Текст книги "Родимое пятно. Частный случай"

Автор книги: Роман Романцев

Соавторы: Владимир Кондратьев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

– …Учти, я ведь и с Костей пошел тебе навстречу, а сам знаешь: в этом мире все вертится, – так закончил Лебедев. – Я бы предпочел без всякой бюрократии штраф выплатить. Ну, сколько?

«Ага, внедряет в меня образ честного малого… Честного, но с грешком, легким, житейским…»

«Ну, двухсотрублевый, сколько ты стоишь? Какова тебе красная цена в натуре? – нервничал Лебедев, напуская на лицо простодушную улыбочку. – Как он дознался до этих старых пердунов? Неужели Иванес залетел? Или Нора заболела бешенством и донесла?..»

«…Не сказать, чтобы тертый, но все же нестандартный. В преферансе такой ход называется армянский снос; брать нельзя – рискую поставить себя вне закона, но не брать – он сразу всполошится, начнет скрываться, убегать, а потом ни признаний, ни денег».

– Что ж, ты свое провернул, теперь я кое-что проворачиваю; короче, полтинник, то есть пятьдесят тысяч, – холодно бросил Огородников.

– Ни фига себе! Да я отродясь про такие деньги не слыхал! Слыхал по радио про миллиарды, на которые план перевыполняют, да иногда про мильоны, которые на убытки или на ущербные дела затрачены; я тебе всерьез, а ты! Пару кусков я бы наскреб, а три – это уже и не по-божески!..

– Я не занимаюсь благотворительностью, – хмыкнул Огородников.

– А сердечко не екает, что судьба тебя накажет? – с ернической заботливостью поинтересовался Лебедев.

Тут вернулись женщины. Лебедев их встретил с преувеличенным оживлением, достал даже бутылку коньяку «на отмечание отъезда дорогих гостей». «Один раз живем!» – с суетливой радостью повторял он, поочередно доливая в фужеры, пока бутылка не опустела. Правда, пить никто не стал. Женщины заметили, что мужчины возбуждены и злы: «У них самый разгар», – ляпнула Маргарита.

– Откуда берутся такие, как ты? – задумчиво спросил Огородников. – Тоже мне, лебедь Черного моря.

– А откуда такие, как ты, душеспасатель хренов?

– Мальчишки, будьте взаимно вежливы! – строго произнесла Маргарита. Людмила же была подавлена и безразлична.

– Я – человек нашего общества. Вполне соответствую. Пусть не его идеалам, но уж реальным простым гражданам – это факт.

– Я тоже человек и тоже соответствую. Даже побольше, чем ты!

– Нет, Лебедь! Ты – родимое пятно, так сказать, ошибка нашего общества, его неудача и отброс.

– Что ж, родимые пятна не выведешь. Только если с кожей срезать, а дырку шелковой ниткой стянуть.

– В том-то и проблема, чтобы вывести, но без крови и даже без следа. С твоей стороны будет очень красиво и очень мудро самому сознаться, признать вину, сдать деньги – может, условным наказанием отделаешься, а если и отгородишься на годок-другой, зато выйдешь человеком, а не родимым пятном под белыми одежами, заживешь как честный человек!

– То есть как живешь ты, да? А ты, кишка слепая, живешь и будешь жить скромно и паскудно! Я же предпочитаю жизнь пусть и паскудную, но богатую или хотя бы безотказную. Больше мне сознаваться не в чем, хотя ты, товарищ начальник, так красиво говоришь, что – ей-богу! – пошел бы и сознался!

– Прекратите эту пошлятину? – вспылила вдруг Людмила, но осеклась: ей же совсем нечего сказать – ну ни капли рассудка и правды!.. Лицо ее покрылось красными пятнами, и она заплакала покорно и беззащитно.

– Продолжайте, – деловито потребовала Маргарита, – я насчет безотказности не поняла.

«Проклятье, эта птичка не отмечена в классификациях… Экспромтом тяжко сработать сразу правильно, а последний шанс ему надо дать… С рапортом пока успеется…»

– Мне. очень жаль, – вздохнул Огородников, – жаль, что приходится на пальцах объяснять: ты влип и у тебя лишь одна возможность выкарабкаться – чистосердечное признание…

– Признайся, Левушка! – простонала-вскричала Людмила с неожиданной силой. – Ради нашего сына!

