Текст книги "Родимое пятно. Частный случай"

Автор книги: Роман Романцев

Соавторы: Владимир Кондратьев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

– Мало, – усмехнулся Мамедов, ладонью вытирая кровь.

– Плохо кончишь. – Тимур бросил еще пачку. – Учти! Выход один – исчезни… Страна у нас с тобой большая.

– Сдэлаю, – Мамедов сгреб со стола деньги. – Меня не поймают, не волнуйся, начальник… А с тобой еще встретимся, тогда и поговорим – всему свое время.

В баре было пусто. Через плотные красные шторы с улицы едва пробивался свет. В углу возле окна две размалеванные девицы цедили коктейль, обернулись, посмотрели на вошедшего.

Тимур прошел к стойке, сел на высокий табурет, дотянулся, включил магнитофон.

 
…а Россия лежит в пыльных шрамах дорог.
А Россия дрожит от копыт и сапог,—
 

затянул из динамиков популярный певец. Появился из-за ширмы Славик в белой рубашке с бабочкой, в черных вельветовых брюках, поставил на стойку две бутылки коньяка «Наполеон».

– Из Франции вечерней лошадью доставлено, – сказал Славик, поправляя бабочку. – Денег не надо – подарок. Что-то ты выглядишь неважно, неприятности?

– Плохо спал, кошмары мучили.

– Да ну? А мне сны не снятся. – Славик приглушил магнитофон. – Старик куда-то пропал… если увидишь, передай, что я сюрприз для него приготовил.

– Ты как Дед Мороз, – усмехнулся Тимур. – Не надоело?

– Несу людям радость, такое не надоест. Хотя, в общем-то, ты прав, бывают дни очень непростые… но это нормально. Как ты думаешь?

Он поставил перед Тимуром чашечку дымящегося кофе, Улыбающееся лицо, веселый наглый взгляд.

Тимур отхлебнул кофе, прикрыл глаза. Вспомнилось стихотворение, завораживающая мелодия – «она сидела на полу и груду писем разбирала…» На душе стало отрешенно печально, и накатилась жалость к себе, к Славику, ко всем живущим… Вечно в каких-то делах, дрязгах, заботах, в поисках смехотворно условного смысла. Зачем? Кому это нужно?

– Молитву читаешь? – хмыкнул Славик. – Только учти, бога нет. Недавно в научно-популярной книжке прочитал. В доступной форме и достаточно убедительно…

– А что если есть бог и жизнь еще одна – настоящая, а? Может, эта теперешняя жизнь – проверка на вшивость… Ты какой институт закончил?

– Университет! Специальность – прикладная математика. А ты к чему это?

– Да так…

– Ты это брось, Тимур, – насторожился Славик. – Я ведь чувствую – недоговариваешь, темнишь. Так с товарищами не поступают. Что-то случилось?

– Все в порядке, – рассмеялся Тимур, переворачивая пустую чашечку на блюдце. – Продолжай спать спокойно, математик!

– Ладно, дело твое… не хочешь говорить – перебьемся. Только учти – обмануть меня невозможно, такая уж работа. Специфика, так сказать. Посетитель к стойке подходит, а я уже знаю, что он скажет и как вести себя при этом станет. Сколько их всяких разных передо мной проходит, и у каждого что-то свое, особенное. Стоит на человека чуть пристальнее взглянуть, и многое становится понятным, да вот беда – не смотрят люди друг на друга, отвыкли. Потому сплошь обиды, недоразумения, скандалы… Времечко наше… суетное! Я, например, газеты перестал читать, телевизор не включаю, перед сном Вивальди слушаю… Да, все забываю спросить, как у тебя с этим чабаном? Арсен, кажется… Что-нибудь там проклевывается?

– Проклевывается.

– Ты, пожалуйста, поторопись, а то нехорошо получается. Обещал еще в начале весны. – Он поставил на стол еще чашечку кофе и блюдце с двумя конфетами.

– Сказал – сделаю.

– Да ты что, обиделся? – Славик глянул в зеркальную стенку и еще раз поправил бабочку. – Брось, все понимаю… Заходи вечером, Марина придет, спрашивала, где тебя можно найти…

Тимур не слушал, пил кофе и думал о том, что прежде чем ехать в горы к Арсену, надо съездить на заправочную, потом заскочить домой – взять пуховку. По вечерам в горах холодно.

