Текст книги "Тайны митрополита"

Автор книги: Роман Злотников

Соавторы: Михаил Ремер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Чудеса, – осенив крестом сначала Булыцкого, затем Милована, а потом и себя, прошептал Радонежский. – Уж сколь про Иудин поцелуй убивающий сказано, да про оживляющий Николин… – не договорив, он закрыл глаза и снова осенил себя крестом.

– Милован! Милован! Как ты? – тормошил товарища преподаватель.

– Все, – откашливаясь, выдавил наконец тот. – Пение ангельское уже слыхивал. Довольно, думал; все, к Богу срываюсь. Да за что честь такая – ведать не ведаю, знать не знаю. А тут ты. За веревку, что душу с телом связывала, как дерни. Оно все перед глазами закружилось… И тут я вновь.

– Милован, дружище, в порядке!

– Спал уже, а тут сон – что пожар. Живо так! Подскочил, а оно и вправду: горю. Келья в дыму вся, жаром обжигает. Я – к двери, а она, окаянная, заперта. Ломиться начал, да дыму хватанул, – продолжал свой сбивчивый рассказ тот. – Оно аж перед глазами потемнело. А потом не помню. Сон только тот, да пение ангельское, да потом – ты. Почто на небеса уйти не дал? – вдруг насупился он.

– Богу лишь ведомо, когда да кому в кущи райские, – мягко вставил слово Сергий. – Знать, не все дела добрые, что отмерены тебе судьбою, сделаны.

– Твоя правда, – все еще дохая, прохрипел Милован. – Некомат где?

– Утек.

– Вот шельма! – зло процедил дружинник, добавив к тому еще несколько ну совсем непристойных оборотов. – Знал бы, руками своими придушил!

– Не бери греха на душу, – покачал головой Сергий.

– Какой уж там: не бери! Тут сам к Богу едва не ушел.

– Не ушел же.

Итак, Некомат сбежал. Ведомый какими-то своими соображениями, он решил избавиться от Николая Сергеевича и Милована, но милостью высших сил оба остались целы. Теперь, решая, что делать дальше, собрались в келье Сергия Радонежского, обсуждая дальнейшие шаги.

– К князю идти надобно бы, – все еще кашляя, проворчал Милован.

– Слаб еще, – твердо отвечал Сергий. – Вон душу Богу не отдал чуть. Здесь побудь.

– Принял бы я приглашение твое, кабы знал, что с Дмитрием Ивановичем все ладно да на уме у Некомата что, – проворчал тот в ответ. – Оно ему только ведомо, спалить кого хотел больше: меня или Николу.

– На тебя-то у него зуб какой? – пожал плечами Булыцкий. – В жизнь не встречались, и тут – на тебе.

– А у него и поспрошай, коли свидитесь, – прокашлялся дружинник. – А то, что обоих в келью ту нас с Николой Сергий благословил, так то окаянный слышал. Может, и видел, что я один зашел в нее.

Булыцкий не нашел что возразить и предпочел промолчать.

– Место намоленное, – негромко проговорил Сергий, – да диаволу неугодно оно вельми. Раз покусился, стало быть, и еще раз придет. Не так – иначе каким путем. И нет средств никаких от происков его, окромя молитвы смиренной.

– Молитвы – против дьявола, – веско напомнил Милован, и тут же закашлявшись, продолжил: – а против людины, – он по привычке потянулся к луку, но, вспомнив, что тот остался в полыхающей келье, лишь махнул рукой.

– А как с людиной такой или зверьем диким повстречаешься? Делать что будешь?

– Лук, – сплевывая мокроту, прогудел Милован, – мне Бог не подарит. А новый ладить – так то не одного дня дело. Все равно в Москву надо выдвигаться. Да так, – задумавшись, продолжал он, – чтобы всем видно было: спроваживаешь гостей. Коли так, так за нами пойдет душегуб этот, а твою обитель в покое оставит. Руки ловки, да сами сметливые. Бог даст – дойдем.

– А ежели по-другому Бог решит? Что тогда князю говорить будешь?

– А ежели по-другому, так все одно не дойдем, – здраво рассудил Николай Сергеевич. – Творцу и князя воля – не указ.

– Благослови, отче, – закашлявшись, добавил Милован.

– Мож, отлежишься чуть? И так хворый, а тут еще это.

