Текст книги "Быть воином"

Автор книги: Роман Злотников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Брат Игорь, – тихонько позвал Ирайр, подойдя к воротам.

Привратник, который сидел около ворот на толстой колоде и что-то плел из веревочек, поднял голову.

– Слушаю тебя, человек, – он ко всем обращался именно так.

– Я хочу спросить…

– Спрашивай.

– Почему отец Дитер в разговоре со мной привел в качестве примера цепь?

Привратник перестал плести и внимательно посмотрел на Ирайра.

– А что тебя удивляет? Ирайр слегка смутился.

– Ну, мы, конечно, начали послушание все вместе, но ведь мы же совершенно разные люди. Мы даже не были знакомы друг с другом до того, как появились в монастыре. И каждый из нас пришел сюда по сугубо личным причинам. Какая между нами связь, если мы пришли сами по себе и, как мне кажется, уйдем также?

– Нет, – коротко ответил брат Игорь.

– Что? – не понял Ирайр.

– Вы былисами по себе. До того как пришли в монастырь. Однако Господь привел вас сюда не только в один день, но и в один час. И теперьвы – одно. Еслиу вас получится им стать. Но отдельнодруг от друга вы не сможете ничего достигнуть. Такова воля Его. А кто мы, чтобы противиться Его воле?

Ирайр задумался. Аргументы брата Игоря звучали странно. Но он еще дома начал подозревать, что та логика, которая раньше казалась обычной, естественной, да что там говорить, единственно возможной, на самом деле всего лишь некий частный случай чего-то более общего. И что если человек приводит аргументацию, которая кажется тебе непонятной или неестественной, то отнюдь не всегда он порет чушь и несет ахинею. И что попытка разобраться в этой, кажущейся чужеродной логике будет как минимум небесполезной…

Следующие несколько дней оказались для Ирайра и похожи, и не похожи на все предыдущие. Он вдруг поймал себя на том, что с каждым днем все реже думает об уходе из монастыря, как это было доразговора с преподобным, а наоборот, открывает для себя все новые и новые уроки, извлекаемые из, казалось бы, совершенно обыденных вещей.

А спустя неделю к ним опять наведались гости…

В тот вечер они пришли с поля довольно поздно. Брат Игорь как-то очень умело раздавал им дневные задания – точно по силе и выносливости. А поскольку теперь, на третьем месяце пребывания в монастыре (а уж тем более после недавнего инцидента с комиссаром), никто уже не пытался сачковать и демонстрировать, как ему тяжело, как ему плохо, да и вообще «невместно» этим заниматься, они заканчивали свои грядки практически одновременно. И за ужин (который был одним из двух приемов пищи в монастыре и, чего уж там, наиболее ожидаемым, ибо завтрак, пусть он был более скудным, они поглощали после ночного отдыха, а вот ужин – после тяжкого дневного труда) они принимались все вместе. Как правило, на берегу того пруда, который был для них душем, ванной, посудомойкой, прачечной и… курортом что ли. Во всяком случае, большинство тех редких мгновений, что у них считались вроде бы свободными, они проводили именно у пруда. Ужин, состоявший из плошки бобовой каши, куска черствого хлеба и кружки горячего травяного взвара, брат Игорь приносил им прямо в кельи, но они почти сразу же выбирались на воздух. Тем более что плошку и кружку после ужина все равно надо было мыть в пруду.

В тот вечер они, как обычно, трапезничали у пруда. Как всегда, первым с ужином покончил неприметный. Он вообще ел очень быстро. Но как-то аккуратно. Как будто давно привык так питаться – скудно и без особых удобств. Ирайр, со своим военным прошлым, и то почти всегда отставал от него на пару-другую ложек. А манеры женщины и «мажора» за это время претерпели немалые изменения. Поначалу они не ели, а жрали, давясь и захлебываясь, не в силах противостоять воплю желудка и старались как можно скорее набить опустевшее брюхо. Наевшись, начинали рыскать голодными глазами по сторонам, тоскливо отводя взгляд от травы и ветвей деревьев. Похоже, в своей прежней жизни им ни разу не приходилось испытывать чувство голода, и они совершенно не представляли, как его можно обуздать… Ну а теперь они ели медленно, не торопясь, смакуя каждую ложку и тщательно пережевывая каждый полуразварившийся боб, стараясь на возможно большее время растянуть это немыслимое удовольствие – Целую Плошку Бобовой Каши.

