Текст книги "Жизнь Рамакришны"

Автор книги: Ромен Роллан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

IV
ТОЖДЕСТВО С АБСОЛЮТОМ

Эта великая идея не была новой. Она давно уже питала мысль Индии. На протяжении веков ее лепили, разминали, раскатывали вальком ведантической философии. Она была объектом бесконечных споров между двумя большими школами последователей Веданты – школой Шанкары, чистой школой Адвайта, и так называемой школой Рамануджи, или Вишишта-двайта (видоизмененный монизм).[59]59
  Мы не притязаем здесь на изложение глубокой и подчас очень сложной метафизики Веданты. Полезно будет, однако, дать европейскому читателю хотя бы общее понятие о двух главных ее направлениях.
  Шанкара – величайший философ Индии – жил во второй половине VIII века нашей эры. Он был первым, и притом гениальным, представителем брахманистической мысли, объявившим войну мысли буддийской, от которой в известной степени сам был несвободен. Он проповедовал абсолютный монизм, единственную Реальность Брахмана, «бесподобного» (Адвайта), единую Субстанцию – единую причину, если ее можно так назвать, ибо ее так называемые следствия – видимый мир и индивидуальные души – есть лишь совокупность иллюзорных, феноменальных изменений.
  Бесполезно стремиться, как учат буддисты, к постепенному завоеванию Абсолюта, ибо всякое движение индивидуального разума равно нулю. Завеса, за которой скрывается ослепительное единое, может и должна упасть сразу. Как ни ужасна эта бездна Единого, в которой исчезает весь мир, ее притягательная сила для индуистской мысли была безмерна. Она существует и посейчас, не претерпев никаких изменений. Это доказывает, что она есть эманация самой индуистской мысли. Шанкара был ее подлинным выразителем.
  Но только избранные умы могли полностью постичь этот рожденный Гималаями идеал безличного Абсолюта. Индивидуальная душа не замедлила предъявить права на реальность своего существования. После безраздельного триумфа в IX и X веках учения Шанкары знамя религиозного бунта было поднято в XI веке в Тамиле и, распространившись на Кашмир, перекинулось в южную Индию, где нашло своего бесспорного вождя в лице Рамануджи, первосвященника (или святого Альвара), который занимал патриарший престол в Шрирангаме, в Тричинополи (XIII век) (Я беру дату, указанную К. М. Панниккаром. П. Массон-Урсель относит патриаршество Рамануджи к XII веку (ср.: Masson-Oursel P. Esquisse d'une histoire de philosophic indienne, 1923; Pannikkar К. М. Mouvement religieux dans I'lnde au moyen-age (Feuilles de I'lnde, 1928).). Не порывая с монизмом Шанкары, он вновь включил в него человечество. Основанием его учения были великие слова Кришны из Бхагавадгиты:
  «Так же, как Мой слуга не может жить без меня, его высшей цели, так и Я не могу жить без него. Значит, поистине он есть Я».
  Это означает утверждение того, что если бог тождествен с каждой индивидуальной душой, которая есть лишь его проявление, то эти проявления так же реальны и необходимы богу, как бог необходим для них. Это утверждение вместе с тем положило основание знаменитому методу бхакти – непрерывному любовному диалогу между душой и богом, которым в течение многих веков упивалась Индия, в особенности Бенгалия, после того как в XIV веке ученик Рамануджи – Рамананда – принес божественное слово в Бенарес и проповедовал его на простом языке людям всех каст и верований. Великий Кабир, магометанский поэт-ткач, песни которого открыл Европе Рабин-дранат Тагор, был учеником Рамананды. От него начинается длинная цепь мыслителей и поэтов-мистиков, которая через Тулси Даса и Чайтанью приводит к Рамакришне. Лапидарное изречение Рамананды: «Кто возлюбил бога, есть часть его» – могло бы служить эпиграфом к учению Рамакришны и красоваться на дверях его монастырей (матхов).


[Закрыть] Первая, абсолютно недуалистическая, признает Вселенную нереальной, считая единственно реальным лишь Абсолют; вторая, относительно недуалистическая, тоже считает Брахмана единственной реальностью, но признает мир видимостей, индивидуальную душу видоизменением этой реальности, не иллюзорным, а вытекающим из таких атрибутов Брахмана, как Мысль, Энергия, сеятельница живого многообразия.[60]60
  Так создалась целая лестница природы, находящейся в вечном движении, в вечном становлении, в непрестанном процессе подъема, – в которой Макс Мюллер, а после него и Вивекананда видели начало теории эволюционизма.


[Закрыть]

Обе школы терпимо относились друг к другу, причем более крайняя с некоторой презрительной снисходительностью рассматривала другую как компромисс, как нечто переходное, вызванное к жизни человеческой слабостью, как костыль, могущий помочь ей в ее колеблющемся восхождении. Критическим пунктом оставалось определение иллюзии, мира «феноменов», сущности Майи. Какова она, относительна или абсолютна? Сам Шанкара не давал ей точного определения. Он говорил только, что она есть, и целью философии Адвайты является ее полное уничтожение, в то время как адвайтисты умеренные («отклонившиеся»), как, например, Рамануджа, старались некоторым образом использовать ее в целях усовершенствования индивидуальной души.

Какое место, в сущности, занимал между этими двумя школами Рамакришна?