Александр Андреевич Першанин, 30 лет.

Следователь прокуратуры.

Вертолет с надсадным треском взмыл вверх и скрылся за скальным гребнем.

Собаки с минуту лаяли ему вслед, потом улеглись в траву, с неудовольствием поглядывая на меня, чужака, свалившегося с неба.

Солнце уже поднялось над горами, но трава еще была мокрой, а внизу, в ущелье, лежали клочья ночного тумана. Шагая по сочной траве высокогорного луга, я на какое-то время забыл, кто я и зачем я здесь, и, когда ко мне неуверенной походкой подошел лейтенант милиции, невольно поморщился.

– Свечкин, – представился лейтенант. – Василий Семенович.

Покручивая в руках новенькую фуражку с блестящей на солнце кокардой, он коротко сообщил о случившемся. Сегодня около двух часов ночи обнаружен труп мужчины с пулевым ранением в области сердца. Ружье принадлежит хозяину коша – чабану Арсену Юсуфовичу Кусейнаеву.

Прочую информацию, сообщенную Свечкиным, я решительно отверг – пока необходимо сосредоточить внимание на главном.

Мы прошли мимо деревянного домишка с низкой крышей, дверь была распахнута настежь, на пороге валялся прокопченный чайник без ручки. Во дворике, обнесенном символической оградой из неошкуренных жердей, стоял, сложив на груди руки, небритый мужчина и отрешенно смотрел на скальный гребень, за которым скрылся вертолет. На нас он не обратил ни малейшего внимания.

– Арсен Кусейнаев, – понизив голос, сказал Свечкин. – Очень уж переживает… друзьями они были.

Недалеко от чабанского коша на ровной каменистой площадке стояла красная польская палатка. Возле нее пожилой мужчина, похожий на чудака-профессора, каких изображали в старых кинофильмах, и темноволосая девушка в белой кофточке вытряхивали спальный мешок.

– Бояров, поэт из Москвы, с дочерью, – пояснил лейтенант. – * Собственно говоря, эти трое были свидетелями, хотя какие там свидетели – услыхали выстрел, и все…

– Самоубийство?

– Мне кажется, что… нет, трудно что-то определенное сказать. – Свечкин приосанился, нахмурил лоб. – Ружье, в общем-то, короткое, так что в самый раз…

– Мне кажется, у вас сложилось определенное мнение, поделитесь…

– Нет, н-ничего такого… – Свечкин виновато развел руками. – Не сложилось пока мнение.

Василия Семеновича я видел впервые, но мог бы сказать о нем многое. Откуда взялось это знание, объяснить трудно – то ли от взгляда, осторожного, испытывающего, то ли от нелепой привычки кивать во время разговора. Во всяком случае, лейтенант мне все меньше нравился. Скорее всего он из тех людей, что в присутствии начальства преследуют единственную цель – произвести благоприятное впечатление.

– Теперь сюда, Александр Андреевич… – Свечкин пропустил меня вперед, и мы стали спускаться по узкой тропе к рыжим, изъеденным временем скалам.

Справа возле кустов барбариса поблескивал лаком новенький «уазик» оперативной группы, чуть поодаль стояла еще одна машина – светло-серые «Жигули».

– Приветствую работников следствия, – из-за скалы, отряхивая джинсы, вышел Юра Шутков.

– Надо полагать, работники уголовного розыска свою работу провели, как всегда, с блеском.

– Будем стараться, – Юра закурил, щелкнув зажигалкой.

Молча подошли к месту происшествия. Тело лежало недалеко от края пропасти, подмяв упругие ветви кустарника.

Тимур Георгиевич Салееев – вспомнил я, начиная осмотр.

Темные широко открытые глаза погибшего неподвижно смотрели в небо, по виску медленно ползла божья коровка. На оранжевой пуховке в области сердца был явный след выстрела в упор.