– Ни в коем случае не признавайся! – заявила Маргарита. – У них целое министерство – вот пусть и работают, отрабатывают свое!

– Не боись, это он меня на пушку берет; ему все расскажи – вообще стольник будет выжимать. Да и полтинник – это слишком…

– Не слишком, – убежденно сказал Огородников, решив написать рапорт сегодня же. – Я же не один, а бумага про тебя уже вертится, – потребуются надежные люди, подписи начальства…

– Сколько же вас на мою бедную шею?! Или про меня уже и до министра дошло? Сколько же ему из полтинника выгорает?.. Слушай ты, нахал, ты мне нравишься! Давай, что ли, создадим кооперативчик по вымоганию, а то есть у меня на примете кореец-армяш…

– Гражданин Лебедев, пожалуйста, не язвите как мальчиш-плохиш, а прикиньте: сначала ограничение в пространстве и урезанный паек, затем следственные эксперименты, очные ставки…

– Ты что?! Я отдал тебе жену, отдал сына… не в моих же силах отдать тебе воздух, которым я дышу, или солнце, которое мне светит! Стыдно, такие, как ты, позорят нашу милицию! Я бы для вас дополнительную статью в законе нарисовал!

Огородников клял себя за неподготовленность и неопределенность позиции – то ли увещеватель, то ли шантажист; на Лебедева это все почему-то не действовало.

«Надо бы и на Людку капнуть, мол, в паре сварганили дельце, – тогда он заткнется, проглотит язык… Коза не считается – дура…»

«Впрочем, ясно: как ни уговаривай, чем ни пугай, для него я лишь вымогатель, то есть на равной с ним ступени; отсюда он абсолютно убежден, что органы от меня ничего не узнают… Он же честного человека и вообразить не способен!» И Огородников сказал:

– Ну ты, бык в натуре, я поговорю с родней покойного Вартана – старик умер от расстройства. Тебе это дороже обойдется… Через полчаса мы уезжаем, даю тебе пятнадцать минут.

В саду Огородников заставил себя сделать сотню приседаний, нервное возбуждение ослабло, на душе стало полегче. «Птичка-самородок попалась, мозги набекрень… Кстати, уточнить у потерпевших: не было ли у «художника» такой характерной особенности – головы не поворачивает, а лишь глазами зырк…»

Когда он вернулся в «белую залу», Людмила поникла на стуле, закрыв лицо руками, а Маргарита, насвистывая, делала дорожные бутерброды огромным кухонным ножом.

– Я вынужден считаться с тобой, – мрачно произнес Лебедев, – но справедливее будет сорок пять, соберу через три месяца.

– Через месяц, – твердо сказал Огородников. – А теперь мне нужны гарантии.

– Ха! Тогда давай и твои гарантии.

– Чудной ты малый, твоя философия отстает от передовой практической жизни лет на восемьдесят; моя информация про тебя – вот мои гарантии! С твоей цельной натурой ты бы мог реки вспять поворачивать или горы на ровном месте возводить, а у тебя все силы уходят, чтобы в своей сумятице копаться-разбираться.

Тут Лебедев, уже заметно сдавший в злобе и упорстве, сказал с пренебрежительным раздражением:

– Да ты читал Уголовный кодекс-то? Я-то аж изучил… И знаешь, что я усек в этой житейской библии? Что у нас всех – всех до единого! – следует посадить за решетку; даже на охранников народца не хватит, за границей придется нанимать, как сейчас, к примеру, строителей или технарей нанимают. Мне-то еще в детстве статьи четыре можно было припаять, эх… В общем, завтра я на тебя кляузу накатаю!.. За ложные обвинения и вымогательство. Интересненько, что эти бабы про нас ляпнут, когда их вызовут к твоему собрату-следаку?

– Я не баба! – гневно отчеканила Маргарита.

Лебедев принялся умолять о прощении. Огородников, краснея и покрываясь испариной, как-то неопределенно махнул рукой:

– Ну, будь… Извини, если что… А нам пора на родину отправляться. Рита, во сколько поезд?