Гибкость, пластичность его натуры склоняют его, пожалуй, к примирительной позиции Рамануджи. С другой стороны, страстность его веры заставляет его принять самую крайнюю концепцию Абсолюта. Благодаря своей гениальной интуиции он находит самые меткие выражения, самые остроумные притчи, чтобы пояснить, что невозможно не только выразить понятие Абсолюта, но даже приблизиться к пониманию его. Он дает нам почти физическое ощущение этого «оторванного от всего» существа, этого солнца, о котором Шанкара говорил (отвечая на возражение, что чистый познающий Абсолют невозможен без объектов его познавания), что «солнце сияло бы, даже если бы оно ничего не озаряло». Но насколько ярче выражения, употребляемые Рамакришной, обладающим слишком острым зрением, чтобы не описывать, даже когда он их отрицает, эти озаряемые объекты! О своем Солнце он говорит, что оно одинаково изливает свет на добро и зло, что оно подобно свету лампы, при котором один может читать Священное Писание, а другой – подделывать чужую подпись. Что оно как гора из сахара, которую муравьи хвалятся унести, в то время как они отгрызли от нее всего несколько крошек и уже насытились. Что оно как море, к краю которого наклонилась кукла из соли с намерением измерить его глубину, как только она опустит в него ногу, она уже пропала, растаяла, исчезла.[61]61
  Была однажды кукла из соли, которая сошла к морю с намерением измерить его глубину. Она держала в руке морской лот. Подойдя к берегу, она предалась созерцанию могучего океана. До этого момента она продолжала оставаться соляной куклой. Но лишь только она сделала один шаг вперед и поставила ногу в воду, как слилась в одно с океаном и исчезла в нем… Соль, из которой она была сделана, возникла из океана, и вот она возвратилась в океан… Соляная кукла не может вернуться к нам, чтобы рассказать о глубине океана («Евангелие Рамакришны», с. 91).


[Закрыть] «Существо, оторванное от всего» – значит, мы его не можем удержать, оно ускользает от нас, но это ведь не значит, что сами мы не существуем. Если оно освещает наши усилия, наше неведение, нашу мудрость, наши добрые дела и преступления; если мы грызем его кору; если существует между нами некая точка соприкосновения, когда оно берет нас в свой огромный рот и проглатывает, – то где же до этого момента движется соляная кукла, ползают муравьи? А тот, кто трудится под лампой, – подделыватель или святой отшельник, – где же помещается скамья, на которой он сидит, книга, которую он читает, и самый свет его глаз?..

Рамакришна нам говорит, что даже священные книги все более или менее загрязнены, как отбросы пищи, ибо написанное в них прошло сквозь человеческие уста. Но сама грязь – а она предполагает чистоту Брахмана, – реальна ли она? Где эти губы, где зубы, разжевавшие несколько крупинок божественной пищи?

Должно же отдельное где-то существовать, раз оно «оторвано» от нераздельного[62]62
  Заметьте, насколько эта матафизика абсолютного в Адвайте приближается к некоторым доктринам досократовой Греции – к «Неопределяемому» Анаксимандра Ионического, из которого вышло, отделившись, все сущее, к Единому без подобия Ксенофана и элеатов, из которого исключено всякое движение, всякое изменение, становление, всякая множественность, являющиеся простой иллюзией. Еще до наших дней не восстановлена непрерывная цепь мысли, связывающая мыслителей Индии с первыми творцами эллинской философии.


[Закрыть] и раз «скреп», то есть «соединение Отдельного с Нераздельным», и есть в конечном счете, как говорит Рамакришна, истинный предмет учения Веданты.

И действительно, Рамакришна[63]63
  Я опираюсь здесь на его беседы 1882 года – следовательно относящиеся к концу его жизни и резюмирующие его мысли.


[Закрыть] признает два различных способа, два плана видения: видение под знаком Майи, придающее реальность миру отделенному, и сверхвидение при совершенном созерцании (самадхи), которое при одном приближении к Абсолюту заставляет мгновенно рассеяться ирреальный мир всех отдельных «я».

Но, уточняет Рамакришна, абсурдно утверждать, что мир нереален, поскольку мы составляем часть его и, сохраняя наше «я», выносим непоколебимое убеждение (хотя бы и затемненное при нашем тусклом свете) в его реальности. Даже святой, пробуждающийся от самадхи (экстаза) к обыденной жизни, принужден снова вернуться к оболочке своего «отдельного я», правда смягченного и очищенного. Он снова отброшен в мир относительного. Поскольку его «я» для него относительно реально, мир для него тоже реален, а абсолютное, наоборот, для него относительно нереально. Он воспринимает Майю как реальность; но благодаря его очищенному «я» он видит теперь в мире феноменов совокупность проявлений Абсолюта для наших чувств. И перед ним встает истинный лик Майи: она в одно и то же время истина и ложь, знание и неведение, Видья и Авидья, то, что ведет к богу, и то, что не ведет к нему. Значит, она есть.

Его утверждение приобретает значение свидетельского показания, он – апостол Фома, видевший и осязавший, когда он говорит о «Виджняни», о сверх-видящих (к которым он сам принадлежит), получивших привилегию в этой жизни «осуществить» бога личного и безличного.

Они видели бога и внутри, и вне. Он явился им. Бог личный сказал им: «Я есмь Абсолют. Я положил начало „отдельному“. Они проникли в самую сущность божественной Энергии, в сияние Абсолюта, в самый принцип деления Атмана и Вселенной – на то, что есть в боге абсолютном и что есть в Майе. Нет, Майя, Шакти, Пракрити, Природа не есть иллюзия. Она, в глазах просветленного „я“, есть проявление высшего Атмана, великого сеятеля человеческих душ и Вселенной».

Отныне все становится ясным. И духовидец, вернувшийся из огненной бездны Брахмана, находит на берегу, к своей великой радости, божественную Мать, свою возлюбленную. И он смотрит на нее теперь новыми глазами, так как ему открыт ее глубокий смысл, ее тождество с Абсолютом. Она есть Абсолют, входящий в соприкосновение с людьми, безличное, которое становится человеком – становится женщиной.[64]64
  В Индии личный бог часто понимается как начало женское: Пракрита, Шакти.


