Текст книги "Жизнь Рамакришны"

Автор книги: Ромен Роллан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

Это было великое движение религиозной мысли, направленное к охвату большой массы человечества. Но порыв остался незавершенным. Кешаб хотел сохранить за теизмом всю его реальную силу, оказывая политеизму лишь чисто внешние почести. И вместе с тем он боялся абсолютного монизма, от которого Брахмо всегда энергично защищался. Религиозная мысль заняла промежуточное положение, как бы взобравшись на стену, разделявшую два поля, две крайние веры. Положение доминирующее, но не обеспечивающее стойкого равновесия и не дающее возможности занять твердую позицию. Кешаб, однако, взобрался туда и считал, что призван богом диктовать оттуда людям новый обретенный им закон, то, что он называл «Новое избавление». Мысль об этом овладела им с 1876 года,[140]140
  Этому предшествовала лекция «Вижу свет на небе Индии».


[Закрыть] с того года, как завязались его отношения с Рамакришной.

Как это случается со многими людьми, имеющими склонность быть законодателями, ему с большим трудом удавалось внести ясность и порядок в свои собственные мысли. Он хотел бы охватить все разом: Христа и Брахмана, Евангелие и Йогу, все существующие религии – и разум. Рамакришна пришел к этому просто, не умом, а сердцем, он не стремился облечь свое открытие в систему доктрин и правил; он удовлетворялся тем, что намечал путь, показывал пример, давал толчок. Кешаб пользуется одновременно методами европейского интеллигента, ведущего семинарий по истории религии, и методами духовидцев Индии и Америки, отправляющих в слезах службу бхакти и прибегающих к Revival, всенародному покаянию. Он предоставил каждому из своих любимых учеников – считаясь, как талантливый педагог, с особенностями их темперамента – какую-нибудь религию для изучения.[141]141
  Каждый из четырех избранных им учеников посвятил себя на всю жизнь изучению одной из четырех главных религий и в некоторых случаях окончательно предался ей: Упадхьяя Гоу Гобинд Рой, которому был поручен индуизм, составил на санскритском языке монументальный комментарий к Гите и жизнеописание Шри Кришны. Садху Аг-хорнатху достался буддизм. Он написал на бенгальском языке «Жизнь Будды» и, следуя его примеру, вел жизнь святого, рано прервавшуюся. Гириш Чандра Сен посвятил себя исламу, перевел Коран, написал биографию Мохамме-да и много других сочинений по-арабски и по-персидски. Наконец, Пратапчандра Мазумдар, изучавший христианство и написавший книгу о «Восточном Христе», настолько проникся духовной атмосферой христианства, что из его школы вышли настоящие христиане, как Манилал К. Парекх.


[Закрыть] и какой-нибудь метод йоги для практики[142]142
  С 1 января 1875 года он положил начало новому методу духовной культуры (то, что он называл «избавлением»). Он варьировал пути духа (йога), приноравливаясь к особенностям своих учеников, рекомендуя одним бхакти, другим – джняна, третьим – раджа. Он связал с различными именами или атрибутами бога различные формы поклонения (см. сочинения Л. Мазумдара). Я вернусь к этому вопросу во второй части, посвященной индуистской мистике и различным формам йоги.


[Закрыть] Он колебался между двумя образцами, одинаково ему дорогими: между примером живого Рамакришны, у которого учился мудрости, рожденной в экстазе, и между светом христианской веры, преподносимым ему английским монахом, впоследствии обратившимся в католичество, Люком Ривингтоном. Еще труднее ему было выбрать между жизнью в боге и жизнью мирской: он чистосердечно полагал, что одна не мешает другой.[143]143
  Благожелательные к нему друзья, как Рамакришна, говорили с оттенком лукавства, что этот святой человек, умирая, оставил свои дела в хорошем состоянии, богатый дом и т. д. Кешаб не отказывался от светских удовольствий. Он принимал участие в развлечениях, играл в спектаклях, которые устраивал у себя (см. Евангелие Рама-кришны, апрель 1884 года). Но Рамакришна не подвергал сомнению его искренность. Она была безусловной. Он жалел только, что такой религиозно одаренный человек оставался на полдороге к богу, что он не отдался ему весь целиком.


[Закрыть]

Но этим он вредил себе и косвенно также Брахма Самаджу в общественном мнении. Тем более что при своей «кристальной искренности»[144]144
  Праматхлал Сен. Указ. соч.


[Закрыть] он не принимал никаких предосторожностей для того, чтобы замаскировать многообразие своей полной противоречий натуры.

Результат был тот, что в 1878 году произошел новый раскол в Брахма Самадже, и Кешаб подвергся яростным нападкам своих же сторонников, обвинявших его в измене своим принципам.[145]145
  Поводом послужило одно семейное обстоятельство: брак его дочери, не достигшей установленного Брахма Самаджем возраста, с махараджей. Но и тут, как при разрыве с Дебендранатхом, истинная причина осталась замаскированной. Образовался третий Брахма Самадж, более нетерпимый, антихристианский: Садхаран Самадж.


[Закрыть] Он был покинут большинством своих друзей. Это должно было сильнее связать его с теми немногими, которые остались ему верны: с Рамакришной и Люком Ривингтоном. Новое испытание приоткрыло дверь для ряда выступлений в духе христианства, все определеннее и все глубже уходящих в дебри мистицизма. Таков был ряд его докладов: «Пророк ли я, вдохновленный свыше» (январь 1879 года); «О трех видениях моего детства: Иоанне Крестителе, Христе и св. Павле»; «Индия вопрошает: кто есть Христос?» (Пасха 1879 года), где он объявляет Индии о приходе… «супруга моего Христа, кроткого Христа, рожденного богом в человеке»;[146]146
  «Мой учитель Христос… молодежь Индии, верь и помни… Он идет. Он придет к вам как самозабвение, как аскетизм, как йога… Супруг грядет. Пусть Индия, возлюбленная Индия, украсит себя драгоценностями…»
  Вот как Кешаб комментирует эти слова в статьях «Indian Mirror». «To, что Брахма Самадж делал в течение 12 лет для морального прославления Христа, то он делает сегодня для утверждения его божественности» (20 апреля 1879 года). Мысль высказана ясно и недвусмысленно: Христос – Бог.
  И в другом месте: «Христос пришел, чтобы дать избавление индусам, как он дал избавление людям Моисеева Закона».


[Закрыть] «Проявляет ли себя бог как единый сущий?» (1879),[147]147
  Эта лекция следовала за другой, являясь ее дополнением («Боговидение в XIX веке»), где Кешаб предвосхищает идеи Вивекананды, воздавая почет науке, «которая приблизила небо к земле».