Уехали они вдвоем; Маргарита вдруг решила задержаться на сутки – у Лебедева что-то температура, надо порядок после себя навести, ведь как-никак, а гостеприимством пользовались… Людмила весь путь промолчала, вся потухшая, потемневшая; наконец выдавила из себя вопрос: что это было? Зачем весь этот концерт? Огородников долго объяснял про психологию преступника, про совокупность косвенных улик… особенно доказывал, что моральный удар пришелся бы по Костьке и по Людмиле: «Вплоть до того, что возможно привлечение к уголовной ответственности»; «Это мне уже знакомо: всех можно…» – безразлично отозвалась Людмила. Огородников спросил, о чем же был ее ночной разговор с Лебедевым. Она вздрогнула и ответила лишь презрительным взглядом.

Во вторник Маргарита не появилась. Она отсутствовала всю неделю. Ее родителям пришла телеграмма: «Задерживаюсь неопределенное время». По поводу Маргариты у Людмилы на работе возникали трения.

В субботу Людмила закатила Огородникову натуральную истерику, кричала, чтобы он убирался к себе, а она бросит этот прогнивший, вонючий Серпейск и уедет к Лебедеву: «…лучше быть служанкой у него, цельного и в своем роде честного, чем изображать хозяйку и человека с большой буквы, будучи на самом деле дерьмом во всех смыслах…» В этот момент в дверь позвонили. Людмила бросилась на диван и разрыдалась в подушку. Костька испуганно жался в углу. Огородников, падавляя спесивую ярость, крупными шагами отправился открывать.

Это была Маргарита, лицо измученное, взгляд лихорадочно-испуганный.

– Люды нету? – тихо спросила она.

– Вон, в зале… празднует бабские заскоки.

– Пусть, – и Маргарита осторожно шагнула в квартиру.

Притворила, но не захлопнула дверь. Сказала:

– Лебедев умер.

– …К вечеру у него дико подскочила температура – почти до сорока двух. Я вызвала «скорую», его забрали без сознания. И получилось: у меня ни ключей, ни знакомых, дом открыт, машина на улице – и сказать-то некому! Правда, в понедельник ему сбили температуру и от бреда он очухался; врач посмотрел на меня мрачно: «Вы кто, знакомая?» – и больше ничего не сказал, но пропустил; Лебедь, бедненький, позеленел весь, глаза мутные, и щека у него почернела… Сказал мне про ключи, про тетку свою и дал письма, одно для тётки, другое – Людке, заставил поклясться, что я передам, хотя, говорит, это не к спеху, а на всякий пожарный… А глаза дикие!.. В общем, не могла я уехать: дом бросишь, а что пропадет, на меня же свалится. Во вторник набрала груш, прихожу в больницу, а мне говорят: умер – заражение крови… Я и в домоуправление, и в милицию бегала – умоляла, чтобы больница мне дала справку, чтобы телеграфировать про смерть. Адрес оказался верный, в четверг прилетела тетка; она в этом же доме живет, а в Мурманске в гостях была… Короче, покойницкий кооператив все сделал как надо, в пятницу мы с теткой его похоронили, на поминках всего человек пятнадцать было. Тетка дала мне денег на самолет, она же и справку из милиции выбила, что задержалась я по гражданской обязанности…

Огородников попросил письмо, которое Людке. Но Маргарита отрицательно покачала головой: «Только лично в руки». Тем временем Людмила успокоилась, пришла на кухню.

– Тебе. От Лебедева, – буркнула Маргарита, сунув ей довольно толстый конверт. Огородников попросил Людмилу ознакомиться с письмом сразу же, но та не захотела; он настаивал, она отказала наотрез. Он заговорил сердитыми, горячими словами, но тут уже яростно вступилась Маргарита:

– Кто ты такой? Какое ты имеешь право?

От мысли, что какой-то далекий мертвец морально сильнее его, близкого, у Огородникова потемнело на душе. Он отпихнул Маргариту и силой вырвал конверт у Людмилы.

– Тебе лечиться надо – брысь из моего дома! – с надменной гордостью сказала Людмила. Огородников знал, что перед женщинами надо всегда извиняться и что-нибудь обещать; сказал:

– Простите, ангельские души, простите меня, подлеца! Но призраки бродят в ваших головах, а у меня ведь одна цель – сделать жизнь счастливее и чище для вас же! Люда, так о чем же все-таки был ваш ночной разговор с Лебедевым?

