Текст книги "Тайны митрополита"

Автор книги: Роман Злотников

Соавторы: Михаил Ремер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– В селе все Оглоблей кликали, – скромно улыбнулся монах. – За рост-то.

– А не помню тебя, хоть и при монастыре жил.

– Так я и пришел на исходе лета. Как весть про Тохтамыша пролетела, встал и пошел. Думал, в Москву, в дружину к князю податься, да вот в монастырь попал.

– А татька с мамкой как же? Оставил, что ли? – нахмурился бывший лихой.

– Так ведь Бог прибрал еще о том годе, а из братьев только я и остался. Ни роду, ни племени. Никто, – перекрестившись, вздохнул здоровяк.

– Прости, – тут же смягчился дружинник.

– Не за что тебе прощения просить, добрый человек.

– А ты чего телишься?! – Бородач набросился на трудовика. – Друг не кормленый, не отогретый, а ты тут тары-бары развел! Не так товарища встречают!

– Прав, – ухмыльнулся в ответ преподаватель. – Так идем! – хлопнул он по плечу закашлявшегося товарища. – Да расскажи, чего да как в княжестве? Как Дмитрий Иванович устроил все. Новости, знаешь сам, сюда долго идут. Страсть как интересно!

– А чего не рассказать-то? – расплылся в улыбке тот. – Вот, слушай, Никола…

Следующие полчаса, что вышагивали друзья по размокшей тропинке, Милован, ежеминутно откашливаясь, подробно рассказывал, что да как происходило в Московском княжестве. И, хотя лихой говорил много и непринужденно, а нет-нет и ловил себя Булыцкий на том, что вроде как недоговаривает он.

Княжество Московское, как оно и до нашествия было – улус Золотой Орды до скончания веков, Дмитрий Донской и потомки его – братья младшие Тохтамыша и его родни. Теперь все беды напополам, а за то от Московского княжества дань: четыре тысячи рублей в год[38]38
  По итогам договоренностей после сожжения Москвы, Дмитрий Иванович выплатил Тохтамышу дань в размере пяти тысяч рублей.


[Закрыть] и право самолично решать проблемы с окрестными славянскими улусами, да земли новые присоединять к владениям Золотой Орды. Следующие три года отводятся князю на ран зализывание да хозяйство и дружину в порядок чтобы привести. После того – в походах Тохтамыша брат младший обязан родственника поддерживать, по зову являясь конно, людно да оружно. Союз да договоренности эти скрепивши, в совместный поход отправились на князей удельных; крест целовать заставлять на верность да «поминки» собирать.

Оно хоть и шли не торопясь, силу как бы свою показывая да гонцов наперед рассылая, да тут уж всех на колени поставили. Первым – Рязанского князя Олега Ивановича, давно уже мечтавшего объединить вокруг себя Владимирское да Суздальское княжества. Князь Рязанский услышал отправленных заранее гонцов и даже не попытался организовать сопротивление и попросту открыл ворота, да и сам навстречу с покаянием вышел. За то и свой живот сохранил, и душ православных уберег великое количество. Ну, разве что боярам, перед осадой Москвы утекшим, несладко стало. Их кого и казнили, а кого, холопов лишив, помиловали, по миру пустив. Ну, и земель, понятное дело, не вернули. Разве что самым надежным.

Владимирско-Суздальские же князья, напротив, поступили неосмотрительно. Словно бы желая отомстить за гибель Семена Дмитриевича[39]39
  Семен Дмитриевич и Василий Кирдяпа – родственники князя, обманом заставившие открыть ворота Москвы, что и привело к падению крепости.


[Закрыть], утекший с поля боя Василий Кирдяпа ухитрился настроить против Московского князя доживающего уже свой век Дмитрия Константиновича[40]40
  Дмитрий Константинович – Нижегородский князь, отличавшейся лояльностью к Дмитрию Ивановичу и действовавший на стороне великого князя Московского.


[Закрыть], и тот, собрав нижегородское войско и созвав дружины мордовских князей, двинулся против объединенного войска Дмитрия и Тохтамыша с тем, чтобы успеть занять Суздаль и встретить неприятеля. Впрочем, это ему не удалось, и войска встретились в поле недалеко от Владимира.

