Текст книги "Родимое пятно. Частный случай"

Автор книги: Роман Романцев

Соавторы: Владимир Кондратьев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

Возле источника на белом плоском камне лежала прозрачная канистра с остатками не то сока, не то вина. В траве валялась алюминиевая кружка.

– Это мы вчера… – сказала Таня, отвернувшись, – забыли.

Молча подошли к большой гранитной чаше, до краев наполненной нарзаном. Со дна с глухим клокотанием поднимались пузыри газа, вода словно кипела.

– Какая все-таки прелесть! – воскликнула Таня, будто очнувшись.

Она зачерпнула рукой голубоватую воду и засмеялась.

– Сколько нарзана! Я искупаюсь.

Поспешно, словно ей могли помешать, она сбросила кофточку, стянула, прыгая на месте, джинсы и осталась в мини-купальнике – крошечные лоскутки в полоску.

– Только, пожалуйста, – сказала она, закалывая волосы, – отойдите куда-нибудь, не люблю, когда на меня так смотрят.

Спустившись к холодному источнику, я долго прополаскивал канистру, пока не исчез стойкий запах вина, затем сел на камень и, зачерпнув в кружку нарзана, смотрел, как блестящие пузырьки быстро поднимаются со дна.

Положение мое было незавидным. До сих пор не удалось продвинуться ни на шаг в расследовании. У всех подозреваемых алиби – сразу после выстрела они видели друг друга. Дальше. Четвертый. Откуда он взялся среди ночи? Допустим, что Тимур каким-то образом понял, что за ним следят, возможно, у него были основания кого-либо опасаться. Возможно, он еще раз увидел Четвертого, выглянув перед сном в окно, и узнал. У них были какие-то личные счеты, поэтому будить Арсена не имело смысла. Тимур взял ружье, патроны и тихонько вышел… Все складно, но слишком уж напоминает сюжет из кинобоевика. И самое существенное – если так уж необходимо убить человека, то вовсе необязательно выслеживать его в горах. В городе все это можно проделать без лишних хлопот, но даже в горах, даже ночью, когда плохая видимость, необязательно стрелять в упор!

И еще… я прекрасно понимал, что нельзя верить до конца Таниному рассказу. Очевидно, что она не договаривает, по какой-то серьезной причине не хочет сказать всего, может, попросту чего-то боится. Ну, а если так. Бояров спал. А Тимур, Арсен и Таня, выпившие, возбужденные, дурачась, взяли ружье, кто-то нажал курок. Случайное, непреднамеренное убийство. Очень на то похоже. Из троих случайно нажать спусковой курок могла только девушка. Мужчина такую оплошность допустить не мог, даже если учесть состояние опьянения. Что за чушь! Совсем голова отказывается работать. Дурачиться, положим, они могли, но зачем для этого заряжать ружье?

Окончательно запутавшись, я умылся, затем снял рубашку и, поливая на себя из кружки, обтерся до пояса. Захотелось поплескаться в нарзане, отвлечься от неотвязных мыслей, но, посмотрев на часы, я заторопился. Необходимо было еще раз поговорить с Бояровым, тем более что у меня появилось несколько интересных вопросов к нему, затем, пока не стемнело, осмотреть скалу, где девушка увидела неизвестного.

Бояров сидел на траве, курил трубку и смотрел на вершины гребня. Любопытно, о чем можно размышлять с таким восторженным выражением на лице? «Лирические раздумья – сквозная тема поэта», так, кажется, написано в книге, вернее в предисловии.

Я свистнул, и собаки, дремавшие возле Боярова, подняли головы и замахали хвостами. Быстро же они привыкают к чужим, вот что я упустил из виду!

Первым подбежал Эльбуз, огромный волкодав с длинной шерстью, бросился на грудь, обдав горячим дыханием, затем принялся как сумасшедший бегать кругами, хватая Таню за джинсы.

Она присела на корточки, Эльбуз вильнул хвостом и, поскуливая, ткнулся мордой в колени.

– Какой же ты дурачок! – рассмеялась Таня. – С такими челюстями стыдно прислуживать.

Я отвернулся, мне не понравилось, как она сказала, и тут же опомнился – как раз для того, чтоб слушать и стараться понять хоть что-нибудь в этой истории, меня и доставили сюда вертолетом.