– Хотя тебя это и не касается, но уж ладно, раз ты такой ревнивый и подозрительный: в ту ночь он уговорил меня, чтобы я поклялась здоровьем сына, что я обязательно прочитаю письмо, которое обязательно будет в его бумагах, если вдруг с ним что-нибудь случится.

Огородников на минуту задумался, вздохнул и сказал: он, на правах суженого супруга, освобождает ее от клятв Лебедеву; пусть вся ответственность падет на его буйную головушку… И вскрыл конверт.

Внутри был другой запечатанный конверт, на нем написано: «Люда, напоминаю, что ты поклялась сыном. Заклинаю тебя еще раз независимо ни от чего передать это письмо сыну моему Константину, как только ему исполнится двадцать один год».

Огородников поморщился… Опять запечатанный конверт. И написано: «Люда, будь проклята, если эти слова прочитает кто-то еще! Будь проклята, если не передашь этот конверт сыну!»

«Что-то уж слишком здесь клятв и проклятий…» – подумал Огородников, разрывая этот четвертый конверт. На пятом конверте четкими буквами стояло: «Будь проклят всякий, вскрывший этот конверт! Предназначено только сыну моему Константину Лебедеву по достижении им двадцати одного года!» Огородников потер указательным пальцем переносицу, взял нож и аккуратно разрезал конверт… Белый лист от школьной тетради в клетку, нервные крупные буквы, черные чернила…

«Константин, будь проклят, если забудешь, потеряешь, выбросишь эту записку. Храни и думай о ней постоянно. Может, счастье твое в воздухе, а может, в земле. Пусть мать расскажет про меня, что захочет, и пусть твоя память об этой записке станет наследством от меня. Помни, что у тебя есть двоюродная бабушка, моя тетка; сам не додумаешься – расскажи про эту записку ей, но не показывай ни в каком случае! Будь мудр и даже сверхмудр, и да помогут тебе чистая душа и фортуна».

Далее столбиком стояли две четырехзначных цифры; напротив одной стояло «А», другой– «Ж/Д»; после «А» стояли слова «мост – восток – в двух местах».

Огородников, забыв про конверты, присел с запиской к столу, включил настольную лампу… Что ж, такова судьба – прятать собственную жизнь даже после смерти… При всей своей закрученности он все же как праведник завещает свои достижения сыну… А должен бы знать, что счастье-то по наследству не передашь… Где-то на периферии сознания прозвучал встревоженный голос Маргариты:

– Людка, ты что?! Положи сейчас же сковородку!

Огородников с удивлением повернул голову… В этот миг острая боль обрушилась сверху и пресекла его размышления.

Владимир КОНДРАТЬЕВ. ЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ

Тимур Георгиевич Салеев, 29 лет.

Заведующий мастерской по ремонту кожгалантерейных изделий.

Утро выдалось на редкость прохладным. Город, лежащий внизу, был погружен в ночной сумрак, а небо на востоке уже посветлело. В лесочке на пологом холме, проснувшись, неуверенно перекликались птицы.

Тимур шагал вдоль железнодорожной насыпи, стараясь не задевать ветви кустарника, обильно усыпанные росой. Прогромыхал пассажирский состав, навеяв желание уехать куда-нибудь подальше, отдохнуть в иных краях, забыться. В последнее время он стал уставать от мельтешни, нервотрепки. Вот и сегодня пришлось чуть свет подняться. Постоял с минуту под душем, наспех выпил чашку горячего кофе, глянул на часы и засуетился, рассовывая по карманам сигареты, права, бумажник и прочую дребедень. Нестер не любил опозданий, а сердить шефа по пустякам незачем, и так косо смотрит. Неужели что-то пронюхал про операции с валютой? Но как, откуда? Все было сделано, как никогда, чисто, комар носа не подточит. И никто не мог знать, кроме Славика, а Славику болтать не резон.

Ладно. Вот и гараж. Возле двойного ряда шлакоблочных боксов – ни души, только две собаки замерли неподалеку, настороженно глядя на человека, явившегося в такую рань.

Мягко щелкнул швейцарский замок, с шипением сработал механизм, и опять щелчок. Можно открывать. Тяжелая металлическая дверь отворилась со скрипом. Душный полумрак с настоявшимся запахом масла, краски, бензина.