– В Москве и отлежусь. Благослови, а то без благословления пойдем.

– Благословляю.

На том и порешили. Несмотря на охватившее всех после происшествия возбуждение, товарищи решили хоть немного, но поспать; путь неблизкий предстоял, и рассчитывать пока лишь на собственные силы приходилось, ну и на удачу; оно все-таки рассчитывал Милован на то, что купеческий караван какой повстречают они в пути. Да с ним и дойдут.

– А один-то чего пришел? – повторил свой вопрос Булыцкий. – Взял бы кого из дружины. Оно хоть бы Тверда. Все одно вдвоем ловчее.

– Да одному течь незаметней, – холодно отвечал Милован, да так, что Николай Сергеевич решил вопрос этот свой и не повторять больше. Оно надо будет – сам потом расскажет. Впрочем, правда была в словах лихого. Пошел бы дружиной, так кто его знает, чем бы оно все обернулось. Так хоть Некомата в лицо увидели, да теперь уже при случае точно узнают. Решив так, он повернулся на бок и почти сразу погрузился в сон.

Пятая часть

– Поднимайся, Никола, в путь пора, – разбудил трудовика тяжелый влажный кашель Милована. Булыцкий нехотя продрал глаза и с трудом приподнялся на топчане. – Отдохнули, пора и честь знать. Дорога вон неблизкая, – деловито изучая содержимое своей котомки, ворчал лихой.

Усталое тело отзывалось болью на каждое усилие и движение, голова кружилась, а в горле будь здоров как першило. Чуть напрягшись, пришелец припомнил события вчерашнего дня: Некомат, пожар, болезнь Дмитрия Ивановича. Сориентировавшись наконец, трудовик откинул рогожки и поднялся на ноги, тут же пятками босыми почувствовав холод отсыревшей древесины.

– Ноги-то поморозишь, – закашлялся бородач.

– Печь как слажу, так и все попусту будет, – в ответ проворчал тот.

– А как не сладишь? Тогда что?

– А тогда и посмотрим, – проворчал пенсионер.

– Вещичка-то ладная, жаль, что не удалась, – уважительно кивнул Милован. – А так; оно и огонь если погас уже, а камень-то все одно – теплый. Ладная, да только материалу не напасешься. А напасешься, так и не укупишь, – зашедшись в натужном кашле, закончил тот. – Но ты, ежели чего, спрашивай. Мои руки – тебе в помощь завсегда.

– Спасибо тебе, Милован. А для печи кирпич надобен. Каменьев точно не упасешься, – уже спокойней отвечал пенсионер. Бывший лихой в ответ лишь пожал плечами: мол, тебе видней, а я слово свое уже сказал.

Собраться много времени не заняло. Позавтракать, воды с припасами в дорогу с собой прихватить, берестяной свиток, по топорику, аптечку да пару валенок. Все? Вроде – да. Вот только все сидела занозой в голове мысль о том, что все-таки чего-то не хватает. Растерянно водя взглядом то по содержимому торбы, то по келье, а то и просто натыкаясь на бесконечно дохающего дружинника, Булыцкий тщетно пытался понять; что же именно его так беспокоит? Впрочем, ответа не приходило. В итоге, плюнув на все, преподаватель бросил это дело, рассчитывая на то, что память сама подскажет, если это действительно так важно.

– Идем, что ли? – окликнул его Милован.

– Идем.

Провожать товарищей вышла вся братия. Те даже, кто в молитвах смиренных проводил время, тоже выглянули из келий. Получив благословление Сергия, Милован с Булыцким развернулись и, не оборачиваясь более, мерно зашагали в сторону Москвы.

Хоть и окреп Николай Сергеевич за время, проведенное в монастыре, хоть и про хвори свои мало-помалу забывать начал, а все равно задыхаться вскоре начал. Оно слякоть месить все сложнее, чем даже и по снегу вышагивать; вон как прошлый раз с бывшим лихим сквозь чащи прорывались, хоть и с непривычки, так и то меньше устал. Так там хоть снегоступы были! И, хоть старался не показывать виду пенсионер, что выматывает его эта прогулка, а все равно спутник его это приметил да помедленней пошел.

– Милован! – окликнул его пенсионер.

– Чего тебе, Никола, – сквозь кашель отозвался тот.

– А как Дмитрий Иванович принять не велит, делать будем что?

– Примет, – проворчал тот в ответ.

