Текст книги "Тело в дело. Сборник романов (ЛП)"

Автор книги: Роника Блэк

Соавторы: Мишель Уэльбек,Илья Стогов,Ив Энцлер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Сначала в старших классах у меня появлялось лишь по нескольку бурых капель, а потом уже начались настоящие месячные. В это же время стали расти первые волосы под мышками, но не равномерно: с одной стороны уже были, а с другой нет.

Мне было шестнадцать, и я побаивалась.

Мама дала мне таблетку кодеина. У нас были двухъярусные кровати. Я легла внизу. Мама чувствовала себя неловко.

Однажды я пришла домой поздно и юркнула в кровать, не включая свет. А мама обнаружила использованные прокладки и сунула их между простынями.

Мне было двенадцать, я все еще разгуливала по дому в одних трусиках. Не одеваясь. Посмотрела на лестницу. А там оно.

Я посмотрела вниз и увидела кровь.

Седьмой класс, мама обратила внимание на мое белье и вручила мне прокладки.

Мама была очень ласкова: «Сейчас я дам тебе прокладку».

Семья моей подруги Марсии устроила целый праздник по случаю ее первых месячных. Был торжественный ужин.

Мы все ждали начала месячных. Хотели, чтобы они начались поскорее.

Тринадцать лет. Тампонов еще не было. Нужно было следить за одеждой. Я была бедной негритяночкой. Кровь проступила сзади на платье во время церковной службы. Никто не подал виду, но я чувствовала себя виноватой.

Мне было десять с половиной. Грязно-коричневое пятно на трусах.

Она показала мне, как вставлять тампон. Он вошел только наполовину.

Я считала свои месячные необъяснимым явлением.

Мама велела мне пользоваться прокладками. Сказала: никаких тампонов. Нельзя ничего вставлять в твою сладкую дырочку.

Я натолкала в трусы ваты. Рассказала обо всем маме. Она подарила мне бумажную куклу Элизабет Тейлор.

Пятнадцать лет. Мама сказала: «Поздравляю!» – и залепила мне пощечину. Я так и не знала, хорошо это или плохо.

Мои месячные – как жидкая смесь для кекса, пока он еще не испекся. Говорят, индейские женщины сидели на мхе по пять дней. Хотела бы я быть индианкой.

Мне было пятнадцать, я надеялась, что вот-вот они начнутся. Я была высокой и продолжала расти.

Когда я видела белых девочек с тампонами в спортзале, я думала, что это их так наказали.

Увидела красные капли на розовой плитке и воскликнула: «Да!»

Мама была рада за меня.

Пользовалась тампонами без аппликаторов, мне нравилось проталкивать тампон пальцами.

Мне одиннадцать лет, я надела белые брюки. Сквозь них начала проступать кровь.

Думала, что это – дурной сон.

Я не готова.

У меня болит спина.

Я возбудилась.

Двенадцать лет. Я была счастлива. У подруги была спиритическая доска, мы спросили, когда у нас начнутся месячные, а потом я посмотрела вниз и увидела кровь.

Просто посмотрела вниз – и вот, пожалуйста.

Я женщина.

Я была в восторге.

Уже перестала надеяться, что они начнутся.

Я стала по-другому себя ощущать. Стала молчаливой и взрослой. Идеальная вьетнамская женщина: покладистая и работящая, целомудренная, всегда помалкивает.

Девять с половиной. Я была уверена, что умру от потери крови. Скомкала белье и закинула его в угол. Не хотела беспокоить родителей.

Мама дала мне теплой воды с вином, и я уснула.

Я была в своей спальне в маминой квартире. У меня была коллекция комиксов. Мама сказала: «Тебе сейчас нельзя поднимать коробку с комиксами».

Подружки сказали, что кровь будет течь каждый месяц.

Мама время от времени попадала в психушку. Никак не могла свыкнуться с мыслью, что я взрослею.

«Уважаемая мисс Карлинг, пожалуйста, освободите мою дочь от занятий баскетболом в связи с тем, что она только что достигла половой зрелости».

В лагере мне не разрешили принимать ванну во время месячных. Меня обсыпали антисептиком.

Я боялась, что другие почувствуют запах. Боялась, что они скажут, будто я пахну рыбой.

Меня выворачивало, я не могла есть.

Я была очень голодная.

Иногда они ярко-красные.

Я люблю, когда капли падают в унитаз. Как краска.

Иногда они коричневые, это меня раздражает.