– Люди молодые! – Бояров помахал рукой. – Нарзанчика отведать можно?

– Идите, – хмыкнула Таня. – Пообщайтесь с поэтом.

Переложив канистру с нарзаном в другую руку, я невольно ускорил шаг. Мне не терпелось поговорить с Василием Терентьевичем.

Бояров пил с чувством, восторженно тараща глаза и как бы приглашая разделить его радость.

– Уфф! – выдохнул он, оторвавшись от канистры. – Каков напиток! А воздух… нет, уважаемый, не верю! Вот сижу, смотрю и глазам своим не верю. Красота какая! И никого, ни души – на километры. Да вы не смотрите так, поймите меня… Ах, да! Этот ужасный случай, ужасный… Но я сумел перестроиться.—

Он рассмеялся, но тут же смутился, кашлянул раз, другой. – Поэты, знаете ли, импульсивны и впечатлительны, несмотря на возраст. Хотя вся эта история… ох-хо-хо! Досадно, когда вот так – молодой, в расцвете сил…

– Василий Терентьевич, а что вы можете сказать о Тимуре?

– Ну, что тут скажешь? О покойниках трудно говорить.

– И все-таки. Он ведь вам не понравился.

– Да, вы правы. Не по возрасту холоден и равнодушен к жизни, а главное – чрезмерная самоуверенность в суждениях. Я вчера был в прекрасном настроении, читал свои стихи, а он сидит в сторонке и камешки подкидывает – жонглирует. Я спрашиваю, мол, стихи не любите? А он небрежно так – люблю, но не выношу пустословия. Это, простите, я пустослов? Мои книги… я лауреат, да и не в этом дело. – Он досадливо покачал головой. – Трудно судить, всего один вечер знакомы. Нужно быть объективным, а я не могу! У меня дочь, а он такими глазами смотрел на нее… Танюшка-то еще глупенькая, не понимает всего, вот я и стараюсь по возможности быть рядом, эту поездку организовал… Сколько сил пришлось затратить! Тут еще жара, больное сердце, да попал в метро в эти… часы «пик». Эх-хе-хе! Я согласен, человек – венец творения и звучит, разумеется, гордо… но когда человеков этих толпы, и все спешат-бегут… трудно остаться оптимистом, знаете ли.

– Обязательно оптимистом?

– Безусловно! Поэт должен быть оптимистом. Обязан! Даже если пишет невеселые стихи, даже если жизнь не сложилась. Иначе не напишутся стихи. Да вы присаживайтесь.

Бояров зачем-то подвинулся и стал раскуривать потухшую трубку. Я сел рядом, положив руку на подбежавшего Эльбуза, достал из заднего кармана пачку сигарет, подумал и отложил в сторону – курить не хотелось.

День незаметно клонился к вечеру. Еще яркое солнце косым золотистым светом цеплялось за вершины, а внизу, в ущелье, сгущался мрак, из расщелин выползал туман, оседая на склонах. Горы на глазах теряли рельефность, становились плоскими, нарисованными на гигантском полотне. Где-то далеко ухнула лавина. Эльбуз зарычал во сне, дернулся всем телом и поднял голову.

Я поднялся и пошел к скале, возле которой Таня увидела неизвестного. Собаки побежали за мной, и пока я метр за метром обследовал траву и кустарник возле скалы, с недоумением наблюдали за мной. Особенно пришлось им по душе, когда я передвигался на четвереньках. Эльбуз даже попытался затеять со мной игру.

Единственное, что удалось обнаружить, была белая пуговичка с перламутровым отливом. Я сразу вспомнил белую кофточку, в которой Таня была утром. Да, верхняя пуговица на ней была оторвана.

Бояров сидел на том же месте, глядя на красный диск солнца, медленно опускавшийся к гребню. Я сел неподалеку, посматривая в сторону коша, где Арсен складывал в поленницу дрова. Много же он их сегодня нарубил. Да, неплохой способ отвлечься. Неподалеку от изгороди прохаживался вороной жеребец, привязанный к невысокому столбу. Арсен подошел к нему, положил руку на гриву, что-то сказал и посмотрел в мою сторону. И я вдруг понял, что последний разговор у меня будет с Арсеном Юсуфовичем Кусейнаевым, и ощутил приятное возбуждение – верный признак того, что дело продвинулось. Во всяком случае, множество версий мной были отброшены, остались две, и теперь главное – сработать четко. Малейшая оплошность – и можно все начинать с начала.