[Закрыть] Она – начало всех воплощений. Божественная посредница между бесконечным и конечным.[65]65
  Сравните с ролью сына в христианской мистике: «Сияние моей славы, возлюбленный сын» (это говорит бог).
  «Сын, в твоем лице невидимое зримо».
  «Видимым становится то, что я еемь божество, и твоей рукой я исполняю мою волю».
  «О второй Всемогущий…» Мильтон. Потерянный рай, VI, 680.
  Эти слова могли быть сказаны Рамакришной – за исключением разве слова «второй», которое подчиняет Высшей воле ее выражение. Но и та, и другое одинаково всемогущи. Бог Мильтона, как и Брахман Рамакришны, будучи абсолютным, невыявляющимся, не может действовать, он только хочет, а сын его является Демиургом, богом творящим, богом действенным (как у Рамакришны – Мать). Сын – это слово, он говорит, движется, проявляет себя. Бог же абсолютный – невидим.
Fountain of light, thyself invisible…(Источник света, сам незримый…)  Потерянный рай, III, 374.
  Он неосязаем и непостижим. Он недвижим и, однако же, вездесущ: ибо он все.
  «…Могущественный Сын явился и занял место рядом с отцом бесконечным, ибо он (отец) также ушел невидимый и вместе с тем остался – таково преимущество Вездесущего…» (Потерянный рай, VII, 588). (См.: Denis Saurat, Milton et ie materialisme chretien en Angleterre, 1928.)
  Сродство обеих мистик очевидно и естественно. И та и другая пришли с востока. Обе, если смотреть еще шире, породил человеческий мозг, возможности которого ограниченны.


[Закрыть]

И Рамакришна возносит хвалу Святой Матери:

«Да, моя Пресвятая Мать не что иное, как Абсолют. Она одновременно едина и множественна и выше единства и множественности. Моя Пресвятая Мать говорит: Я – Мать Вселенной, я – Брахман Веданты и Атман Упанишад… Это я – Брахман, положивший начало отдельному. Добрые и дурные дела мне послушны. Существует, конечно, закон кармы.[66]66
  Акт, обусловливающий ряд последовательных рождений.


[Закрыть] Но я – его законодатель. От меня зависит создание законов и их изменение. Я повелеваю кармой, хорошим и дурным… Придите ко мне. Путем любви (бхакти), или познания (джняна), или путем действия (карма), ведущим к богу. И я поведу вас сквозь этот мир, океан всех тварей… И я дам вам также познание Абсолюта, если вы пожелаете… Вы не можете освободиться от своего „я“ и от меня. Даже те, кто в экстазе постиг абсолютное, возвращаются ко мне по моему желанию…»

«Моя Пресвятая Мать есть первоначальная божественная Энергия – она вездесуща. Она одновременно и внутри, и вне явлений. Она породила мир. И мир носит ее в своем сердце. Она – паук, и мир – паутина, сплетенная ею. Паук извлекает паутину из своей сущности, а затем обвивает себя ею. Моя Мать одновременно и содержимое, и содержащее.[67]67
  Gospel of Sri Ramakrishna (Евангелие Рамакришны). According to M a son of the Lord and disciple. I Edit., Madras, 1897 (при жизни Вивекананды последи, изд., 1922–1924 гг., с. 19 и ел.).


[Закрыть] Она – скорлупа. Она – и ядро…»

Этот пламенный символ веры своими элементами восходит к старинным источникам Индии – ни Рамакришна, ни его последователи никогда не притязали на новизну мыслей.[68]68
  Наоборот, у них заметна тенденция отрицать ее даже тогда, когда они творят нечто новое. Это особенность религиозных умов современной Индии – или, вернее сказать, всех стран и всех времен. Они сильны уверенностью в том, что их истина освящена временем, что она – древняя истина, сама Истина с большой буквы. Дайянанда, непримиримый основатель «Арья Самаджа», возмущается, когда ему приписывают новые мысли.


[Закрыть] Не в этом заключается гений учителя: он воскрешает мысли божества, скованные летаргией, и дает им воплощение; он пробуждает источники «спящего царства» и окрашивает их своей горячей, своей магической индивидуальностью. Этот символ веры, эта страстная песнь любви[69]69
  Не следует забывать, что ее поэтические и музыкальные элементы заимствованы из народной сокровищницы Бенгалии. Мы уже видели по его переделкам для народных театральных представлений, насколько он был проникнут великими творениями классиков-вайшнавинов. Но, если не считать Кабира, гимн которого он часто исполнял, он больше увлекался сравнительно новыми поэтами и музыкантами (Евангелие Рамакришны). Самый старый из них и особенно им любимый, Рама Прасад, жил в XVIII веке. Рамакришна беспрестанно цитирует и поет его гимны божественной Матери (прекрасный их образец, переведенный на французский язык, помещен в «Feuilles de l'lnde», вып. I, с. 215–217: «Океан и существо» – перевод Маргариты Фертэ):
О мой дух, погрузись, призывая имя Кали,В бездонные воды Океана души!  Рамакришна обязан Прасаду, давшему толчок его творчеству, лучшими из своих притч (например, о воздушном змее – она приведена в конце книги) и некоторыми чертами характеристики Матери (ее лукаво сощуренный глаз, когда она играет с любимым ребенком, которого заставляет блуждать в дебрях Иллюзии).
  Из ряда других поэтов-музыкантов, цитируемых в «Евангелии», я назову Камалаканту (пандит начала XIX века, исповедующий культ Матери), Нарешчандру (той же эпохи, такой же ярый приверженец Кали), Кабира (святой бенгалец-вишнуит, той же эпохи, автор популярных народных напевов), а из более современных – Премдаса (настоящее его имя Трайлокья Санньял, ученик Кешаба, автор песен, зачастую вдохновленных импровизациями Рамакришны) и Гириш Чандру Гхоша, крупного драматурга, ставшего последователем Рамакришны (песни, входящие в его пьесы: Чайтанья-лила, Буддха-чарита и др.).


[Закрыть] принадлежит ему по тону, по размеру, по ритму и мелодике, как песня страстной любви.

Прислушайтесь внимательно. Какая в этом гимне широта! Какая безграничность и вместе с тем какой гармонический порядок! Он не стеснен никакими рамками размера, но в своей свободе достигает высшей гармонии, порядка, красоты. Поклонение Абсолюту уживается с горячей любовью к Майе. Удержим в памяти этот крик любви. Мы сможем оценить его величие позже, услышав Вивекананду. Этот великий борец будет биться в сетях Майи, стараясь их разорвать; он с ней постоянно воюет. Это состояние Рамакришне незнакомо. Он ни с кем не ведет войны. Он нежно любит своего противника. И никто не может устоять против его очарования. Враг его любит. Майя обвивает его руками. Они сближают уста. Армида находит своего Рено. Цирцея, обольщающая человеческое стадо, для него становится Ариадной, ведущей Тезея по извилинам лабиринта. Всемогущая иллюзия, застилающая пеленой взор сокола, делает глаза Рамакришны более зоркими.

