стоял запах мыла, потом вниз по бетонным ступенькам в котельную через комнату, где сушились купальные костюмы, распятые, как змеиные шкуры, на деревянных планках, между двумя огромными котлами, обогревающими бассейн и здания клуба. За ними, в закутке из брусков и панелей была сооружена комнатка.

– Тони здесь живет потому, что ему так хочется, – спасатель как бы оправдывался. – Ему больше не хочется жить в доме возле пляжа, он его сдает. Мне бы не хотелось, чтобы вы его будили. Тони – старый человек, ему нужен отдых.

Но Тони уже сам проснулся. Его босые ноги зашлепали по полу. Загорелся свет, пробиваясь сквозь щели в панельной стене и образуя рамку вокруг двери. Тони открыл дверь и заморгал на нас – невысокий старый человек с большим животом в длинной ночной рубахе, с шеи свисал католический медальон.

– Простите, Тони, что поднял вас с кровати. Хочу с вами поговорить.

– О чем? Что стряслось? – Он пригладил свои взъерошенные, седеющие волосы.

– Ничего страшного. – "Просто два убийства в одной семье", – подумал я. – О втором убийстве я пока не должен был бы знать. – Разрешите войти?

– Конечно. Если хотите знать, я сам собирался поговорить с вами.

Он широко раскрыл дверь, отступил назад и пригласил меня почти что изысканным жестом.

– Ты войдешь, Джо?

– Мне надо вернуться назад, – ответил спасатель.

Я поблагодарил и вошел внутрь. В маленькой комнатке было жарко. Ее освещала голая лампочка, висевшая на удлинителе. Мне не приходилось бывать в кельях монахов, но эта комната, вероятно, вполне могла бы заменить келью. Выщербленный секретер из дубовой фанеры, железная кровать, кухонный стул, картонный гардероб без дверки, в котором висели голубой костюм из саржи, кожаная куртка и чистая униформа. Кровать покрывали байковые простыни выцветшего голубого цвета. Из-под кровати выглядывал чемодан с бронзовыми застежками. Над изголовьем кровати висели две картины. Одна представляла собой студийную фотографию, ретушированную вручную: красивая черноглазая девушка в белом платье, похожем на платье для выпускного школьного бала. На второй была изображена дева Мария в четырех цветах, которая держала в протянутой руке пылающее сердце.

Тони указал мне на кухонный стул, а сам сел на кровать. Опять почесав в затылке, он посмотрел на пол, его глаза выглядели безучастно, мерцали, как антрацит. Большие суставы правой руки были сжаты в кулак и распухли.

– Да, я все думал, – продолжал он. – Весь день часть ночи. Мистер Бассет сказал, что вы – сыщик.

– Частный детектив.

– Понятно, частный. Это больше по мне. Эти окружные копы, разве можно им верить? Они повсюду разъезжают в своих причудливых машинах и забирают людей за то, что те не включают заднего света или бросают пустые банки в кювет. А если произойдет что-то действительно серьезное, то тут их нет.

– Обычно они все-таки на месте, Тони.

– Может быть. В свое время я навидался довольно, странных вещей. Как то, что произошло в прошлом году в моей собственной семье. – Его голова медленно повернулась налево под незаметным, но непреодолимым побуждением, пока его взгляд не остановился на девушке в белом платье. – Думаю, что вы слышали о моей дочери Габриэль.

– Да, слышал.

– Ее застрелили на пляже. Я сам нашел ее. Двадцать первого марта прошлого года. Она пропадала всю ночь. Думали, что она находится с подругой. Я нашел ее утром. Ей было всего восемнадцать лет. Моя единственная дочь.

– Сочувствую вам.

Его черные глаза изучающе посмотрели мне в лицо, измеряя глубину моей симпатии. Его губы скривились от боли и необходимости рассказывать все как было:

– Я зря не терзаю свое сердце. Сам виноват в случившемся. Я предчувствовал, что это произойдет. Разве мог я сам хорошо ее воспитать? Девочку, оставшуюся без матери? Красивую молодую девушку? – Его взгляд опять скользнул по комнате и вернулся ко мне. – Как я мог ей объяснить, что надо делать?

– Что случилось с вашей женой, Тони?