– Василий Терентьевич, – сказал я. – Вы уверены, что проснулись от выстрела? Всйомните хорошенько. Может, вас разбудили?

Тут я заметил, что полог палатки неестественно топорщится. А вот подслушивать нехорошо, да и не умеешь ты, Танечка, этим делом заниматься, не научилась еще.

– Знаете, Александр Андреевич, – сказал Бояров, поморщившись. – Я вас, конечно, понимаю – служба и все такое… Но я уже все сказал!

– Вспомните, пожалуйста, это важно для следствия.

– Ну-ну… Проснулся я от выстрела, это точно. Хлесткий хлопок, я ведь охотник. Зимой, к примеру, на кабанов охотился. Но это так, к слову. Выстрел… Не знаю уж почему, но я испуга^ ея… а в самом деле, странно! Мало ли кто выстрелил? Проснулся и никак не могу сообразить, что к чему… по правде сказать, выпил немного лишнего. Да, запутался в спальнике, кое-как расстегнул «молнию». Тут уж Танюшка помогла, потом она взяла фонарик и вышла.

– Сколько примерно минут прошло, пока Таня выбралась наружу?

– Минуты три, может быть.

– Утром вы говорили, что ваша дочь сразу после выстрела вышла.

Теперь я понял свою ошибку, совершенную утром. Нельзя было допускать, чтоб Бояров присутствовал при допросе дочери. Она не могла сказать всего при отце, даже если бы захотела, а позже, видимо, неловко было признаться во лжи. Бояров подошел тогда такой разнесчастный, тихий, сел неподалеку и слушал, печально кивая. А потом механически повторил то, что сказала дочь. Если бы мне вчера кто-нибудь сказал, что я способен допустить такой элементарный просчет, ни за что бы не поверил!

– Утром… – сказал Бояров, запнувшись. – Я был расстроен, потрясен, это естественно, да еще бессонная ночь. А не все ли равно, уважаемый следователь, через сколько минут? Какая разница, вы что думаете… Что такое? Почему вы на меня так смотрите, кто вам дал право?

– Простите, Василий Терентьевич, – улыбнулся я. – Не хотел вас обидеть. А в каких местах вы охотились на кабанов?

– В этих краях, – недовольно буркнул Бояров. – Вы интересуетесь охотой?

– Было время – увлекся, ружье до сих пор висит.

– Вот как! А меня вообще-то не охота привлекает, какой из меня охотник. Так, побродить с ружьем, пару раз выстрелить. Главное – общение с природой, людьми. Охотники – народ особенный. С альпинистами в хижине встретились. Я вот что хочу спросить – какая необходимость в двадцатом веке взбираться на километровые скалы, используя первобытную технику и, глав-ное, – рискуя жизнью? Смысл, простите? Во всем должен быте смысл.

– Если лезут, значит, есть смысл. Никто ведь не заставляет.

– Не густо, – крякнул Бояров. – И вы туда же. Приходят, знаете ли, к Танюшке друзья и часами сидят по углам, цедят сухое вино и молчат. Прелюбопытная картина. Кстати, вы заметили, что сейчас студенты наименее активны. Ни одной студенческой демонстрации, митинга. Пошевелятся немного и затихнут… Пытался с ними говорить – куда там! Посмеиваются, не зло, нет, а снисходительно. Мол, все нам известно. А позвольте узнать, откуда известно? Из книг да журналов? В жизни еще и осмотреться не успели… – Бояров с шумом вздохнул, выбил трубку о камень, тщательно выскреб спичкой остатки пепла и продул ее, раздувая щеки. – Простите за банальность, но мы совсем не такие были – огонь! В чем тут дело? Как-то пытался расшевелить – стихи свои читал. М-мда… Смотрят они на меня, как на марсианина, а у меня мурашки по спине, знаете ли… Бога ради не подумайте, что я осуждаю. Жизнь в наши дни круто поворачивается, поди разберись, куда вынесет. Но есть же вечные истины, интересы. Да, возьмите молодых поэтов – исчезли стихи о любви. Напрочь! Смех и грех, мы, старики, скрипим, пишем, а они не хотят!