От ее толчка он высоко взлетает и парит в воздушных пространствах. Майя – это Мать,[70]70
  Или же «старшая сестра». Так как в другом месте Рамакришна говорит Кешаб Чандре Сену: «Майя создана божественной Матерью как часть Вселенной. Мать играет миром. Мир – ее игрушка. Она запускает воздушного змея души, привязанного к веревке иллюзии» (октябрь 1882 года).


[Закрыть] которая является детям под разными оболочками прекрасного и в разных божественных воплощениях. «Своей любовью, огнем своей души (бхакти) она так хорошо растворяет оболочку отдельных „я“, что от них остается одна длина без объема, одна линия, точка, которая вот-вот готова исчезнуть под ее усердными пальцами, рассеяться в океане Брахмана».

Да будут же благословенны пальцы и вода океана! Благословенны лицо и покрывало. Все есть бог. Бог во всем. Он в тени и в свете. Гюго сказал, увлекшись английскими моралистами XVII века:[71]71
  Saurat Denis. Milton et le materialisme chretiene en Angleterre, с 52.


[Закрыть] «Солнце есть уже тень бога».[72]72
  Cf. Milton: Dark with excessive Light thy skirts appear (складки твоего платья кажутся темными от яркого света).


[Закрыть] Рамакришна же сказал бы, что «тень есть уже Его свет».

Что придает его мысли аромат жизни – это свойство каждого истинного мыслителя Индии верить лишь в то, что он сам претворил, прочувствовал всем своим существом. Выражение «постигнуть мысль» приобретает здесь свое полное материализованное значение. Верить – значит объять и от объятия сохранить плод, который созреет…

Если уже Рамакришна познает объятия такой истины, она не останется в нем в виде мысли, она претворится в жизнь, даст жизненные ростки и, оплодотворенная его credo, превратится в цветущий и плодоносный сад претворений, не абстрактных и далеких, а точных, конкретных, обычных в повседневной жизни, способных утолить голод людей. Вкусив однажды от этого божественного тела, составляющего самую субстанцию Вселенной, он теперь находит его – неизменно – за всеми столами всех религий. И он делится пищей бессмертия на вечере не двенадцати апостолов, а всех алчущих душ – всей Вселенной.

* * *

После отъезда Тотапури (к концу 1865 года) Рамакришна оставался еще более полугода в заколдованном огненном кругу. Он продолжал, напрягая все свои силы, стремиться к тождеству с Абсолютом. В течение шести месяцев, по его утверждению, он находился в каталептическом состоянии экстаза, в каком пребывали, судя по описаниям, древние факиры: тело, покинутое духом, было, точно заброшенный дом, предоставлено разрушительным силам. Если бы не племянник, бодрствовавший над этим телом без хозяина и насильно кормивший его, Рамакришна бы умер.[73]73
  Рассказывают, что какой-то прохожий монах, заметив, что он умирает, ударами вернул ему готовую покинуть его жизнь.
  Великий его ученик Шарадананда, самый сведущий в индуистской метафизике и лучше всех других его учеников изучивший интеллектуальный механизм своего учителя, описывает этот шестимесячный экстаз (Нирвикальпа самадхи) как состояние, при котором сознание его «я» исчезло окончательно и только изредка возвращалось, как легкое облачко, слегка затуманивавшее полное отрешение. В эти мгновения бесконечно мало ощутимого сознания Рамакришна, по словам Шарадананды, воспринимал веления космического Духа (другими словами, смутный и тиранический призыв жизненной силы), принуждавшие его оставаться в Бхава-Мухта: «Не теряй окончательно сознание твоего „я“ и не сливайся с трансцендентным Абсолютом, но пойми, что космическое „я“, из которого рождаются все бесконечные формы Вселенной, заключается в тебе в каждый момент твоей жизни. Живи и делай добро человечеству».
  Значит, в течение этого долгого спуска в самадхи Рамакришна достиг «уразумения» своей божественной миссии, должно быть, не сразу, не в один день, но постепенно. Именно – в первой половине 1866 года.


[Закрыть] Дальше некуда идти по пути экстатического слияния с «Не имеющим образа»; это действительно высшая точка того длинного пути «йогического» аскетизма, который уже не в первый раз смущает, вернее, раздражает моего французского читателя, привыкшего ходить по твердой земле и уже давно позабывшего о толчках внутреннего огня. Пусть он согласится следовать за мной еще некоторое время. Мы спускаемся по склону вулкана – вулкана человеческого.

Впоследствии Рамакришна сам признал, что он искушал бога и что он чудом вернулся обратно. Он ни за что не предложил бы ни одному из учеников проделать подобный опыт; он запретил его даже Виве-кананде,[74]74
  Более того, он удерживает от этого испытания и обыкновенных людей, у которых русло жизни нешироко и которых такой поток потопил бы, на гибель им самим и всем их окружающим. Способ, которым он излечил своего Санчо Пансу, своего молодого племянника, верного и прозаического Хридая, и своего богатого покровителя Мат-хура-бабу от их поползновения вкусить запрещенных плодов экстаза, по юмору и здравому смыслу достоин Сервантеса.
  Хридай, славный малый, очень преданный, но невысокого полета, захотел извлечь некоторую выгоду из славы своего дяди; бескорыстие Рамакришны выводило его из себя. Ему захотелось хоть для себя, на правах родственника, использовать духовные преимущества дяди. Напрасно Рамакришна удерживал его от экстатических исканий. Хридай упорствовал, и ему удалось довести себя до полного расстройства. Он корчился в судорогах, громко вопил. «О Мать, – сказал Рамакришна, – притупи чувства этого идиота». Хридай, упав с неба на землю, разразился упренами: «Что вы сделали, дядя, вы лишили меня этих несказанных радостей». Тогда Рамакришна, лукаво улыбаясь, предоставил ему действовать по своему усмотрению. Но когда Хридай довел себя до мучительных видений, он взмолился к дяде, прося скорее избавить его от них.
  Такая же история произошла с богатым господином Матхуром. Он старался всеми силами, чтобы Рамакришна помог ему достигнуть самадхи. После долгих отказов Рамакришна наконец сказал: «Будь по-твоему, друг мой». Но вслед за столь желанным самадхи Матхур-бабу потерял всякую охоту заниматься делами. Он получил больше, чем ожидал; обеспокоившись, он не выдержал и стал умолять Рамакришну навсегда избавить его от экстазов. Тот посмеялся и излечил его.


