Текст книги "Стулик"
Автор книги: Роман Парисов
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Я. И ты! – ты умеешь драться?
ОНА. Ну конечно, умею! Я довольно серьёзно, между прочим, занималась у-шу, а в прошлом году заняла первое место на чемпионате Европы в Голландии, меня наш руководитель вообще считал своей лучшей ученицей!
Я (подавленно). Честно говоря, когда с тобой знакомился, никак не предполагал в тебе столько талантов: модель, конница, тусовщица, ушуистка...
ОНА (задорно)....актриса! – снималась в «Ералаше», в разных рекламных клипах, потом – ещё совсем маленькой – в одном клипе у Пугачёвой... Ой, кстати, Тиграше надо позвонить, он просил о себе напомнить.
Я. Тиграша – это что, Кеосаян?
ОНА. Ой, а ты его тоже знаешь?
Я. Да я-то не знаю, думаю – какого ещё тигра ты этак можешь запанибрата величать...
ОНА. Ну вот. А когда мне всё это, короче, надоедает, когда защемит что-то на душе, когда Маринка долго не звонит – в общем, когда депрессняк, я запрусь в туалете, сижу такая на корточках, курю одну за другой, реву в три ручья и слушаю «Рамштайн».
Я. Это же металлическая группа – и что, помогает? То есть это у тебя такой антидепрессант.
ОНА. Да нет: под «Рамштайн» хорошо плакать, он, наоборот, усугубляет! Его мало кто понимает, а я понимаю. Только надо врубать на полную мощность, тогда поймёшь!.. Ну, а депрессия потом уже проходит как-то сама собой.
Я (с неожиданным вдохновением). Слушай, ты... трагичная девчонка! Я... если хочешь знать, я мучаюсь рядом с тобой! Я даже сплю плохо... Не перебивай! Скажи, то время, что ты мне отводишь, – зачем, для какой цели?! – я не чувствую этого. Может, ты привыкла к вниманию, тебе просто нравится общество мужчин? Я смотрю в твои глаза – и не могу сквозь них пробиться! Я – тебе – нужен?.. Зачем?! Я, наверно, пока никто, чтоб задавать тебе такой вопрос, но всё же скажи, если можешь.
(Паузапауза звенящая пауза звенящая)
СВЕТИК (отступая глазами; потом сосредоточившись, серьёзно). Я скажу. Я не встречаюсь абы с кем, а те, кто мне всё время звонят, – просто знакомые, они просто люди из записной книжки, у меня таких знаешь какая коллекция в телефонах! А если б ты мне не нравился, я бы здесь не сидела.
Я (запальчиво). Что, что, что тебе во мне нравится?
СВЕТИК. Откровенность. Обаятельность. Небанальность.
Я (вытирая пот со лба). А я вот не скажу. Просто нравишься ты вся, какая есть – и всё. (Пауза.) Светик! Можно будет как-нибудь пригласить тебя в дом отдыха, с хорошими номерами, бассейном, дискотекой, лошадками?..
СВЕТИК (кивает, поднимая бровки). Коне-ечно. Только меня мама, наверно, не отпустит.
Я (решительно). Маму я беру на себя. А... можно будет как-нибудь пригласить тебя домой?.. – у меня хорошее вино, вкусная клубника и много-много фотографий!
СВЕТИК (кивает, поднимая бровки).
Я. Я... хочу тебя, как женщину, понимаешь?..
СВЕТИК (кивает, вскидывая бровки).
Я (опять в испарине). Но почему... почему тогда тебе как будто вообще неинтересно – ты сама у меня ничего не спросишь, ты даже не знаешь, что я делаю, где работаю!!
СВЕТИК. Нет, почему же. Просто я ничего никогда не выспрашиваю. И вообще, мне главное – сам человек! А кстати, правда: чем ты занимаешься?..
Я. Преинтересным и весьма прибыльным делом, Светик, ты не поверишь: клипсами для колбас. Знаешь, продавщица перед тем, как батон взвесить, что-то отрезает? Вот ими.
СВЕТИК (в сторону, с растерянной улыбкой). Разве этим можно заниматься?.. (Пауза пауза; вслух.) А они что, железные?
Я. Они алюминиевые, Светик. И, кстати, подразделяются по жёсткости... (Задумчиво.) Но жизнь – жёстче.
6
Я глухо ликовал: так спонтанно возникла ясность по ключевому вопросу!..
Но и беспощадно ругал себя – как всегда, задним числом: мои нелепые чувственные признания, которые вроде как нужно держать до последнего при себе, и это пошловатое приглашение в дом отдыха, и открытый намёк на секс – то сладкое и заповедное, что я лелеял и готовил для особо нежного случая (хоть уже и отчаивался представить толком, какого), – всё сумбурно, разом, прямолинейно и опрометчиво, смазанно и в моей дурацкой запальчивой манере было выплеснуто в её невозмутимое личико! И было принято ею с обезоруживающим спокойствием и пониманием моих проблем.