[Закрыть] в котором Сын показан сидящим рядом с Отцом.

И это не мешает ему в то же время обратиться к людям с высот Гималаев со своим знаменитым «Посланием к братьям-индусам» в 1880 году, к юбилею Брахма Самаджа, в котором он тоном первосвященника объявляет о благой вести, посланной ему богом, – о новом избавлении.

Перед нами точно страница из Библии.

«Слушай, Индостан, господь бог твой един…» – так начинается «Послание к братьям-индусам».

«Великий дух Иеговы, чей голос в грозе и буре прогремел: „Я есмь“ – и о котором возвестили небо и земля…»

«Я пишу это послание, дорогие и возлюбленные братья, в духе и по примеру св. Павла, как бы я мало ни был достоин его великого Учителя…»

«Павел писал, веруя в Христа. Как теист, я пишу вам это скромное послание у ног не одного пророка, а всех пророков…»

Ибо он считал себя завершителем дела Христа – предтечи:

«Новое избавление – это сбывшееся пророчество Христа… Всемогущий говорит теперь с нами, как он некогда говорил с другими народами».[148]148
  См. проповедь: «Вижу свет в небе Индии» (1875 год).


[Закрыть]

В эту минуту он считал себя стоящим на одной ступени с духом божьим:

«Дух божий и мое „я“ сплетены вместе. Если вы видели меня, значит, вы его видели».

Что же говорит он, Всемогущий, чьим рупором стал Кешаб? Какую новую любовь, новую надежду, новую радость несет он? («Как сладостно это новое Евангелие…»)

Вот что возвещает Иегова, ставший «богом Индии», новому Моисею:

«Бесконечный дух, которого не видел ни один глаз, не слышало ни одно ухо, – вот ваш бог, и другого бога у вас нет. Вы, индусы, вознесли двух ложных богов, противников всевышнего: божество, вылепленное рукой невежд, и божество, созданное суетной мыслью разумных умов, – оба они враждебны нашему господу.[149]149
  Первое из этих двух божеств легко поддается определению: это идолы из дерева, металла или камня. Второе определяется в другом месте «как невидимые идолы современного скептицизма: абстракция, бессознательная эволюция, протоплазма и т. д.». По-видимому, это научный интеллектуализм, или рационализм, или адвайтизм. Но Кешаб далек от осуждения истинной науки, как показывает его доклад «Боговидение в XIX веке» (1879 год).


[Закрыть] И вы откажетесь от них обоих. Не поклоняйтесь ни мертвой материи, ни мертвому человеку, ни мертвой абстракции. А поклоняйтесь живому духу, видящему без глаз… Общение души с богом и с душами исчезнувших святых станет вашим единым истинным небом, и другого неба у вас не будет… В высокой экзальтации души ищите радость и святость неба… Ваше небо недалеко, оно внутри вас… Вы будете чтить и любить всех старейшин человеческой семьи: пророков, святых, мучеников, мудрецов, апостолов, миссионеров, филантропов всех времен и всех стран, без кастовых предрассудков. Пусть святые Индии не монополизируют вашу любовь и почитание… Отдайте всем пророкам должную дань уважения и привязанности. Каждый добрый и возвышенный человек есть олицетворение одного из элементов божественной правды и добра. Склоняйтесь скромно к ногам каждого, кто послан к вам небом… Пусть его плоть будет вашей плотью, его кровь – вашей кровью. Живите в них, и пусть они живут в вас вечно».

Что может быть благороднее этих строк? Это высшее выражение универсального теизма. Как близко оно к свободному теизму Европы, не признающему никакой богооткровенной религии. Оно раскрывает свои объятия всем очистившимся умам всего мира: в прошлом, в настоящем и в будущем; ибо Евангелие Кешаба не выдает себя за последнее слово откровения. Книга Индии не закончена,[150]150
  Как не узнать в этом любимой идеи Вивекананды?


[Закрыть] новые главы будут к ней добавляться каждый год… «Идите все вперед по пути любви и познания бога. Кто знает, что откроет нам Господь через десять лет, кто, кроме него самого».

Но как примирить этот свободный и широкий теизм, такой уверенный в себе и ясный, – с коленопреклоненным признанием Христа в следующем году?[151]151
  О проповеди: «Мы, апостолы Нового Избавления» (1881 год).


[Закрыть]

«Должен вам сказать, что я связан с Евангелием Христа и занимаю в нем значительное место. Я блудный сын, о котором говорил Христос, и я пытаюсь вернуться к моему Отцу, испытывая чувство раскаяния. Скажу больше: для удовлетворения и в назидание моим противникам… Я Иуда, я тот несчастный, кто предал своего Учителя… настоящий Иуда, согрешивший против истины. И Иисус живет в моем сердце».

Легко вообразить себе ошеломляющее впечатление, произведенное этой публичной исповедью на членов Брахма Самаджа, которые пошли за своим вождем, поверив его слову.[152]152
  Поэтому, говоря о Кешабе, они старательно умалчивают, насколько мне известно, об этом признании.


[Закрыть]

В действительности Кешаб еще пытается сопротивляться. Он проповедует Христа, но не признает себя христианином.[153]153
  «Почитайте Христа, но не будьте христианами… Христос – это не христианство… Добивайтесь того, чтобы превзойти образцы, созданные христианской верой в узком смысле, и раствориться в величии Христа».
  В заметке того же времени, озаглавленной «У меня другие овцы», он пишет:
  «Мы не принадлежим ни к какой христианской секте. Мы не притязаем на звание христиан. Ведь и непосредственные ученики Христа не назывались христианами. Кто верует в Бога и признает Христа его сыном, уже приобщился к Христу в Господе… Вот его слова: „И у меня есть другие овцы…“ Пастух знает нас. Христос нас нашел и принял к себе… Этого довольно. Кто больше христианин, чем Христос?»


[Закрыть] Он удивительным образом старается сочетать Христа с Сократом и Чайтаньей, связывая каждого из них с какой-нибудь частью своей души или тела.[154]154
  «Иисус – моя воля, Сократ – мой мозг, Чайтанья – мое сердце, индуистский Риши – моя душа, а филантроп Говард – моя правая рука» (!).


[Закрыть] И тут же он осуществляет в своем Самадже некоторые священные обряды христианства, приспособив их к обычаям Индии. Это – святое причастие с рисом и водой, вместо хлеба и вина, 6 марта 1881 года.[155]155
  Но Кешаб читает при этом стихи из Евангелия от Луки. Он молится о том, чтобы «эта материальная субстанция претворилась в духовную, освящающую силу» и чтобы она могла быть нами «ассимилирована, как плоть и кровь всех святых во Христе…».