Мне было двенадцать. Мама шлепнула меня и принесла красную хлопковую рубашку. Папа пошел за Сангрией.

Основано на интервью с женщиной, прошедшей курс «Моя вагина»

КУРСЫ «МОЯ ВАГИНА»

(Монолог читает женщина с легким британским акцентом)

Моя вагина – это раковина, круглая, розовая, нежная раковина, она открывается и закрывается, закрывается и открывается. Моя вагина – цветок, необычайный тюльпан, с глубокой заостренной чашей, тонким ароматом, нежными, но упругими лепестками.

Я не всегда это знала. Я поняла это на курсах «Моя вагина». Я узнала об этом от женщины, которая ведет семинары: она верит в вагины, видит их истинную суть, помогает женщинам постичь собственные вагины, разглядывая вагины других женщин.

На первом занятии ведущая попросила нас нарисовать наши «уникальные, прекрасные, потрясающие вагины». Именно так она назвала их. Одна беременная женщина нарисовала большой кричащий красный рот, из которого высыпались монетки. Другая женщина, очень худая, нарисовала огромное блюдо с девонширским орнаментом. Я нарисовала огромную черную точку с маленькими волнистыми линиями вокруг. Черная точка символизировала черную дыру в космосе, а волнистые линии обозначали людей, или вещи, или просто атомы, которые в ней теряются. Я всегда считала свою вагину этаким анатомическим пылесосом, случайно всасывающим частицы и предметы из окружающего мира.

Я всегда ощущала вагину независимой от меня самой, вращающейся как звезда в своей галактике, которая в итоге сгорит в газовом облаке или взорвется и разлетится на тысячи маленьких вагин, каждая из которых станет кружить в своей индивидуальной галактике.

Я никогда не думала о своей вагине в практическом или биологическом ключе. Я даже не считала ее частью тела, чем-то, расположенным у меня между ног и неотделимым от меня.

На курсах нас попросили рассмотреть наши вагины с помощью карманного зеркальца. Затем, после тщательного исследования, мы должны были словами описать то, что увидели. Должна признаться, что до того момента все мои знания о вагине ограничивались слухами и домыслами. Я ее никогда толком не видела. Мне никогда не приходило в голову ее изучать. Моя вагина существовала в какой-то абстрактной плоскости. Разглядывать вагину оказалось глупо и неудобно – лежишь при всех на блестящих голубых матах, извернувшись, с зеркальцем в руке. Наверное, так чувствовали себя древние астрономы, склоняясь над примитивными телескопами.

Сначала моя вагина здорово меня встревожила. Как будто ты в первый раз смотришь на распотрошенную рыбу и обнаруживаешь в ней, прямо под чешуей, наполненный кровью сложный мир. Она была такой влажной, такой красной, такой чистой. А больше всего меня удивила ее многослойность. Слой за слоем, а под ними другие слои.

Моя вагина поразила меня. И, когда пришла моя очередь поделиться ощущениями, я не смогла ничего сказать. Я онемела. Я осознала, что именно ведущая семинара назвала «вагинальным чудом». Мне просто хотелось лечь на мат, раздвинуть ноги и бесконечно любоваться своей вагиной.

Зрелище было удивительнее, чем Гранд-Каньон, древний и величественный. Она была невинна и свежа, как ухоженный английский сад. Она была смешной, очень задорной. Я смеялась. Она могла искать и находить, открываться и закрываться. Она как рот. Как утро.

Затем ведущая курсов спросила, кто из присутствующих женщин когда-либо испытывал оргазм. Робко поднялись всего две руки. Я не стала тянуть руку, хотя оргазмы у меня были. Но они были случайны. Они происходили спонтанно. Случались во сне, и я просыпалась от удовольствия. Я часто испытывала их в воде, в основном, в ванне. Однажды это было на Кейп-Коде. Или на лошади, на велосипеде, на беговой дорожке в спортзале. Я не подняла руку, потому что, хоть у меня и бывали оргазмы, я не знала, какому механизму они подчиняются. Как их вызвать. Я считала, что в этом процессе есть какая-то тайна, волшебство. В него не надо вмешиваться. Вмешиваться – неправильно, неестественно, это насилие. Как в Голливуде: когда преподносится готовая формула оргазма, исчезает неожиданность и магия. Но проблема заключалась в том, что эта неожиданность уже покинула меня два года назад. Вот уже долгое время я не испытывала волшебных случайных оргазмов и сходила от этого с ума. Поэтому, собственно, я пришла на курсы.