– Салеев стоял во-он там. – Юра показал рукой на довольно крутой склон, поросший пучками длинной травы. – Там тропа, видишь? Ведет прямо к кошу. После выстрела скатился сюда. Кустарник задержал, а то бы свалился в пропасть. Ружье осталось на тропе, вот что удивительно…

Я сделал вид, что поглощен осмотром и не слушаю. Юра хороший парень и работник толковый, но слишком уж разговорчивый. По этой причине работать я с ним не люблю. Место происшествия предпочитаю осматривать в спокойной обстановке и, главное, – не спеша. Неосторожное слово, даже взгляд сбивают с мысли.

Склон, тропу можно будет обследовать потом, метр за метром, а сейчас очень важно запечатлеть общую картину, чтоб впоследствии без труда восстановить в памяти.

– Не смею утверждать, – кашлянул медэксперт, стягивая резиновые перчатки. – Но похоже на самоубийство. Официальное заключение представлю.

– Да-да, конечно, – сказал я, рассматривая ружье. – Серьезное оружие. Известная западная фирма, два нарезных ствола – по нынешним временам большая редкость.

– Значит, ты остаешься, – сказал Юра, когда тело, уложив на носилки, понесли к машине. – Местечко, кстати, тут неплохое, в ущелье – нарзан… – Он почесал переносицу и поморщился, отвернувшись. – Не нравится мне этот случай, на Агату Кристи смахивает. Я говорил с этим… Арсеном, Бояровыми… тут все непросто. Да, совет – повнимательнее отнесись к девушке, а то у меня с ней нелепый разговор получился. Я сейчас еду в город, постараюсь выяснить все о Тимуре Салееве. Арсен сказал, что якобы работал Тимур в торговле, но где, кем, непонятно.

– Не знает, где работал его друг?

– Кто тебе сказал, что они были друзьями?

– Овечкин поведал.

– А… ну-ну! – Юра усмехнулся, расстегнул куртку. – Жарковато становится. Вот чего бы я хотел – отдохнуть здесь недельку. Горы! У Рериха есть картина, так и называется – «Горы».

– Чья там машина стоит?

– Тимура. Лихой парень был. Тут дорога – жуть! Наш шофер, ты знаешь, старый волк, чего только в горах не повидал… Так вот он заявил, что больше сюда не поедет. Пожить, говорит, еще хочется.

– Думаешь, Тимур не из тех, кто стреляется по ночам?

– Уверен! Чистейшей воды убийство. – Юра достал из кармана ключи от машины, сцепленные брелоком в виде подковки. – Держи… Ну, ни пуха тебе'.

Мы попрощались, и «уазик» умчал, подпрыгивая на ухабах, в ущелье.

Оставшись один, я еще раз внимательно осмотрел примятую траву и поднялся по тропе к кошу. Предстояло провести официальный допрос свидетелей.

Арсен отвечал на вопросы обстоятельно, стараясь быть точным. Мне нравилась его серьезность. Временами он задумывался, глядя вдаль. Его угрюмый равнодушный взгляд невольно наталкивал на мысль о том, что этот горец знает о жизни нечто такое, до чего просвещенное человечество средь тьмы забот и суеты не скоро додумается. Что ж, может быть…

Таня рассказывала охотно и даже, как мне показалось, с увлечением. Видимо, по легкомыслию, свойственному избалованным вниманием девушкам, она восприняла трагическое событие как таинственное приключение в горах. До ее сознания скорее всего не дошло, что случилось непоправимое – погиб человек. Это и удивляло, и настораживало, потому как подобное восприятие действительности свойственно людям не очень умным. Таня же была явно не из их компании, в этом я окончательно убедился, поймав на себе ее внимательный и насмешливый взгляд. Правда, временами она становилась очень уж серьезной и зябко подергивала плечами. И я подумал, что Юра Шутков, пожалуй, прав – тут все непросто.

А вот Бояров удивил. Я, надо сказать, рассчитывал на его профессиональную наблюдательность. Однако поэт в основном вздыхал, горестно качал головой и изрекал банальные фразы вроде: «вот она наша жизнь», «жил человек – и нет его…»

В конце разговора он зашмыгал носом, махнул рукой и заявил, что если б знал, какие неприятности его подстерегают в горах, ни за что бы сюда не приехал.

Воздух был свеж, прозрачен, и хорошо было видно, как далеко на снежных склонах ветер крутит поземку.

Солнце поднялось высоко, стало жарко. Я снял куртку, повесил на ограду и, глядя на снежный гребень, некоторое время анализировал показания свидетелей, затем не спеша спустился к обрыву, сел на каменную плиту, закурил, что позволял себе крайне редко.