Дмитрию Ивановичу не составило большого труда убедить Тохтамыша использовать уже проверенную тактику и действовать двумя отрядами. Тем более что передовой отряд Московский князь вызвался самолично вести в бой, а остатки армии Тохтамыша должны были в прилеске укрыться да по первому сигналу на помощь прийти княжьим войскам. И готовилась сеча великая, и повел Дмитрий Иванович войско на рать Дмитрия Константиновича, но Бог всемогущий вновь на стороне князя Московского оказался. Князь Нижегородский-то[41]41
  На самом деле Нижегородский князь был союзником Дмитрия Ивановича.


[Закрыть] умом слаб оказался да войско так выстроил, что оно тут же в окружение попало, и, видя бесполезность кровопролития, Константинович сам приказал оружие сложить, да целовать крест на верность великому князю Московскому направился.

А пока действо то разворачивалось, шедший тайком отряд Василия Кирдяпы да бояр самых неугомонных, который по задумке Нижегородского князя в тыл объединенному войску ударить должен был, в том же самом прилеске напоролся на резервный полк под руководством Тохтамыша. В схватке той много татар посеченных оказалось, да ко всему еще и насмерть был ранен знатный ордынский военачальник – татарский цесаревич, что ордынцам и лично Тохтамышу обиду личную учинило. Да вот виновника обиды той наказать не удалось. Хоть и неожиданностью полной оказалась встреча та для обоих военачальников, все ж Кирдяпа проворней оказался. Он же и смекнул первый, что, хоть врасплох застал татар, да все равно ни в умении, ни в количестве не тягаться ему с Тохтамышем, поэтому с горсткой самых преданных ему людей, снова утек с поля боя, укрывшись теперь за стенами Твери.

Русское войско потерь не имело, татарское – еще на треть потаяло. Нижегородцам же эта схватка обошлась в четыре тысячи рублей: три с Нижнего Новгорода, да одна – с Суздали. Ну, и мастерами дань. За то – гарантии мира и всяческая поддержка в вопросах борьбы с Борисом[42]42
  Главный конкурент князя Нижегородского.


[Закрыть]. На том замирились, и Дмитрий Константинович, поцеловав крест, передал войско свое Московскому князю, а сам, за слабостию своей, отправился домой; доживать оставшиеся ему дни[43]43
  Дмитрий Константинович умер в 1383 году.


[Закрыть]. Теперь уже огромная армия отправилась на приступ Твери, в которой и без того обиженный и оскорбленный князь Михаил[44]44
  Михаил Иванович Тверской – князь княжества Тверского.


[Закрыть] уже приютил и обогрел беглого Ваську с горсткой уцелевших бояр.

В этот раз вперед уже гонцов татарских отправили; настолько Тохтамыша потрясла потеря понесенная, что сам пожелал весть составить князю, предателя за вратами укрывшему. Уж когда получил князь Тверской бересту эту, поздно делать что-то было да в ноги падать. Обезумевшие от ярости и горя татаре первыми ринулись на приступ, неся огромные потери. Взять крепость, правда, с ходу не вышло, и объединенная армия приступила к длительной осаде, в ходе которой основным миротворцем и выступил Дмитрий Иванович. Во многом благодаря именно его усилиям удалось убедить князя Тверского Михаила ворота крепости отворить и сделать так, что уже немногочисленной шайке кочевников не оказали ни малейшего сопротивления, когда они в дома заходили худые и знатные боярские и брали себе то, что вздумается и кого вздумается. Запрет только строжайший на грабеж церквей и кремля. А еще – четыре тысячи к выплате на потери понесенные и на вечное признание себя вассалом князя Московского. Кирдяпу же и бояр тех, которые за то, чтобы предателя принять ратовали, лично Тохтамыш и казнил.

А тут и гонец от Муромского княжества прилетел с просьбой о мире; Федор Глебович[45]45
  Федор Глебович – князь Муромского княжества.


[Закрыть] с боярами своими, понимая, что захиревшему княжеству никак не тягаться ни по мощи, ни по могуществу с объединенной армией, решили попросту упредить кровопролитие и сами готовность выразили крест на верность целовать. А коль скоро ни у потерявшего почти всю свою армию Тохтамыша, ни у уставшего от вида крови да слез православных Дмитрия Ивановича не осталось никакого желания вести дальнейшие боевые действия, решено было, что князь Муромский выплатит тысячу рублей и дань мастерами и красавицами и навеки признает главенство Москвы над собой.