Я посылал то и дело мысленные благодарения господу за его невозможную терпимость по отношению ко мне, лезущему на рожон, искреннему и небанальному сластолюбцу средних лет. Не иначе как мой ангел-хранитель рассмотрел одно смягчающее обстоятельство – я истинно был настроен выхаживать эту девчонку сколь угодно долго...
...да вообще с ней ничего не иметь, в конце концов!
– Чего ж тогда тебе от неё надо, проиграть ей партейку в крестики-нолики?.. – шевелился было в пику столь благородным, да уже помеченным задним числом намерениям мой добрый Перец, но я не давал ему материализоваться. Кстати, был он по-своему прав: эта нехитрая игра не удавалась мне с детства.
Ну, а правдивые, жёсткие, но ведь и совершенно непосредственные рассказы из школьной жизни, про «скаутов» да про «модельный бизнес» казались мне теперь из её уст просто забавными откровениями.
Главное – я знал, что делать! Первым делом нужно было купить диск «Рамштайна». Сразить её своей внимательностью – и заодно вслушаться в её музыку, попытаться настроиться на её волну, поймать его, рокового страдающего Светика, в воинствующей минорной какофонии.
И так проникся я звонким ощущением важности этой идеи, что просветлённо улыбнулся себе в зеркало и тут же, ясным рабочим полднем кинулся на ярмарку в Коньково.
«Всё просто, – стучало в груди, слепило в глаза, летело за окном машины. – Я наметил себе цель. Цель – это она. Шальная, неспелая, изменчивая, будоражащая – она! Буду открывать её через музыку».
И на излёте моего светлого транса, когда диск был уже в руке, из колыхания коньковских рядов возникла другая мысль, ещё более объёмная, счастливая и важная: я, как творец мне одному вверенной радужной вселенной, могу ведь наполнять её различной сутью, тканью и фактурой. Украшать её, отдавая что-то своё, – и одновременно познавать её – да хоть через новые вещи, красивые и радостные, через свежие запахи духов, через дела, которые интересно и полезно делать вместе...
...ту косточку, оброненную мною, могу я взращивать и поливать, и видеть счастье в мелочных заботах.
...могу лепить свой материал из разных глин.
...могу из воздуха соткать тебе оправу и пригласить тебя в неё, мой бриллиант.
(То есть: сконцентрироваться на этой девчонке и из неё... из неё уже попробовать изменить мир... перевернуть мир – вверх дном!)
Ассоциации пробудившегося творческого инстинкта распирали меня всего изнутри подзабытым чувством силы и уверенности, но игриво уводили в сторону. Коль скоро я на вещевом рынке, то уж начну с лежащего на поверхности, с видимого и осязаемого. Чего-то недостаёт в этом привычном уже милом полумальчишеском облике...
Ну конечно: женственности! Как родная, легла бы на её фигурку обтягивающая лёгкость какого-нибудь короткого летнего платья. Такое здесь почему-то не сразу ещё и сыщешь, несмотря на разгар сезона, и я, всё больше вдохновляясь от первых неудач, нервно тыркаюсь в ряды с заклинанием:
– Открытое мини-платье, стрейч, секси, на девочку, размер 40–42...
Громоздкие торговки качают крашеными головами, перемигиваются и провожают меня улыбками. Как выясняется, хочу я эксклюзив, раритет, который вообще может иметься только у Алёны на D-23. С трудом нахожу Алёну и забираю у неё единственный белый сарафан с синими цветами – «писк сезона». Он кажется мне довольно обычным, слишком недорогим и недостаточно коротким. Но для начала пойдёт и этот, тем более что та же озадаченная моей реакцией Алёна выкатывает мне пару джинсовых босоножек на платформе – цветом что цветы на сарафане...
Я почти уже счастлив предвкушением её реакции. Для полнейшего эффекта мне трамбуют покупки в корзинку, творчески свивают сверху платье бутончиком и помещают в целлофановый пузырь.
Мобильный настойчиво задрожал в кармане. Вот уже час, как нет меня в «офисе», но немножечко не вовремя какой-нибудь клиент всполошился. На определителе... глазам не верю... – «Sveta little» бьётся, долбится ко мне тёплыми душными волнами!
– Рома? Не отвлекаю? Я подумала, может быть, ты свободен вечером? Могли бы где-нибудь попить кофе...
Кто-то – кажется, Кант – говорил, что счастья нет. Лишь проблесками посещает нас это призрачное радостное чувство, да и то существует лишь субъективно, внутри нас – ничего общего не имея с объективной реальностью, от которой происходит.
Ну, пускай так – ради таких моментов стоит жить.