И вот настал момент, которого я одновременно и боялась, и тайно желала. Женщина, проводившая семинар, попросила нас снова взять зеркальца и попробовать отыскать клитор. И вот мы, женщины, лежим на спине, на матах, и ищем нашу метку, нашу отправную точку, нашу основу. Сама не зная, почему, я вдруг заплакала. Может, потому, что я была в полном замешательстве. А может, я поняла, что пора проститься с мечтами, бесконечными мечтами, подменяющими жизнь, мечтами, что кто-то или что-то сделает все за меня: проведет меня по жизни, сделает выбор, подарит мне оргазмы. Я привыкла жить тайно, подчиняясь волшебству и суевериям. А поиск клитора и этот весь сумасшедший курс на блестящих голубых матах были реальными, слишком реальными. Я запаниковала. Одновременно ко мне пришло прозрение: я нарочно все это время оттягивала поиски клитора, это была простая защитная реакция, ведь на самом деле я ужасно боялась обнаружить, что у меня нет клитора, что я физически неполноценная, фригидная, бесплодная, сломанная, высохшая, едкая, гадкая… О, боже. Я лежала, смотрела на свой клитор, ощупывала его и думала вот о чем: когда мне было десять лет, я потеряла в озере золотое кольцо с изумрудами. Я ныряла на дно снова и снова, но находила только камни, рыбок, пробки от бутылок, слизь. Кольца не было. Я запаниковала. Я знала, что меня ждет наказание. Надо было снять кольцо перед купанием.

Женщина, ведущая семинар, заметила мое смятение, испарину, тяжелое дыхание, и подошла ко мне. Я заявила ей: «Я потеряла свой клитор. Его нет. Не надо было лезть с ним в воду». Она рассмеялась. Мягко коснулась моего лба. Клитор, сказала она, невозможно потерять. Ведь он – это я, моя суть. Он одновременно и дверной звонок на моем доме, и сам дом. Мне не нужно его искать. Я должна быть им. Стать им. Стать моим клитором. Стать клитором. Я ложусь и закрываю глаза. Опускаю зеркало вниз. Наблюдаю, как выплываю из себя. Наблюдаю, как медленно начинаю приближаться к себе и вхожу в себя заново. Как будто я астронавт, вернувшийся в земную атмосферу. Мое возвращение оказалось спокойным: тихим и нежным. Я поднималась и опускалась, опускалась и поднималась. Я вошла в свои же мышцы, кровь, клетки, а потом я просто скользнула в свою вагину. Это вдруг оказалось так легко и удобно. Я была теплой, пульсирующей, готовой, юной и живой. И тогда, все еще с закрытыми глазами, я дотронулась до того, что внезапно стало мной. Сначала я ощутила легкую дрожь, и она остановила меня. Но дрожь переросла в сильную вибрацию, взрыв, все пласты пришли в движение и начали расслаиваться. Вибрация открыла дверь на изначальный уровень света и тишины, а он распахнулся в пространство музыки, цвета, невинности, желания, и я лежала на маленьком голубом мате, ощущая единение, связь со своей вагиной.

Моя вагина – раковина, тюльпан. И моя судьба. Я возвращаюсь, собравшись уйти. Моя вагина, моя вагина, я.

ПОТОМУ ЧТО ОН ЛЮБИЛ НА НЕЕ СМОТРЕТЬ

Вот так я полюбила свою вагину. Мне даже неловко об этом говорить, потому что это был не общепринятый способ. Наверное, это должно было случиться в ванне с солями Мертвого моря, под музыку Эньи – сосредоточенный акт любви с собственным женским естеством. Да, я в курсе. Вагины прекрасны. Наша ненависть к себе – это просто следствие закомплексованности и неприятия, тяжкий осадок патриархальной культуры. Долой условности! Пизда – это сила! Плавали – знаем. Если бы мы выросли в обществе, где эталоном считаются толстые бедра, мы бы тоннами поглощали молочные коктейли и печенье, валяясь на спине и проводя дни за наращиванием объемов. Но я выросла не в таком обществе. Я ненавидела свои бедрa, a вагину ненавидела еще больше. Я считала ее невероятно уродливой. Я была из тех женщин, которые, однажды туда заглянув, жалели об этом всю оставшуюся жизнь. Меня от нее тошнило. И я сочувствовала всем, кому придется иметь с ней дело.