Оно в итоге и вышло, что собрали двенадцать тысяч серебром, да в полон тьма-тьмущая народу православного набрана. Восемь, – за два года вперед, – Дмитрий Иванович отдал брату старшему, да тысячу сверх – за души погибших в сечах отважных мужей татарских. За то совсем было поникший Тохтамыш тут же согласился простить недоимки предыдущих лет, а остальные собранные деньги отдал брату младшему – в награду за борьбу с самозванцем Мамаем. А еще обставили Тохтамыша в том, что полон весь скупили; почти семьдесят тысяч человек, среди которых и красавицы, и мастера, и удалы, и бояре даже. Все теперь вкруг Москвы расселяются да быт помаленьку мостят. Тохтамыш же, с остатками некогда грозного войска да с дарами богатыми отправился домой.

И хоть рассказывал Милован все это, словно сказку какую читал, а Николай Сергеевич то и дело мысленно аплодировал великому князю Московскому, дивясь смекалистости да мудрости.

– Помогите! Христа ради, помогите! – донеслось откуда-то из леса. – Не оставьте в беде, православные! Христом Богом молю!

– Слышь, Никола, – встрепенулся Ждан. – Кличет кто-то.

– Чего? – увлекшиеся разговором мужчины и не сразу сообразили, что и в самом деле откуда-то из лесу доносится клич о помощи.

– Есть, что ль, рядом кто-то? Не оставьте в беде, родные вы мои! – снова и снова доносилось из самой чащи.

– Слышь, Милован, – разом насторожился Булыцкий. – Кличет кто-то, что ль?

– На то похоже, – переменившись в лице, отвечал тот. – Кто бы это; лихих уж и нету, путник в ночь – и тот вряд ли пойдет, схимники уж и в монастыре все, а кто с тобой. Смерды – так те – кто по лавкам, кто с мальцами тетешкаются, а кто и с женками подавно. Купец, что ли? – скорее сам с собой разговаривая, рассуждал тот.

– Дух, может, чей, неприкаянный, – вставил подковылявший к мужчинам Ждан.

– Типун тебе! – закашлявшись, прикрикнул в ответ Милован, да так, что Ждан поспешно перекрестился: то ли от страха перед схватившимся за лук мужиком, то ли убоявшись собственного предположения, а то ли и вовсе по привычке.

– Эгей! – прикрикнул в ответ Николай Сергеевич. – Куда пропал-то?!

– Ау! – тут же раздалось из чащи. – Кто здесь? Помогите! Души живые, спасите, Христа ради!

– Ждан, Путша, здесь сидите. Угрим, Милован, айда за мной! – Прихватив молот, Булыцкий направился на зов. За ним – двое мужиков.

– Не замолкай! Где ты там! Голос дай! – на мгновение потерявшись в пространстве, прокричал Николай Сергеевич. – Да ори ты, православный! Не замолкай!

– Ау! – донеслось из лесу.

– Стой, где стоишь! – прикрикнул коренастый Угрим.

– Православные, что ль? Христа ради! – снова донеслось из лесу. – Совсем заблукал! Уж и не думал, что души живой голос услышу. Не оставьте в беде, родненькие! Уж и с животом простился было, – снова и снова доносилось из чащи.

Уже не задумываясь ни о чем, товарищи бросились на зов. То и дело останавливаясь, чтобы, прислушавшись, скорректировать направление, они бросались дальше, ведомые криком попавшего в беду. Мгновение, и вот они буквально налетели на одетого в перепачканные, местами порванные одежки, невысокого, но крепко сбитого бородача. Едва только завидев спасителей, тот, отбросив в сторону кривую суковатую палицу, служившую посохом, подался вперед, буквально повиснув на шее у бежавшего впереди Милована. На покусанной мошкарой роже скитальца расплылась аляпистая улыбка, а сам несчастный тут же рассыпался в благодарностях:

– Спасители, что ль? Спасители мои! Ангелы! Люди добрые, – похлопывая по плечам дружинника, тараторил тот.

– Да что случилось-то?! – с трудом отдирая мужика от себя, прорычал Милован.