Вырисовывалось приблизительно следующее. Вчера около десяти часов утра на кош прилетел вертолет гляциологов и доставил гостей с рекомендательным письмом от знакомого Арсена. Василий Терентьевич и Татьяна Васильевна Бояровы. Мужчины поставили палатку, обложили камнями на случай, если поднимется ветер, выкопали яму для продуктов, что-то вроде холодильника. Таня тем временем готовила завтрак в доме, ей помогал Арсен. В полдень позавтракали, потом сходили в нарзанное ущелье – купались, загорали. Вернулись к кошу около шести вечера, а еще спустя полчаса приехал на своей машине Тимур Салеев. Приехал на выходные дни отдохнуть. Знакомы они с Арсеном больше года, за это время Тимур несколько раз наве щал чабана, однажды приезжал с девушкой. Гостил обычно недолго – два-три дня.

Итак, Тимур прибыл, привез коньяк, вино. Вечером устроили ужин, Арсен приготовил шашлыки, шурпу. Таня накрывала на стол, который выставили во двор. Было весело. Тимур рассказывал анекдоты, смешные истории, Бояров читал стихи. Выпивали. Коньяк «Наполеон» привез Тимур, вино было у Арсена. Словом, пикник как пикник. После полуночи Арсен с Тимуром легли спать в доме, а Бояров с дочерью – в палатке. Арсен почти сразу уснул. Сквозь сон слышал, как скрипнула входная дверь и послышались шаги под окном. Решил, что Тимур вышел покурить. И только задремал – выстрел. Вскочил от неожиданности, посветил фонариком справа от двери, где обычно висело ружье, – ружья на месте не оказалось.

Бояров проснулся от выстрела. Таня взяла фонарик, лежавший в изголовье, и первой выбралась из палатки. Никуда не отходила, потому что было страшно. Видела, как в коше зажегся свет. Когда открылась дверь и на пороге появился Арсен, побежала к нему. Тимура она увидела первой. Светила луна, и внизу у края обрыва хорошо была видна фигура лежащего человека. Арсен спустился по склону, убедился, что Тимур мертв, и первым делом связался по рации с поселком, сообщил о случившемся. С этого времени до утра они втроем сидели в доме, ждали.

В общем-то, первое, что приходило в голову, – самоубийство. Одно обстоятельство смущало: как мог нормальный молодой мужчина после веселого ужина в обществе симпатичной девушки, после шуток и анекдотов дождаться, когда все улягутся спать, затем взять ружье и покончить с собой. Такое трудно представить. А впрочем, много ли я знаю о Тимуре? Работник торговли… может, крупная растрата, грозило осуждение на длительный срок. Что, если мысль о самоубийстве приходила и раньше, а тут представился удобный случай – ружье на стене… Стоп! А почему заряженное? Насколько мне известно, даже перед тем, как зайти в охотничью сторожку, охотники разряжают ружья. Ладно, это мы выясним.

Часа полтора я осматривал склон, заросли барбариса, облазил скалы над пропастью. Ничего похожего на спуск обнаружить не удалось. Скалы отвесной стеной обрывались вниз, и там, на дне ущелья, шумела невидимая река. Теперь, во всяком случае, я знал: от места, где был произведен выстрел, можно выбраться только вверх, а на плоском лугу, да еще при лунном свете, остаться незамеченным невозможно.

Однако с выводами я решил пока не спешить. В моем положении неразумно было отвергать версии даже самые невероятные.

Допустим, что стрелял неизвестный – Четвертый. Тогда..* тогда получается несуразица. Тимур вышел из дома, непонятно зачем прихватив ружье, затем без борьбы отдал ружье неизвестному и преспокойно ждал, пока тот его пристрелит. И это сильный, здоровый мужчина, не оказывая сопротивления, смотрел, как к груди приставляют ружье? Нет, не укладывается в голове!

А если неизвестных было несколько? Допустим… Тимур услыхал подозрительные голоса. Вышел посмотреть, взял на случай ружье. На него напали… Парень он, судя по всему, не из хилых, отобрать ружье у него не так-то просто. Значит, на теле должны были остаться следы борьбы. Эксперт же ничего подозрительного не обнаружил. Впрочем, официального заключения пока нет, придется подождать.