– С чего вдруг? За старые, что ли, заслуги? Мол, что не соврал про Тохтамыша? Так то получается навроде лицемерия: сегодня хочу – все так будет. Завтра – по-другому все. Сегодня чужеродец нужен, – так и почет. А что завтра, особенно ежели тюфяков да пороху не дал, так и кукиш?

– Ты, Никола, на князя-то не злословь! – предостерегающе прикрикнул в ответ тот. – Княжий труд ни моему, ни твоему не ровня! Сам даже отказался принять, или не помнишь уже?

– Да, слыхивал я уже то. Да все равно не по-людски это.

– Не по-людски, говоришь?! – вдруг взорвался Милован. – А тебе, видать, чтобы по-людски все было, нужно, а? Славы да почестей?! Чтобы каждая собака знала: вот он – спаситель! Вот, смотрите: из грядущего пришел! Вот, смотрите, наперед всем расскажет все! Так, что ли, а?!!

– Да хотя бы и так! – сам не зная почему, вспылил в ответ Булыцкий.

– Ну и дадон![60]60
  Дадон – нелепый, неуклюжий человек.


[Закрыть] – резко, так, что трудовик аж вздрогнул, остановился Милован.

– Чего?!

– А того, что Некомат ничему не научил, а?!

– А он-то при чем здесь?!

– А при том, что хоть и не кричат глашатаи со всех колоколен о том, откуда весть про беду прилетела, да прознали, что спаситель из грядущего явился. Да научил люд. И хоть молчком молчали о том, где спаситель тот нынче, так слушок-то течет ручейком, пусть и тоненьким бы самым! И хорошо, – прокашлявшись, продолжал тот, – если ручеек тот в лесах так и сгинет дремучих! А как Некомат какой набредет?! Вот как признал в тебе только спасителя того самого, так келью и попалил! – Милован снова закашлялся, да так, что Николай Сергеевич всерьез испугался, как бы не приключилось с ним беды. – Меня, думаешь, невзлюбил?! Кукиш! Тебя зажарить удумал! Так что князя не хай, а по сторонам смотри да не пустобрехствуй почем зря!

– Князь ему не угодил, – бубня сквозь вечный свой кашель, двинулся вперед бородач. – А жив-то до сих пор потому только, что Дмитрий Иванович тебя от всех укрывал! Что, думаешь, кроме Троицкого монастыря разместить негде было? Так потому там и оказался, что там – самые молчаливые да смиренные. Думаешь, отчего тайком приготовления творил? Думаешь, почему не он, да я все больше тебя расспрашивал о том, как оно там все дальше складываться будет? Да твой живот сохранить чтобы! И я тайком один к тебе пошел; лишь бы только не прознал никто о том, что снова к пришельцу!

– Так, подожди, – как громом пораженный остановился Николай Сергеевич. – Подслушничал, что ли, ты за мной время все это?

– Ну, подслушничал, – огрызнулся тот. – Да и тебе отрада была, ведь так? Хоть кто-то слушает!

– Мог бы и сказать, – ошарашенно пролепетал пенсионер.

– Мог бы, – спокойно согласился товарищ, – так только тебе не знать было бы лучше. А то, как мед сладкий тебе слушатель каждый. Чуть что, так сразу поучать; то делай так, это – по-другому. Это когда просто так с тобой гутаришь, – оно худо-бедно, а все равно что-то там ладится, да и ты не бросаешься с поучительствами. А как чуешь, что не просто так тебя слушает кто, так сразу все по-твоему становиться должно: «Делай так, а вот так не делай!» Не так, что ли, говорю?

– Ну, так, – нехотя признал пенсионер.