[Закрыть] А три месяца спустя – крещение, которому Кешаб сам подвергается, – для примера другим, во славу Отца, Сына и Св. Духа.

Наконец в 1882 году он делает решительный шаг. Кешаб не только признает и принимает, но с восторгом празднует Христианскую Троицу – из всех христианских таинств самое неприемлемое для Азии, предмет отвращения или осмеяния.[156]156
  Не совсем понятно почему, особенно по отношению к ведантической Индии: она тоже имеет свою троицу, и Кешаб справедливо сопоставляет ее с Троицей христианской: «Сат, Чит, Ананда (Существо, Познание, Блаженство) в переводе Кешаба: Правда, Ум, Радость. Три в одном: „Сатчитананда“».


[Закрыть]

Он объявляет ее краеугольным камнем всей христианской метафизики, высшим объяснением Вселенной….[157]157
  В своих лекциях 1882 года «Чудесное таинство», «Троица».


[Закрыть] «Это – сокровище, в котором скрыто все накопленное богатство теологии, философии и поэзии всего человечества… Высшее выражение религиозного сознания во всем мире…» Он дает, мне кажется, чрезвычайно точное с ортодоксальной точки зрения определение Трех лиц[158]158
  Треугольник: на вершине – Отец. Через Сына Бог спускается к основе человечества. Через Святого Духа Бог притягивает к себе опустившееся человечество. Божество спускающееся есть Сын. Божество вновь подымающееся, несущее к Отцу души, – это Святой Дух. В этом вся философия Спасения; Создатель, Подающий пример и Освящающий – Бог невидимый; Бог странствующий; Бог возвращающийся. Я семь, Я люблю, Я спасаю… (Кешаб).
  См. классические трактаты католической мистики: «Действие, которым Отец порождает Сына, очень хорошо выражается формулой: исход и выход. Exivi a Patre. Святой Дух порожден путем возвращения… Он есть божественное осуществленное возвращение к Богу, посредством которого Бог возвращается к самому себе. Так же как мы исходим от Бога через акт сотворения, приписываемый отцу сыном, а возвращаемся мы к нему через благодать, приписываемую Св. Духу» (P.Claude Seguenot, Conduite d'Oraison, 1634, цитировано у А. Бремона, La metaphysique des Saints, I. С. 116, 117).
  Как это ни покажется странным, Кешаб был знаком с беруллианской или салезианской философией молитвы. В заметке от 30 июня 1881 года «Об отречении Иоанна Крестителя» он приводит цитаты из письма Франциска Сальского к мадам де Шанталь.


[Закрыть] Какая же малость отделяет его от христианства? Эта малость – целый мир. Это его собственное откровение, индуистское «избавление». Он не в силах от него отказаться. Он принимает Христа, но Христос должен принять Индию и теизм Кешаба… «Прочь, язычество! Проповедники языческого культа, прочь!» (Это обращение относится к язычникам Запада.) Христос – вечный Логос. Подобно замершему Логосу, Христос потенциально жил в лоне Отца задолго до того, как он явился в наш мир. Он существовал до своей эры, в Греции и Риме, в Египте, Индии, в поэтах Риг-Веды, в Конфуции и Шакья-Муни… Индуистскому апостолу Нового Избавления и было предназначено выявить его настоящее, универсальное значение. Ибо после Сына – Дух. «Церковь Нового Избавления – это церковь Святого Духа, основанная Духом для завершения Ветхого и Нового Заветов».

Итак, теизм, возвещенный с Гималайских гор, остался невредим, несмотря на яростные удары, сотрясавшие сверху донизу его стены. Могучим напряжением мысли Кешабу удалось ввести в него Христа, и от имени Христа он говорит о своем собственном Новом Избавлении, признающем своей задачей – открыть истинное значение Христа христианам Запада. Такова ясно выраженная цель последнего «обращения» Кешаба перед его смертью. «Обращение Азии к Европе» (1883 год): «Европа, фанатичная и чувственная, вложи в ножны меч твоей ограниченной веры. Откажись от нее и вступи в истинную Всемирную Католическую Церковь, основанную истинным Христом, Сыном Божиим…»

Христианская Европа поняла лишь половину слов Христа. Она поняла, что Христос и Бог – одно и то же, но не поняла, что Христос и человечество тоже составляют единое целое. Это великое таинство открыло миру Новое Избавление: не только примирение человека с Богом, но и примирение человека с человеком… Азия говорит Европе: «Сестра! Будем едины во Христе… Все, что есть доброго, правдивого и прекрасного, – кротость индуистской Азии, правдивость мусульман, милосердие буддистов, все, что свято, – от Христа…»

И новый Папа нового азиатского Рима поет гимн в честь примирения.[159]159
  «…И новую песнь примирения будут петь в опьянении миллионы голосов на всех языках мира. И миллионы душ, облаченных в национальные одежды из добродетели и благочестия бесконечно разнообразных оттенков, составят хоровод вокруг трона отца. И воцарятся мир и веселье на вечные времена…»


[Закрыть] Именно Папа. Ибо это Единство всех примиренных людей должно обязательно согласоваться с доктриной, и для ее защиты он уже держит наготове небесные громы. Насчет принципа единобожия – единственности Бога – он не допускает сомнений.

«Едина наука. Едина церковь». Его ученик П. Мазумдар приводит повторенные им вслед за Христом с удвоенной силой слова проклятия:

«Есть один путь; нет задней двери, ведущей в небо. А кто выходит не через дверь, тот вор и разбойник».

Это прямая противоположность кроткой смеющейся мудрости Рамакришны.[160]160
  Когда однажды молодой Нарендра (Вивекананда) со свойственным ему пылом нападал на некоторые религиозные секты, приемы которых вызывали в нем гневное возмущение, Рамакришна с нежностью посмотрел на него и сказал:
  «Дитя мое, в каждом доме есть задняя дверь. Почему нельзя войти в дом через нее, если это угодно кому-нибудь? Но я, конечно, согласен с тобой, что передняя дверь наилучшая».
  Биограф Вивекананды прибавляет, что эти простые слова изменили слишком пуританский взгляд на жизнь, присущий Вивекананде как брахмасамаджисту. Рамакришна учил его относиться к ней с более великодушной и правильной точки зрения – силы и слабости, а не добродетели и греха.


[Закрыть]

Вкоренившаяся потребность в унитарной дисциплине, которая плохо вяжется с религиозным универсализмом или же бессознательно смешивает его с духовным империализмом, приводит Кешаба к созданию, в самом конце жизни, Кодекса новой самхиты[161]161
  «Самхита» значит «собрание, сборник».