– Сурожанин я, родненькие мои, – рыская туда-сюда глазками и переводя взгляд с мужчины на мужчину, пел тот. – Третьего дня по лесу… с караваном в Царьград шел, да беда случилась! Лихие людишки в дороге повстречались. Все! Ни товара, ни людины! Сам живот насилу спас! Три дня без еды блукал, думал уже – к Богу путь прямой! Слыхивал, что обитель Сергия Радонежского где-то недалече, да в лесу потерялся! Сквозь кущи да буреломы, руками рвал… Вас услышал – перелякался поперву. Бог знает, может, недобрые какие. А, все равно! Какая разница, что ль, с голодухи, от зверья или ножа, что ль, лихого сдохнуть? – сбивчиво продолжал тот. – Братья, что ли? – Отодравшись, наконец, от мужика, тот перевел настороженный взгляд с Угрима на Булыцкого. – Знак, говаривают, добрый, коли братьев в дороге повстречаешь.

– Ну, пусть братья, коли хороший тебе знак нужен, – усмехнулся Николай Сергеевич.

– На, бедолага, возьми, – Милован вытащил из сумки ломоть хлеба и протянул его путнику. – Ишь, горемыка, изголодался, – глядя, как тот покарябанными своими пальцами судорожно вцепился в краюху, покачал головой бывший лихой. – Ну-ка, Угрим, подсоби-ка, – когда несчастный разделался с хлебом, обратился Милован к товарищу. – А мы – рядышком, – сплевывая мокроту, настороженно зыркал он по сторонам. – Не приведи Господь, если лихие зов слыхали! Стекутся со всего лесу! Им-то сейчас, ежели Дмитрий Иванович про них прознает – смерть верная. Вот так! – довольно кивнул головой бородач, видя, как заблудившийся грузно навалился на аж крякнувшего Угрима. – А теперь – живо! Не дай Бог на лихих снова налететь!

И, подгоняемые страхом да понуканиями Милована, мужики заторопились из лесу.

– Брехун! – улучшив момент, шепнул дружинник[46]46
  Дружинник – наемник князя. Профессиональный воин, занимающийся военным ремеслом.


[Закрыть] Булыцкому.

– Чего? – не сразу сообразил опасливо поглядывавший по сторонам Николай Сергеевич.

– Последних лихих еще летом повырезали, – поглядывая на Угрима с незнакомцем, продолжал Милован. – Князь соседей усмирял пока на пару с Тохтамышем, я с дружинниками по гнездам разбойничьим прошелся. Никого не пощадили, – сквозь кашель закончил мужик.

– Ты? – не поняв, уставился на товарища пенсионер. – А Киприан говаривал, что наоборот, – лихих самое время сейчас. Вон смерды с голодухи в леса бегут да шайки сколачивают.

– А ты верь ему больше, – проворчал в ответ тот. – Киприан за тын и носу не кажет! Ему что пустобрех какой расскажет, то и правда.

– Так что же это, – ошарашенно остановился пенсионер, – брехня все, получается. И что жрать нечего, и что смерды с холопами буянить начинают?!

– Про жратву – верно, – схватив товарища за руку, потащил его вперед Милован. – Что неспокойно нынче – тоже ладно. А вот что лихие распоясались – брехня. Вон Дмитрий Иванович, ратников своих чтобы не распускать по домам, жалованье учредил да по землям расселил, чтобы присматривали они за порядком да рассказывали князю, чего там да как. Оно и спокойней сразу, и люд горячий при деле и не буянят. Киприан-то всего этого не знает, вот и попусту воздух сотрясает. А вот этот, – кивнул он в спину купцу, – брех!

– С чего решил-то так?

– Третьего дня без жратвы, а орал, что диакону не всякому под силу! – негромко, чтобы идущие впереди не услыхали, обронил бывший лихой. – Краюху больше на землю покрошил, чем сожрал. Рожа покусана, да ни одной царапины или синяка; как от лихих тикаешь, так и не глядишь куды. Живот бы сохранить и то – слава Богу! Руки вон, как кошкой, покорябаны, хоть через кусты с руками голыми, говорит, продирался. Обниматься как полез, так кости чуть не переломал; силищи – что у лешего! Да и гляди: не Угрешка его тащит, а купец его волочет. Брехун! – давя очередной приступ кашля, заключил Милован.

– Так, может… – Булыцкий дернулся было вперед, но тяжелая рука Милована легла на плечо.

– Ты, Никола, ежели дров не наломал, так и день зазря прожил, – прогудел бородач. – Все неймется тебе. Ты не горячись, да понаблюдай, да повспоминай, чего там, в грядущем твоем, кажут. Глядишь, и про этого что упомнишь.

– Твоя правда, – угомонился пенсионер.

– Ты, мил человек, вез-то что? – нагнав мужчин, поинтересовался Милован.