Чтобы выжить, я начала притворяться, что между ног у меня вовсе не влагалище, а что-то другое. Я представляла себе удобные подушки с легкими хлопковыми наволочками, маленькие бархатные диванчики, леопардовые коврики или всякие милые безделушки: шелковые платочки, стеганые прихватки. Я так к этому привыкла, что совсем забыла про существование вагины. Каждый раз, занимаясь сексом с мужчиной, я представляла его внутри норковой муфты или китайской вазы.

Потом я встретила Боба. Боб был самым заурядным из всех, с кем я встречалась. Он был худой, высокий, с не запоминающейся внешностью и в штанах цвета хаки. Боб не любил острую еду и не слушал Принса. Его не возбуждало эротичное белье. Летом он любил проводить время в тени. Он не делился переживаниями. У него не было проблем или затруднений, он даже не был алкоголиком. Он не был особенно смешным, или рациональным, или таинственным. Он не был неприятным или недоступным. Он не был самовлюбленным или харизматичным. Он не гонял на машине. Честно говоря, Боб не мог особо мне понравиться. Я бы его и не заметила, если бы он не поднял мелочь, которую я уронила на пол в гастрономе. Когда он протянул мне монетки и случайно задел мою руку, нас обоих словно током ударило. Я легла с ним в постель. Вот тогда и случилось чудо.

Оказалось, что Боб любил вагины. Он был ценителем. Он любил их на ощупь, на вкус, любил их запах, и, самое главное, ему нравилось, как они выглядели. Ему необходимо было смотреть на них. Перед тем как впервые заняться со мной сексом, он сказал, что должен увидеть меня.

– Я и так здесь. Смотри, – сказала я.

– Нет, ты не понимаешь, – сказал он. – Я хочу видеть, какая ты.

– Включи свет, – предложила я, подумав, что он со странностями и паникует в темноте.

Он включил свет.

А потом сказал:

– Отлично. Я готов. Готов по-настоящему рассмотреть тебя.

– Очень приятно! – я помахала рукой. – Я здесь, рядом.

Тогда он начал раздевать меня.

– Что ты делаешь, Боб? – спросила я.

– Мне нужно тебя видеть, – ответил он.

– Зачем? – не поняла я. – Просто сделай это.

– Я должен видеть, какая ты, – возразил он.

– Что, ты раньше не видел красных кожаных диванов? – сказала я.

Он настаивал. Он не собирался сдаваться. Я была готова провалиться сквозь землю и исчезнуть.

– Это ужасно личное, – сказала я. – Не мог бы ты просто заняться со мной сексом?

– Нет, – сказал он. – Там ты настоящая, какая есть. Я должен это видеть.

Я затаила дыхание. Он смотрел и смотрел. Его голос стал хриплым, лицо переменилось. Он больше не казался заурядным. Он стал похож на голодного зверя.

– Ты такая красивая, – сказал он, – ты и изящная, и сильная, и невинная, и дикая.

– И все это ты увидел там? – спросила я.

Происходящее напоминало гадание по ладони.

– Я увидел это, – сказал он, – и еще много, очень много чего.

Он рассматривал меня почти целый час, как будто изучал карту, наблюдал за луной или глядел мне в глаза – только это была моя вагина. Он был так искренне восторжен, так умиротворен, так погружен в собственные ощущения, что и я, глядя на него, распалилась и потекла. Я начала воспринимать себя его глазами Я почувствовала себя прелестной и восхитительной, как картина великого живописца или водопад. Боб не испугался. Он не почувствовал отвращения. Эмоции переполнили меня, я преисполнилась гордости. И вот тогда полюбила свою вагину. Боб растворился во мне, и я была вместе с ним там, в собственной вагине, а потом мы вместе исчезли.

ФАКТ О ВАГИНЕ

Предназначение клитора ясно. Это единственный орган в теле, созданный исключительно для удовольствия. Клитор – это сплошной нервный узел: 8 000 нервных окончаний, если быть точными. Это наивысшая концентрация нервных окончаний во всем теле. В клиторе их больше, чем на кончиках пальцев, губах, языке, их вдвое… Вдвое! Вдвое больше чем в пенисе. Кому нужен револьвер, если в твоем распоряжении есть автомат!