Так что этот вечер почти ничем не отличался от остальных. За исключением того, что они трапезничали уже в абсолютной темноте.

Ирайр так и не понял, что так насторожило неприметного. Вот только что он сидел на корточках у самой кромки воды, тщательно ополоснув свою плошку, как вдруг вскочил на ноги и замер, ощупывая цепким взглядом сгустившуюся темноту. Женщина и «мажор» оторвались от еды и недоуменно завертели головами. Ирайр тоже начал вглядываться в темноту, но ничего не увидел. Однако спустя пару мгновений с той стороны, куда смотрел неприметный, послышался издевательский смех.

– А у тебя по-прежнему хорошее чутье, Волк…

Неприметный медленно выпрямился.

– Тебя послал сениор Кастелло?

– Это не важно, – ответили из темноты, – главное, ты знаешь, за что сейчас умрешь.

– Послушай, – заговорил неприметный, – я все понимаю. Но они – не виноваты. К тому же они тебя не видели. Зачем…

– Волк просит за других? Что происходит в этом мире?! – раздался насмешливый комментарий. А потом голос посуровел. – Ты знаешь правила. К тому же они меня слышали.

– Мог бы не болтать, – скрипнув зубами, со злостью прошипел неприметный.

– Нет, – отозвались из темноты. – Заказчик требовал, чтобы ты узнал, что сейчас умрешь, и осознавал, за чтотебя настигла смерть. Ты мог бы быть убит за многое, и заказчику казалось важным, чтобы ты в последние минуты жизни не заблуждался.

Неприметный глубоко вздохнул и, посмотрев на своих сотрапезников тихо сказал:

– Простите…

А в следующее мгновение черноту ночи прорезал громкий и яркий разряд… потом еще один… еще… еще… еще…

Неприметный удивленно повел головой, а затем внезапно расхохотался.

– Нет, ну что за дилетанта прислали меня прикончить.

– Заткнись! – раздался истерический голос и сразу вслед за этим ночь прорезали еще несколько разрядов.

– Кхм, – как-то натужно кашлянул «мажор» и хрипло произнес: – Мне кажется, он мажет…

– А в этих стенах вообще очень сложно совершить то, что идет вопреки воле Его, – послышался из темноты голос привратника. И снова темноту прорезало еще несколько разрядов, но уже направленных в ту сторону, откуда донесся голос привратника. Однако невидимому стрелку это не помогло – вслед за последним разрядом послышался его придушенный всхлип, а затем звук шагов.

Из темноты появился привратник, бросил оглушенное тело, которое нес на плече, на землю и включил фонарь. Глазам на несколько мгновений стало больно, но затем Ирайр разглядел лежащего на земле человека, затянутого в мимикрирующий комбинезон и со шлемом разведчика на голове. Привратник присел и рывком сдернул шлем с головы киллера, обнажив смуглую кожу и густые вьющиеся волосы.

– Сатана… – с усмешкой произнес неприметный, – я могу гордиться.

– Скорее всего, дело не в тебе, или не только в тебе, – пожал плечами брат Игорь. – О нашей обители ходит много разных слухов… Ну же, не надо притворяться, – сказал он, обращаясь к киллеру. – Я знаю, что ты был без сознания всего несколько секунд.

Тот поднял веки и уставился на привратника злобным взглядом.