* * *
Майн либе киндер зибцвайнахт,
Их бин ди штимме аус дем киссен...
...из смертной скорби, из тяжкого дыма после побоища без победителей вылезает, стелется тягучий призрак – и открывается, разверзшись скрипучим, надрывным, нечеловеческим заявлением. Констатирует он, конечно же, победу зла. Мощно, фатально включается разрушительный ударник – и выворачивает, разносит всё на своём пути:
МАЙН – ХЕРЦ – БРИНТ!!!
– Если бы знать ещё, Светик, что это такое... о чём поют-то вообще...
– Ну... что-то о любимом ребёнке, о моём сердце...
Мы сидим в машине у её подъезда. Светик возбуждена и счастлива, она тыкает пальчиком в магнитолу, быстрей-быстрей пролистать все песни, поставить мне свою любимую.
– Это не так важно, о чём, главное – чувствовать... Ты вслушайся, я тебя научу... Вот!! Песенка о маме!..
Эта начинается издалека, мелодично, минорно. Отчётливо слышатся повякивания грудного ребёнка – в такт им Светик открывает ротик с невинным и жалобным личиком, вызывая у меня очередной прилив нежности. Это, в общем, колыбельная, но из гестапо. Тема усиливается тяжёлыми мелодичными акцентами, напоминающими «Скорпионс», в какой-то момент замирает, повисает в гудящей пустоте...
МУТЕР... МУТЕР... МУТЕР?!! МУТА-А-А-А-АААААА!!!!!!!
...и обрушивается в неизбежное громыхающее никуда.
– Маму жалко, что-то с ней случилось нехорошее, – говорю я. —...Светик! Что с тобой?!
По её щекам симметрично ползут две неподдельные слезы. (У зайчат катарсис.)
Её личико, уткнувшееся мне в плечо, вдруг – как есть, из такого вот трагического выражения, морщится, делается смешливым, губки распрямляются, слёзы куда-то пропали – и вот она уже беззвучно заливается вроде как над собой, заглядывает в недоумённые мои глаза душевно и просветлённо – ну что с меня взять, Рома, с такой впечатлительной да маленькой!
Зашелестел тёплый дождик по вечереющему стеклу.
– Куда едем, Светик?
– Не-пр-ринципиально.
– Гулять под зонтом по мокрому Камергерскому проезду.
– Яволь, майн хенераль! А можно без зонта?.. Ой, а вот эта? – находит другую песню.
– Та-а-ак... Вступительная лирическая тема льётся тревожно и недолго... Она как бы знает, что скоро по ней дадут кувалдой, – пытаюсь я спрогнозировать развитие. – Ну вот, пожалуйста. Это как в жизни – обречённость перед непреклонной грубой силой. Дух... Духаст... Духастмишь...
И ведь не могу я сказать, что мне активно не нравится – не моё, конечно, но в своём роде очень даже. Что-то типа «АС DC» или «Металлики» – только современнее, тяжелее, бесповоротнее. Злее.
На особо яростном ударнике Светик врубает звук на полную и с озорным интересом и некоторым даже удивлением смотрит за моей реакцией...
Ну – я, конечно, тащусь. Вот теперь-то мы на одной волне!
А там уже кого-то припечатывают, безысходно бьют наотмашь:
Н-Н-Н-НАЙН!!!... Н-Н-Н-НАЙН!!!
Светик в экстазе. Она выбивает ритм спиной о сиденье. Люди на светофорах понимающе наблюдают за этим танцем. Светику прикольно, как это такой взрослый Рома вникает в её музыку, – и вот уже смеётся и над ней, и над реакцией людей, и над самой собой...
Смеётся незло, тактично. Мне очень нравится она сейчас, разгорячённая и шальная, так нравится, что я даже ощущаю приятное напряжение внизу... что я даже останавливаю машину и топлю девчонку в поцелуе. Хулиганское веселье – признак нимфетки, вспомнилось вдруг набоковское посреди её закрытых глаз. Она хоть и хулиганка и нимфетка, но пока всё очень мило.
– Маринка скоро приедет из Италии, – неожиданно сообщает она. – Звонила мне сегодня. Говорит, загорелая... – добавляет мечтательно.
– И что же это она в Италии делает?
– Просто... с молодым человеком, заодно и моделью работает.
Как всё у них просто и заодно. Я представил себе Маринин зад, отсутствующую Маринину грудь и улыбнулся.
– А ещё... если тебе интересно, я недавно встречалась с Фисой. – Светины глаза испытующе блеснули справа.
Ничто не дрогнуло в моём доброжелательном лице, внимательно следящем за дорогой.
– Фиса сидит такая – у неё же теперь два мобильных – то один зазвонит, то другой... «Алё. Какой Кирилл? А, вчера у „Мариотта“? Встретиться? И что мы будем делать?.. Извини, у меня другая линия... Вадим? Какой Вадим? А, „лукойловский“ Вадим! – сегодня не могу, но завтра обещаю! У-у, з-з-заебали!..»