Я слушал рассеянно, поглядывая то на палатку, то на домик. Арсен растопил печь, из гнутой металлической трубы клубами валил дым. Таня не появлялась. В траве возле палатки поблескивал никелем миниатюрный магнитофон, а на растяжках сушились трусики и лифчик – «обалденный купальник».

Я подумал, что у меня до сих пор не сложился цельный образ погибшего, и это обстоятельство сильно мешает делу. И, видимо, никто из присутствующих здесь, судя по их высказываниям, так и не понял, что же за человек был Тимур Салеев. Был. Странно, весь день крутятся в голове строки стихотворения.

 
И чудно так на них глядела,
Как души смотрят с высоты
На ими брошенное тело.
 

Небо еще было ярко-голубым, но уже обозначилась белая половинка луны, а на востоке перемигивались две едва заметные звезды.

Бояров, поднялся, предложил спуститься к реке. Я поблагодарил за приглашение и отказался. Василий Терентьевич, сопровождаемый собаками, зашагал по тропе, что-то напевая под нос, а может, это он декламировал или подбирал новую строку в стихотворении о нелепой смерти в горах.

Все складывалось превосходно. Оставалось провести, если, конечно, можно так выразиться, финальную часть расследования. И тут уж ошибаться нельзя.

Подойдя к палатке, я постучал камешком о металлическую стойку. Никто не отозвался, и мне почему-то показалось, что там никого нет. Только этого еще не хватало! Сердце запрыгало, и я, поспешно глянув по сторонам, нырнул в полумрак палатки.

Палатка была пуста. В душном воздухе угадывался едкий аптечный запах. Сидя на корточках, я некоторое время тупо созерцал раскрытую косметичку, зеркальце с едва заметной трещиной, шоколад* в мятой фольге, затем, выругавшись вполголоса, выбрался наружу.

Из-за камня выпрыгнул серый кот, дико фыркнул и, вздыбив шерсть, скачками помчался к кошу. Я двинулся за ним следом. Настроение заметно испортилось, хотя ничего особенного вроде бы и не произошло. Да-а… хорош профессионал, нечего сказать. Сидел рядом и не заметил, как девчонка выбралась из палатки. Но куда она, в самом деле, исчезла?

– Арсен! – позвал я, опершись на ограду.

Из дома не донеслось ни звука. Открыв калитку, я прошел во двор и постучал в дверь. Тишина. Издалека донесся приглушенный рокот обвала, и опять тишина до звона в ушах. «Ну, знаете, друзья, мы так не договаривались», – пробормотал я, рванув на себя дверь.

На пороге стоял Арсен и, вытаращив глаза, смотрел на меня. Был на нем драный свитер, рукава засучены до локтей, ладони выпачканы в муке.

– Почему не открывал? – сказал я.

– Занят был… – Арсен отступил, пропуская в дом. – У мен* дверь не закрывается, заходи, когда захочешь…

– Таня у тебя?

– Зачем ей быть у меня? Ужин приготовлю – всех позову. Далеко не расходитесь.

– Понятно, – кивнул я и механически посмотрел на часы.

Густой туман, медленно обтекая скалы, двигался вдоль речки. Некоторое время я шагал по пояс в сырой мути, с трудом различая тропу. Выбравшись наверх, отдышался, привалившись к шершавому стволу низкорослого дерева, застегнул куртку.

Подо мной клубился теперь уже неподвижный туман, и оттуда, снизу, застывая в неподвижном воздухе, доносился приглушенный гул реки.

В который раз я мысленно прокрутил события минувшего дня и от досады пнул трухлявый пень. Опять я ничего не понимал. Слишком много белых пятен. По этой причине легко рушится любое построение, основанное на малочисленных фактах и дополненное воображением. Что-то очень важное упускал я из виду. Но что именно, что?

Продравшись через кустарник, я спрыгнул с наклонной плиты на тропу и остолбенел.

Шагах в десяти от меня неподвижно лежал человек. Таня. Возле откинутой правой руки валялась пуховка.

– Таня! – с трудом выдавил я из себя и почувствовал, как на висках выступает испарина. Послышалось всхлипывание, девушка повернула голову, быстро поднялась и шагнула ко мне.