[Закрыть] (2 сентября 1883 года), где он провозглашает так называемый «Новый закон ариев в Индии, закон божественной морали, приспособленный к требованиям и особенностям преображенных индусов-реформатов и основанный на их национальных традициях и свойствах». Национальный унитаризм. Один-единственный бог, одно-единственное писание, одно крещение, один-единственный брак. Целый кодекс предписаний – для семьи, для дома, для дел, занятий, развлечений, благотворительности, человеческих отношений и т. д. и т. д. Но его законодательство абстрактно, оно создано для Индии, которой еще не существует. Да и будет ли она когда-нибудь существовать?

Уверен ли он сам в осуществлении своей идеи? Все это здание волевого ума построено на шатких основах, на характере, мятущемся между Западом и Востоком. Пришла болезнь[162]162
  Диабет, бич Индии. От него же погиб Вивекананда.


[Закрыть] и источила цемент. Кому достанется душа? Христу или Кали? У его смертного ложа сходятся Рамакришна, старый примирившийся с ним учитель Дебендранатх и епископ Калькуттский. 1 января 1884 года он в последний раз выходит на освящение нового святилища «божественной Матери», а умирает он 8 января, провожаемый словами гимна о страданиях Христа в Гефсиманском саду, который один из учеников поет ему по его просьбе.

Как разобраться народу с простой душой в этих бесконечных колебаниях мысли? Для нас, склоненных над его внутренней жизнью и видящих, какими творческими муками она сопровождалась, колебания эти делают Кешаба еще более близким и трогательным. Никто не сумел глубже понять скрытую трагедию этого существа, истощившегося в поисках неуловимого бога, который разрушает теперь его тело, чем Рамакришна с его проникновенной добротой.[163]163
  Дальше я расскажу о последнем посещении Кешаба Рамакришной, о глубоких словах, которые он пролил как бальзам на тайные раны умирающего.


[Закрыть] Но имеет ли право прирожденный вождь, даже пряча свои муки, предаваться до своего последнего часа этим колебаниям? После него они передались Брахма Самаджу; обогатив его ум, они вместе с тем надолго, если не навсегда, пошатнули его авторитет перед Индией. Мы можем спросить, как Макс Мюллер,[164]164
  В 1900 году Макс Мюллер спросил Мазумдара, возглавлявшего после Кешаба Брахма Самадж и разделявшего «христоцентрические» идеи своего учителя, почему Брахмо не присвоит открыто название «христианский» и не объявит себя национальной христианской церковью? Эта мысль действительно совпадала с мнением Мазумдара и группы его молодых учеников. Один из них, Брахма Банд-хаб Упадхьяя, оставивший по себе яркую память и заслуживающий специального исследования, перешел из церкви Избавления в англиканскую, а затем в римско-католическую. Второй, Манилал Парекх, биограф Кешаба, тоже перешел в христианскую веру. Оба убеждены, что, если бы Кешаб прожил еще несколько лет, он присоединился бы к Римской церкви. Манилал Парекх говорит о нем: «Он был по своим принципам протестантом, по приемам – католиком и по духу христианином с уклоном к монтанизму (вера в первенство Св. Духа)». Я, со своей стороны, в этом сомневаюсь. Кешаб принадлежит к тем, кто остается на пороге двери, не открывая и не закрывая ее. Но после него другие неизбежно должны были открыть эту дверь.


[Закрыть] не явится ли христианство логическим завершением этого теизма. Это ясно почувствовали вскоре же после смерти Кешаба и друзья и враги его.

Его похороны объединили в общей скорби официальных представителей избранных людей Англии и индусов – приверженцев Запада. Он был связующим звеном между Европой и Индией, и сломанное звено не удалось спаять. Ни один из моральных и религиозных вождей Индии, сменивших его, не принял так искренно, всем своим разумом и сердцем, западные идеи и западного бога.[165]165
  «Индиан Эмпайр» приветствовала в нем «лучший продукт английского воспитания и христианской культуры в Индии», а «Хинду Патриот» – «благородный продукт западного воспитания и культуры».
  Кто не поймет, что подобные похвалы с национальной, индуистской, точки зрения звучали как осуждение.


[Закрыть] И Макс Мюллер с полным правом мог писать: «Индия в его лице потеряла величайшего из своих сын овей». Но индуистская пресса, единодушно восхвалявшая его гений, признавала, что «число его последователей не соответствует его значению».[166]166
  «Хинду Патриот»: в 1921 году общее число членов Брахма Самаджа не превышало 6400 (из них 4000 приходилось на Бенгалию, Ассам и Бихар-Орисса) – число, ничтожное по сравнению с числом членов Арья Самаджа, о котором я еще буду говорить, или чисто мистических сект, вроде Радхасвами-Сатсанг.


[Закрыть]

Он был слишком далек от глубоких пластов души своего народа. Он любил ее. Он хотел одним взмахом поднять ее до чистых высот своего разума, вскормленного идеализмом Европы и ее Христом. И в социальном отношении никто до него, за исключением Роя, не содействовал в такой степени прогрессу Индии. Но против него была нарастающая волна пробудившегося и лихорадящего национального сознания. Против него были еще триста миллионов богов Индии и триста миллионов людей, в которых боги воплощались, – эти необъятные джунгли человеческих мечтаний, в которых он заблудился, потеряв от общения с Западом чутье и умение разбираться в следах. Он предлагал этим миллионам раствориться в его индуистском Христе. Но его призыв остался без ответа. Они даже не услышали его.

Еще при жизни Кешаба против его Брахма Самаджа и против всяких попыток европеизировать религиозную мысль Индии поднялся другой, чисто индуистский Самадж и во главе его такая выдающаяся личность, как Дайянанда Сарасвати,[167]167
  Настоящее его имя, от которого он отказался, было Мулшанкар. Сарасвати, как видно будет из дальнейшего, – имя его учителя (гуру), которого он считал своим настоящим отцом.
  О Дайянанде написал классическое исследование Ладж-пат Рай (великий национальный вождь Индии, недавно убитый), The Arya samaj, с предисловием Сиднея Вебба, 1915.


[Закрыть] (1824–1883). Сарасвати – одна из тех львиных натур, которые Европа игнорирует, когда судит об Индии, но с которыми ей придется столкнуться позже и, вероятно, с большим для себя ущербом. Один из тех деятельных мыслителей, которые, подобно жившему позже Вивекананде[168]168
  Но если оба эти человека сходны по своей энергии, своему громовому слову и неотразимому влиянию на массы, то у Вивекананды к этому еще прибавляется влечение к безднам души, постоянное стремление уйти в свою внутреннюю жизнь, тоска по чистому созерцанию, от которого ему с болью приходится защищать свою действенность. Дайянанда не знает этого трагического душевного разлада. Он целиком отдается тому, чего желает, тому, что делает.