[Закрыть] как своего рода блаженство, не позволенное благородным душам, долг которых – жертвовать своим счастьем для блага других. Когда молодой Нарендра[75]75
  Нарендранатх Датт – настоящее имя того, кто позже назвал себя Вивеканандой.


[Закрыть] настойчиво, страстно умолял его открыть ему Нирвикальпа самадхи, страшную дверь, ведущую в бездну Абсолюта, Рамакришна отказал ему с великим гневом – он, который никогда не сердился и не позволял себе резкого слова по адресу своего любимого сына.

– Стыдись! – воскликнул он. – Я думал, что ты будешь огромным баньяном, который может укрыть тысячи страждущих душ… А вместо того ты ищешь собственного блага, ты эгоист. Брось эти пустяки, дитя мое! Как можешь ты удовлетвориться таким узким (буквально: имеющим одну сторону) идеалом. Надо иметь много сторон. Радуйся господу во всех его формах (это значит: «в сознании и в действии»). Переведи самое высокое Познание в самое высокое Служение людям.

И Нарендра исходит слезами, униженный, принужденный отказаться от своего желания. Но он признал справедливой волю учителя; и, нося в своем сердце тоску по божественной бездне, он всю жизнь посвятит служению людям, скромный, твердый и самоотверженный.

Надо полагать, что Рамакришна в описываемый нами период еще не окончил своих «Годов обучения» (Lehrjahre). Жизненный опыт он изучает не как мы (лишь частично), пользуясь общими знаниями, но на свой собственный страх и риск.

Если он уцелел после описанного выше опыта, то это не его заслуга и не его воля. Мать, как он утверждает, вернула его к долгу человека при помощи телесного страдания. Жестокая дизентерия, терзавшая его шесть месяцев, постепенно вырвала его из Нир-викальпы.

Наряду с физической, и душевная боль привязывала его к земле. Один знавший его монах[76]76
  См.: Mukerji D. G. The face of Silence.


[Закрыть] говорит, что в первые дни после пробуждения от экстаза, увидев двух злобно ссорившихся лодочников, Рамакришна закричал от боли. Он сливался со всеми мирскими страданиями, даже нечистыми, даже смертоносными.

Его душа была изъедена болью. Но он знал теперь, что все различия, которые заставляют людей сталкиваться, – все они дети одной Матери, что Всемогущее разделение есть самое лицо бога. Что надо любить бога во всем разнообразии созданных им людей, часто противоречащих и враждебных друг другу, во всех формах мысли, которые управляют их существованиями и часто губят их, – и, прежде всего, что надо любить людей во всех их богах.

Внезапно он понял, что все религии различными путями ведут к одному и тому же богу. И он тотчас же решил исследовать все эти пути. Для него «понять» значило «быть и действовать».

V
ВОЗВРАЩЕНИЕ К ЛЮДЯМ

Первый исследованный им путь был путь ислама. Он вступил на него, едва успев оправиться после болезни (конец 1866 г.).

Храм, в котором он служил, часто видел в своих стенах мусульманских факиров. Хозяйка Дакшинешвара, Рани Расмани, эта разбогатевшая простолюдинка с широкой душой, преисполненной горячей веры, пожелала, чтобы при храме было помещение для случайных гостей других верований. Рамакришна заметил однажды среди молящихся скромного мусульманина, Говинда Рая, поглощенного своей молитвой, и сквозь оболочку распростертого тела увидел, что этот человек путем ислама тоже познал бога. Он попросил мусульманина посвятить его в свою веру. Жрец Кали на много дней отрекся, совершенно забыл своих богов. Он перестал им поклоняться, перестал даже думать о них: он жил вне храма, повторял имя Аллаха, одевался на манер магометанина, готов был даже (о святотатство!) вкусить запрещенную пищу, мясо священного животного, коровы. Его хозяин и покровитель Матхур-бабу в ужасе умолял его отказаться от этого шага и потихоньку поручил одному брахману приготавливать ему под руководством мусульманина пищу, чтобы предохранить его от скверны. Эта способность целиком отдавать себя чужому строю идей имела результатом, как всякое духовное движение этого страстного художника, материализацию идеи: ему явился сияющий образ человека, со строгим ликом, с длинной бородой (должно быть, таким он представлял себе пророка?), который приблизился к нему и влился в него. Рамакришна осуществил мусульманского бога «Брахмана с атрибутами». От него он далее перешел к «Брахману без атрибутов»; река ислама привела его к Океану.

Впоследствии толкователи его учения объясняли этот опыт, последовавший непосредственно за его великим слиянием с Абсолютом, в том смысле, очень важном для Индии, что мусульмане и индусы, эти братья-противники, смогут объединиться только на почве Адвайты, бога без образа, в честь которого «Ramakrishna Mission» позднее построила в глубине Гималаев святилище, краеугольный камень огромного и сложного здания всех религий.

Семь лет спустя – я располагаю факты в таком порядке для удобства изложения – подобного же рода опыт помог Рамакришне «реализовать» христианское учение. Приблизительно в ноябре 1874 года некто Малик, индус из Калькутты, владевший садом в Дакшинешваре, прочитал ему Библию. Рамакришна впервые встретился с Христом. Вскоре после того божественное слово претворилось в плоть. Жизнь Христа тайно проникла в него. Однажды, сидя в маленькой гостиной своего приятеля, богатого индуса, он увидел на стене изображение Мадонны с младенцем. Фигуры ожили. Развернулась обычная сцена в неизменном порядке: святые видения приблизились, влились в него. И все его существо прониклось ими. На этот раз наводнение было гораздо сильнее, чем наводнение ислама. Оно затопило всю его душу. Никакая плотина не могла удержать его. Все индуистские идеи были унесены. Рамакришна в ужасе бился в бушующих волнах, он кричал: «О Мать! Что ты делаешь? Помоги мне!»