– Что вам еще нужно от меня? – сказала она глухо.

Я вытащил пятую за день сигарету, закурил, глядя на ледник в трещинах и изломах, еще хорошо видимый в сумерках. И только теперь я понял, что изрядно проголодался и устал. Вспомнился ужин, обещанный Арсеном. И как в эту минуту хотелось забыть обо всем, сесть в траву и бездумно смотреть на вершины гор или спуститься к реке, поговорить с Бояровым о какой-нибудь ерунде, а еще лучше – собраться всем у Арсена в доме, хорошо поужинать и потом сидеть молча, слушая, как потрескивают дрова в печи.

– Таня, – сказал я как можно строже. – Когда все легли спать, вы встретились с Тимуром… расскажите об этом и, пожалуйста, подробнее.

– А вам не кажется, что задавать такие вопросы неприлично?

– Татьяна Васильевна, – сказал я с расстановкой, – когда вам врач предлагает раздеться, вы тоже возмущаетесь? И потом… вы утром сказали неправду. А это был официальный допрос со всеми вытекающими из этого факта последствиями. Но я готов забыть об этом недоразумении.

С минуту Таня стояла неподвижно, опустив голову, будто что-то разглядывала в траве, затем нагнулась, подняла пуховку, набросила на плечи.

– Вы думаете, Тимура убили? – спросила она тихо.

– Уверен.

– Извините, у меня все перепуталось в голове… Значит, так… Папа сразу уснул, а я долго лежала, спать совсем не хотелось, слышу чьи-то шаги, потом шепот Тимура – просит выйти. Я выбралась из палатки… И он тут же объяснился в любви, едва я подошла к нему. От неожиданности я рассмеялась, он, в самом деле, был очень смешной в эту минуту… какой-то всклокоченный, неловкий, в руке букетик цветов, мелкие такие, возле реки между камнями растут. И когда он их нарвал? Тимур внимательно посмотрел на меня, даже наклонился, чтоб лучше видеть лицо, и тоже засмеялся, попросил прощения за беспокойство, бросил цветы и пошел в сторону ущелья. Там его машина стоит. Я подумала, что он в такую темень поедет, и испугалась, окликнула его. – Таня прижала ладони к щекам. – Простите, у вас есть сигареты?

Она села на траву, обхватила колени руками. Я тоже сел рядом и протянул пачку. Сигарету она держала неумело, и после первой затяжки на глазах у нее навернулись слезы.

– Гадость какая! – сказала она, бросив сигарету. – Рассказывать дальше?

– Я слушаю…

– Арсен, – сказал я, глядя ему в глаза. – Расскажи, как все произошло.

Не знаю, на что я рассчитывал, но сомнений не было, что он скажет правду, более того, я почему-то был уверен – не приди я к нему, он бы сам разыскал меня и все рассказал. Минуты две сидели молча. Я ждал, спешить было некуда. Теперь некуда. Ну и денек выдался!

– Мы не были друзьями, – сказал Арсен, откашлявшись. – Мне не нравилось, что он привозил подарки… Что я, девушка? А весной уговорил съездить на неделю в дом отдыха, тут недалеко – хорошее место. Тимура встречали как дорогого гостя, министра, наверное, так не встречают – отдельные номера, какой ужин в ресторане, сауна в любое время, все, что угодно…

– Вы говорите, что не были друзьями, а Тимур, может, так не считал.

Арсен поднялся, прошелся взад-вперед, что-то бормоча вг родном языке, затем сел к столу, разорвал пачку папирос, закурил. Густой дым вытягивался легким сквозняком в окно.

– Мы не были друзьями! – повторил он, и глаза его блеснули, но тотчас потухли. – Тимур приезжал ко мне, спрашивал, как дела, сколько овец пригнали, в какое время приезжают заготовители, что-то записывал в книжке. Я спросил – зачем, говорю, тебе это знать? Он засмеялся, сказал, что хочет стать писателем, написать роман о скромных тружениках чабанах… Вчера, когда остались вдвоем, он рассказал, как можно украсть много овец, и никто ничего не поймет. Я сказал – не шути. Тогда он сказал, что все так делают. Обещал много денег. Зачем мне его деньги?