Из журнала «Женщина»: Интимная география, Натали Ангир

___

В 1993 году, проходя по Манхэттену, мимо газетного киоска, я была поражена фотографией на первой странице «Ньюсдей». Там была изображена группа из шести женщин, недавно вернувшихся из боснийского лагеря. На их лицах были шок и отчаяние, но ужаснее всего было осознавать, что из их душ навсегда ушла частичка нежности и света. Начинаю читать. На следующей странице другая фотография: только что освобожденные молодые женщины встретились со своими матерями и стоят полукругом возле школы. Их много, но никто – ни матери, ни дочери – не в силах смотреть в камеру. Я поняла, что должна поехать туда. Мне нужно было встретиться с этими женщинами. В 1994 году, благодаря моему ангелу-хранителю Лорен Ллойд, я провела два месяца в Хорватии, общаясь с боснийскими беженками. Я брала у них интервью и просто разговаривала с ними в лагерях, кафе, реабилитационных центрах. Потом я еще дважды ездила в Боснию.

Когда я вернулась из этой поездки домой, в Нью-Йорк, я была в бешенстве. Меня возмущало, что в одном только 1993 году от двадцати до семидесяти тысяч женщин были изнасилованы в самом центре Европы, и это считалось нормой, входило в тактику военных действий; никто не пытался этому помешать. Подобное никак не укладывалось у меня в голове. Одна моя знакомая не поняла, чему я удивляюсь. Она сказала, что в США за год насилуют более полумиллиона женщин, а ведь войны (теоретически) у нас нет. Следующий монолог основан на рассказе одной из тех женщин. Хочу поблагодарить ее за то, что поделилась со мной. Я восхищаюсь силой ее духа и преклоняюсь также перед всеми женщинами, пережившими эти дикие зверства на территории бывшей Югославии. Этот отрывок посвящается боснийским женщинам.

МОЯ ВАГИНА – МОЙ ДОМ

Моя вагина была увита зеленью. Была сочным лугом с цветами, мычанием коров, закатным солнцем и моим возлюбленным, нежно щекочущим меня соломинкой.

У меня между ног что-то есть. Не хочу знать, что. Я не прикасаюсь к себе там. Сейчас – нет. Никогда больше. С тех пор больше ни разу.

Моя вагина была болтушкой, не могла ждать, ей столько всего надо было поведать, столько попробовать. Она говорила не переставая, о да. Но потом она умолкла. С тех самых пор, как туда грубой черной ниткой зашили мертвого зверя. Ужасный запах дохлого животного ничем не вытравишь. А щель его рта кровоточит сквозь все мои летние платья.

Моя вагина пела звонкие девичьи песни, песни пастушьих бубенчиков, осенние песни сбора урожая, песни вагины, песни родной деревни. Но все это было до того, как солдаты запихнули в меня толстый ствол винтовки. Стальной стержень, такой ледяной, что сердце останавливается. Я гадала: выстрелят они или просто проткнут меня насквозь, до самого мозга. Потом они вшестером, похожие в своих черных масках на хирургов-маньяков, засовывают в меня бутылки. И черенки от метел.

Вдоль моей вагины текла река, чистая вода, омывающая согретые солнцем камни, струящаяся мимо камня-клитора. Но так было раньше. До того, как моя кожа лопнула, и я захрипела. До того, как часть моей вагины, часть губы, осталась в моей руке; теперь там с одной стороны просто ничего нет.

Моя вагина. Шумная, оживленная деревня на берегу полноводной реки. Моя вагина – мой дом родной.

Всё это было до того, как они насиловали меня по очереди целых семь дней, они пахли дерьмом и копченым мясом, они оставляли во мне свою грязную сперму. Река наполнилась ядом и гноем, весь урожай погиб, умерла вся рыба.

Моя вагина. Шумная, оживленная деревня на берегу полноводной реки.

Они захватили ее. Разорили и сожгли.

Я не прикасаюсь к ней теперь.

Не захожу.

Я теперь живу в другом месте.

Я не знаю, где оно.

ФАКТ О ВАГИНЕ

В XIX веке девочки, которые умели достигать оргазма при мастурбации, считались больными. Их часто пытались лечить или «исправляли недостаток» путем удаления либо прижигания клитора или миниатюрных поясов целомудрия, а иногда даже при помощи стерилизации с хирургическим удалением яичников. В то же время в медицинской литературе отсутствуют ссылки на хирургическое удаление яичек или пениса как средство борьбы с онанизмом у мальчиков. В США клиторэктомия с целью излечения от мастурбации была в последний раз сделана в 1948 году пятилетней девочке.