– С моей женой? – Вопрос удивил его. Ему потребовалась целая минута на обдумывание ответа. – Она ушла от меня много лет назад. Уехала с мужчиной. Когда последний раз я слышал о ней, она жила далеко отсюда. Она всегда бегала за мужиками. Думаю, Габриэль пошла в нее. Я обращался в католическую организацию социального обслуживания, спрашивал, что мне делать. Говорил, что моя девочка выходит из-под контроля, как молодая кобылица в период течки… конечно, я не говорил так священнику, не использовал таких слов…

Священник посоветовал мне поместить ее в монастырскую школу, но для меня это было слишком дорого. Слишком дорого, чтобы спасти жизнь моей дочери. Ну и что? Теперь я собрал деньги, положил в банк, но их не на что тратить. – Он повернулся и сказал Деве Марии: – Я – старый дурак.

– Тони, но вы же не могли заставить их жить по-своему.

– Конечно, нет. Но кое-что я мог бы сделать. Я мог бы. Я мог бы ограничить ее общение с людьми, которые ухаживали за ней. Я мог бы не пускать к себе домой Мануэля.

– Имеет ли он какое-нибудь отношение к ее смерти?

– Мануэль сидел в тюрьме, когда это произошло. Но именно он подтолкнул ее на скользкий путь. Я долго не мог сообразить, в чем же дело: он научил ее обманывать меня. Они были в баскетбольной команде средней школы, или у них была группа по плаванию, или удовольствие – переспать ночку с приятелем. Все время она подпрыгивала сзади на мотоцикле из Окснар-да, училась, как стать потаскухой… – Он закрыл рот, чтобы не говорить более резких слов.

После некоторой паузы он продолжал свой рассказ более спокойно:

– Эта девушка, которую я видел с Мануэлем на автостраде в приземистой машине, – Эстер Кэмпбелл. Это – та самая, с кем, мы думали, была в ту ночь Габриэль, в ночь, когда ее убили. А потом сегодня утром вы приезжаете сюда и спрашиваете о Мануэле. Это заставило меня подумать о том, кто же виноват во всем этом. Мануэль и блондинка, почему они оказались вместе, можете вы объяснить мне это?

– Позже, может быть, я вам это объясню. Скажите, Тони, вы расскажете мне обо всем, что вы сегодня делали?

– Чевой-то?

– Уезжали ли вы из клуба сегодня днем или вечером? Видели ли вы своего племянника Мануэля?

– Нет. Отрицательный ответ на оба вопроса.

– Сколько у вас пистолетов?

– Только один.

– Какого калибра?

– Кольт, сорок пятого калибра. – Он был настроен только, в одном направлении и слишком взволнован, чтобы понять, к чему я клонил. – Вот, посмотрите.

Он засунул руку под смятую подушку и подал мне свой револьвер. Его барабан был заполнен, и не было никаких следов того, что в последнее время из него стреляли. К тому же патроны, которые я нашел рядом с телом племянника, были среднего калибра, возможно, тридцать второго.

Я подержал в руке кольт.

– Прекрасный пистолет.

– Точно. Он принадлежит клубу. У меня есть разрешение на него.

Я вернул ему револьвер. Он направил его на дверь, целясь на мушку. Потом стал говорить каким-то старческим, надтреснутым, бесплотным, ужасным голосом:

– Если я когда-нибудь узнаю, кто убил ее, он получит это. Я не надеюсь, что коррумпированные копы сделают это за меня. – Он наклонился вперед и слегка постучал дулом пистолета по моей руке. – Вы – сыщик, мистер. Найдите, кто убил мою девочку, и я отдам вам все, что у меня есть. Деньги находятся в банке, больше тысячи долларов – все мои деньги. Теперь я собираю деньги. Кое-что я сдаю в аренду на пляже, налоги на недвижимость и все остальное оплачено.

– Действуйте и дальше так же. И уберите свой револьвер, Тони.

– Я был вторым пулеметчиком в первую мировую войну и знаю, как надо обращаться с оружием.

– Тогда докажите это. Выиграют очень много людей, если меня случайно продырявит пуля.

Он сунул кольт под подушку и встал.

– Сейчас уже поздно что-либо делать, правда? Прошло много времени, больше года. Вас же не интересует пустая погоня. У вас имеются настоящие дела.

– Я как раз очень заинтересовался этим делом. Собственно, поэтому я и решил поговорить с вами.

– Получилось то, что люди называют совпадением, да? – Он с гордостью произнес это слово.

– Я не очень-то верю в совпадения. Если их проанализировать во времени, то можно найти объяснение. Уверен, что данное совпадение поддается объяснению.

– Вы имеете в виду, – медленно произнес он, – Габриэль с Мануэлем и с блондинкой Мануэля?