[Закрыть] обладают искусством повелевать людьми.

В то время как все религиозные вожди, о которых мы говорили (и те, о которых еще будем говорить), родились в Бенгалии, Дайянанда был родом из другой области, где полвека спустя появился на свет Ганди, – с северо-западного побережья Аравийского моря. Он родился в области Гуджарат, в Морви (княжество Катхиавар), и происходит из богатой семьи брахманов высшего ранга, сведущих в ведической науке не меньше, чем в мирских делах – финансах и политике. Отец его был членом правительства этого маленького туземного княжества. Непреклонный фанатик, не отступающий от буквы закона, он отличался суровым и властным характером, который передал своему сыну ко вреду для себя.

Воспитанный в самых строгих правилах брахманизма, получивший с восьми лет священный шнур и принужденный исполнять под строжайшим контролем семьи все вытекающие из этой привилегии моральные обязательства,[169]169
  Самаведи (первый разряд брахманов в Ведах).


[Закрыть] мальчик, который, казалось бы, должен был стать столпом правоверного индуизма, оказался, наоборот, Самсоном, опрокинувшим столбы храма; яркий пример (один из сотни) того, как тщетны усилия людей, воображающих, что можно путем определенного воспитания формировать новые поколения и управлять будущим. Это самое верное средство вызвать бунт.

О бунте Дайянанды стоит рассказать. Ему было четырнадцать лет, когда отец повел его в храм по случаю большого праздника Шивы. После строгого поста предстояло провести ночь в бдении и молитве. Все правоверные уснули; мальчик один боролся со сном. И вдруг он увидел мышь, которая грызла приношения, бегая по телу бога. Этого было достаточно – кто не знает, с какой силой вспыхивают моральные революции в сердце ребенка… Его вера в идола одним ударом была разрушена. Он ушел из храма, вернулся домой ночью один и с тех пор отказывался соблюдать обряды.[170]170
  Теперь эту ночь празднуют в Арья Самадже.


[Закрыть]

Это было начало глубокого конфликта между отцом и сыном. Оба они, как натуры цельные и не знающие колебаний, не допускали никаких взаимных уступок. Девятнадцати лет Дайянанда ушел из дому, чтобы избежать брака, к которому его принуждали. Его поймали, заперли. Он снова убежал, и уже навсегда (1845 год). Ни разу с тех пор он не видел отца.

В течение пятнадцати лет этот сын богатого брахмана, лишенный всего и живущий только подаянием, в одежде садху цвета охры, странствовал по всем дорогам Индии. Это было как бы первое издание жизни Вивекананды, его юношеских странствий по всему Индостану. Как он, Дайянанда, разыскивал повсюду ученых, аскетов, изучая то философию, то науку Вед или теорию и практику йоги. Как и Вивекананда, он побывал почти во всех святилищах Индии, принимая участие во всех религиозных диспутах. Подобно Вивекананде, он мужественно переносил все тяготы, превратности и опасности пути. Это близкое соприкосновение с телом родины продолжалось в семь раз дольше, чем великий искус Вивекананды. Но в отличие от него Дайянанда все время оставался чужд человеческим массам, мимо которых он проходил, потому что все это время он говорил только по-санскритски. Он был таким, каким остался бы Вивекананда, если бы он не встретился с Рамакришной и если бы его аристократическая гордость не была сломлена снисходительной добротой и тонким пониманием человечнейшего из всех гуру. Дайянанда не видел, не хотел видеть вокруг ничего, кроме суеверия и невежества, душевной трусости, унизительных предрассудков и миллионов богов-идолов, к которым он питал отвращение. Наконец он встретил в Матхуре старого гуру, еще более, чем он сам, неумолимого в своем осуждении слабостей и в своей ненависти к предрассудкам. Это был слепой саньясин – слепой с самого детства и совершенно одинокий с одиннадцати лет, – ученый человек, ужасный человек, Свами Вирджананда Сарасвати. Дайянанда подчинился его «дисциплине», которая была не только умственной, но, выражаясь языком наших аскетов XVII века, оставляла также следы на его коже в виде глубоких шрамов. Неукротимый бунтарь покорился. Больше двух с половиной лет он служил своему гуру, и надо признать, что вся его последующая деятельность была лишь исполнением воли непреклонного слепца, у которого он заимствовал имя, предав забвению имя своих родных. Перед тем как расстаться, Вирджананда взял с него слово, что он посвятит свою жизнь очищению засоренной пуранической веры, восстановлению правильных религиозных методов древних, добуддийских времен и распространению истины.

Вскоре после того Дайянанда начал проповедовать в Северной Индии. Но не как те святые божьи люди, которые открывают небеса всем желающим их слушать. Он был подобен героям Илиады или Гиты.

Атлетического сложения,[171]171
  О его силе сложились легенды. Он одной рукой останавливает карету, увлекаемую парой лошадей. Он хватает обнаженную шпагу из рук противника и ломает ее пополам. Его громовой голос покрывает все крики.


[Закрыть] могучий, как Геркулес, он бросал вызов всем борцам за идеи, отличные от его собственных. Он нападал. И так удачно, что в пять лет взволновал всю Северную Индию. За эти пять лет на него было совершено пять покушений. Его пробовали отравить. Один фанатик во имя Шивы бросил ему в лицо кобру, которую Дайянанда задушил. И все же с ним не могли справиться. Все признавали его бесспорное знание санскритского языка и Вед.[172]172
  «Очень сведущий санскритист», – отзывается о нем Ауробиндо Гхош, тоже замечательный знаток экзегетики индуистских писаний (см. журнал «Арья», № 4, Понди-шери, 15 ноября 1914 г.: Тайна Вед).


[Закрыть] Его пламенное красноречие уничтожало противников. О нем говорили, что он подобен «наводнению». Со времени Шанкары еще не было такого проповедника ведизма. Правоверные брахманы, пораженные, пригласили его к себе в Бенарес, индуистский Рим. Дайянанда смело принял приглашение. На состоявшемся (в ноябре 1859 года) грандиозном публичном состязании под председательством магараджи в присутствии тысячной толпы, готовой каждую минуту растоптать его, он много часов спорил один против трехсот пандитов – всей мобилизованной армии ортодоксального индуизма.[173]173
  Один христианский миссионер, присутствовавший на этом состязании, оставил превосходное и беспристрастное описание его (Christian Intelligence, Calcutta, март 1870), которое Ладжпат Рай приводит в своей книге.