Обойдя скалу, я вышел к небольшой поляке, где стояла машина Тимура. Внешний осмотр, как и ожидалось, ничего не дал. Машину давненько не мыли, сохранились следы дождя, небольшого, – позавчера такой в городе сыпал, далее – свежая царапина на правом крыле, новая шипованная резина. Все.

Я достал из кармана ключи с брелоком-подковкой, открыл дверцы. Сиденья без чехлов, на переднем небольшое темное пятно с оплавленными краями – след сигареты. На панели управления – вентилятор с оборванным шнуром. Судя по всему, хозяин без особого почтения относился к машине.

На заднем сиденье лежал черный «дипломат» с металлической окантовкой. Осмотрев его со всех сторон, я сел на траву, открыл. В дипломате лежали светозащитные очки в полиэтиленовом мешочке, пачка денег, туго стянутая резинкой, и книга в коричневом переплете. Тютчев. Полистав, наткнулся на закладку – конфетная обертка, сложенная вчетверо.

 
Она сидела на полу
И груду писем разбирала,
И, как остывшую золу,
Брала их в руки и бросала.
Брала знакомые листы
И чудно так на них глядела,
Как души смотрят с высоты
На ими брошенное тело.
 

Арсен рубил дрова – зло, методично. Клетчатая рубашка потемнела на спине от пота. Увидев меня, он воткнул топор в колоду, снял рубашку и бросил на поленья.

Мы сели на лавочку, закурили. Было тихо, безветренно. Попискивали в траве суслики да журчал ручей. Собаки, сомлевшие от жары, лежали за оградой. Я их пересчитал – семь. Мощные красивые псы. В здешних местах эту породу овчарок называют волкодавами. Собаки… Об этом следовало подумать раньше.

– Арсен, – сказал я с видимым безразличием. – Собаки ночью нормально себя вели?

– Как всегда, – Арсен понимающе кивнул. – Если б кто чужой… они бы не отпустили. В том году двух туристов притащили ради забавы. То есть привели… вот сюда, к кошу. Кругами бегают и ведут. Нет, чужих не было. Точно.

– А если человек им знаком, но заявился ночью?

– Не знаю… – Арсен недоуменно посмотрел на меня. – Откуда, сам подумай, тут ночью посторонние… знакомые-незна-комые?

Из палатки вышла Таня с полотенцем в руке, потянулась, поправляя волосы, и пошла к ручью. За ней, оглядываясь на хозяина, побежал угрюмый пес с густой серой шерстью.

Да, красивая девушка. Мне представилось, как вчера вечером Арсен и Тимур наперебой ухаживали, стараясь понравиться. Пока об этом никто не обмолвился ни словом.

– Арсен, – сказал я, раздавив окурок о полено. – Ружье у вас всегда на одном месте висит?

– Да, конечно. Справа от двери… я уже говорил. Если что, волки, например, ну, чтоб всегда под рукой.

– Волков много?

– Хватает. А зимой так и ходят вокруг по склонам, если очень голодные, ничего не боятся. Одни затевают драку с собаками, а другие овец тащат. Не знаешь, в какую сторону бежать…

– А где сейчас овцы?

– На нижних пастбищах. На днях должны пригнать.

– Понятно. И еще… ружье в тот вечер висело заряженным?

– Н-нет…

– Где у вас хранятся патроны?

– В ящике под кроватью.

– Значит, вы слышали, как Тимур выходил. Но до этого он должен был достать из-под вашей кровати ящик, взять патроны.

Арсен медленно поднялся, взял в руку топор и, поставив на колоду полено, хрястнул по нему так, что щепки полетели далеко в стороны.

– Откуда я знаю? – сказал он неожиданно ровным спокойным голосом. – Как я могу знать, а?

Таня шагала чуть впереди, по-детски припрыгивая. Несильный ветерок теребил темные слегка выгоревшие на солнце волосы.

Я смотрел на ее волосы, слушал и злился. Непонятно: так легко забыть ночное происшествие. Что это? Природная глупость, или, наоборот, – мудрость? Может, пустая бравада? Да нет, не похоже.