– Плюс вы и другие обстоятельства. Все это взаимосвязано.

– Другие обстоятельства?

– Сейчас мы не будем вдаваться в это. Что вам сказали полицейские в марте прошлого года?

– Нет улик, сказали они. Они потыркались здесь несколько дней и прекратили следствие. Они сказали, что это дело рук какого-то грабителя. Но я не уверен. Разве грабитель станет убивать девушку за семьдесят пять центов?

– Была она изнасилована?

Что-то похожее на пыль выступило на поверхности его антрацитовых глаз. На лице надулись желваки, изменив его форму. Я уловил искру былой бойцовской страсти, которая держала его шесть раундов в схватке с Армстронгом несмотря на то, что у него ослабли ноги.

– Изнасилования не было, – с трудом выговорил он. – Доктор сказал на вскрытии, что в ту ночь кто-то переспал с ней, но я не хочу говорить об этом. Здесь.

Он нагнулся и вытащил из-под кровати чемодан, открыл его, г окопался под рубашками. Затем поднялся, тяжело дыша, держа в руках журнал со смятыми углами.

– Вот, – резко сказал он. – Читайте.

Журнал, публикующий отчеты об убийствах и других преступлениях, был заложен на статье "Убийство девушки, лишенной девственности". В статье говорилось о гибели Габриэль Торрес, она была иллюстрирована фотографиями ее самой и ее отца. Один из снимков был уже мне знаком – то самое фото, которое я видел в кабинете Бассета. Тони был снят во время беседы с помощником шерифа в гражданской одежде: подпись под фото гласила, что имя его – Теодор Марфельд. С марта прошлого года Марфельд здорово постарел. В статье говорилось:

На пляже Малибу, на этой площадке веселья для всей столицы кинематографа, стояла великолепная весенняя ночь. Но теплый тропический ветер, который гнал волны на берег, казалось, нес в себе какую-то угрозу для Тони Торреса, бывшего боксера в легком весе, а теперь сторожа в закрытом клубе "Чаннел". Его было трудно вывести из себя в течение многих лет выступлений на борцовском ринге, но в эту ночь Тони страшно беспокоился за свою веселую молоденькую дочь Габриэль.

Куда она запропастилась? Снова и снова Тони задавал себе этот вопрос. Она обещала вернуться домой не позже полночи. А часы уже показывали три часа ночи, потом стрелки подошли к цифре четыре, а Габриэль все не было. Недорогой будильник Тони без сожаления продолжал тикать дальше. Волны, которые разбивались о берег недалеко от его скромного коттеджа, казалось, эхом отзывались в его ушах, подобно голосу самой судьбы…"

Мне надоело читать стандартные фразы и красивое словоблудие, которые лишь показывали, что автору статьи особенно нечего было сказать. У него не было фактов. Я бегло просмотрел остальную часть, статьи, написанной языком псевдопоэтической прозы и основанной всего на нескольких фактах.

Габриэль пользовалась плохой репутацией. У нее уже были интимные связи с мужчинами, фамилии которых названы не были. В ее теле были обнаружены мужская сперма и две пули. Одной пулей нанесена поверхностная рана в бедро. Но возникло значительное кровотечение. Подтекст заключался в том, что прошло по крайней мере несколько минут между первым и вторым выстрелами. Вторая пуля попала в спину, прошла через ребра и остановила сердце.

Обе пули были длиной двадцать два миллиметра и вылетели из одного и того же револьвера с длинным дулом, но неизвестно, с какой точки. К такому выводу пришли полицейские эксперты по баллистике. В конце статьи процитированы слова Теодора Марфельда: "Надо защитить наших дочерей. Я намерен раскрыть это отвратительное преступление, даже если на эти уйдет вся оставшаяся часть моей жизни. В данный момент у меня нет никаких определенных улик".

Я посмотрел на Тони.

– Хорош парень, этот Марфельд.

– Да, – отозвался тот с иронией. – Вы знаете его, да?

– Знаю.

Я поднялся. Тони взял из моих рук журнал, бросил его в чемодан, пинком задвинул его под кровать. Он потянулся к шнурку, которым выключал свет, дернул за него, погрузив в темноту эту пораженную горем комнату.