– А ты теперь себя на место князя поставь; ему каково поучительства выслушивать от пришлого-то?! Особенно если пришлому-то все бы да разом обухом переломить?! Ты о беде упредил о грядущей, так и слава Богу. А теперь, мил-человек, угомонись да в сторонке постой; вспомнят про тебя, как надо будет. Так тебе же все неймется! По-своему переладить надобно бы! А не много ты мнишь о себе, а?! Или, может, думаешь, что Тохтамыша ловчей бы обставить смог, а? Так, чтобы именем его князей всех окрестных вокруг Москвы объединить? Так, чтобы силами собственных же ворогов да армию побить кочевников? – сквозь кашель выдавил бородач. Булыцкий не нашел что ответить, а лишь понуро брел рядом. – Ты, Никола, не серчай, – чуть помолчав, заговорил Милован. – Я, мож, где и перегнул палку, да только тебя-то и ради. Ты, – потерев бороду, продолжил он, – мужик-то хоть и ладный, а все одно: нет-нет да и лишку где-то хватишь. Ладно передо мною; я-то кто? Да никто! Лихо, ежели перед великим кем. Перед князем, скажем. Или перед Владыкой! Как оно все смотреться будет, а? Вот за то Дмитрий Иванович и в обиде на тебя. Гордый он, – остановился Милован, чтобы перевести сбитое кашлем дыхание, – оттого и не зовет, хоть и разумеет, что без тебя ему – никак. Вот я и пошел один-то. Вы же двое – что братья родные. Хоть и не дурни оба, так самодуры еще те!

Милован, выговорившись, топал теперь молча, лишь изредка нарушая молчание натужным своим кашлем. Николай Сергеевич, ошарашенный, но в то же время и восхищенный и польщенный, плелся позади. И вроде как обида душу его все обжигала, а с другой стороны, и тепло как-то; князю-то его помощь, оказывается, о-го-го как впору! Да и теперь: велик хоть князь, а все равно без его, Николиного, совета да плеча подставленного не ладится. А то, что Милован сейчас, разозлившись, выговорил, так то Булыцкому прежде всего-то и наука. Лихой да Ждан – вот два человека, что в свое время нашли что высказать преподу. И вместо того чтобы дуться, есть смысл ему подумать, что да как переменить, чтобы и с князем достойно замириться, и впредь глупостей не творить.

За этими своими мыслями невеселыми и топал он остаток дня. Без разговоров пустых. Впрочем, оно и к лучшему было; тяжело идти по раскисшей тропке. Дыхание то и дело сбивалось. А судя по тому, как торопился Милован, действительно худо у князя со здоровьем было. Поэтому приберечь силы решил пенсионер, тем более что и дружиннику тяжко было, особенно когда приступы кашля прихватывали.

Так и прошагали почти до конца дня. Вечером уже, когда без сил свалились в худой избенке, хозяин которой принял двух уставших путников, и уже окликнул преподавателя его провожатый.

– Обиделся, что ли, молчишь раз?

– Так и ты молчишь, – глядя на вновь закашлявшегося товарища, отвечал тот.

– Мое дело – молчаливое. Тут слова, они всяко лишние.

– А я-то, что от тебя услыхал, на ус мотаю.

– Умеешь, что ли? – встрепенулся Милован.

– Чего умею? – не понял Николай Сергеевич.

– В узелках смысл потаенный видеть?[61]61
  У древних славян было развито узелковое письмо. Письмена, зашифрованные таким образом, хранились свернутыми в клубки, которые складывали в специальные берестяные короба (отсюда выражение «наврать с три короба»). При чтении нити с узелками наматывались на «усы» (отсюда выражение «читай и мотай на ус»).


[Закрыть]

– Какие узелки? О чем ты?

– На усы мотать – дело нехитрое, а ты поди разбери, что там в узелках кто когда сховал.

– Все равно непонятно, к чему ты.

– А к тому, что даже в том, знаешь что, так и не все разумеешь! Соколу вон сверху все видать, да травинку каждую не углядишь с высоты да норку каждую. Так и честь знай, и туда, куда не просят, не суйся. Все лучше так будет.

– Да узелки-то при чем?! Усы? – взмолился Николай Сергеевич.

– Праотцы письмена в узелках хранили, – проворчал в ответ его сопровождающий. – А нити с узелками на усы мотались, читались пока.

– А, – протянул в ответ Булыцкий. – Ночи тогда тебе доброй…

Ночь беспокойная была. Оно хоть не на улице ночевали, да все одно – холодно. Не угреться по сырости этой, хоть бы и спина к спине сидели. А тут еще и прохватило Милована, похоже, окончательно. Совсем, бедолага, в кашле изошелся. И, бывало, только дремать начинал пенсионер, как вырывал его из дремоты натужный хрип товарища. Уже там, в прилеске, выругался про себя преподаватель; банки-то и не догадался взять! Ну хоть одну! И ведь как специально наткнулся в кладовке ни них, да только впопыхах и не додумался захватить. Оно бы ведь что князю с сыном, что Миловану ох как впрок было бы!