– Значит, вы не согласились.

– Не согласился.

– Теперь объясни, зачем следил за Тимуром ночью. Возле скалы.

Арсен, казалось, не расслышал вопроса, сидел неподвижно, и только веки слегка подрагивали.

За окном послышались приближающиеся голоса. Обиженно бубнил Бояров, монотонно так, будто в нем что-то заело. «Ну, вот что, папочка, – сказала Таня срывающимся голосом. – Надоело! Никогда больше ни о чем говорить не буду». Голоса смолкли. Арсен поднял голову.

– Ты есть хочешь… – сказал он, делая движение к плите. – Там мясо, лепешки.

– Не отвлекайся, Арсен, – сказал я жестко.

– Не буду… Хорошо. Я Тимуру сказал, что не хочу больше слушать, а он стал смеяться. «Ты злишься, – говорит, – из-за Тани. Зачем следил? Напугал девушку». Сам не знаю, зачем пошел за ними, с головой что-то случилось, наверное. Мне Таня понравилась, и она сначала мне симпатизировала! – Арсен ударил кулаком по столу. – Ну, зачем он приехал, зачем? Когда он сказал про Таню, мы чуть не подрались. Только я успокоился, он опять про овец. Говорю – замолчи, будем спать. Тимур опять засмеялся, назвал меня глупым ребенком, а потом оскорбил… В моем доме! Назвал дураком и трусом. Скажи, такое можно терпеть?

– Нельзя, – согласился я и, поднявшись, подошел к окну, открыл.

Было уже темно, в небе холодно искрились звезды, отчетливо вырисовывался Млечный Путь. «А мы человечки маленькие, откуда взялись, куда исчезнем?» Не такие уж мы маленькие, слишком много в нас всякого. И непонятно, хорошо это или плохо.

Я закрыл окно и вернулся на свое место.

– Тимур оскорбил тебя. И что же ты сделал?

– Выставил его сумку за дверь, сказал, чтоб убирался куда хочет. Он не послушал. Ладно, говорит, будем спать, надоел ты мне. Тогда я, чтоб напугать, зарядил ружье. Тимур ничего не сказал, не помешал мне, только посмотрел как-то так… Мы вышли, он – впереди, я – за ним. Подошли к тропе… Тимур вдруг повернулся, схватил руками ружье и сильно дернул, хотел вырвать. Я совсем не ожидал, потому что хотел уже вернуться домой. Никак не пойму, почему палец оказался на курке… Ружье выстрелило, Тимур упал и покатился вниз, а я бросил ружье и пошел в дом. Совсем себя не помнил. Недолго посидел здесь. – Арсен показал на топчан. – Совсем недолго… и вышел. Прибежала

Таня. Я хочу спросить. – Арсен закрыл лицо руками. – Почему ты мучил меня целый день? Таня ведь все рассказала…

– Нет, Арсен, она могла только догадываться.

– Догадываться… наверное, пожалела меня. – Он замолчал, глядя в стену. – Но я же только хотел, чтоб он ушел! Зачем мне было стрелять? Понимаешь, Тимур сильно так дернул, у меня палец застрял, и ружье выстрелило.

На лице его я не заметил следов сожаления или страха. Вспомнился университет – лекции, семинары, уголовное право, Уголовный кодекс, предписания, инструкции, криминалистика. Все расписано по пунктам, как движение курьерского поезда – отправление, промежуточные станции, прибытие в пункт назначения. Только вот беда – в уголовной практике не бывает общих решений, универсальных построений следствия. Любое уголовное дело – всегда частный, единственный и неповторимый случай. Странно, что по-настоящему я это понял лишь сегодня.

– Ты мне веришь? – сказал Арсен, глядя исподлобья. – Или думаешь, что я так хотел…

Он долго еще говорил, путая от волнения слова, жестикулируя, потом замолчал, обхватив голову руками. Стало слышно, как потрескивают дрова в печи.

– Арсен, – сказал я, поднимаясь. – Мне необходимо обыскать тебя.

Он вздрогнул и медленно поднялся из-за стола.

Покончив с формальностями, я вышел из дома, набросил на плечи куртку. Я не знал, что делать дальше, и мне не хотелось видеть удивительную по красоте панораму гор в холодном лунном свете.