Он включил верхний свет и поморщился, глядя на машину. Так и не выбрал времени помыть. Ничего, не особенно и грязная, сойдет… разве что стекло протереть хорошенько да заднее колесо подкачать.

Проехав через унылый район новостроек, Тимур включил приемник, передавали утреннюю развлекательную программу. На остановках толпились служащие, по-утреннему свежие, причесанные, озабоченно вытягивали шеи, высматривая троллейбус. Каждый день одно и то же. Приедут на службу, рассядутся за столы, уткнутся в свои чертежи-бумаги, и потянется нудный до ломоты в зубах день. Кальки, чертежи, таблицы, отчеты, перекуры на лестничной площадке, сплетни, анекдоты, обсуждение телевизионной тягомотины и поглядывание на часы – когда же всему этому конец? Брр… Все это он испытал на себе, когда после окончания института устроился в проектную фирму, занимавшуюся в основном порчей бумаги – проекты, как правило, оказавшись у заказчика, годами пылились на полках, устаревали… И что самое интересное: все об этом знали, и никто ни разу не расхохотался, выслушивая рассуждения руководителей о сроках, обязательствах, качестве и дисциплине.

Нет, что ни говори, а вовремя он встретил Нестера. Ох, как вовремя!

Вырвавшись из городской сутолоки на новое Южное шоссе, Тимур посмотрел на часы и прибавил скорость, Стрелка спидометра придвинулась к отметке 140. В приоткрытом окне засвистел ветер. Серая лента шоссе, раскручиваясь, понеслась на него.

По сторонам мелькали деревья, слегка тронутые желтизной. Скоро осень. Он и не заметил, как прошло лето, вроде бы только была весна – грозы, свежая зелень… Жизнь куда-то уходит, а ради чего? Поди разберись… Не ты один подобным вопросом задаешься, и никто еще толкового ответа не нашел. И ты перебьешься. Да, неплохо бы в сентябре съездить к морю, поваляться на гальке, слушая мерный шум прибоя.

Обогнав длинный ряд машин, он поздно заметил впереди на обочине патрульную машину службы ГАИ. Снижать скорость было уже поздно.

Сержант повернул, голову, дернул от удивления подбородком и промедлил секунду, Когда рука его с полосатым жезлом взметнулась вверх, Тимур уже поровнялся с постом и вполне мог не заметить знака. Номер запишет, подумал он, закусывая губу. Ну, да бог с тобой – пиши, сержант, пиши… Будем надеяться, что погоню устраивать не станешь. Он глянул в зеркальце заднего вида, но ничего не увидел – патрульную машину закрыл голубой автофургон.

Дальше дорога плавно поворачивала влево, огибая глубокий овраг. Метнулся, как заяц, беленький «Запорожец», уступая полосу. Тимур усмехнулся – за рулем была женщина, блондинка в черной курточке.

Не снижая скорости, он проскочил поселок, птицеферму и притормозил перед железнодорожным мостом. Впереди за шашлычной был пост ГАИ, куда уже наверняка сообщили о светлосерой «семерке», превысившей скорость. Пришлось свернуть на объездную сильно разбитую дорогу, ведущую в сосновый лес. Лавируя между рытвинами, доехал до просеки, оглянулся и не успел вывернуть руль. Машину подбросило на колдобине, царапнуло днище. Выругавшись сквозь зубы, он сбросил скорость и медленное въехал в лес. Запахло хвоей. Где-то поблизости монотонно стучал дятел.

Узкая грунтовая дорога, неизвестно в какие времена и для чего проложенная, заросла травой вперемешку с голубыми цветами. Машину плавно покачивало, и приходилось следить, чтоб не зацепиться за пни, торчавшие по сторонам.

Осторожно переехав через шаткий деревянный мостик, Тимур увидел озеро с длинным зеленым островком и крыши дачного поселка на противоположном берегу.

Объезжая озеро и глядя на заросли камыша, подумал, что со временем надо будет обязательно обзавестись дачей где-нибудь в тихом местечке со всем необходимым для отдыха. Тогда можно и жениться… Он усмехнулся, представив жену, детей. Нестер бы одобрил такой поворот в его жизни. Ладно. Еще не вечер! Он остановил машину возле металлических ворот, выкрашенных зеленой краской. Приехали.