– Возвращаемся, – едва рассвело, объявил пенсионер.

– Чего вдруг? – сквозь кашель свой натужный выдавил Милован.

– Не дойдешь, вот что. У Сергия остались чудные вещички, тебя чтобы на ноги поставить.

– Так что, балда, и князю ничего не взял-то?! День зазря!

– Князю – другое нужно, – отмахнулся Николай Сергеевич. – Иву мне, как увидишь, знать дай. Кора нужна.

– Молчал чего? Вон, уже два озера прошли, а дальше – кукиш! – снова зашелся в натужном кашле дружинник.

– Вот на обратном пути и наберем. – Булыцкий решительно поднялся на ноги, и, развернувшись, сделал шаг, направляясь прочь, но в этот момент Милован схватил его за плечо.

– Плох князь. Совсем худ, – снова закашлялся бородач. – Тут и до беды недалече. Нельзя назад, – умоляюще посмотрел он на товарища. – Что со мной случится, так и попусту. Кто я? Лихой бывший. А с князем если беда, так и Бог его знает. Владимир Андреевич вон муж грозный, да уж больно Киприану послушен, а княжичу старшому так вообще не время. Уж им и крутить и вертеть все начнут, как кто хочет. И все: и труды великие твои – псу под хвост!

– Чего?!

– А того, что слышал, – прохрипел Милован. – В Москву надо. От одной беды уберег, так и другую отведи.

– А коли умения не хватит помочь? Я же не калик перехожий!

– Умягчить сердце надобно бы княжье. Грех с души – уже помощь.

– Тьфу ты! – глядя на дохающего товарища, сплюнул пенсионер.

– Я тебя прошу!

– Черт с тобой, идем!

– Спасибо, Никола.

– И только попробуй сляг посреди дороги!

– Не слягу! – сквозь зубы процедил тот. – Жизнь отдам, но до ворот доведу!

– Ты со словами аккуратней, – прикрикнул в ответ преподаватель, – отлежаться надо было после пожара, а не геройствовать. Сляжешь посреди дороги, князю-то прок какой?! День выиграли, а потеряем теперь сколько?

– Прости, Никола. Как лучше думал.

– Бог простит, – проворчал Булыцкий. – Пошли!

– Пошли!

Шагать поперву тяжело было, Милован то и дело останавливался, чтобы перевести дыхание, кашлем сбитое. Глядя на товарища, Булыцкий клял и собственную торопливость, и самонадеянность собственную, и Некомата с его выходкой. Впрочем, уже совсем скоро Милован расходился, и, разогревшись, затопал гораздо быстрее. Настолько, что даже от коротких остановок на то, чтобы хотя бы перекусить, категорически отказывался. Уже скоро вышли на знакомый торговый путь, и теперь оставалось только молить Бога, чтобы как можно скорее встретить попутный караван.

Так и топали; Милован мало-помалу пришел в себя, и, забыв про хворь, ринулся вперед, да так, что теперь трудовик едва поспевал за ним. Опираясь на длинные посохи, два мужика справно отмеряли путь широченными шагами.

– Слышь, Никола, – уже настолько пришел в себя дружинник, что даже чего-то там насвистывать начал, – так, дай Бог, и в пару дней дойдем. Вона как лихо шагается-то!

– Дойдем, если ночью не сляжешь где, – проворчал в ответ тот.

– Так тут и не страшно, – гоготнул в ответ бородач. – Вон деревушки окрест. Меня оставишь у хозяев добрых, а сам – по дороге; она в ворота прямо и приведет.

– Кукиш! – огрызнулся пенсионер. – Кто меня до ворот довести до самых обещался?

– Твоя правда, – помрачнев, отвечал бывший лихой. – До ворот бы дойти, а дальше – трава не расти.

– Типун тебе на язык! – зло прикрикнул Булыцкий.

Погода, и без того не баловавшая, теперь совсем испортилась. Откуда-то прилетел холодный пронизывающий ветер, который принес мелкий-мелкий моросящий дождик, плотным одеялом наполнивший воздух, а с земли дымка поднялась, что саван. Коротко посовещавшись, мужчины приняли решение двигаться дальше; по опыту памятуя, что такой может запросто зарядить на несколько дней. Поругиваясь, и плотнее кутаясь в свои хламиды, пошагали мужи вперед. Уже скоро одежки Булыцкого, напитав влаги, набухли, а в горле запершило в преддверии простуды. То и дело бросая встревоженные взгляды в сторону своего товарища, – а как бы совсем худо не стало ему, – пожилой человек, старательно не замечая наваливающуюся усталость, упрямо шел вперед.