– Ножи и гаррота остались там. Можешь их не искать, – прокомментировал привратник движение пальцев киллера. – А проволоку с ядом я загнул так, что тебе придется изрядно повозиться, чтобы извлечь ее. Так что успокойся и выслушай, что я тебе скажу. Этот человек, – он кивнул головой в сторону неприметного, – находится здесь под Его защитой. И посягая на него, ты и те, кто тебя нанял, посягаете не только на нашу волю и наше право, но и на Его волю тоже. А ни один из нас – ни Воин, ни Витязь, ни Светлый князь, ни даже сам Государь не позволят никому пренебрегать Его волей. И если вы хотите испытать силу нашего гнева, нашего общегогнева, что ж, можете рискнуть еще раз… – Он замолчал, по-прежнему не отрывая взгляда от киллера.

– Вы передадите меня полиции? – хрипло спросил тот.

Ирайр едва не рассмеялся. Ну как же глух бывает человек, привыкший мыслить штампами! Как можно было не услышать, что брат Игорь обрекает его долгом гонца!

Привратник покачал головой.

– Нет, ты уйдешь отсюда совершенно свободно. И даже можешь забрать все свое оружие. Ибо я поручаю тебе передать тем, кто тебя нанял, все, что я тебе сказал. Впрочем, – он сделал паузу и окинул лежавшего перед ним человека спокойным взглядом, – ты можешь не принять моего поручения. И даже попытаться закончить то, для чего ты проник в нашу обитель. Решать тебе, – с этими словами привратник выпрямился и, сделав шаг назад, потушил фонарь.

Все погрузилось во тьму. Несколько секунд ничего не происходило, а затем Ирайр даже не услышал, а почувствовал рядом короткое движение, и едва различимая во мраке фигура киллера исчезла. С минуту все четверо напряженно вглядывались во тьму, ожидая, что оттуда снова вот-вот прилетит разряд, но вместо этого из темноты тихо прошелестело:

– Я передам…

Ирайр выпустил воздух сквозь зубы, которые отчего-то оказались стиснутыми, и оглянулся. Женщина вытирала лицо, «мажор» шумно дышал, а неприметный, которого, как выяснилось, где-то там, в старом его мире, звали Волком, стоял и задумчиво смотрел в темноту. Но не туда, куда исчез киллер, а в сторону, в которую ушел привратник…

3

С утра им почему-то назначили очень маленькие уроки. Причем, к удивлению Ирайра, абсолютно одинаковые. Так что уже к полудню Ирайр и неприметный-Волк закончили обрабатывать свои грядки. Ирайр сделал последний удар мотыгой и, выпрямившись, обернулся. Женщине оставалось еще больше двух третей последней грядки, а Пэрису – около половины. Ирайр покосился на неприметного, закончившего со своими грядками на пять минут раньше него и теперь спокойно сидевшего в теньке под оливой. Ему вдруг припомнились слова привратника: «И теперьвы – одно. Еслиу вас получится им стать». И он почувствовал, что эти слова налагают на него некие совершенно новые обязанности. Нет, не слова. А то, что он принимает это утверждение как правду. То есть если это – правда, то он не имеет права, закончив то, что было назначено ему самому, просто повернуться и уйти в тень… Ирайр еще минуту постоял, привыкая к этой мысли и борясь с позывами своего тела, так стремящегося в тенек, и своей прежней логикой, просто вопящей ему о том, что, чтобы кто ни говорил, люди на поле для него абсолютно чужие. Более того, не слишком ему приятные, с которыми, будь у него хоть малейшая возможность выбора, он бы никогда не стал общаться. И они, совершенно точно, никогда не смогут стать ему близкими. А затем он вздохнул и, шагнув вперед, ударил мотыгой по грядке «мажора»…

Едва они закончили с грядками (к удивлению Ирайра, вскоре к нему присоединился неприметный, вставший на грядку женщины), как на краю поля нарисовалась фигура привратника.

– Идемте, отец Дитер ждет вас.

Отец Дитер сидел на своей любимой скамейке у оливковой рощи. Когда они выстроились перед ним, смиренно опустив глаза, он окинул их взглядом и… улыбнулся. Это было настолько необычно, что они в недоумении замерли. А отец Дитер, пару мгновений понаслаждавшись произведенным впечатлением, произнес:

– Что ж, вы заслужили право задать вопрос. Один. Кто начнет?