Напрасно. Бурный прилив затопил все. Душа индуса изменилась. В ней не было места ни для чего, кроме Христа. В течение многих дней ею владела только христианская мысль, только христианская любовь. О том, чтобы пойти в храм, не было и речи… Однажды днем в рощице Дакшинешвара он увидел человека с большими прекрасными глазами, с ясным взглядом и светлым лицом; он был очарован, не знал, кто бы это мог быть. Незнакомец приблизился. В душе Рамакришны запел голос: «Вот Христос, проливший кровь своего сердца для искупления людей, вот тот, кто испил море страданий из любви к людям. Это он, Учитель йогинов, вечный союзник бога. Это Иисус, воплощенная любовь».

Сын человеческий поцеловал индийского духовидца, сына Матери, и растворился в нем. И Рамакришна погрузился в экстаз. Еще раз осуществилось слияние с Брахманом. Потом постепенно он вернулся в нормальное состояние. С того времени он сохранял веру в божественность Иисуса Христа, считая его воплощением Господа.

Но не единственным: Будда, Кришна были для него тоже воплощениями бога.[77]77
  Однако он не расточал этого титула. Он чтил многих святых людей, как, например, тиртханкаров, основателей джайнизма, десять гуру сикхов, но не считал их воплощениями. Позже у него, в его доме, между божественными картинами, находилось и изображение Христа, перед которым день и ночь курились благовония. Многие индусы-христиане видели в нем сияние Христа и, случалось, впадали перед ним в экстатическое состояние.


[Закрыть]

Я уже вижу, как наши абсолютные христиане, стражи тела Господня, хмурят брови и надменно изрекают: «Что он знает о нашем боге? Видение? Излучение? Это слишком легко. Он ничего не знает об учении».

Он мало знал, это верно. Он был бхакт, верующий через любовь. Он не притязал на науку джнянинов, людей, верующих через познание. Но разве каждая из двух стрел, когда лук натянут твердой рукой, не попадает в одну и ту же цель? И для того, кто идет до конца, разве не сливаются в одну две разные дороги? Великий ученик Рамакришны, интеллектуал Вивекананда, говорил о нем: «Он был бхакт вовне и джнянин внутри».[78]78
  Вивекананда же добавлял: «А я как раз наоборот». Другой крупный религиозный мыслитель Индии, весьма интеллектуальный и для своего времени сильно европеизированный, Кешаб Чандра Сен, в благородном смирении садился у ног бхакта, душевная интуиция которого освещала для него смысл мертвой буквы.


[Закрыть]

При известной степени интенсивности великая любовь понимает, а великое понимание проникает в тайники сердца.

И уж во всяком случае не христианам отвергать могущество любви, превратившей скромных галилейских рыбаков в любимых учеников их Бога и в основателей Его Церкви. И кому было дано первому увидеть воскресение, как не раскаявшейся грешнице, не имевшей других прав на это, кроме слез любви, которыми она омыла ноги Христа, вытирая их своими волосами.

Наконец, знание человека не измеряется количеством прочитанных им книг. В стране Рамакришны, как и в древние времена, лучшее, что есть в культуре, передается устно. Благодаря беседам с тысячами садху, монахов, паломников, пандитов, со всякими людьми, интересующимися религиозными вопросами, Рамакришна в течение своей жизни приобрел глубокое энциклопедическое знание религий и религиозных философий, постоянно углубляемое его размышлениями.[79]79
  Рамакришна действительно если не говорил, то во всяком случае понимал посанскритски.


[Закрыть]

Однажды ученики, удивленные его познаниями, спросили его:

– Как вы могли изучить всю науку прошлого?

Рамакришна ответил:

– Я не читал, я слушал ученых, я сплел из их знаний венок вокруг моего сердца и положил его к ногам Матери.

Он говорил своим ученикам:

– Я исповедовал все религии: индуизм, ислам, христианство и следовал по пути различных сект индуизма. И я нашел, что все они различными дорогами приближаются к одному и тому же богу… И вам следует приобщиться ко всем этим верованиям и пройти по этим путям.[80]80
  Евангелие Рамакришны, II, 17.


[Закрыть] Я вижу, что все люди враждуют во имя религии: индусы, магометане, брахманисты, вишнуиты и т. д. И они не понимают, что тот, кого зовут Кришна, зовется также Шива, или Первоначальная Энергия, или Иисус, или Аллах. Единый Рама, обладающий тысячью имен.

«К резервуару ведут несколько лестниц (гхатов). С одной лестницы черпают кувшинами воду индусы и называют ее джал; с другой черпают воду мусульмане кожаными мехами и называют ее пани; с третьей – христиане, которые называют ее уотер. Станем ли мы утверждать, что эта вода есть не джал, а пани или уотер? Это просто смешно… Сущность одна, она только носит разные имена. И все ищут одну и ту же Сущность, меняются только климат, темперамент и имя…[81]81
  Евангелие Рамакришны, И, 248.


[Закрыть] Пусть каждый следует своей дорогой. Если он искренне, страстно желает познать бога, пусть не тревожится. Он достигнет его…»

* * *

Период, следующий за 1867 годом, не добавляет ничего существенного к внутренней сокровищнице Рамакришны;[82]82
  Если не считать его опыта с христианством, который я ради логической связи ввел в предшествовавшую главу, хотя хронологически он относится к 1874 году.


[Закрыть] в этот период он занят усвоением добытого. Его откровения приходят в контакт с внешним миром; его духовные победы сталкиваются с другого рода победами, одержанными в иных областях. Чувствуя благодаря этому истинную цену ниспосланного ему дара, он проникается сознанием своей миссии среди людей, своего действенного долга.

Он, как ассизский «Poverello», с которым у него так много общих моральных и физических черт, был нежным братом всего, что живет и умирает. Слишком лакомым казалось ему молоко человеческой привязанности для того, чтобы он мог довольствоваться ни с кем не разделенным счастьем. На пороге глубочайших своих экстазов он умолял влекшую его к себе мать:

– О Мать, оставь меня в общении с людьми. Не делай из меня сурового аскета.