– Соболя да кольчуги; в Царьграде они ох как ценны. Вез вот, а ушел от Москвы недалече… но уж и подумывал: что ль бросить все да женку взять, а там, Бог даст, и с мальцами понянчиться доведется, да вот, решил в последний поход. Видно, Бога слушать надобно было, что он подсказывает. А то – ни барыша, ни товаров, да живот едва не потерял.

– А каково оно сейчас, после похода Тохтамышева торгуется? – тут же вырос рядом Булыцкий. – Оно небось мосты по новой-то ладить ох как несладко?

– О чем ты, мил-человек? – не сразу и понял тот.

– Как же? – в свою очередь, удивился Николай Сергеевич. – Слыхивал я, в Казани повырезали купцов-то всех, чтобы в Москву весть никто не донес.

– А, это? – запрокинув голову, слишком громко для измученного тремя днями голода расхохотался незнакомец. – Не слыхивал, что ль: то – нижегородских! Нас Дмитрий Иванович к Ольгерду отправил с дарами. Оно, как-никак, родственники, хоть и, бывают, лаются. Повелел к ним, замиряться. Негоже, казал, друг на друга камни держать за спинами.

– Чего вдруг? – удивился Булыцкий.

– Я, что ль, знаю? – крякнул в ответ тот. – Ты у князя поспрошай-то. Ему виднее! Оно, хоть и без барыша поход был, да сам князь оплатил да снарядил. Так что пуще Царьградского он нам по душе пришелся. Князь, что ль, сына посватать решил за кого из Ольгердовичей? – задумчиво пробубнил тот. – Хоть и родственники, а все решил союз тот крепить…

– Да как так-то? Чего вдруг родственники-то?!

– Да так, что Андрея Ивановича, брата Дмитрия Донского, женщина – Ольгерда дочка, – охотно пояснил тот. – Их еще Алексий патриарх женил. Летом, что ль, позапрошлым, – увлекшись разговором, незнакомец уже и сам бодро зашагал, забыв и про хромоту, и про усталость свою. – Вот и кумекаю я: князь чего-то задумал, а чего – Богу одному ведомо.

– Курам на смех, а не родственники, – в ответ проворчал Николай Сергеевич. – Паче недругов такие. – Его собеседник просто пожал плечами: мол, каких Бог дал, такие и родственники.

– Звать-то тебя как? – поинтересовался Милован.

– Некоматом кличут, – отвечал тот. – Некоматом Сурожским. Слыхивали, что ль, – почему-то расплылся в улыбке тот.

– Слыхивали, – равнодушно кивнул Милован. – У Алексия, говаривают, в почете был.

– Говаривают, – снова ухмыльнулся тот. – Много чего еще говаривают, – помолчав, добавил он. – И друзья и, паче, недруги, – резко переменившись в настроении, зло сплюнул он себе под ноги. – Завидно, что ль? Так то от незнания… Всем, что ль, думается, что жизнь купца – мед сладкий. Мол, люд торговый; везде почет да прием радушный. К князьям вхожи. А нам, что ль, сладко от того? Где с чистой душой примут, а где и с камнем за пазухой. Смерды! – почему-то яростно погрозив кому-то кулаком, прошипел тот. – Вот и наговаривают.

– А ты, значит, ни на кого не наговариваешь? – буркнул в ответ Милован.

– И я, бывает, наговариваю, – насупился собеседник. – Не грешен, что ль? Да только мое дело – малое, да хоть иной раз и удалое, а иной – и лихое. Мне нынче что ни день прожитый, так и слава Богу.

– А ты имя его всуе не поминай, – отозвался Милован.

Некомат ничего не ответил, и оставшийся путь прошли молча.

Уже на дороге, где поджидали их Ждан с Путшей, скиталец, тяжко распластавшись в телеге, снова принялся ныть и канючить, да так, что сердобольные монахи закрутились вокруг, то воды подавая, то соломки или чего там подсовывая, чтобы лежать было тому на камнях этих удобней, а то и просто рогожку, которой ноги скитальца прикрыли, поправляя. Милован же шел рядом, поглядывая то на задумавшегося Булыцкого, то на Некомата.

Николай Сергеевич же, молча топая по дороже рядом с телегой, вспоминал, а что ему известно про этого самого Некомата-бреха. И, хоть в институте, где историк, а позже, по совместительству, и трудовик образование получал, история досконально изучалась, да все равно с трудом вспоминалось про Некомата-то. Агента, как утверждали дошедшие до современности источники, генуэзцев, накрепко к тому времени увязших в войне с венецианцами за выход в море и обладание Царьградом.