– Папа пишет ужасные стихи, – говорила Таня. – И, по-моему, убежден, что занят серьезным делом. Счастливый человек. Видели бы, какое у него лицо, когда сидит в своем кабинете. Ухохочешься! Когда я была маленькая, ему нравилось море. – Она широко развела руками и засмеялась. – Все куда-то плавал… то с рыбаками на Сахалине, то на военных кораблях, однажды в научную экспедицию напросился. Писал стихи о море. Такие… приподнято-взволнованные. Дома почти не бывал, ну, мама его и бросила. Переживал он ужасно – месяц стихов не писал. А теперь вот полюбил горы, говорит, что это последняя любовь. Вот за что я его уважаю – никогда он не писал так называемых гражданских стихов. Папа скорее всего вообще не понимает, что такое политика, все эти застои, перестройки, трудовые вахты и кооперативы. Он живет в особенном мире, иногда я ему завидую. Вы не смейтесь!

– Не буду.

– Вы случайно не читали новую папину книгу? Она большим тиражом вышла.

Книгу эту я видел, когда осматривал дом чабанов. На полке возле топчана, на котором должен был спать Тимур. «Тимуру Григорьевичу на добрую память…»

Таня замедлила шаг и посмотрела на меня, откинув рукой волосы.

– А кто вам из современных поэтов нравится?

– В наше время существуют поэты?

Мне хотелось позлить ее, чтоб хоть ненадолго вывести из того безоблачного состояния, в котором она пребывала.

– Глупо! – помолчав, сказала Таня.

И не обернулась. Шагала себе, мелькая розовыми пятками, джинсы подвернуты до колен, в руках – бело-голубые кроссовки.

– Вот бы туда! – Таня примирительно улыбнулась и показала рукой на дальние склоны, изъеденные лавинами. – Я только в кино видела, как загорают на снегу.

Мне представилась веселенькая картина – мужчины и женщины в купальных костюмах загорают на лавиноопасном склоне, и, ничего не сказав, я стал спускаться по тропе, петляющей среди валунов.

С тропы хорошо была видна жутковатого вида скала метров пятидесяти. На ее ровной верхушке можно было различить фигуру человека.

– Это папа! – обрадовалась Таня, помахав рукой. – А мы уже далеко ушли… Правда, тут здорово!

И тут я уловил фальшь в поведении девушки. Не знаю как, но уловил. И понял, что внутренне она напряжена и чего-то боится. Долго играть на таком уровне ей не удастся, сорвется обязательно. Что ж, подождем. Чего же она все-таки боится? Как узнать, докопаться, если перед тобой глухая стена?

Впервые в этот день я занервничал. Время! Уходят минуты, часы. Если я сегодня не смогу понять, что же произошло нынешней ночью, то потом потребуются недели, а может, месяцы кропотливого труда.

И все-таки я не ошибся, решившись на прогулку в ущелье. Хоть одно это обстоятельство утешало. Теперь почти все зависело от того, сумею ли я заставить проговориться девушку. Если не сумею, то грош мне цена.

Таню я догнал у водопада. Рев падающей воды оглушал. Зеленоватый поток, перерезав в верхней части скалу, падал каскадами, поднимая вокруг тучи мельчайших брызг. Над мокрыми скалами висела двойная радуга.

– Красиво! – крикнула Таня, тряхнув головой. – Кругом все такое огромное, а мы человечки маленькие, откуда взялись, куда исчезнем… А вы – сухарь, сыщик. Мне жаль вас!

Она надела кроссовки и, оскальзываясь на мокрой траве, побежала вверх, придерживаясь руками за выступы. На относительно ровной площадке она обернулась и стала что-то кричать, но, кроме рева падающей воды, ничего не было слышно. Топнув от досады ногой, она вскарабкалась на темную глыбу удивительно правильной формы, картинно вскинула голову и замерла, протянув руки к небу.

Глыба была похожа на постамент, словно специально вытесана. Я невольно восхитился точностью выбранной позы, учитывающей окружение и форму скалы-постамента. Рассматривая необычную скульптуру, я вдруг понял: что-то переключилось в моем сознании, будто резко крутнули рукоятку настройки, даже почудилось, что щелчок слышал.