«Женская энциклопедия мифов и тайн»

ФАКТ О ВАГИНЕ

От восьмидесяти до ста миллионов девочек и молодых женщин во всем мире становятся жертвами варварских обрядов, производимых над гениталиями. В странах, где существуют подобные обычаи, в основном, африканских, около двух миллионов подростков в год с помощью ножа или бритвы подвергаются обрезанию клитора, или удалению его, вместе с полным или частичным сшиванием половых губ кетгутом или шипами растений. Такие операции еще называют женским обрезанием. Африканский специалист Нахид Тубиа проводит простую аналогию: «У мужчины такая процедура была бы равносильна отчуждению большей части пениса, а то и полному его удалению, включая мягкие ткани у основания и часть мошонки».

Нередко у перенесших операцию возникают тяжелые осложнения: судороги, сепсис, кровотечения, трещины уретры, мочевого пузыря, стенок влагалища, сфинктера. В итоге все это приводит к хроническому воспалению матки, возникновению грубых шрамов и спаек, затрудняющих движение, образованию фистул, резким сильным болям, проблемам с деторождением и даже ранней смерти.

Газета «Нью-Йорк Таймс», 12 апреля 1996 г.

МОЯ ВАГИНА В ГНЕВЕ

(Монолог, изначально написанный для Вупи Голдберг)

Моя вагина в гневе. Она зла. Ее разозлили. Она в ярости и хочет высказаться. Ей нужно поговорить обо всем этом дерьме. Ей нужно с кем-то поделиться, да вот хотя бы с вами. Серьезно, что за дела?! Целая армия людей только и думает, как бы надрать мою затраханную, трепетную и любящую вагину. Целыми днями изобретают всякие шизанутые средства и грязные способы подобраться к моей киске. Вагиноненавистники!

Всякую дрянь постоянно пытаются в нас вставить – то заткнут, то выскоблят, то вообще отправят куда подальше. Но моя вагина никуда отправляться не собирается. Ее разозлили, и она остается здесь. К примеру, тампон – что это еще за хрень? Комок гребаной сухой ваты. Что, не могли догадаться и добавить к нему немного смазки? Едва моя вагина его завидит, ее начинает трясти от ужаса. Она говорит: «Ну уж нет!» Она захлопывается. Вагине забота требуется, ее надо познакомить с разными идеями, подготовить почву. Для этого и нужны любовные игры. Убедите мою вагину, соблазните мою вагину, завоюйте ее доверие. А с чертовым куском сухого хлопка это у вас не получится.

Хватит запихивать в меня разную фигню. Хватит вставлять или вливать. Моя вагина не нуждается в очищении. Она и так хорошо пахнет. Нечего ее приукрашивать. Не верь, когда он говорит, что ты пахнешь лепестками роз, – на самом деле киска пахнет киской. А то ишь, взяли манеру: пытаются ее отмыть, заставить пахнуть освежителем воздуха или садом. Все эти освежители: цветочные, ягодные, морские… Я не желаю, чтобы моя киска пахла ягодами или морем. Это как вымыть с мылом рыбу после того, как ее приготовишь. Но мне нравится вкус рыбы! Поэтому я ее и заказываю!

А еще есть эти визиты к гинекологу. Кто их вообще придумал? Должен быть вариант и поприятнее. Зачем эта ужасная бумажная рубаха, которая царапает грудь и хрустит, когда ты ложишься? От этого ты чувствуешь себя смятой и выброшенной бумажкой. Зачем резиновые перчатки? Зачем светить туда фонариком? Зачем эти фашистские стальные подколенники? Эти мерзкие холодные утиные клювы, которые в тебя засовывают? Да что же это?! Моя вагина в бешенстве от таких посещений. За неделю до визита к врачу она уходит в глухую оборону. Она замыкается в себе и ее уже ничем не выманишь. Знакомая история? А они всё твердят: «Придвиньтесь. Расслабьте вагину». Зачем? Чтобы можно было вставить в нее холодное зеркальце? Нет, я не согласна.

Почему бы не взять приятный, изысканный красный бархат, завернуть меня в него, положить меня на мягкое хлопковое покрывало, надеть милые, симпатичные розовые или голубые перчатки, опустить мои ноги на меховые подколенники? Согреть гинекологическое зеркальце. Стоило бы позаботиться о моей вагине.

Но нет, пытки продолжаются: сухой комок гребаного хлопка, холодное зеркальце, стринги. Эти хуже всего. Стринги! Да кому эта пытка вообще в голову пришла? Все время сползают, путаются, застревают в промежности, просто пиздец.