Агента католической церкви, сделавшего ставку на давнего противника московских князей в борьбе за могущество с целью раскачать и без того хрупкое равновесие, сложившееся в отношениях между Царьградом и его вотчинами: Киевской Русью, Литовской Русью и Русью Московской, ведущими ожесточенную борьбу за право зваться центром православия. Княжеству же Тверскому во главе с амбициозным Михаилом Александровичем, уже, кстати, раз оскорбленным патриархом Алексием в споре с удельным князем Кашинским несколько лет назад, уделялась особая роль: стать центром, вокруг которого против московитов объединятся литовские и ордынские хоругви.

И карта ведь в итоге вроде разыграна была красиво, и за обещаниями Некомата стояли и всемогущие генуэзцы, и грозные ордынцы. А тут еще и княжество Московское погрязло в целой серии мелких распрей, тогда как Литовское да Тверское княжества находились на пике своего могущества, да только, как потом уже выяснилось, пешкой купец оказался в игре еще большего масштаба. Так и не дождавшийся помощи спасовавшего в последний момент перед могуществом собравшейся на стороне Дмитрия Ивановича дружины Ольгерда, не получивший вовремя помощи Мамая, на несколько месяцев запертый в собственном городе, Михаил Тверской в итоге сдался на милость Московского князя, подписав договор, согласно которому отказывался от любых притязаний на власть и могущество и стал зваться «младшим братом» князя Дмитрия Ивановича Донского. Для Ольгерда же эта история закончилась выдачей дочери за Владимира Андреевича Серпуховского, что впоследствии позволило избежать серьезного кровопролития под Любутском, когда пошедший ратью на Москву Ольгерд был остановлен Владимиром Храбрым. Событие, о котором официальная летопись отозвалась следующим образом: «И стояли рати прямо друг против друга, а между ними – овраг крутой и дебрь очень большая, и нельзя было полкам сойтись на бой, и так стояли несколько дней, и, заключив мир между собой, разошлись». В итоге каждый остался на своем, и только поверженный Михаил Иванович вновь попытался взять реванш, но снова бесславно проиграл могучему Московскому князю. Что же, поделом. Хотя уже на том благодарен должен был быть князь опальный, что и в этот раз головы не лишился.

На том следы Некомата затерялись в истории. Лишь где-то выплывала информация о достаточно бесславном завершении карьеры интригана: что, мол, казнен был за измену или предательство, но вот где, кем и когда – Булыцкий уже вспомнить не смог.

Николай Сергеевич с любопытством посмотрел на распластавшегося в телеге купца. Ничего особенного на вид… и ничего общего с эдаким типично диснеевским злодеем: тучным, обязательно с длинной черной бородой и горящими нехорошим блеском узенькими глазками. Так, уставший, зачерствевший в интригах мужик, по собственной неосторожности или же по чьей-то злой воле ввязавшийся в очередную опасную игру. Занятно? Да, но не более того. Поняв, кто перед ним, Булыцкий сосредоточился на том, что же привело этого человека к Сергию. Случайность? Вряд ли. Выходки лихих? До комментариев Милована Булыцкий охотно поверил бы в эту версию, но не сейчас. Очередная игра? Но тогда чья? И с какой целью? И почему именно сейчас? И к Сергию или, может, нет… За этими раздумьями Николай Сергеевич и не заметил, как телега подкатила к тыну Троицкого монастыря.

– Э-ге-гей! – окликнул хозяев Милован. В ответ из кельи вышел сам Сергий и, бросив взгляд на гостей, резко заговорил:

– Шумишь чего?! Почто место святое зазря тревожишь? Хоть и дружинник княжий, а все одно: знай чин! – признав в госте Милована, еще больше разгневался тот.

– Принимай, святые отцы, горемычного! – Ничуть не смутившись такому приему, бородач деловито соскочил с телеги и тут же принялся хозяйничать, создавая вокруг гостя движение. – Душу православную лихие не сгубили чуть; помолитесь за спасение чудное!

– Душу спасти – подвиг великий, – подходя к самой телеге, задумчиво произнес Сергий. – Да знать кому, что есть спасение души и спасение ли оно живота? Примем да помолимся, коли без камня на душе, – в упор глядя на показно расслабленного пострадавшего, продолжал Радонежский. – А коли с камнем – не обессудь. Других судить – грех великий, да только другому солгавший – на свою душу пятно посадит.