Глава 19

Я поднялся вверх по лестнице и пошел вдоль галереи к кабинету Бассета. Его все еще не было там. Я решил пойти что-нибудь выпить. Под наполовину закрытой крышей большого внутреннего двора по натертым воском плитам скользили парочки танцующих под музыку оркестра неполного состава. Песенка «Джереми Крейн и его веселые ребята» превратилась в любимую мелодию для исполнения на ударниках. Печальные глаза музыкантов взирали поверх своих повешенных носов на веселящийся квадрат. Они наигрывали ритмическую и меланхоличную вещицу Гершвина «Кто-то смотрит на меня».

Моя знакомая ныряльщица не первой молодости, танцевала с любителем фотографий, который относился к типу вечных холостяков. Ее бриллиантовые серьги свисали на его согнувшееся правое плечо. Ему не понравилось, когда я вклинился между ними, но он тактично удалился.

На ней было полосатое вечернее платье с глубоким декольте и широкой юбкой, которая не шла ей. Она прыгала возле меня, как будто привыкла вести в танце. Танцевала она несколько дико, между нами возникло напряжение, как у любителей в сеансе борьбы, не тратящих энергию на слова. Когда танец закончился, я сказал:

– Меня зовут Лью Арчер. Разрешите поговорить с вами?

– Пожалуйста.

Мы сели возле одного из мраморных столиков, отделенных стеклянной перегородкой от бассейна.

Я предложил ей что-нибудь выпить.

– Спасибо, я не пью спиртного. Вы не являетесь членом клуба и не из приближенных Сайма Граффа. Попробую угадать, кто вы такой? – Она потеребила пальцами свой заостренный подбородок, ее бриллианты засверкали. – Журналист?

– Попробуйте еще раз.

– Полицейский?

– Либо вы очень догадливы, либо моя профессия написана у меня на лице.

Она изучающе смотрела на меня прищуренными глазами и слегка улыбалась.

– Нет, я бы не сказала, что вас легко распознать. Просто раньше вы кое-что, спросили меня о Эстер Кэмпбелл. Я еще тогда подумала, не полицейский ли вы.

– Мне непонятна нить ваших рассуждений.

– Правда? Тогда почему вы ею заинтересовались?

– Боюсь, этого я вам не могу сказать. Уста мои запечатаны.

– А мои не запечатаны, – продолжала она. – Скажите, за что ее разыскивают? За кражу?

– Я не говорил, что она находится в розыске.

– Но она должна быть в розыске. Она – воровка, вы знаете это? – Ее улыбка была довольно злорадной. – Она обокрала и меня. Я оставила свой кошелек в раздевалке, в кабинке, как-то прошлым летом. Дело было ранним утром. В помещении не было никого, кроме обслуживающего персонала, поэтому я не стала запирать кабинку. Выполнила несколько прыжков в воду и приняла душ, а когда вернулась, чтобы переодеться, кошелек исчез.

– Почему вы решили, что это она похитила его?

– Нет никакого сомнения в том, что это сделала она. Я видела, что она крадучись шла по коридору душевого отделения перед тем, как я обнаружила пропажу. В руке она несла что-то, завернутое в полотенце, на лице – глупая ухмылка. Но меня не проведешь на мякине. Потом я зашла к ней и прямо спросила, не брала ли она мой кошелек. Естественно, она отрицала это, но я видела виноватые глаза этой обманщицы.

– Виноватые глаза вряд ли могут служить уликой.

– Ну, дело не ограничивается только этим случаем. Другие члены клуба тоже пострадали, и кражи обычно совпадали с присутствием в помещении мисс Кэмпбелл. Возможно, я необъективна, но, видите ли, я сделала все, чтобы помочь этой девушке. Одно время я относилась к ней как наставница, и вот почему я болезненно восприняла этот случай с кражей кошелька. Там было около ста долларов, водительское удостоверение и ключи, мне пришлось все восстанавливать.

– Вы говорите, что поймали ее с поличным.

– В моральном смысле, конечно. Понятно, что она ни в чем не созналась. Она успела где-нибудь спрятать кошелек.

– Вы заявили об этой краже? – Мой голос прозвучал несколько более резко, чем я того хотел.

Она барабанила по поверхности стола кончиками пальцев.

– Должна сказать, что совсем не ожидала подвергнуться такому перекрестному допросу. Я добровольно предоставляю вам информацию и делаю это без всякого злого умысла. Вы неправильно меня понимаете. Мне нравилась Эстер. Ей не повезло в детстве, и я ей сочувствовала.

– Поэтому вы не сообщили о краже?

– Я не сообщила представителям власти. Но я сказала об этом мистеру Бассету, но без всякой пользы для дела. Она совершенно задурила ему голову. Он просто и мысли не допускал, что она может поступить неправильно. Пока это не коснулось его самого.