Ворота бесшумно отворились, появилась бабка Прасковья в белом платочке и пестреньком платье.

Посреди ухоженного сада с дорожками, посыпанными крупным желтым песком, стоял аккуратный в два этажа дом из белого кирпича с открытой верандой. На крылечке прохаживался сиамский кот, выгибая спину.

– Спрашивал уже, – доверительно сообщила она. – Ступай наверх.

Хозяин дачи Нестер Матвеевич сидел у себя в кабинете за огромным письменным столом и пинцетом раскладывал в альбом почтовые марки. Взглянув на вошедшего, презрительно» фыркнул и глазами указал на стул. Несмотря на раннее утро, на нем был отличный светло-серый костюм, голубая рубашка, галстук, пышные седые волосы тщательно зачесаны.

Тимур сел, испытывая знакомую скованность, которая всегда появлялась при встречах с Нестером Матвеевичем, даже в те редкие часы, когда они вели задушевные беседы об искусстве, например. Шеф прекрасно разбирался в поэзии, вдохновенно декламировал, ценил настоящую живопись и знаком был со многими художниками.

О чем на этот раз пойдет разговор, Тимур даже приблизительно не представлял, однако готов был к самой серьезной беседе – шеф в последнее время по пустякам не беспокоил. Вспомнилось, как впервые попал в этот дом. Была обычная вечеринка с хорошим вином и девочками. Нестер Матвеевич весьма успешно разыгрывал роль этакого добряка-простофилю, радушного хозяина. Мило шутил с девушками, смешно танцевал, подергивая ногами, а когда совсем стемнело и угомонившиеся гости зажгли свечи в старинных подсвечниках и уселись в удобные кресла, взял гитару и запел неожиданно красивым баритоном: «Выхожу один я на дорогу…» В дверях стояла бабка Прасковья, кивала в такт музыке и утирала слезы краешком платка.

С тех пор прошло шесть лет, и как поразительно изменилась жизнь его, Тимура Салеева, и как изменился он сам! Иногда он задумывался, сравнивая, и становилось жаль того немного наивного, но честного парня, которого он безжалостно убил в себе. Но видимо, не до конца убил – нет-нет, да и шевельнется в груди сомнение, и такая тоска подступит к горлу, хоть плачь! Правда, случается такое все реже. И есть хорошее средство от хандры – быстрая смена обстановки. Неделя у моря или в горах, и восстанавливается вкус к жизни.

– Вчера взяли Старика, – сказал Нестер, захлопывая альбом.

– Как взяли? – от неожиданности Тимур приподнялся на стуле.

– Обыкновенно. Подробностей пока не знаю, да и ни к чему теперь подробности. Важна суть! Был он примитивным жуликом, родился таким, тут уж ничего не поделаешь. И никогда бы из него дельного человека не получилось – фантазии не хватало. Пробел невосполнимый. Ох-хо-хо… как подумаешь, с какими подлецами порой дело приходится иметь. Но без них никак не обойтись, такова жизнь, и не нам ее менять… Да, кстати, что за дела у тебя в Москве? Зачастил ты туда.

– Столица, – сказал Тимур, напрягшись.

– Терпеть не могу неопределенных высказываний. Подобным образом изъясняются либо дураки, либо хитрецы.

– Знакомая у меня там, студентка.

– Любовь?

– Вроде того.

– Значит, не любовь. Ну, а «вроде того» и в нашей провинции как собак нерезаных. Смотри, Тимур Георгиевич, узнаю, что опять с валютчиками связался… ты головой не мотай, а хорошенько на досуге подумай. Та-ак, далее. Надеюсь, со Стариком полностью развязался?

– Да, конечно! Сразу после того, как вы предупредили. В декабре еще.

– Встречались часто?

– Два раза, – подумав, сказал Тимур. – В баре у Славика… и у меня в мастерской. Предлагал очередную партию товара, я отказался.

Нестер Матвеевич неопределенно хмыкнул, достал из бара бутылку минеральной и два высоких фужера. Налил. Насмешливо посмотрел на гостя.