Каким-то образом я ощутил, что кто-то чужой смотрит моими глазами, а может, показалось, что ощутил, и скорее всего, что показалось, но после этого с опустошающей ясностью, какой не случалось прежде, я постиг – вот именно – постиг, как через несколько десятков лет не останется на этой планете ни меня, ни Тани, ни миллионов других, живущих сейчас людей, а глыба вот эта останется, будет стоять на том же месте, как ни в чем не бывало. И горы ничуть не изменятся. А что особенного? Исчезнет поколение людей, сколько их, поколений, уже исчезло! Другие родятся, подрастут… Неужели и там, в далеком будущем, останутся преступления, убийства? Техника совершенствуется значительно быстрее, нежели совершенствуется душа человеческая. В каком-то столетии станет возможным, нажав кнопку карманного устройства, распылить неугодного человека на атомы в считанные секунды. Так что выход один – люди должны стать лучше, добрее. Иначе – тупик, бесславный конец земной цивилизации.

По скользким замшелым камням мы перебрались через ручей недалеко от водопада и, мокрые от брызг, очутились в узком ущелье с крутыми стенами. Под камнями тихо журчал невидимый ручей, на чахлых кустах из растресканных скал, коротко посвистывая, прыгали птицы, похожие на воробьев.

– Таня, – сказал я, замедляя шаг, – вы ничего особенного не заметили вчера в поведении Тимура? Существует такое понятие – женская наблюдательность…

– Нет, ничего не заметила.

– Он ухаживал за вами?

– Да! – Таня насмешливо взглянула на меня, скривила губки. – Обещал на ледник сводить, стихи читал… Что вас, гражданин следователь, еще интересует?

Я промолчал, припоминая строки, потом негромко продекламировал:

 
Она сидела на полу
И груду писем разбирала,
И, как остывшую золу,
Брала их в руки и бросала.
 

Таня остановилась, округлив глаза, и даже рот приоткрыла от удивления. На подобный эффект я, надо сказать, и рассчитывал, потому скромно потупился и зашагал дальше.

– Откуда вы… как узнали? Мы же вдвоем были, когда Тимур читал, никто не мог слышать. Никто! – Таня все еще смотрела на меня с нескрываемым удивлением. – Вы что… гениальный сыщик?

– Да, – ответил я просто.

Таня шла рядом, закусив губу. Опять она была другая. Хорошо воспитанная девушка, студентка-отличница, глаза широко открыты, словно неожиданная мысль удивила, застала врасплох.

– Вот уж не думала, что встречу настоящего профессионала среди вашего брата.

– Начитались статей в популярных журналах?

– Начиталась. Карьеристы, взяточники, халтурщики… Разве не так? Преступность растет…

– Давайте не будем повторять журнальных статей. Вы что-то хотели сказать о Тимуре.

– С чего вы это взяли?.. – Таня улыбнулась. – Ну, хорошо. Понимаете… есть люди, которые умеют подчинять себе других, подавлять чужую волю. Сила какая-то от них исходит… Нет! Очень трудно объяснить, боюсь, вы неправильно поймете.

– Тимур вам понравился.

– Да. Он смеялся, шутил, что-то рассказывал, а в глазах такая настоявшаяся печаль… – Таня поморщилась. – Нет, не то слово… Я только однажды видела такое в глазах – мой дядя был безнадежно болен, я навещала его в больнице… А иногда Тимур был как ребенок, расхвастался вдруг, потом смутился…

– Вы так говорите, словно знали его давно.

– Бывают люди, всю жизнь рядом проживешь, а сказать нечего. Тимур – другое дело.

– Странно, вы, кажется, не очень опечалены его смертью.

– Замолчите! Прошу вас… Ну что вы понимаете? Вам бы поскорее дело закрыть, а там хоть трава не расти.

Ну, вот и прекрасно, подумал я с облегчением. Теперь-то я тебя, сударыня, понял. И разговор получился содержательный, не то что утром.

– А что Арсен? Вы ему ведь тоже понравились.

– Убийство из ревности? Глупо! Да разве в наше время из ревности убивают? Ну, разве что петушиный бой возле подъезда.

– Таня, вспомните хорошенько, в котором часу вы легли спать.

– Я уже говорила вам, что на часы не смотрела. Ладно. Постараюсь вспомнить. Значит, так… папа сказал, что уже первый час, пора расходиться. Мы еще с полчаса посидели у костра…

– Арсен с Тимуром ушел.