Они переглянулись. За прошедшие месяцы они как-то уже привыкли, что здесь, в монастыре, не имеют право ни на что, возможно, даже на дыхание. И дышат только с соизволения отца Дитера. А тут такой невероятный дар…

– Я… мне… – нерешительно начала женщина.

Ирайр сочувственно кивнул. Они все испытывали сейчас то, что при первой встрече с отцом Дитером испытал он сам, – растерянность. И панику. Вот, кажется, тысячи и тысячи вопросов в голове. Но какой из них задать, как не промотать, не растратить внезапно дарованный тебе столь драгоценный шанс на какую-то чушь и блажь. Не спросить о какой-нибудь глупости, которая совершенно не важна, но при этом настойчиво просится на язык. И это тожебыл урок… Отец Дитер терпеливо ждал.

– Я… хочу знать, действительно ли вы способны научить меня, как вернуть молодость и красоту, – наконец решилась женщина.

Отец Дитер слегка качнул головой.

– Мы не собираемся учить тебя этому, – мягко сказал он. И женщина отшатнулась, как от удара. Но, как оказалось, он еще не закончил. – Мы будем учить другому, – продолжал он, – но когда, или, вернее, еслиты сумеешь научиться этому другому, проблемы, которую ты сейчас считаешь для себя самой важной, больше не будет. Она покажется тебе совершеннейшей чепухой…

– А… меня вы научите? – внезапно спросил «мажор».

Отец Дитер покачал головой и спокойно произнес:

– Нет.

«Мажор» мгновенно побледнел.

–  Научитьневозможно, – пояснил отец Дитер. – Человек может научиться сам.А мы готовы помочьему это сделать. И если ты захочешь научиться, но по-настоящему, не боясь ни боли, ни усталости и не позволяя себе прятаться, как в уютную норку, в свое незнание,то можешь рассчитывать на нашу помощь.

– А когда вы начнете учить нас молитве? – спросил неприметный.

Отец Дитер посмотрел на него долгим, очень долгим взглядом, а затем снова улыбнулся и коротко ответил:

– Завтра, – после чего повернулся к Ирайру. Как будто в отличие от предыдущих вопросов ответ на этот можно было дать одним словом. Впрочем, судя по тому, что лоб неприметного тут же собрался в напряженную гармошку, похоже, он понял из ответа преподобного намного больше, чем остальные. И правильно, ведь это же был его вопрос…

А Ирайр вдруг понял, что… не хочет задавать вопрос. Ибо то, что он стремился узнать, нельзя узнать из одного ответа. А тратить свой вопрос на какую-нибудь чепуху, пусть и кажущуюся сейчас важной, он не хотел, потому что пока сомневался в своей способности отделять истинно важное от мелкого, но насущного… Похоже, эти размышления явственно отразились на его лице.

– Можешь сохранить свое право на вопрос, Ирайр, – улыбнувшись милостиво разрешил отец Дитер и вновь обратился ко всем четверым. – Что ж, время простыхуроков закончилось. И сейчас каждому из вас предстоит принять решение – хотите ли вы переходить к сложным…Не торопитесь, – вскинул он руку, останавливая жаркие слова, уже готовые сорваться с уст каждого. – Вы должны обдумать свое решение. Ибо, в отличие от простыхуроков, которые просто немного… сжимают время и пространство, позволяя вам лишь быстрее и четче понять кое-что из того, что вы и так могли бы понять, оставаясь самими собой и всего лишь попадая в различные, не слишком приятные, но поучительные обстоятельства, сложныезаставят вас изменяться. А любое изменение всегда связано с болью. Ибо боль это то, что, во-первых, является платой за изменение, а во-вторых, тот ресурс, который и позволяет преодолеть порог, взойти на следующую ступень, подняться над собой прежним. И боль физическая будет наиболее легкой из них…

Когда он замолчал, на лужайке перед скамейкой повисла напряженная тишина. Кажется, даже ветер затих и перестал шелестеть листьями олив.