– Как же теперь? – Тимур взял со стола фужер, глотнул. – Если хорошо потянут…

– Чепуха! Не переоценивай возможности нашей милиции. Там такие же лопухи, как и везде. Умные разве стали бы Старика брать? Нет, они бы его держали, как приманку, а со временем бы завербовали… А они сцапали его и рады-радешеньки. Старик, само собой, расколется, тебя назовет. Ну и что? Работал он самостоятельно, связан с ним был только ты, операции мелкие, разовые… Если что, прикинешься простачком – ну, влепят выговор, в крайнем случае из мастерской придется уйти. Ле беда. И вот что – с сегодняшнего дня, Тимур Георгиевич, ты начинаешь новую жизнь, никаких левых делишек!

– Как это понимать?

– «Никаких» в данном случае следует понимать буквально – н и к а к и х! Выполняй план, или что там у вас… работай, крутись, одним словом. Глядишь, тучку-то и пронесет мимо. Теперь самое главное: про меня забудь, нет меня и никогда не было… Ясно? Понадобишься – найду.

Оставив машину возле подъезда, Тимур поднялся к себе в квартиру, постоял посреди комнаты, оглядывая бельгийскую мебель, японскую аппаратуру, иконы в нише между шкафов. Под книжным шкафом тайник с долларами… Плохо дело! Представил, как нагрянут с обыском, сильно зажмурился.

Ничего, пронесет, подумал он, усаживаясь в кресло. Я везучий. Хотя Старик скорее всего тоже так думал, лихо жил, не скрываясь.

Он закурил, взял, дотянувшись, книгу с нижней полки. Тютчев. Открыл наугад.

 
Она сидела на полу
И груду писем разбирала,
И, как остывшую золу,
Брала их в руки и бросала.
 

Казалось бы, немудреные строки эти поразили его, и он никак не мог понять, чем именно. Поглядел в потолок, досадливо поморщился и прикрыл глаза, откинувшись в кресле. Долго сидел неподвижно, слушая, как этажом выше кто-то стучит по клавишам пианино. Потом усмехнулся, положил книгу на журнальный столик, сдул с брюк пепел, поднялся.

– Вот и все, – пробормотал, потягиваясь. – Все…

Внезапная, как приступ, навалилась тоска, заглушив прочие чувства, и он, зная по опыту, что в такие минуты лучшее лекарство – физическая работа, побрел в коридор за пылесосом. Тщательно вычистил ковры, плед, затем отправился на кухню и перемыл посуду, накопившуюся в раковине.

Тут же занялся приготовлением обеда, вспомнив, что завтрак был более чем легкий. Достал из холодильника замороженное мясо, нарезал аккуратные ломтики, высыпал на сковороду, затем накрошил в тарелку зелени.

Ел прямо из сковороды, еще шипящей и фыркающей расплавленным жиром. После обеда настроение заметно улучшилось. Прихлебывая из запотевшего фужера холодный виноградный сок, прошел в комнату, подмигнул отражению в зеркале. В голове созрел нехитрый план дальнейших действий – заехать в мастерскую, потом к Славику, а вечером махнуть в горы к Арсену. Сегодня пятница… очень даже кстати! В самый раз отдохнуть, отрешившись от дел мирских, суетных. Глядя на снежные вершины, не спеша подумать о себе, о жизни и попытаться ответить на простенький такой вопрос – как жить дальше?

Поставив пустой фужер на письменный стол, Тимур придвинул к себе телефонный аппарат, нетерпеливо накрутил нужный номер. С полминуты слушал длинные гудки, наконец трубку подняли.

– Слушаю, – сказал Славик, что-то дожевывая.

– В вашей забегаловке, сэр, приличный коньяк найдется?

– А, Тимур! Как всегда кстати… Для тебя все найдется. Когда прикажете ждать?

– Через полтора часа заскочу.

Бросив трубку на аппарат, он заторопился – выдвинул нижний ящик стола, достал четыре пачки новеньких червонцев, рассовал по карманам, дома теперь хранить опасно. Потом извлек из-под шкафа тугой сверток с долларами, подержал в руке, размышляя.

Будем надеяться, что лучшие дни настанут, подумал он. И, как бы подтверждая его надежду, стенные часы пробили полдень.