– Вроде бы… не обратила внимание. Да, вспомнила – вместе ушли.

– А вы, Таня, сразу от костра пошли в палатку и не выходили, пока не услышали выстрела. Так?

– Именно так! – Таня гневно взглянула на меня и отвернулась.

А почему, собственно? Гнев тут совсем неуместен. Ничего… к этому вопросу мы обязательно вернемся в свое время.

Миновав узкую горловину ущелья, мы очутились на дне почти правильного цирка, образованного светло-коричневыми скалами.

Воздух здесь был пропитан запахом нарзана, отовсюду сочилась, капала, стекала струйками вода, оставляя на камнях ржавые разводы.

– Нарзан с большим содержанием железа, – пояснила Таня тоном экскурсовода. – Нарзан теплый, что-то около тридцати градусов… Арсен рассказывал, что зимой над ущельем стоят клубы пара.

Я слушал рассеянно, пытаясь обстановку оценивать трезво. Да, между нами вдруг пропало напряжение. Было и вдруг не стало. И сейчас мы были похожи на курортников, осматривающих экзотические места. Хорошо это или плохо? Пожалуй что хорошо. Пускай девушка на какое-то время забудет, что я следователь. А вот мне об этом забывать не следует.

С легким шуршанием осыпались мелкие-мелкие камни, застучали, прыгая вниз по скалам.

– Ничего не замечаете? – тихо спросила Таня, поеживаясь. – Такой взгляд в спину. Брр!..

Я осмотрелся, и мне показалось, что вверху на скале мелькнула тень.

– Обстановка изменилась, – сказал я, ободряюще улыбнувшись. – Шли по узкому ущелью, и вдруг – пространство, словно на арену вышли.

– Да-да! Очень похоже, – оживилась Таня. – Очень! Как на краю света, ужас какой-то. Представьте, во-он там, за скалой, ничего нет, вообще ничего. Ну-ка попробуйте убедить меня, что края света не существует! И потом… – Она запрокинула голову. – Небо! Почему я должна верить, что это атмосфера, а за ней космос, почему? Я вижу прекрасный хрустальный свод. Господи, какое замечательное было время, когда люди думали, что Земля плоская, верили в загробную жизнь и не сознавали себя песчинками во Вселенной. Это же унизительно сознавать себя песчинкой! – Таня взяла меня за руку и перепрыгнула через ручей. – Как вы думаете, на этих скалах есть мумие?

– Вряд ли.

– Вы, наверное, как и врачи, не верите в мумие?

– Я тут ни при чем, и врачи, пожалуй, тоже. Лишь бы больной верил… Я знал одного врача, штамповавшего таблетки из мела: для вкуса добавлял: витамины и продавал в красочных иностранных упаковках по бешеным ценам. Был он человеком смышленым, заметил, что чем дороже берет за лекарство, тем больше пациент верит в чудодейственную силу таблеток, а если верит – появляется лишний шанс вылечиться. Больные к нему толпами валили.

– И никто не догадался?

– Почему же? Догадался… суд был.

– Ага! Вы вели расследование… Лучше бы бандитов ловили. Этот врач по-своему помогал, давал облегчение, надежду. – Таня наклонилась, сорвала голубой цветок на гнутой ножке, поднесла к лицу. – Александр Андреевич, я подумала… в общем, хотите верьте, хотите нет… а может, мне в самом деле показалось. Хотя вряд ли! Было уже темно, мы с Тимуром спустились к ручью, и я вдруг увидела, как из-за скалы вышел человек. Он тут же исчез! Тимур посмеялся надо мной, но все-таки мы обошли скалу, все осмотрели – ничего не увидели. Но не привидение же это было.

Вот и появился Четвертый. Теперь надо отрабатывать и эту версию, даже если девушка ошиблась. Мало ли что может почудиться ночью в незнакомом месте. И если Таня ошиблась, то я потеряю уйму времени. Выход один – отрабатывать все версии параллельно, а это не как-то просто. В самом деле, любопытно, кто же этот Четвертый, на которого не реагируют собаки?

– Единственный холодный источник, – Таня остановилась возле белых камней, из-под которых, поблескивая на солнце, вытекал ручеек нарзана.