Беспокойно шагалось. Мало того, что погода – не придумать специально хуже, так еще и тревога. Так, словно по пятам кто-то шел. Тут, правда, и домыслы может, мозга ночами бессонными утомленного. То топот конский чудился, то перекрикивания с переругиваниями. Не одному, впрочем, Булыцкому. Милован вон тоже то и дело останавливаясь, ложился на землю студеную, послушать чтобы; а все ли спокойно. А еще с дороги свернул да по прилеску двинул, благо дорогу знал как пальцев своих пять.

Так и шли. Без остановок. До изнеможения до полного. Поперву – до боли в стопах, но и на том не остановились, а продолжали переть себе дальше. Потом – до онемения, до потери самого ощущения ног своих; когда судороги начали сводить икры, напоминая лишь о своем существовании. Остановились раз только, когда вышли к излучине какой-то речушки. Сориентировавшись, быстро отыскали молодую иву, что недалеко от мостка нехитрого росла и, вооружившись топорами и попросив прощения, быстро настрогали торбу заготовок, из которых и следовало нашкурить коры да отвар сделать.

– Тихо! – Уже когда сделали все, Милован вдруг схватил за руку товарища. – Гляди!

– Чего?!

– Да тихо ты! Гляди, кому сказано! – прикрыв рот да кашляя в кулак неслышно, прошипел бывший лихой.

Булыцкий, прижавшись к товарищу, уставился на утонувший в тумане мостик, не понимая, что там углядел его сопровождающий. Пара мгновений, и до слуха трудовика донеслись резкие окрики и топот. Мгновение, и на деревянную конструкцию вылетели грозные тени: всадники, взглядами напряженно что-то там выискивающие. Шесть грозных силуэтов. О чем-то нервно переругиваясь, они, покрутившись на месте, стеганули лошадей и улетели дальше.

– Кто такие? – попытался подняться преподаватель.

– Сиди! – схватив товарища за плечо, прошипел дружинник. – Ишь, шустрый! Сиди, кому сказано!

– Чего..?

– Цыц! – Бородач кивнул в сторону моста. Проследив за взглядом товарища, трудовик вдруг увидел одинокую фигурку. Еще один всадник, но в отличие от пролетевших он никуда не торопился, тщательно всматриваясь в окрестности, словно бы ища чего-то. – Вот шельма! – с трудом давя очередной приступ кашля, сложился пополам бывший лихой. – Да пригнись ты! – Пришелец, повинуясь, пригнулся, буквально втянув голову в шею.

Всадник, словно бы заподозрив что-то, уставился на то место, откуда, как ему показалось, доносился звук и под этим взглядом скукожились товарищи, одного только желая; раствориться в тумане и оказаться где угодно, да только подальше от места этого. Ничего не увидав, и, видимо, удовлетворенный результатом, всадник направил лошадь вслед улетевшему отряду.

– Вот шельма, – подождав чуть, попытался подняться преподаватель, однако тут же был остановлен Милованом.

– Тихо ты! Нутром чую: не ушел! Ждет. Сиди!

В тишине провели несколько минут. Уже, казалось, все: опасность миновала и можно выходить из укрытия, как на мост вернулся тот самый конник. В упор глядя как раз на то место, где засели товарищи, он какое-то время простоял неподвижно и лишь после этого, развернув коня, растворился в тумане.

– Пойдем, Никола, – закашлявшись, прохрипел дружинник. – В оба гляди! По наши, похоже, души.

– Может, другого кого ищут? – с надеждой в голосе поинтересовался пенсионер. – Говорил же Киприан: воеводы рыщут. Или лихие балуют.

– У них и спроси! – проворчал в ответ Милован.

Путники зашагали дальше. Теперь уже молча. Булыцкий – настороженно прислушиваясь и глядя по сторонам, Милован – трясясь от беззвучного кашля. Уже совсем под вечер, когда уж и смеркаться начало, буквально валясь с ног и подумывая о том, чтобы на ночь располагаться под кронами деревьев, на очередной прогалине наткнулись на расположившийся на ночь купеческий караван. Не сговариваясь, повернули к нему и, еле переставляя ноги, побрели прямо к полыхающему костру.