– Я не тороплю вас, – мягко заговорил преподобный, – у вас есть время до завтра. Завтра с рассветом каждый из вас либо покинет стены монастыря. Теперь вам не составит труда пройти несколько миль до порта, где вы сможете восстановить утраченные в огне кредитки, после чего навсегда оставить Игил Лайм. Либо возьмет мотыгу и отправится на свекольное поле, чтобы вести уже привычную жизнь и потихоньку двигаться дальше по пути простых уроков, оставаясь под защитой монастыря. Либо придет ко мне, готовый к таким испытаниям, которые еще не встречались на вашем пути… – Преподобный повернулся к Волку и, пристально посмотрев ему в глаза, закончил: – Никому из вас…

На следующее утро Ирайр проснулся очень рано. Его слегка знобило. То ли ночь выдалась гораздо холоднее прежних, то ли, что более вероятно, дело было в охватившем его возбуждении. Но в отличие от возбуждения, которое ему довелось ощутить в тот момент, когда он приближался к воротам этого монастыря, теперь к предвкушению чего-то чудесного или как минимум необычного примешивался еще и ясно осознаваемый страх. Причем страх не перед неизвестным, а как раз перед известным, ибо за время простых уроковон научился гораздо точнее определять границы своих собственных сил и возможностей. Людям всегда свойственно переоценивать себя – свои силы, возможности, влияние и способности, а в своих неудачах винить кого-то другого либо стечение обстоятельств. И хотя ясное и точное осознание собственной вины в том, что с ними происходило, было едва ли не первым уроком, преподанным им в монастыре, сейчас именно это и было причиной его собственных страхов. Он боялся, что его способностей и возможностей может просто не хватить. Но ведь, демоны Игура, Господь зачем-то привел его, вместе с остальными, на порог этого монастыря… Значит, у него есть хотя бы один шанс из тысячи преодолеть себя, прежнего. А ведь это очень много – знать, что у тебя есть шанс. Очень много…

Сложные уроки начались с неожиданного. Привратник поднял их на рассвете и, не дав завтрака, куда-то повел. Шли они не очень долго – те же двадцать минут, но на этот раз их путь окончился не у топки, не у пруда и не у свекольного поля, а у каменного здания с выбеленными стенами и такими странными пропорциями, что, казалось, будто оно вот-вот взлетит. Здание было увенчано несколькими круглыми золочеными куполами с вытянутым центром, на котором был водружен странный восьмиконечный то ли крест, то ли звезда. У раскрытых дверей их ждал отец Дитер.

– Здравствуйте, дети мои, – поприветствовал он их, и все невольно подобрались, ибо он еще ни разу не называл их так. – Приняли ли вы решение?

И каждый твердо ответил: – Да.

– Что ж, тогда прошу, – произнес преподобный, отступая в сторону и приглашая их войти.

Внутри здание оказалось освещено только десятком горящих свечей и несколькими странными светильниками на тонких цепочках, висящих перед чьими-то ликами, написанными на толстых прямоугольных досках. Эти лики украшали стены и колонны, а стена напротив входа вообще представляла собой сплошь доски с ликами, соединенные между собой. Остальные участки стен были расписаны чудными фресками, большую часть которых в рассветном сумраке, не слишком разгоняемом редкими свечами, было не разглядеть. Но то, что удалось увидеть, приводило в изумление.

– Встаньте сюда, – тихо сказал отец Дитер и, дождавшись, пока они все выстроятся перед ним, продолжал: – Сегодня для вас пришел час исповеди. Ибо на том пути, на который вы вступаете, между вами не должно остаться никаких умолчаний и недомолвок. И пусть в первый раз вы еще не сумеете полностью обнажить друг перед другом свою душу, открыть все ее язвы и болезни, потому что этому также нужно учиться, но сегодня вы попробуете это сделать. – Он замолчал, обводя их каким-то странным ласковым взглядом, которого они прежде у него не видели, а затем вдруг спросил:

– Ты хочешь задать вопрос, Лигда?

Женщина от неожиданности вздрогнула, но затем, преодолев испуг, сказала:

– Да… просто я слышала, что исповедь – это дело индивидуальное, то, что только между исповедующимся и исповедником.