[Закрыть] Он установил, что Веданта в ее теперешнем виде находится в полном противоречии с Ведами. Он брался восстановить истинное Слово, чистый Закон в таком виде, как они существовали две тысячи лет тому назад. Его не захотели слушать, проводили свистом и криками. Его отлучили от церкви. Вокруг него образовалась пустота. Но слава о поединке, подобном битвам Махабхараты, разнеслась по всей стране. По всей Индии трубным звуком прокатилось его имя.

В Калькутте, где он прожил с 15 декабря 1872 года до 15 апреля 1873 года, произошла его встреча с Рамакришной. Ему оказали дружеский прием в Брахма Самадже. Кешаб и его приверженцы охотно закрыли бы глаза на различия, существовавшие между ними; они видели в нем сильного союзника для крестового похода против предрассудков ортодоксальной церкви и против миллионов богов. Но не таков был Дайянанда, чтобы войти в соглашение с религиозными философами, пропитанными идеями Запада. Его национальный индуистский теизм, основанный на стальной вере, выкованной из чистого металла Вед, не желал иметь ничего общего с их, проникнутым современным духом сомнения, теизмом, не признававшим непогрешимости Вед и догмата переселения душ.[174]174
  «В этом заключается, – говорит Ладжпат Рай (сам примыкающий к Арья Самаджу), – два основных принципа, которые отличают Арья Самадж от Брахма Са-маджа».
  Известно, что за двадцать лет до Дайянанды (1844–1864) Дебендранатх тоже готов был верить в непогрешимость Вед, но потребность прямого единения с богом заставила его отказаться от этого убеждения.
  Рассказывают, что из руководителей Брахмо он был ближе всех к Дайянанде. Но согласие между ними было невозможно. Дебендранатх, идеалом которого был мир и гармония, не мог симпатизировать неугомонному бойцу, вооруженному суровым догматизмом и применявшему в новейшей социальной битве устарелые схоластические методы.


[Закрыть] Он порвал с ними.[175]175
  В 1877 году была сделана последняя попытка установить мир между религиозными вождями разных толков. Еще раз встретился Кешаб с Дайянандой. Но соглашение не состоялось: Дайянанда оставался непримиримым.


[Закрыть] Но из этой встречи он извлек для себя пользу. Он обязан был им[176]176
  Главным образом бабу Чандре Сену.


[Закрыть] такой, казалось бы, простой мыслью, не приходившей ему раньше в голову, что его пропаганда может иметь действительный успех при условии, что она будет вестись на понятном народу языке.

Он отправился в Бомбей, где вскоре его школа, подобно Брахма Самаджу, но значительно превосходя его в смысле организационном, пустила глубокие корни в социальную жизнь Индии.

10 апреля 1875 года Дайянанда основал там свой первый Арья Самадж – ассоциацию ариев Индии, чистых индусов, потомков древнего народа завоевателей Инда и Ганги. И действительно, именно в этих областях Арья Самадж укоренился сильнее всего. С 1877 года, когда окончательно были разработаны в Лагере его принципы, и до 1883 года Дайянанда покрыл густой сетью своих самаджей всю Северную Индию, Раджпутану, Гуджарат, объединенные провинции Агры и Уда и главным образом Пенджаб, оставшийся его излюбленной областью. Почти вся Индия была им задета. Единственным районом, оставшимся вне его влияния, был Мадрасский район.[177]177
  Это тем более поразительно, что именно в Мадрасе Вивекананда встретил самых горячих и организованных сторонников.


[Закрыть]

Он пал в расцвете сил жертвой убийства. Наложница махараджи, отстраненная суровым пророком, отравила его. Он умер в Аджмире 30 октября 1883 года.

Но дело его безостановочно развивалось. С сорока тысяч в 1881 году число членов его общества возросло до ста тысяч в 1901 году и четырехсот шестидесяти восьми тысяч в 1921 году.[178]178
  Из них 223 000 – в Пенджабе и Дели, 205 000 – в Соединенных провинциях, 23 000 – в Кашмире, 4590 – в Бихаре. Ясно, что это движение отражает настроение Северной Индии в лице наиболее активных ее элементов.


[Закрыть]

Самые значительные личности Индии – люди действия, политики, махараджи – примкнули к этому движению. Его яркий, широкий успех, по сравнению со скромным распространением Брахма Самаджа Кешаба, показывает, насколько мощное слово Дайянанды отражало мысль страны и первые порывы ее национализма, которому оно способствовало.

Быть может, нелишним будет напомнить Европе некоторые причины, вызвавшие это национальное пробуждение, взрыв которого мы теперь наблюдаем.

Влияние Запада получило чрезмерное развитие и проявляло себя не с лучшей стороны. В смысле интеллектуальном это было довольно поверхностное умственное движение, которое избавляло от всякого самостоятельного мышления, подтачивало молодые умы, внушая им презрительное отношение к духу их народа. Жизненный инстинкт, однако, возмутился против этого. Поколение Дайянанды, как и он беспокойное, страдающее и мятущееся, видело, как в жилы Индии вливается европейский поверхностный рационализм, вызывающий, иронический, ничего не знающий о глубинах индийского духа, – и христианство, проникающее в семьи и часто оправдывающее слова Христа: «и войдя, вселял рознь между отцом и сыном».

В мою задачу не входит умалять значение христианства. Католик по рождению, хотя и освободившийся от всех определенных форм Церкви или религии, но все же познавший вкус Христовой крови и всегда ценивший сокровища, скрытые в книгах и жизни великих христиан, я не помышляю о том, чтобы поставить эту веру ниже какой бы то ни было другой. Для религии, поднявшихся на высочайшие вершины человеческого духа – acumen mentis, – уже не существует степеней. Но не всегда религии действуют на чужие, зарубежные народы тем лучшим, что в них есть. Слишком часто примешивая к своим победам на земле вопросы человеческого самолюбия, они не очень заботятся о выборе средств, ведущих к победе, была бы только достигнута цель. Скажу больше: даже в своих высших формах религия редко овладевает духом чужого народа через свою сущность – через эти высочайшие вершины, о которых говорилось выше. Она завоевывает его другими проявлениями, без сомнения, тоже очень значительными, но второстепенными. Кто склонялся над чудесной христианской метафизикой и измерял ее глубины, знает, какие она являет необъятные просторы для парения человеческого духа, а ее божественный космос существа и присущей ему Любви не менее велик и возвышен, чем Бесконечности Вед. Правда, Кешаб проник в него, но Кешаб – исключение среди своего народа, христианство же очень редко показывает себя индусам с этой стороны, а чаще со стороны этики практического действия, любви в действии (если можно так выразиться), которая, конечно, имеет огромное, но не первостепенное значение.[179]179
  Я со своей точки зрения отдаю предпочтение саль-скому теоцентризму, защищаемому Анри Бремоном в его недавно появившейся полемической статье о «религиозном морализме» или «антимистицизме» аббата Венсена (см. указ. соч., т. 1, с. 26–47).