– Здравы будьте, – сквозь кашель поприветствовал дружинник суетившихся вокруг наспех сколоченного настила купцов, но те, всецело занятые своим делом, даже не обратили внимания.

– Может, помочь чем, – подходя поближе, обратился к ним Булыцкий. Вместо ответа те разом поднялись на ноги, и, стащив головные уборы, скорбно склонили головы. Только теперь, приглядевшись, Николай Сергеевич понял, что стало причиной беспокойства купцов: на настиле лежал сухой, сморщенный старик. Широко распахнутые стеклянные глаза пялились в нависшее прямо над головой небо, перекошенный болью рот, желтая, подобно промасленному листу бумаги, прозрачная кожа, скрюченные пальцы рук… Было видно, что несчастный только что отдал Богу душу.

– Эх, Гордей Митрич, – басом прогудел один из сопровождающих, – не дошел до Москвы ты малость самую. Усопший в пути – примета неладная, – уже в сторону товарищей обратился тот. – Вы своей дорогой идите, оно так вернее будет. Как свечку поставите за раба Божьего Гордея, там и поклон вам земной.

– Не погуби, – обратился к нему Николай Сергеевич. – У самих души едва в теле.

Вместо ответа здоровяк лишь покачал головой. Впрочем, оглядев скитальцев, что-то прошептал стоящему рядом, и тот, куда-то на миг исчезнув, тут же вернулся, держа в рука по вяленой рыбине.

– Не обессудьте, – развел руками торговец. – Больше ничем не помогу.

– Бог рассудит, – сквозь кашель прошипел Милован и, решительно развернувшись, побрел прочь.

– Бог нам всем судья, – скорбно отвечал купец, глядя куда-то в землю.

– Схоронись лучше; лихие рыщут, – потоптавшись на месте, бросил Николай Сергеевич и, не слушая далее, развернулся и поплелся вслед за товарищем. Впрочем, в этот раз долго идти не пришлось; едва поляна скрылась за причудливым изгибом, вроде как дымок путники заметили, над лесом поднимающийся. Сам не зная почему, решил пришелец чутью довериться и здесь ночлега попросить, благо недалеко от дороги жилище это было и, как куклу тряпичную, схвативши Милована за руку, поволок вслед за собой. И правда, лишь углубившись в лес, друзья обнаружили небольшую землянку, из-под конька которой маняще вился дымок. Уже не задумываясь совсем, двинулся трудовик прямо к землянке той.

– Мир дому твоему, – потоптался у входа Булыцкий.

– Заходи, коли с добром, – пригласили с той стороны.

Друзья, поклонившись и прибрав в сторону грубую плотную рогожку, служившую, судя по всему, дверью, поднырнули в невысокий проем. Внутри, на утоптанном земляном полу, в огражденном камнями очаге, жадно облизывая шипящие ветки, полыхал согревающий огонь. Рядом, скрестив ноги и задумчиво глядя на пламя, сидел высокий седой старик с длинными волосами, пышной копной венчавшими его голову. Сзади, на невысоком топчане, сидели несколько человек, судя по гладким лицам – еще совсем мальцы.

– Дозволь у очага согреться, – поклонился старику Николай Сергеевич. – Уж до животиков продрогли, пока дошли.

– Огонь – что живой; ладного отогреет, худого – обожжет, – негромко отвечал тот, затем, поймав удивленные взгляды гостей, добавил. – Вам огня не бояться. Вам он беды не сотворит.

– Спасибо тебе, мил-человек, – с трудом давя очередной мучающий приступ кашля, прохрипел бородач.

– Бывало, таких, как ты, помимо всех, в отдельную хату на краю самом выводили. Хлеб, да вода, да радость светлая с благодарностью за жизнь, – негромко проговорил старец, все так же зачарованно глядя в волшебную пляску огня. – Людина лишь, да боги с нею. Как решат, так и будет. Решат, что прожил человек судьбу свою, так и сведут к мосту Калиновому. Нет, так и отпустят назад.

– Да неужто Богу с каждым умирающим посидеть время найдется? – протягивая руки поближе к теплу, поинтересовался Николай Сергеевич.