Преподобный кивнул.

– Да, чаще всего это так. Но не в вашем случае. Ибо исповедь, о которой ты говорила, нужна для того, чтобы никто не смог узнать то тайное, что человек готов поведать только Господу, посредством исповедника. Поведать, дабы получить от него урок,возможность искупления. Однако, если что-то из сказанного Господу услышит посторонний, он может воспользоваться услышанным во вред исповедующемуся. – Отец Дитер сделал короткую паузу, а затем продолжал: – Но в вашем случае Господь распорядился так, что для любого из вас нет отдельногопути искупления. И потому чем больше вы будете знать друг о друге, тем лучше сможете помочь и себе, и друг другу. – Он обвел их взглядом, видимо, проверяя, не осталось ли еще каких-нибудь неясностей, и тихо спросил: – Итак, кто первый?

Несколько мгновений все четверо молчали, не решаясь рискнуть первым обнажить свою душу и вытащить на свет божий и суд человеческий все свои грехи и страхи, а затем вперед шагнул Волк.

– Можно я?

Отец Дитер посмотрел ему в глаза и медленно кивнул. Волк развернулся к ним и, глубоко вздохнув, начал:

– Я родился на Кран Орге…

Следующие несколько недель слились для Ирайра в череду сплошной боли. Болело все – голова, мышцы, кости и даже душа, ощутимо разрастаясь во время молитвы, когда ей становилось тесно внутри столь маленького и хлипкого сосуда, как его тело, и буквально разрываясь на части при покаянии во время причастия. Все, все, что он совершил – хорошее и дурное, оказалось извлечено с задворок памяти, вытащено на свет божий и разобрано на этом самом ослепительном свете. Но не кем-то, кого можно было потом обвинить в предвзятости или хотя бы небеспристрастности, а им самим. Ибо отец Дитер в те моменты, когда происходило это препарирование его души, в лучшем случае просто был рядом, а чаще всего отходил в сторону, говоря: «Это и есть твой урок, делай его сам!» И смалодушничать, отмахнуться, случайно позабытькакой-нибудь поступок было совершенно невозможно. Потому что Ирайр внезапно стал не только понимать, о чем говорил преподобный, рассказывая о силе Творца, но и… чувствовать его, Творца, внутри себя и вовне. Что толку вилять даже перед самим собой (что уже глупо), когда Он и так знает все. Не только все твои поступки, но и все мысли, желания и мечты. Ибо Он – Я, причем едва ли не больше, чем я – Я…

А отец Дитер становился все безжалостнее и безжалостнее.

– Можешь – значит, должен, дети мои, – все тем же тихим и спокойным голосом говорил он. – Господь дал нам это тело и этот разум не просто так, а как инструмент для построения себя по Его образу и подобию. И разве не глупо жалеть эти инструменты? Тем более что жалея их, мы можем не исполнить не только возможного, но и предначертанного.Не только не сотворитьс помощью Его душу, которая единственная и делает нас Его образом и подобием, но и, поддавшись зверю,свернув на его путь, погубитьдушу и самому превратиться в зверя.

Спустя неделю до Ирайра дошло, что же ответил преподобный Волку. В его «завтра» заключался глубокий смысл, потому что невозможно выучить молитву просто как набор слов, набор предложений, как некоторое стихотворение в конце концов. Тот, кто пытается делать так, – ничегоне понимает в молитве. Молитва – это нечто иное, лишь облеченноев слова. И учить ее возможно лишь тому, кто уже не можетобойтись без молитвы. Отвечая Волку «завтра», преподобный в первую очередь признавал за ним появившуюся потребность в молитве и говорил, что готов помочь ему на этом пути…

Однажды ночью, когда все они неподвижно лежали в своих кельях на топчанах, изнуренные прошедшим днем, Ирайр сквозь сон услышал какой-то странный звук. Спустя пару мгновений звук повторился… Ирайр быстро поднялся, вышел в коридор и прислушался. Звук доносился из кельи Волка. Ирайр сделал шаг и в нерешительности замер. У них как-то не принято было беспокоить друг друга по ночам. В этот момент приоткрылась дверь Лигды (они уже давно, после первой исповеди, начали называть друг друга по именам).