– А что произошло с ним?

– Эстер совершила кражу и у него, – заявила она с несколько мстительной интонацией. – То есть я не могу поклясться в том, что это сделала именно она, но я совершенно твердо в этом убеждена. Мисс Хэмблин, его секретарша и моя приятельница, кое-что рассказывает мне. Мистер Бассет был ужасно расстроен в тот день, когда она уехала. – Она подалась над столиком в мою сторону, в декольте выступили ребра ее грудной клетки. – И мисс Хэмблин сказала, что он изменил комбинацию цифр на своем сейфе в тот же самый день.

– Это бездоказательно. Сообщил ли он о краже?

– Конечно, он этого не сделал. Он никому не сказал об этом ни слова. Вероятно, ему было стыдно, что он попался на ее обман.

– И вы тоже никому не сказали ни слова?

– До настоящего момента.

– А почему теперь вы мне это рассказываете?

Она замолчала. Слышно было лишь постукивание ее пальцев по столу. Нижняя часть ее лица приобрела брюзгливое, недовольное выражение. Она повернула голову, и я не смог увидеть выражения ее глаз.

– Вы сами спросили меня.

– Я не спрашивал вас ни о чем конкретном.

– Вы говорите так, будто являетесь ее другом. Это так?

– Но вы же дружили с ней?

Она пробормотала:

– Я думала, что она – моя подруга. Я бы даже могла простить ей и кошелек. Но на прошлой неделе я наткнулась на нее в заведении "Миринс". Я подошла к ней, готовая забыть о прошлом, но она унизила меня, сделала вид, что не знает меня. – Ее голос стал хриплым, а ладонь, закрывавшая рот, сжалась в кулак. – И я подумала, что раз она вдруг разбогатела и может покупать одежду в магазинах "Миринс", то ей ничего не стоит вернуть мне сто долларов.

– Вы нуждаетесь в деньгах, не так ли?

Своим кулачком она резко откинула это предположение, как будто я обвинил ее в моральной слабости или физической болезни.

– Конечно, мне не нужны деньги. Это надо было сделать из принципа. – Немного подумав, она продолжала: – Я вам совершенно не нравлюсь, правда?

Я не ожидал этого вопроса и не приготовился к ответу. Она обладала удивительным сочетанием энергии и низости, которое так часто встречается у богатых незамужних женщин.

– Вы – богаты, – ответил я, – а я нет. И я не забываю о различиях. Разве это имеет какое-либо значение?

– Да, имеет. Вы меня не понимаете. – Ее глаза опять оказались на освещенном участке, маленькая грудь твердо уперлась в край столика. – Дело не столько в деньгах. Я-то думала, что нравлюсь Эстер. Я считала ее своей настоящей подругой. Когда-то я тренировала ее по прыжкам в воду. Позволила ей пользоваться бассейном моего отца, даже устроила один раз праздничный вечер в ее честь… в честь дня ее рождения.

– Сколько ей было тогда лет?

– Исполнилось восемнадцать. Тогда она была самая красивая девушка на свете и самая милая. Не знаю, куда улетучилось все милое, что в ней было.

– Это происходит со многими людьми.

– Эта подковырка относится ко мне?

– Ко мне самому, – ответил я. – Ко всем нам. Может быть, это следствие радиоактивных осадков или что-нибудь еще.

Мне еще сильнее захотелось выпить. Я поблагодарил ее, извинился и пошел искать бар. Его я нашел очень быстро. Стены бара были украшены голливудской живописью. Здесь собрались несколько дюжин смешанных пар, которые обменивались ночными оскорблениями друг с другом и заказывали напитки у барменов-филиппинцев. Здесь сидели киношные "звездочки" с оцепенелыми и лакированными взглядами и будущие киновиды с надеждой во взоре; мелкие чиновники, любезно кланяющиеся друг с другом; их жены, улыбающиеся и ненавидящие одновременно…

Я сел на высокий табурет возле изогнутой стойки красного дерева, среди незнакомых людей, заказал виски с содовой филиппинцу в белом пиджачке и начал слушать, о чем говорят окружающие. Это были представители мира кино, но разговоры крутились вокруг проблем телевидения. Они говорили о средствах коммуникаций, о черном списке, о закавыках, об оплате за повторный показ и о том, кто получает деньги за образцы фильмов и что говорят их представители. Над ними висело какое-то неизъяснимое состояние тревожного ожидания. Казалось, что некоторые в этом гвалте стараются почерпнуть для себя какую-то полезную информацию. Глаза же других уже предвидели тот серый рассвет протрезвления, когда сразу надо будет платить по всем закладным и отпадут все варианты благополучного выхода из затруднений.