Вагина должна быть расслабленной, свободной, ничем не скованной. Вот почему всякое утягивающее белье так вредно. Нам нужны движение, простор и разговоры, разговоры. Вагинам нужен комфорт. Вы уж ей удружите. Доставьте ей удовольствие. Но нет, как бы не так! Они ненавидят женщин, получающих удовольствие, особенно от секса. Придумайте же приятное мягкое хлопковое белье с мини-вибратором изнутри. Женщины кончали бы в них целыми днями, кончали бы в магазинах, в метро, и их вагины были бы счастливы. Но ведь мужики этого не вынесут. Не вынесут вида возбужденных, пышущих силой, жарких, счастливых вагин.

Если бы моя вагина могла говорить, она бы говорила о себе так же, как это делаю я. Рассказала бы о других вагинах, произвела бы вагинальное впечатление.

Она бы носила только бриллианты от Гарри Винстона, и никакой одежды. Вся была бы усыпана одними бриллиантами.

Моя вагина произвела на свет гигантского младенца. Она думала, что потом еще раз повторит этот подвиг. Но нет. Сейчас она хочет путешествовать, желательно не в шумной компании. Хочет читать, познавать, получать новые впечатления. Она хочет секса. Она любит секс. Она хочет глубины. Жаждет ее. Она хочет доброты. Хочет перемен. Тишины, и свободы, и нежных поцелуев, и теплой влаги и глубоких проникновений. Она хочет шоколада, и доверия, и красоты. Хочет кричать. Перестать злиться. Она хочет хотеть. Хочет. Моя вагина, моя вагина. Она, понимаете ли… Она хочет… всё.

___

Последние десять лет я общалась с женщинами, у которых не было постоянного жилья. С женщинами, которых обычно называют «бомжихами». За это время мы успели с ними сдружиться. Я веду занятия в реабилитационных группах для женщин, подвергавшихся насилию, не понаслышке знающих об инцесте, а также в группах для женщин с алкогольной или наркотической зависимостью. Я снимаю фильмы с их участием, устраиваю совместные ужины, вечеринки. За последние десять лет я взяла интервью у сотен женщин. И только две из них не столкнулись в детстве или ранней юности с насилием либо инцестом. Я вывела теорию, что для большинства пострадавших женщин «дом» был очень страшным местом, откуда они при первой возможности сбегали в приюты, и те становились для них единственным пристанищем, где они ощущали безопасность, защиту, комфорт и поддержку других женщин.

Следующий монолог дословно воспроизводит рассказ одной из женщин. Я встретила ее пять лет назад, именно в приюте. На первый взгляд, рассказ необычный и чересчур жестокий. Но это только видимость. На самом деле он ничуть не страшнее многих других историй, услышанных мной позже. Несчастные женщины страдают от чудовищного сексуального насилия, но это проходит незамеченным. Из-за своего низкого социального положения они не могут рассчитывать на психологическую помощь или другие виды поддержки. Постоянные издевательства, в конце концов, сводят на нет их самооценку, толкают к употреблению наркотиков, занятиям проституцией, приводят к заражению СПИДом, а часто и к смерти. К счастью, у данной конкретной истории другой конец. Эта женщина встретила в приюте другую женщину, и они полюбили друг друга. Любовь спасла их, помогла покинуть приют, и теперь они счастливо живут вместе. Этот фрагмент книги посвящается им, сильным духом. А также многим безвестным женщинам, которые страдают и нуждаются в нашей помощи.

МАЛЕНЬКАЯ ПИПИСЬКА СМОГЛА

(Монолог читает чернокожая женщина с Юга)

Воспоминание:

декабрь 1965, мне пять лет.

Мама громким, угрожающим голосом велит мне перестать чесать свою пипиську. Я испугалась, что снова ее расчесала. Я не притрагиваюсь к себе, даже в ванной. Я боюсь, что через дырочку внутрь попадет вода: она наберется в меня, и я взорвусь. Я приклеиваю на мою пипиську пластырь, чтобы закрыть дырку, но в воде он отклеивается. Я мечтаю о пробке, похожей на затычку для ванной, которая ничего в меня не пропустит. Я сплю, надев под пижаму трое трусов веселой расцветки в сердечки. Я все равно хочу потрогать себя, но не делаю этого.

Воспоминание:

семь лет.

Десятилетний Эдгар Монтан разозлился и изо всех сил пнул меня между ног. Ощущение, как будто внутри меня разом все сломалось. Я ковыляю домой. Я не могу писать. Мама спрашивает, что случилось с моей пиписькой, и, когда я рассказываю, что сделал Эдгар, она орет на меня. Велит, чтобы я никому не позволяла трогать меня там. Я пытаюсь растолковать ей: мама, он не трогал меня, он меня пнул.