– Что случилось? – шепотом спросила она.

– Не знаю, – так же тихо ответил Ирайр, а затем толкнул дверь кельи Волка.

Волк стоял на коленях перед табуретом, на котором лежал раскрытый молитвенник. Судя по сложенному в ногах одеялу и нетронутому матрасу, он вообще не ложился. В руках у него была подушка, которой он заткнул себе рот, отчего стоны, вырывавшиеся из его груди, звучали так приглушенно. Ирайр шагнул вперед и осторожно прикоснулся к его плечу. Волк на мгновение замер, а затем выпустил подушку из зубов и поднял на Ирайра расширенные от невыносимой боли, налитые кровью и почти безумные глаза. Судя по всему, он был весь переполнен этой болью.

– Там… – хрипло начал он неслушающимися, в кровь искусанными губами, – там были дети… Как, какя мог спустить курок?!! – и взревев уже в полный голос он рухнул на пол и забился в жутких судорогах.

– Поднимите его, немедленно, – послышался из-за спины Ирайра властный голос отца Дитера (все они давно уже перестали удивляться тому, что в самый необходимый момент он или брат Игорь всегда оказывались рядом).

– Сейчас! – Ирайр бросился к корчившемуся на полу Волку и попытался ухватить его за руку. Но рука вырвалась из его пальцев с неожиданной силой.

– Быстрее! Это может его убить!

– Да, сейчас! – с отчаянием закричал Ирайр, вцепляясь в сведенную судорогой руку. А проскользнувший в келью Пэрис, как паук, вцепился во вторую.

– Как я мог спустить курок?!! – вновь зарычал Волк. – Как я могу жить с этим?!!

Они выволокли его на улицу, где их уже ждал брат Игорь. Перехватив у них судорожно бьющееся тело, он ловко подтянул обе руки Волка вверх и захлестнул петлей, свешивающейся с вершины столба, так, что Волк повис на руках, касаясь земли только ступнями ног. Привратник отступил назад, разматывая длинный бич.

– Что он делает? – изумленно прошептала Лигда.

– Исторгает своих демонов, – ответил ей отец Дитер. И хотя она спрашивала об одном, а преподобный ответил про другое, Ирайр сразу все понял. Если уж ему приходилось нелегко, разбирая и оценивая всю свою прежнюю жизнь, можно было представить, какие муки выпали на долю Волка… В этот момент привратник нанес первый удар. Он был очень силен. Кожа на спине Волка тут же лопнула, оросив спину фонтаном крови, а тело выгнулось дугой. Но, похоже, этот удар каким-то образом сумел снять судорогу. Все замерли. Волк несколько мгновений висел молча, лишь тяжело дыша, а затем хрипло попросил:

– Еще…

Брат Игорь откинул бич и ударил еще, с не меньшей силой. И спину Волка пересекла еще одна окровавленная полоса.

– Еще, – просипел Волк. И новый удар.

– Еще!

– Нет, – раздался голос отца Дитера.

Волк, повисший на руках, извернулся и умоляюще посмотрел на преподобного.

– Еще, – страдальчески прошептал он.

– Нет, – повторил отец Дитер, – дальше ты должен бороться сам. И единственное, чем я могу тебе помочь, так это напоминанием. Помни – ты должен искупить все зло, которое совершил. Ибо оставить это искупление другим будет самым презренным малодушием…

На следующее утро о занятиях, которыми их мучил брат Игорь, не могло быть и речи. После того, что случилось ночью, Волк еле передвигался. И если остальные были в лучшей физической форме и чувствовали себя явно заметно лучше (хотя до обычного состояния и им было далеко), то эмоционально все чувствовали себя так, будто их самих исхлестали плетью. Прошедшая ночь оставила у всех в душе глубокие раны. Хотелось надеяться, что во благо.