Ближайший ко мне мужчина с правой стороны выглядел опытным актером, но говорил он, как продюсер. Может быть, он был актером, который затем стал продюсером. Он что-то объяснял подвыпившей блондинке с квакающим голосом:

– Это значит, что это происходит у вас. Понимаете? Вы – человек, который влюбился в девушку или в юношу, в зависимости от обстоятельств. Он играет не для девушки на экране, а для вас.

– Сопереживание-воплощение, – мило проквакала собеседница. – Почему бы не назвать это своим именем – сексом?

– Это не только секс, но секс туда входит.

– Тогда я – за. Я – за все, что включает секс. В этом заключается мое личное мировоззрение.

– Отличная философия, – подхватил другой мужчина. – Секс и телевидение – опиум для народа.

– Я думала, что опиумом для народа является марихуана.

– Марихуана – это марихуана для народа.

С левой стороны от меня сидела девушка. Мельком я увидел ее лицо, молодое, красивое, гладкое как стекло. Она увлеченно беседовала со стареющим комиком, которого я видел не менее чем в двадцати фильмах.

– Вы сказали, что подхватите меня, если я упаду, – сказала она.

– Тогда я чувствовал себя более сильным.

– Вы сказали, что женитесь на мне, если это случится.

– Вы достаточно умны, чтобы не принимать мои слова всерьез. Я уже два года не плачу алименты.

– Вы – очень романтическая натура, правда?

– Это мягко сказано, дорогуша. Впрочем, я не лишен чувства ответственности. Я сделаю для вас, что смогу: дам номер телефона. И вы можете указать ему, чтобы счет он направил мне.

– Не хочу, вашего мерзкого телефона. Не нужны мне ваши грязные деньги.

– Будьте благоразумны. Представьте себе, что это – просто опухоль или что-то в этом роде… То есть если там действительно что-то появилось. Выпьем еще?

– Налейте мне синильной кислоты, – сказала она мрачно.

– Со льдом?

Я не допил половину своего бокала. Меня потянуло на свежий воздух. К одному из тех мраморных столиков, которые стояли во дворе под листьями бананового дерева, напоминающими зубья пилы, где сидели Саймон Графф и его жена. Его седые волосы были все еще темными и влажными после душа. Он был одет в вечерний пиджак, розовую рубашку с красным бантиком. На ее плечи была наброшена голубая минковая шуба поверх черного вечернего платья с золотой оторочкой, что было немодно. Они о чем-то разговаривали. Его коричневое от загара лицо заострилось, ее лица не было видно. Она смотрела на бассейн через стеклянную перегородку.

У меня в машине был контактный микрофон, и я отправился к стоянке, чтобы его принести. На площадке стояло значительно меньше машин, чем было до того, но прибавилась одна новая – закрытая машина Карла Штерна. Она не имела именной регистрации, и я не стал тратить время, чтобы ее получше рассмотреть.

Графф все еще говорил, когда я вернулся назад, к бассейну. Бассейн уже совершенно опустел, но мелкие волны все еще плескались о стены, освещенные подводными лампами. Под прикрытием бананового дерева, которое скрывало меня от Граффа, я пододвинул шезлонг и прилепил микрофон к стеклянной загородке. Этот прием удавался раньше, сработал он и теперь. Графф говорил:

– О да, конечно, я во всем виноват. Я – твой личный козел отпущения. И я приношу глубочайшие извинения.

– Пожалуйста, Саймон…

– Какой Саймон? Тут нет Саймона. Я – Мефистофель, ненавистный человек, знаменитый чертов муж. Нет! – На последнем слове его голос резко повысил тон. – Подумай только, Изабель, если у тебя осталась хоть капля здравого смысла… Подумай, что я сделал для тебя, что я пережил и что мне приходится выносить. Подумай, чтобы с тобой было, если бы не моя поддержка.

– Это ты называешь поддержкой?

– Не будем пререкаться. Я знаю, чего ты хочешь. Знаю, какую преследуешь цель, нападая на меня. – Его голос звучал гладко, как масло, сдобренное солеными слезами. – На твою долю выпали страдания, и ты, хочешь, чтобы я тоже страдал. Но ты не можешь заставить меня страдать.