Воспоминание:

девять лет.

Я дурачусь на кровати, подпрыгиваю и падаю, и вдруг попадаю своей пиписькой на столбик в спинке кровати. Я пронзительно визжу, звук идет прямо изо рта моей пиписьки. Меня везут в больницу и зашивают там, где она была порвана.

Воспоминание:

десять лет.

Я в доме отца, на втором этаже вечеринка идет полным ходом. Все пьют. Я одна играю внизу и решаю примерить новые белые хлопковые трусики и лифчик, которые мне подарила папина подружка. Неожиданно лучший папин друг, этот здоровяк Альфред, подходит ко мне, стаскивает с меня новые трусики, и засовывает в меня сзади свой большой твердый член. Я кричу. Я брыкаюсь. Я пытаюсь оттолкнуть его, но он уже во мне. Появляется мой папа, у него пистолет, я слышу ужасный грохот, а потом я и Альфред оказываемся все в крови, ее очень много. Мне кажется, что пиписька вообще вот-вот выпадет из меня. Теперь Альфред парализован, остался инвалидом на всю жизнь, а мама на семь лет запретила мне видеться с отцом.

Воспоминание:

двенадцать лет.

Моя пиписька – плохое место. Там вечно что-то болит, пачкается, отрывается и кровоточит. Она притягивает несчастья. Проклятая зона. Я воображаю, что у меня между ног шоссе, и я, маленькая девочка, уезжаю по нему в далекую даль.

Воспоминание:

тринадцать лет.

Наша соседка – шикарная женщина двадцати четырех лет, и я все время глазею на нее. Однажды она приглашает меня к себе в машину. Она спрашивает, нравится ли мне целовать мальчиков, и я говорю, что нет. Тогда она говорит, что хочет мне кое-что показать. Наклоняется и мягко целует меня в губы, а потом просовывает язык в мой рот. Так здорово! Она спрашивает, хочу ли я побывать у нее в гостях, и снова целует меня, потом велит расслабиться и погрузиться в собственные ощущения, позволить нашим языкам чувствовать друг друга. Она спрашивает у моей мамы, могу ли я переночевать у нее, и мама очень польщена, что такая красивая и успешная женщина интересуется мной. Я немного напугана, и в то же время сгораю от нетерпения. У нее потрясающая квартира. Очень светлая. Вся в стиле семидесятых: бусы, мягкие подушки, ароматические лампы. Я сразу же решила, что хочу стать секретаршей, как она, когда вырасту. Она наливает себе водки и спрашивает, что я буду пить. Я говорю: то же, что и она. Она отвечает, что моей маме вряд ли понравилось бы, что я пью водку. А я говорю, что маме вряд ли понравилось бы и то, что я целуюсь с девочками, и тогда эта красивая женщина наливает мне выпить. Потом она переодевается в короткую атласную сорочку шоколадного цвета. Она прекрасна, хотя я всегда считала, что лесбиянки уродливы. Я сказала: «Вы выглядите чудесно», – а она ответила: «Ты тоже». «Но у меня нет красивого белья, только эти белые хлопковые трусики и лифчик», – возразила я. Тогда она медленно надела на меня такую же атласную сорочку. Та была цвета лаванды, едва распустившихся весенних цветов. Алкоголь ударил мне в голову, я расслабилась и была готова ко всему. Когда она мягко уложила меня на кровать, я заметила, что над ней висит портрет обнаженной негритянки с пышной прической. Я испытала оргазм от одного соприкосновения наших тел. Она сделала со мной и с моей пиписькой, которую я всегда считала мерзкой, все возможное и невозможное, и это было потрясающе. Я так распалилась, была так возбуждена. Она сказала: «Твоя не оскверненная мужчинами вагина пахнет так приятно, так свежо, мне бы хотелось навсегда сохранить этот запах». Я уже схожу с ума от возбуждения, но вдруг звонит телефон, и, конечно, это моя мама. Я уверена – она обо всем пронюхала, она всегда подлавливает меня. Беру трубку. Я запыхалась, но стараюсь говорить как обычно. Мама спрашивает: «Что с тобой, ты от кого-то убегала?» Я отвечаю: «Нет, мама, я делала упражнения». Тогда она просит красавицу-секретаршу проследить, чтобы я не общалась с мальчиками, и наша соседка говорит: «Будьте уверены, никаких мальчиков здесь нет».