[Закрыть] Достойно внимания, что среди наиболее известных обращенных в христианство лиц фигурируют на первом плане люди действия, люди героических боев[180]180
  Блестящим примером этого служит Садху Сундар Сингх, имя которого хорошо известно в протестантских кругах Европы. Он был сикхом из Пенджаба, сыном сир-дара, братом командующего армией. И этот отважный человек, сам искавший мученичества в Тибете и стойко выносивший страдания, нашел там следы других христианских мучеников, принадлежавших к двум воинственным народам – сикхам и афганцам (см.: Шерер М. Sadhu Sundar Sing. Цюрих, 1929). Если судить по этой брошюре, видно, что Сингх, говоря о других религиях Индии, никогда не проникал в сущность их идей.


[Закрыть] и только в незначительном количестве – склонные к умственному созерцанию личности.

Если с этим утверждением можно еще спорить, то безусловно установленным надо считать тот факт, что ко времени умственного формирования Дайянанды религиозная мысль Индии была в упадке и религиозная мысль Европы готова была погасить ее слабое пламя, не надеясь, однако, разжечь на его месте свой огонь.

Брахма Самадж был этим обеспокоен. Но сам он испытывал на себе влияние западного христианства. Исходной точкой учения Рам Мохан Роя был протестантский унитаризм. Дебендранатх, защищаясь от него сам, не имел, однако, силы защитить от него Самадж, – иначе он не уступил бы места Кешабу, более чем на три четверти поддавшемуся этому влиянию. В 1880 году один критик Кешаба[181]181
  См.: Лиллингтон Франк. Брахмо и Арья в их отношениях к христианству, 1901.


[Закрыть] мог с полным основанием сказать: «Те, кто верил в него, перестали быть теистами, так как он все больше и больше склонялся к христианству». И как ни ясна была антихристианская позиция третьего Брахма Самаджа (Садхаран брахмо), отделившегося от Кешаба, какое доверие могло питать общественное мнение Индии к церкви, дважды на протяжении полустолетия взорванной расколом и стоящей под угрозой – мы это видели – быть окончательно поглощенной в следующее полустолетие христианством?

Что же удивительного в том восторженном приеме, который был оказан неистовому чемпиону Вед, ведисту крупного размаха, проникнутому священным писанием древней Индии, ее героическим духом и бросившему – один против всех – вызов захватчикам Индии!

Дайянанда объявил войну христианству. Он рассекал его своим тяжелым массивным мечом, не заботясь о правильности и не соблюдая меры в бою. Он подвергал его злобной критике, несправедливой, оскорбительной, впиваясь в своей слепой и глухой ненависти в каждый стих Библии, не давая себе труда проникнуть в ее религиозный или даже буквальный смысл (он читал ее в переводе на язык хинди, и притом очень торопливо). Эти бичующие комментарии,[182]182
  В его значительном сочинении на языке хинди «Сатьяртха Пракаша» (Факел истины).


[Закрыть] похожие на комментарии Вольтера в «Философском словаре» и ставшие – увы – арсеналом, которым с тех пор пользуется злобствующий антихристианизм некоторых современных индусов,[183]183
  Именно необуддисты: так (кто бы поверил!) прекрасное имя Будды, символизирующее отрешенность и внутренний мир, делается знаменем агрессивной пропаганды, не уважающей других верований.


[Закрыть] во всяком случае, по правильному замечанию Глазенапа, представляют большой интерес для европейского христианства, если оно хочет знать, каким его рисуют себе его азиатские противники.

Не с большим почтением относился Дайянанда к Корану и к Пуранам. Он попирал ногами тело правоверного брахманизма. Он был безжалостен к тем из своих соплеменников, которые в настоящем или в прошлом способствовали тысячелетнему упадку Индии, когда-то владычице мира.[184]184
  Очень интересна его панорама истории Индии, ряд пламенных речей о всемирной истории, относящихся к заре человечества и господству Индии над всем земным шаром (включая Америку и Австралию), так как для него Нага (змеи) и Патала (духи ада), о которых говорит легенда, – это народы-антиподы, а сражения с асурами и ракшасами означают войны с ассирийцами и негроидами.


[Закрыть] Он не щадил ничего, что, по его мнению, искажало или профанировало истинную ведическую религию.[185]185
  Он называл грехом всякое идолопоклонство, он считал абсурдом и святотатством божественные воплощения.


[Закрыть] Он был Лютером, порвавшим с Римской церковью,[186]186
  Сам он бросил в лицо брахманов оскорбительное название «папы» (букв, «грешники». – Примеч. ред.)


[Закрыть] совратившейся с пути и разложившейся. Его первой заботой было дать своему народу возможность впервые пить непосредственно из чистого источника священных книг. Он перевел Веды и толкования к ним на народный язык.[187]187
  Между 1876-м и 1883 годом. Под его началом была целая бригада пандитов. Он писал на санскритском языке. Пандиты переводили на разные диалекты. Но лишь он один переводил с оригинала. Его перевод, который он не успел проверить, снабжен грамматическими и этимологическими объяснениями к каждому стиху и комментариями, толкующими его общий смысл.


[Закрыть] Великая дата для Индии: брахман не только разрешает каждому смертному знакомство с Ведами, изучение которых было запрещено правоверным брахманизмом, но и вменяет их чтение и распространение в обязанность каждому арье.[188]188
  Пункт III десяти принципов, объявленных в Лахоре (1877): «Веды – книга истинного знания. Первый долг каждого арьи – читать их и обучать других».
  По странному стечению обстоятельств Дайянанда заключил для защиты Вед от нарастающей волны христианства (особенно в Мадрасе) длившийся несколько лет союз (1879–1881) с одним западным обществом, получившим впоследствии громкую известность, – Теософским обществом. Основанное в 1875 году на юге Индии русской, госпожой Блаватской, и американцем – полковником Ол-котом, это общество имеет ту несомненную заслугу, что оно стимулировало желание индусов ознакомиться с их священными книгами, особенно с Гитой и Упанишадами, из которых Олкот издал 6 томов на санскритском языке. Оно возглавляло течение в пользу основания индуистских школ, особенно на Цейлоне, и отважилось даже открыть школу для «париев». Оно, следовательно, содействовало национальному религиозному и общественному подъему Индии. И Дайянанда как будто признавал, что они делают общее дело. Но когда общество, поймав его на слове, предложило регулярное сотрудничество, Дайянанда отказался, и это лишило общество всех шансов на духовное господство в Индии. С тех пор оно играло лишь вспомогательную роль, небесполезную в социальном отношении, если приписать влиянию м-с Безант основание в 1899 году Центрального индуистского колледжа в Бенаресе. Преобладающий в этой западно-восточной амальгаме англо-американский элемент странно преобразил, в духе благородного и ограниченного прагматизма, широкую и свободную индуистскую метафизику. Прибавим, что она постепенно облекалась в священную авторитетность, непогрешимую и безапелляционную, которая порождает нетерпимость, скрытую, но не прощающую, впоследствии проявившую себя в отношении независимых великих умов Индии. Вивекананда, как мы увидим, испытал ее на себе и беспощадно изобличил это общество после своего первого возвращения из Америки. Желающих ознакомиться с ним можно отослать к статье Моно-Герцена, дающей ему положительную оценку: Индо-европейское влияние, Теософское общество (Feuilles de l'lnde, № 1. Париж, 1928), и блестящей, полной тонкого ума и понимания главе из «Путевого дневника философа» графа Кей-зерлинга, 1918 (X, I т. французского перевода, 1928, глава «Арья», с. 125–199).