– Пойдем, Никола, – утянул Булыцкого Милован. – За Некоматом есть приглядеть кому, – Николай Сергеевич послушно направился вслед товарищу, уже в душе подозревая, что в очередной раз становится центральной фигурой в чьей-то чертовски сложной игре. Впрочем, на сей раз отнесся к этому спокойно; ну игра и игра. А потому Николай Сергеевич, просто расслабившись, решил не бежать впереди паровоза, но лишь отдаться воле подхватившего его течения и постараться хоть в этот раз не налететь на камни. Тем более что, как сегодня узнал пенсионер, Дмитрий Иванович не просто поверил, но еще и действовать начал по-своему, не считаясь с наставлениями пришельца. И действовать так, что Булыцкий мысленно снял головной убор и на радостях выкрикнул: «Браво!» Разыграть такой спектакль с остатками войска Тохтамыша, как следует потрепав и подчинив его именем своей воле окрестных князей, перевезти в Русь Московскую огромное количество мастеровых, в последний момент развернуть купцов и направить их с дарами к Литовскому князю. Браво, Дмитрий Иванович, браво!!!

И если поперву коробило преподавателя то, что не по его предположениям история ладится, но как-то вроде как и вкривь, то теперь понимать начал он: а почему так. Ведь при всей своей осведомленности и не подумал пенсионер о людишках навроде Некомата или того же Васьки Вельяминова – отступника, сына последнего тысяцкого на Руси. А вот князь, напротив, о таких, похоже, и призадумался. А призадумавшись, все так обставил, чтобы комар, как говорится, носу не подточил, да до Тохтамыша ни единая весточка не долетела о возможной подготовке отпора его армии. Да и потом, когда таяло войско кочевника; оно вроде как случайностью обставлено было, а на самом-то деле… Уже и не верил трудовик, что с нижегородским войском случайно все так вышло; само собою. Ведь теперь готов он был поклясться, что это – спектакль, умело разыгранный Великим князем Московским. Не зря же послов впереди войска рассылал Дмитрий Иванович! И самое-то интересное, ни даже повода не было заподозрить Дмитрия Ивановича в игре против «старшего брата».

Следуя за товарищем, Николай Сергеевич вошел в трапезную.

– Присаживайся, Никола, – коротко кивнул Милован, указывая на скамейку. – Не велел князь тебе того говаривать. Мол, горяч больно, того и глядишь, дров наломает да опять с ног на голову все перевернет. Прав Дмитрий Иванович, – вздохнув, продолжал тот. – А по мне, так еще больше наломаешь их, не знаючи. Так что я тебе, что от князя услышал, расскажу, а дальше ты, уж не обессудь, сам смекай, что оно да к чему. Мож, и не прав я, да только сердцем чуется, что так должно. А, как Сергий говаривал, сердце не обманешь. Голову – да, можно. Сердце – никак.

В это время дверь отворилась и к мужчинам присоединился Сергий.

– Явился-таки, – присев на скамью, негромко молвил старец. – От фрязов[47]47
  Фрязы – генуэзцы.


[Закрыть] – брех.

– Так что, ждали кого-то? – встрепенулся Николай Сергеевич.

– Ждали, – кивнул Милован. – Да не так скоро и не самого бреха.

– Некомат – брех. Смуту сеял меж князей в угоду фрязам. Да посеял бы, коли не Божья воля. Господу, Русь Московская чтобы сильной была, угодно. То и свершилось, фрязам наперекор. Дружку Некомата, Ваньке Вельяминову, вон, давно уже голову с плеч сняли[48]48
  Имеется в виду казнь Ивана Вельяминова, которая считается первой официальной смертной казнью на Руси. Процедура была придумана Дмитрием Донским, а обезглавлен Иван мечом.


[Закрыть]. Грех на душе князя Дмитрия тот, да меньшим грехом больший отворотил. Княжьей воле непослушание, оно паче смуты открытой; так и отвадил он охотников души сирые с панталыку сбивать смертоубийством прилюдным.

– И правильно, – хмыкнул Милован. – Оно много охотников развелось до власти. А по мне, хоть и тысяцкий, а честь знай да воле князя наперекор не становись! Князь – глава. За ним и бояре. Ослушался – так и голова с плеч долой!