– Творец – он в каждом. Людина – мироздания часть; что букашка или дерево могучее. Богами преднаписано справно жить, да со всеми в согласии. Коли силен да светел, так и с Создателем в ладу. Любовь да радость в мир несет, да свет дарит свой. Коли слаб да поган – так и с мирозданием не в согласии. Так и хмарь вокруг себя сеет. А как посеешь что, так и соберешь то же самое. Свет несущих боги чтят да уберегают. Супротив если, то и глухи они к просьбам слепцов, да на земле бренной оставляют. Свет если, то забирают, тьма – то назад, ошибки править да грехи замаливать.

– Так это что же? – изумился Милован. – Получается, все, жив кто… – закончить мысль не дал душащий приступ кашля.

– Вот тебе, свет-человек, так и немного осталось, – в упор посмотрев на бородача, обронил старик. – Скоро уж до моста Калинового.

– Прости, хозяин, но никак нельзя сейчас. На моей судьбе еще несколько жизней. Никак мне нельзя сейчас… – только и нашел что ответить Милован.

– Богам оно и виднее, – так же спокойно продолжил старик. – То меня или другого кого обмануть – дело нехитрое. А вот боги – они мудрее.

– Дозволь, хозяин, кипятку испросить, – мотнув головой, встрял пенсионер. – Боги – богами, а есть и другие средства, понадежней, – под неодобрительными взглядами хозяев он достал торбу с ивовыми заготовками. Старик только лишь кивнул, указывая куда-то в угол. Проследив за его взглядом, Николай Сергеевич увидал густо покрытый копотью котелок. – А воды взять где?

– Пяст, принеси, – негромко проронил старик, и тут же на пол соскочил парнишка, который, схватив посудину, юркнул в дверной проем. Старец, проводив мальца взглядом, негромко продолжал. – Себя умнее богов не мысли. Судьба – она человеку богами дается, и забота его – достойно пройти по ней.

– Судьба, говоришь? – усмехнулся в ответ пенсионер. – А как тебе выбор предложат: судьбу попеременить и жизней сохранить, или все как есть оставить, да крови пролиться дать?

– Судьбою крови сколько и где пролиться, должно прописано уже.

– А вот тут ты и не прав, – усмехнулся Николай Сергеевич, но старик, словно и не услыхав, прикрыв глаза, продолжал:

– Кому судьбою было одно, но кто переиначил, – так и беда. Кровь непролитая все одно потечет. Судьба поменянная – платы потребует да сторицей воздастся. Задаром никому судьбу попереправить не дано.

– А как же, – Булыцкий посмотрел на старика, – как узнать: судьба-то в чем?

– А ты просто дорогой своей иди. Не петляючи да не кружа. За день каждый благодать вознося, да сердце гневом не наполняя. Вот и судьба.

– Возьми, тятька. – В землянку, держа в руках котелок, вошел малец. Старик лишь кивнул головой, указывая на гостей, и Булыцкий, не желая вступать в эту в общем-то непонятную ему дискуссию, поднялся на ноги и принялся колдовать над огнем, устраивая емкость да аккуратно нарезая подкорок ивы.

– Сейчас будет все, – глядя на дохающего в углу товарища, улыбнулся пенсионер. – Потерпи чуть.

– Ох, Никола, – давясь от тяжких приступов, выдавил в ответ тот, – на тебя да снадобья твои надежда только.

И действительно, плох Милован был. И, если пока шагали, держался бодрячком, то теперь, едва присев и расслабившись, – скис. Кашель одолел, да так, что казалось, что не кашель то, но хрип предсмертный, а самого то в пот, то в холод бросало. Хозяин, на гостя глядя, что-то сказал сидящим на топчане отпрыскам и те живо ссыпались, достали из неведомых загашников трепаные рогожки и, уложив бородача на освободившееся место, плотно-плотно укрыли его. Управившись с хворым, мальцы снова сбились в кучу, и, уже с другой стороны, принялись наблюдать за отцом. А тот, достав откуда-то глиняный кувшин и устроив его между скрещенных ног, принялся, прикрыв глаза, что-то там нашептывать. Впрочем, Булыцкий, занятый приготовлением отвара, как-то и не обратил на то внимания. Ну, шепчет себе и шепчет. Зря, что ли, речи чудные такие? Мож, просто ума лишенный? Приготовить плошку бодрящего отвара, остудить – и вот уже Милован, морщась, пьет крутую настойку.