Выезжая со двора, едва не столкнулся с зеленой «Волгой», выскочившей из подворотни. Взвизгнули тормоза. Таксист злобно оскалился и показал огромный кулак.

– Козел… – процедил Тимур, сжимая руль, и вдруг рассмеялся комичности ситуации.

Таксист, сдавая назад, удивленно уставился на него и, покачав головой, широко улыбнулся, махнул на прощание рукой.

И Тимур, все еще улыбаясь, почувствовал, как холодный ком, застрявший в груди после встречи с Нестером, растаял.

«Вот так бы нам всем, – подумал он, трогая с места. – По-хорошему…»

В мастерской работа кипела вовсю, все правильно – конец месяца. Еще недели две назад прохлаждались, травили анекдоты, когда начальство отсутствовало. Да, Нестер, как всегда, прав, надо срочно наводить порядок, во-первых – качество, во-вторых – деньги, чтоб жесткая взаимосвязь… С недовольными расстаться, и вообще хорошо бы поменять команду. Ладно, не суетись.

В помещении с низкими потолками было душно, пахло клеем, краской, на зеленом облезлом линолеуме валялись обрезки кожзаменителя. Надсадно стрекотали швейные машинки.

Мастер Мамедов, сурово набычась, за что-то распекал худощавого длинноволосого парнишку. Судя по всему, парнишка был не из робких, иронично усмехался, глядя в сторону.

Собственно, один человек в мастерской, Мамедов, был посвящен во, все левые дела и сам принимал в них посильное участие. Остальные могли только догадываться. Последняя крупная партия «французских» сапожек с фирменными знаками и соответствующей упаковкой была отправлена еще в январе. Где они теперь, эти сапожки? Ищи ветра в поле! Так, далее… куртки японские… тут дело посложнее…

– Мамедов, зайдите, – сказал Тимур сухо, проходя к себе в кабинет.

И вдруг пришла ему в голову поразительная догадка, и он удивился, как раньше не подумал, не сообразил. Его прошиб озноб, и тут же на лбу выступила испарина. И в жар, и в холод бросает, подумал он с вымученной иронией.

Прикрыв за Мамедовым дверь, Тимур прошелся по кабинету, попытался отвлечься, успокоиться, однако подступившую злость унять не удалось.

– Когда в последний раз получал от Старика товар? – сказал он, с трудом разжимая челюсти. – Ну?

– К-какой товар? – Мамедов облизал губы и зыркнул на дверь. – Ничего не получал… зачем мне!

Почти без замаха Тимур ударил в ненавистное лицо компаньона. Мамедов качнулся и, налетев на стул, упал на четвереньки, быстро вскочил. Взгляд затравленный – сложный взгляд, невероятным образом смешались в нем злоба, собачья преданность хозяину и страх. Из рассеченной губы по мясистому подбородку струйкой сочилась кровь.

– Когда получал товар? – повторил Тимур, подступая на шаг.

– В начале месяца.

– Сколько?

– Двадцать пять метров.

– Та-ак… я тебя предупреждал, идиота?

– Нэ подумал, Тимур Георгиевич, – Мамедов развел руками. – Плохо сделал, понимаю. Теперь понимаю.

Тимур сел за стол, начиная сознавать свою обреченность, и тут грубо, властно предстала перед ним реальность, обозначив суть происходящего. Все ухищрения бесполезны – стремительность и необратимость событий сегодняшнего дня тому подтверждение. И спасти его может только чудо, а чудес на этом свете, как известно, не бывает… А ну-ка, хватит ныть, прикрикнул он на себя. В твоей ситуации, парень, каждый шанс надо использовать на всю катушку, потому как шанс этот может оказаться единственным… А, черт, устал! Скорее бы день кончился.

Он выдвинул ящик стола, выдернул из пластиковой папки чистый лист бумаги, положил перед мастером, настороженно наблюдавшим за его действиями.

– Пиши.

– Что писать? – недовольно буркнул Мамедов, косясь на лист.

– Заявление… по собственному желанию, – Тимур открыл дипломат, вытащил две пачки с деньгами, бросил на стол. – Здесь ровно две тысячи… и ты должен исчезнуть из города сегодня же. Желательно не заходить домой. Это прежде всего в твоих интересах, потому что приятеля твоего уж’е замели. Сообразил?