[Закрыть]

Конечно, его перевод был скорее свободной интерпретацией, и можно много спорить о точности.[189]189
  Но не относительно его добросовестности, не вызывающей никаких сомнений. Надо, кроме того, принять в расчет трудность такой задачи в Индии в эпоху, когда философское изучение Вед было далеко не в таком состоянии, как теперь.


[Закрыть] его передачи смысла Вед, о непреложности догм и принципов, которую он будто бы там увидел; об абсолютной непогрешимости этой, по его мнению, единственной предчеловеческой, сверхчеловеческой книги, непосредственно исходящей от божества; о безапелляционности его отрицаний и неумолимости приговоров[190]190
  Среди других правил поведения в конце своего «Сатьяртха Пракаш» Дайянанда помещает следующие: «Стараться сразить, унизить, уничтожить злых, даже если они властители всей земли, могущественные владыки. Стараться неустанно подрывать неправедную власть и укреплять власть праведную – хотя бы ценой ужасных страданий, даже смерти. Не старайтесь ее избегнуть».


[Закрыть] и, наконец, о его действенном теизме, воинственном Credo и его национальном боге[191]191
  «Самадж будет славить, молиться и славиться с одним и единым богом, по способу, указанному Ведами. Представление о боге и обо всех предметах Вселенной основано исключительно на учении Веды и других истинных шастр» (которые он перечисляет).
  Любопытно то (настолько силен дух времени, во что бы то ни стало ведущий к Единению), что национализм Дайянанды, как и унитаризм Роя и Кешаба, притязает на универсальность.
  «Благо всего человечества в целом должно быть целью Самаджа» (Принципы первого Арья Самаджа, 1875).
  «Основная цель Самаджа – делать добро всему миру в целом, улучшая физическое, духовное и социальное состояние человечества» (Принципы исправленного Арья Самаджа, Лахор, 1877).
  «Я верю в религию, основанную на принципах всеобщности и всеобъемлемости, которые всегда признавались человечеством как истинные и будут признаваться таковыми дальше, в будущие времена. Я называю эту религию Религия Вечная, изначальная, так как она выше всех враждебных ей верований человечества. Я считаю единственно приемлемым то, что достойно веры всех людей во все времена…» (Сатьяртха Пракаш).
  Как все пламенно верующие, он добросовестно смешивает Правду вечную и всеобщую, которой он, по его мнению, служит, с той правдой, которую он провозглашает. Он не забывает подвергнуть критерий этой правды пяти предварительным испытаниям, из которых два первых заключаются в ее согласии с учением Вед и с определениями, данными им богу и его атрибутам. Как он может сомневаться в своем праве навязьшать Веды всему человечеству, когда он прежде всего провозгласил, что они, согласно Ауробиндо Гхошу, «содержат полное откровение истин религиозной, этической и научной». По его мнению, ведические боги – это «лишь описательные образы одного единого божества, название его сил, так как мы их видим в созидательной работе природы. Истинное познание смысла Вед, следовательно, сводится к познанию научных истин, открытых позднейшими изысканиями» (Ауробиндо Гхош. Тайна Вед, журнал «Агуа», № 4, ноябрь 1914, Пондишери).
  Национальное толкование ведизма Дайянандой вызвало поток писаний, направленных к восстановлению и оживлению философии, культа, ритуала и богослужения древней Индии. Это была пламенная реакция идеалов старины против идеалов Запада (Prabuddha Bharata, ноябрь 1928).


[Закрыть] Лишенный сердечной теплоты и ясного спокойствия разума, озаряющих все народы земли и их богов, лишенный горячей поэзии, излучаемой существом, подобным Рамакришне, или высокого лиризма Вивекананды, Дайянанда перелил в обессиленное тело Индии свою чудовищную энергию, уверенность, свою львиную кровь. Каждое его слово звучало героически. Народу, привыкшему в своей вековой пассивности склоняться перед судьбой, он напомнил, что душа свободна и воля творит судьбу.[192]192
  «Жизнь активная и полная энергии лучше, чем покорность своей участи. Судьба есть следствие деятельности… Действия творят судьбу. Деятельность, направленная к добру, выше, чем пассивное смирение».
  «Душа свободна в своих проявлениях и может действовать, как ей нравится. Но от божеской благодати зависит, будет ли она наслаждаться плодами своих действий» (Сатьяртха Пракаш).


[Закрыть] Показывая пример, он прокладывал путь, расчищая ударами топора дорогу, заросшую привилегиями и предрассудками. Если метафизика его была суха и неясна,[193]193
  Дайянанда, как мне кажется, различает три вечные Субстанции: Бог, Душа и Пракрита (материальная причина Вселенной). Бог и Душа – две самостоятельные сущности; их атрибуты несовместимы, и каждая имеет свои особые функции, которых не может выполнить другая. И однако они нераздельны. Творение, составляющее главную функцию божественной энергии, пользуется в качестве материала первичными элементами, которые оно комбинирует и располагает в определенном порядке. Земное рабство души имеет причиной неведение. Спасение заключается в преодолении заблуждения и освобождении себя в боге. Но оно длится только некоторое время, по истечении которого душа снова поселяется в теле… и т. д.


[Закрыть] если его теология грешила узостью и, на мой взгляд, реакционностью, то его социальная практическая деятельность отличалась бесстрашной дерзостью. В области фактов он оставил далеко позади себя не только Брахма Самадж, но и «Ramakrishna Mission», не решающуюся даже в наше время на столь радикальные шаги.