И Мать, выбрасывая его со дна Океана на берег жизни, говорила ему (он слышал в полусознании ее голос):

– Оставайся на пороге относительного познания из любви к человечеству.[83]83
  Начиная с этого времени он решительно противится всем искушениям экстатической смерти и избегает всякого риска в этом отношении. Он отказывает себе в некоторых опасных эмоциях, как, например, в посещении в 1868 году священного места Гайя, слишком связанного для него с экстатическими переживаниями: он знает, что после того ему трудно будет вернуться духом к обыденной жизни. А он должен теперь подчиняться внутреннему велению: продолжать жить со всеми, чтобы помогать им.


[Закрыть]

Итак, он вернулся к людям. Прежде всего он омылся влагой горячей и простой человеческой жизни. В мае 1867 года, еще ослабленный предшествующими кризисами, он поехал на шесть-семь месяцев отдохнуть на родину, в местечко Камарпукур, где он не был целых восемь лет.[84]84
  Его сопровождала Бхайрави Брахманы, которая во время путешествия проявила себя не совсем с хорошей стороны. Характер этой возвышенной женщины во многом уступал ее уму, а постоянное размышление не возвысило ее над человеческими слабостями. Преподав Рамакришне знание и раскрыв его самому себе, она вообразила, что имеет на него права собственности. Влияние, приобретенное над ним Тотапури, причиняло ей страдание. А здесь ей невыносимо было видеть его поглощенным атмосферой родной обстановки, захваченным бесцеремонной любовью земляков, среди которых она чувствовала себя чужой. А главное – присутствие молодой жены, несмотря на ее кротость и скромность, вызывало в ней досаду, которую при всем ее уме ей не удавалось скрыть. После ряда бурных сцен, не делавших ее более привлекательной, она, осознав свою ошибку, просила у Рамакришны прощения и затем рассталась с ним навсегда.
  Ему довелось встретить ее еще раз в следующем году, в Бенаресе, куда она удалилась, чтобы посвятить остаток своей жизни суровому исканию истины. Вскоре после этого она умерла.


[Закрыть] Там он отдался с детской радостью бесхитростной дружбе простых поселян, которые счастливы были видеть маленького Гададхара, чья необычайная слава дошла до них и внушала им некоторое беспокойство. И эти простые крестьяне в своей наивности были ближе к его чаяниям и стремлениям, чем благочестивые ученые в городах и храмах.

Он впервые за время своего пребывания на родине узнал свою жену-ребенка.

Шарададеви было теперь четырнадцать лет. Она жила у своих родителей, но явилась в Камарпукур, когда узнала о его приезде. Юная супруга, с чистой душой, с развитым не по возрасту умом, почти сейчас же поняла призвание своего мужа и лежащий на ней долг набожной привязанности и бескорыстной нежности. Она признала в нем руководителя и отдала себя на служение ему.

Некоторые упрекали Рамакришну, и порой в довольно грубой форме,[85]85
  Особенно некоторые брахмасамаджисты, недовольные влиянием, которое Рамакришна имел на их вождя Кешаб Чандру Сена, и не прощавшие ему его популярности.


[Закрыть] за то, что он принес ее в жертву. По ней этого не было видно; всю жизнь она изливала на всех окружающих сияние своего внутреннего мира и ясности. Но вот что никем не упоминалось и открылось только благодаря Вивекананде: Рамакришна, отличавшийся высоким сознанием своей ответственности, предложил жене принести ей в жертву, если бы она этого потребовала, самое для него дорогое – свое призвание.

– Я научился, – сказал он ей, – видеть в каждой женщине мою божественную Мать: это единственное чувство, которое я могу к вам питать. Но если вы желаете вовлечь меня в этот мир (мир иллюзии), я к вашим услугам, так как я вступил с вами в брак.[86]86
  Vivekananda, My Master. T. IV. Поли. собр. соч. Вивекананды. Изд. 3, 1923. С. 169.


[Закрыть]

В этом есть нечто совершенно новое, непривычное для индийского мышления, ибо согласно индуистской традиции всякий вступивший на религиозное поприще этим самым освобождается от всех иных обязанностей.

Рамакришна, более человечный, признает за женою прочные права на себя.

Она была достаточно великодушна, чтобы отказаться от них, и, наоборот, всячески поощряла мужа идти по избранному им пути. Но, утверждает Вивекананда, «только получив согласие своей жены», он счел себя вправе жить так, как ему хотелось. И Рамакришна, тронутый ее невинностью и самоотвержением, свято исполнял по отношению к ней долг старшего брата. В те месяцы, когда они были вместе, он терпеливо обучал ее обязанностям усердной супруги и хорошей хозяйки. У него был практический ум, странно сочетавшийся с его мистической натурой. Сын крестьянина, он прошел хорошую школу. Ни одна подробность, касающаяся домашней жизни и сельского хозяйства, не была ему чужда. Все знавшие его отмечали порядок и чистоту, царившие в его доме. В этом отношении бедный божий человек мог бы служить примером для многих своих учеников из интеллигенции и высшей буржуазии.

Возвратившись в Дакшинешвар в конце 1867 года, он в следующие за этим годы предпринял ряд паломничеств вместе со своим покровителем, впоследствии хозяином храма, Матхуром-бабу. В первые месяцы 1868 года он увидел город Шивы – Бенарес, и священное слияние Ганги и Джамны в Аллахабаде, и Вриндаван, этот благоухающий букет легенд, эту песнь песней, жемчужину из пасторального Romancero Кришны. Легко вообразить себе его восторг, его опьянение. При переправе через Гангу открывшийся его взгляду Бенарес, этот «золотой город», показался ему не городом, построенным из камней, но, подобно небесному Иерусалиму, «сгустком божественного духа». На полях сожжения покойников, в священном городе, он увидел божественную Мать и Шиву, его белое тело, его спутанные волосы – Шиву улыбающегося, всегда готового прийти на помощь, склоненного над погребальными кострами, у изголовья его детей. Встретив на исходе дня у берегов Джамны стадо с пастухами, он пришел в неописуемое волнение и кинулся вперед с криком: «Кришна! Где Кришна?»