Сразу после завтрака отец Дитер велел им собраться у своей скамейки. Некоторое время все сидели молча, ожидая, пока преподобный начнет говорить, и все еще переживая то, что случилось ночью. Отец Дитер также молча смотрел на них. И какие мысли в этот момент были в его голове – никто не мог даже предположить…

– Самая могучая сила, которая имеет место быть в нашей вселенной, – начал преподобный спустя некоторое время, – это сила Творца, того, чьей волей было создано все сущее. И она до сих пор переполняет нашу вселенную, позволяя ей существовать. Нет, не множиться или преобразовываться, все это делают более простые механизмы типа внутриядерных процессов или, скажем, фотосинтеза, а просто существовать. Быть. У человека, как потомка долгой череды простогоразвития, основа которого создана из обычной материально-животной «глины», нет органа, антенны, которая была бы способна настраиваться на эту силу, вступать с ней в резонанс, черпать ее, столь щедро разлитую в этом мире. Но… и именно это делает нас теми, кто может стать «по образу и подобию», мы можем ее создать. И этим исполнить свое предназначение,став истинными властелинами этого мира, подставив свои плечи под бремя владения и созидания его.

Отец Дитер сделал паузу и окинул их внимательным взглядом. Ирайр сидел не шевелясь, жадно впитывая все, что он говорил, но не просто впитывая, а соизмеряя услышанное с тем, что успел узнать и почувствовать сам – и здесь, в монастыре, и раньше, за всю свою пока еще не столь долгую жизнь. Ибо разве не этому учил их отец Дитер?

– Многие знают, – продолжал преподобный, – а если и не знают, то догадываются об этой возможности. И именно на этом знании, скорее всего, полученном путем откровения,и основано большинство религий. В разных религиях она названа по-разному – нравственный закон, карма, божественная чистота… мы же называем ее душой. Ибо человек при рождении получает от Господа всего лишь зернодуши, которое он может развить, раскрыть и превратить в цветок небывалой, немыслимой красоты, полностью воплотив предначертанное. А может, наоборот, безжалостно обрывая малейшие побеги смирения, любви, сострадания, милосердия, покрыть его еще большей шелухой, по существу, умертвив этот дар Его и так и оставшись пусть и обладающим разумом, но всего лишь животным. И в этом как раз и состоит цель того, кого мы считаем Врагом рода человеческого. Потому-то, не жалея своих сил и возможностей, а нам тяжело даже представить их границы, он творит и преобразует мир людей, заставляя его все более и более изменяться в направлении, при котором человек… вернее всего, лишь зародышчеловека, существо с нераскрытым зерном души, уходит с пути истинного величия, заменяя его иллюзией животно-жизненного успеха. Враг поощряет внесение в мир людей все большей и большей мишуры, застилающей глаза, становящейся для обычных людей явственным и вещественным признаком жизненного успеха, то есть того единственного успеха, который они могут увидеть и понять. И все больше и больше людей увлекаются погоней за этой внешней мишурой, уже даже не пытаясь заняться своей душой, не имея времени, не имея желания и досадливо отмахиваясь, когда те, кто знает, как на самом делеустроен этот мир, пытаются им рассказать, что они с собой творят. Ибо, еще раз повторю, в их представлении, именно мишура и есть зримый и вещественный пример настоящего жизненного успеха. А все остальное – чушь и блажь для простаков. Они даже не подозревают, что пляшут под дудку Врага и, следуя этим своим вроде как совершенно простым, естественным и прагматичным, но совершенно нечеловеческимустремлениям, не только отдают эту вселенную во власть Лукавого, но и замыкают себя всего лишь в границах тварного мира. Ибо не создавший, не раскрывший, не воспитавший в себе душу – не спасется. То есть не сможет продолжить свое существование там, за пределами своего материального тела. А именно там и лежит вечность,истинное время существования человека. Ибо если соотнести срок, отпущенный человеку здесь, в материальном мире, и тот, что лежит за его пределами, то ограничивая себя лишь первым, мы… убиваем себя еще зародышем, эмбрионом. Даже не успев не то что родиться, но и превратиться в маленького человечка, зреющего в материнской утробе.