– Так а вече как же? – порывшись в памяти, поинтересовался Булыцкий. – Вроде как все решают, делать что, случись беда какая. Может, оно и вернее так, чем когда один-то?

– Все когда решают – так все одно, что никто, – проворчал в ответ лихой. – Оно хоть и с виду ладно, да на вече том больше глотки рвут да кулаками машут. Поди ты чего дельного порешай – в толпе-то такой! Голова одна должна быть. За ней – и бояре, и владыка, и дружина. Оно, коли так, то и толку больше, и ушкуйников нет.

– А ушкуйники при чем здесь?

– А при том, что опосля вече такого по всей Оке те, кто битым оказался, промысел такой устраивали, что лихие по лесам прятались; ни дай Бог на ушкуйников нарваться! Никого те битые не щадили! Хоть бы на ком, но отыграться! Как по ушкуям своим рассаживались да вниз по течению шли, так саранча – пыль ангельская! Хотя спору нет; и толк с них. Соболя с Югорского камня[49]49
  Югорский камень – Уральские горы.


[Закрыть], да шкуры, да каменья, – чуть подумав, закончил Милован.

– Ванька обиду на Дмитрия Ивановича затаил за то, что после смерти Васьки Вельяминова тот тысяцкого пост упразднил. Молодой, горячий. До подвигов охочий. Вот и грех тебе, – продолжал между тем старец. – В Орду утек да смуты оттуда мутил. А потом Некомата и повстречал. Вот вдвоем в грех ввели Михаила Ивановича – Тверского князя. Посулами славы да власти против рати Дмитрия Донского подняли. И грех, ну, и добро, конечно. Не они, так и князья бы против Твери не объединились. Не двое эти, так и княжество Тверское грозным до сих пор было бы.

– И Едигею[50]50
  Едигей – темник Золотой Орды в конце XIV – начале XV века. Основатель династии, возглавившей Ногайскую Орду. В 1408 году предпринял поход на Москву, но, видя, что осада затягивается, затребовал у князя Тверского помощь в осаде, однако тот ослушался и не повел свое войско на Москву.


[Закрыть], пожалуй, ответ другой дали бы, – задумчиво добавил Булыцкий и, поймав недоуменный взгляд товарища, поспешил пояснить: – От Орды. Навроде Тохтамыша, хитрее только. И в сечах ловчее. Долго до него еще должно быть, а теперь – и вовсе неведомо, как оно там сложится. Ты пока и в голову не бери.

– Из грядущего твоего?

– Да не из моего, а из твоего, Сергий. Даст Бог, доживешь.

– Власть князя – от Бога, – не заметив реплики, продолжал Сергий. – И яко Бог един, так и князю единому быть должно. Князь да дума – единое. И у каждого-то и думы все о княжестве должны быть, а то каждый о своей мошне думает. Как все о едином, так и лад, и порядок, и мир. Как каждый себе князь на уме, так вот и смуты тебе, и разлад.

Некомат с Ивашкой смуту раз навели. Кто единожды в грех свалился, тому и до другого раза недалече. Особенно ежели к Богу спиной повернут. Некомат от латинян; Богу истинному он чужд. Глядите за ним шибко, кабы беды не учудил какой. Не просто так он здесь.

– Видишь ты, отче, далече, – задумчиво прогудел Милован. – К твоим словам еще и волю княжью добавить надобно. А воля – такова: Некоманта сыскать да в Белокаменную хитростью или силой заманить, дабы беды не учудил какой. Видеть в глаза не видывал его, потому и сомнения взяли, – Милован почесал бороду. – Теперь разумею: вязать надо было еще там, а не в место святое везти.

– Успеешь еще, – усмехнулся Булыцкий. – Не торопись; сам же меня и наставлял. Не тронь, да пожить дай при монастыре.

– Чего мелешь? – взъерепенился в один миг Сергий. – Не бывать такому, чтобы в месте святом да фрязов посыльный жил! Хоть и создал Бог человека по образу и подобию своему, так фрязы отвернулись от него да делами богохульными занялись! Не бывать! Негоже!

– Ты подожди, святой отец, не кипятись, – поспешил успокоить его преподаватель. – Не в монастыре самом жить ему.

– Ишь, удумал чего!

– Пусть в келье поживет, да так, чтобы приглядывал за ней кто постоянно. Пообвыкнется, да, глядишь, разговорится, да чего полезного скажет. Того, что ни тебе, ни князю не ведомо.