Но если он не увидел бога, то он увидел во время этих путешествий нечто другое, имеющее для нас, людей Запада, большее значение и более глубокий смысл.

Он познакомился с человеческой нуждой. В экстатическом полусне, в котором он жил до этого времени, в золоченой скорлупе святилища, пышные волосы Кали скрывали ее от его взоров. Прибыв в Деогар со своим богатым спутником, он увидел, что тамошние жители – санталы – почти голы, измучены, умирают от истощения. Он остановил всех сопровождавших его и просил объяснить ему, что это значит. Ужасный голод свирепствовал в стране. Тогда он сказал Матхуру-бабу, что надо накормить этих несчастных, вымыть их и одеть. Матхур-бабу возразил, что его богатств не хватит для облегчения всех нуждающихся мира. Тогда Рамакришна заплакал, сел среди этих голодающих и заявил, что он не двинется с места и разделит их участь. Крезу пришлось исполнить желание своего друга-жреца.

Во время другого путешествия, летом 1870 года, Матхур имел неосторожность привезти его в одно из своих имений во время сбора податей. Два года подряд был неурожай, и арендаторы испытывали крайнюю нужду. Рамакришна велел Матхуру вернуть людям подати, оказать им помощь и устроить для них роскошный пир. Матхур-бабу ахнул. Но Рамакришна был непоколебим.

– Ты только управитель Матери, – сказал он богатому помещику. – Они арендаторы Матери. Потрать ее деньги. Они страдают, а ты не хочешь им помочь. Это необходимо сделать.

Матхуру-бабу пришлось уступить.

Воспоминание об этих встречах, должно быть, навсегда осталось в памяти Рамакришны. Свами Шивананда, руководящий в настоящее время школой Рамакришны (Ramakrishna Math and Mission), который был одним из первых его апостолов и непосредственным его учеником, передал мне следующую сцену, свидетелем которой он был.

Однажды в Дакшинешваре, находясь в надсозна-тельном состоянии, Рамакришна громко произнес:

– Джива есть Шива (живое существо есть бог).[87]87
  В другой раз он сказал: «Бог во всех людях, но не каждый человек в боге; вот почему они страдают» (Sri Ramakrishna's Teachings, I, 297).


[Закрыть] Кто решится говорить о сострадании к нему? Не надо сострадания, надо только служить, служить человеку, видя в нем бога.

Вивекананда присутствовал при этом. Слыша эти полные глубокого смысла слова, он сказал Шивананде:

– Я слышал сегодня великие слова… Я возвещу их живую правду всему миру.

И Свами Шивананда прибавил:

– Кто захочет искать источник добрых дел, творимых с того времени Миссией Рамакришны (Ramakrishna Mission) в Индии, найдет его именно в этих словах.[88]88
  Рамакришна дает нам пример самого смиренного служения людям. Этот брахман явился однажды к парии и попросил у него позволения почистить его дом. Пария, ужаснувшись такому предложению, которое в глазах правоверных индусов граничило с преступлением и грозило и гостю, и хозяину жестоким преследованием, отказался от него наотрез. Тогда Рамакришна пришел к нему ночью, когда все спали, и вытер пол его хижины своими длинными волосами. При этом он молился: «О Мать моя, сделай меня слугой парии» (Vivekananda, My Master).


[Закрыть]

В это же время ряд смертей оставляет в сердце Рамакришны след жестокой и вместе с тем благодетельной боли.

Этот растворившийся в боге человек, для которого утрата жизни была лишь возвращением к бесконечному блаженству, человек, который при вести о кончине своего молодого племянника и друга радостно смеется и воспевает его освобождение.[89]89
  Ему явилось в тот момент видение меча, вынутого из ножен.


[Закрыть] – на следующий же день после его смерти внезапно чувствует приступ невыразимой муки. Его сердце готово разорваться, дыхание останавливается, он думает: «О боже, боже. Если мне так тяжко, что же должны испытывать те, кто теряет своих любимых, своих детей?»

И Мать вдохнула в него силу и умение утешать бальзамом своей веры скорбь, причиненную смертью.

«Те, кто его не знал, – писал мне Свами Шивананда, – не могут себе представить, как много сил и времени этот отрешившийся от земных дел человек отдавал людям, выслушивая их мирские печали и облегчая их. Много примеров этого мы могли бы привести, и еще, быть может, живы некоторые из отцов семейств, с благоговением помнящие его безграничное милосердие и горячие попытки облегчить страдания людей. Однажды (в 1883 г.) пришел к нему богатый и важный старик Мани Маллик, только что потерявший сына и совершенно убитый горем. Рамакришна так проникся его печалью, что казалось, будто он оплакивает своего собственного ребенка и скорбь его превосходит скорбь Маллика. Так прошло некоторое время. И вдруг Рамакришна запел…»

Не элегию и не похоронный напев. Он пел героический гимн, песнь победы души над смертью.

«К оружию! К оружию! Человек, смерть вторглась в твой дом и овладела твоим очагом. Садись же на колесницу веры, возьми колчан, полный мудрости. Крепко натяни лук любви и пускай, пускай божественную стрелу, святое имя Матери».[90]90
  Я даю отрывок гимна, заимствуя его из «Евангелия Рамакришны». Эта сцена не была единичной. Рамакришна не раз утешал людей в трауре, и не только песней. Неизменным в этих случаях оставался только героический характер его гимнов.
  В «Жизни Рамакришны» (с. 652–653) приводится тот же рассказ в несколько измененном виде. Рамакришна молча слушает несчастного отца, затем впадает в полусознательное состояние. И вдруг он с просветленным лицом начинает петь боевую песнь, сопровождая ее энергичными жестами. После этого он возвращается в нормальное состояние и ласково беседует со стариком, почувствовавшим облегчение.
  D. G. Mukerji с присущим ему мастерством описывает ту же сцену, что Свами Шивананда, но сам он не был очевидцем ее, подобно Шивананде и автору «Евангелия».


[Закрыть]