Светик то и дело посматривает на меня изо всех сил.
Я молчу.
– А ещё она была в какой-то сумасшедшей мини-юбке и с наращенными волосами – по пояс! А потом прыгнула в «Ягуар»!
Видимо, последняя информация была призвана меня убить.
Несмотря на все эти ужасы, мне очень приятно. Почему? Девчонка хочет моей ревности!..
Я усмехаюсь.
– Фиса давно умерла для меня, Светик. Последний раз я долбанул её об стенку – в «Мосту».
– Да, все уже в курсе.
– ...?
– Ну, я с ней виделась много раз в последнее время. А вот папа мой сказал – молодец, Роман!..
– ...?
– ...я бы с ней не то ещё сделал, та ещё эта Фиса стерва! Ну, он же видел фотографии с моего дня рождения, – кстати, я принесла несколько вместе с буком – тебе показать!..
На светофорах я рассматриваю компромат: пьяная Фиса зачем-то снимает штаны и показывает присутствующим свои отпадные загорелые половинки в открытой танге, Фиса с полуоткрытым глазом расстёгивает лифчик, Фиса с Мариной лижутся, длинно выставив языки, вот опять лижутся... Жуть.
– Фиса, конечно, эффектная, что и говорить... – обиженно замечает Светик. – Я её знаешь как к Маринке ревновала!.. – то есть, фу, наоборот – Марину к Фисе! Ну, а теперь всё пропало. Хотя я знаю, что буду любить её всегда!
– Короче. У нас такой... не треугольник, но квадрат. Мы с тобой, Светик, – сторона страдательная, а эти две – агрессорши. Но от перемены мест слагаемых сумма-то не меняется! – весело заключаю я, удивлённый ясности давно напрашивающегося вывода.
Света тоже смеётся. Она, оказывается, недавно даже придумала на эту тему стишок – но теперь забыла. Мы уже шлёпаем по лужам, рассекаем густой озон. Одной рукой я держу её тончайшую податливую кисть, другой – её бук, который сейчас наконец-то рассмотрю. На ней сегодня почти нет косметики, милое детское лицо, вдруг ожившие глазки... Раструб клешей играет лужами. Грудки дёргаются туда-сюда (значит, они есть!!). Досужий народец с летних столиков разглядывает замечательную пару.
Гуляем!..
Здесь как на Арбате, только короче. И чище. Да что там – цивильнее в тыщу раз.
«Арт-кафе» полно чудовищ. Они пялятся с картин и отбирают у нас пространство. И без того тесная древнеримская колоннада тянется к барочному фонтанчику. Я пытаюсь разъяснить Светлане сей вымороченный постмодерн.
(Когда-то был я виноторговец и знавал московских рестораторов. Здесь, видишь ли, всё в традициях средиземноморского стиля, даже хозяин тот же, что в «Театро Медитерранео». Камень, лепнина в ракушках, мрамор, стекло...)
А Светик и без моих объяснений всё понимает. «В своё время» захватывала её история искусства. Ван Гог – любимый художник! Перечитала всё, что про него написано. С упоением рассказывает она историю о том, как он отрезал себе ухо.
Оказывается, она рисует сама – немного даже в импрессионистской манере – и хочет поступать на следующий год в Суриковское, и кстати, по специальности «дизайн интерьера».
...ну разве это пустышка? – чувствует, читает, рисует, интересуется! Стремится!..
А сегодня она вообще особенная... Ага, в лице меньше того сурово-отречённого выражения, которое не пойму я никак. Больше в глазах света. Больше в них ответа. И телефончик почти не звонит.
– Что с тобой сегодня, Светик?
– Ничего. Просто... рада тебя видеть.
...бог мой. Неужто дождался?!
Всё вокруг наливается смыслом.
Я открываю её бук. Собственно, никакой это не бук – несколько удачных подростковых фото. Пара полуобнажённых отретушированных снимков из журнала «XXL» (однако!), где она, такая розовая пастельная нимфетка, куртуазно возлежит на шикарном диване. Я вдруг отчётливо и радостно вспоминаю о том, что я же фотограф!.. И уже думаю о том счастливом моменте, когда я творчески её растиражирую, когда моё видение изменчивой этой и прекрасной натуры (целый космос!) украсит её портфолио, отзовётся огоньком понимания и, может быть, благодарности в хулиганских этих глазах.
Кстати, прекрасные портреты на фоне природы получатся в том же доме отдыха! Завтра же буду говорить об этом с мамой.
– А не надо, я уже договорилась.
– !!?
– Да-а, вот как-то отпустила меня мама, хотя такого ещё никогда не было – ну, чтобы одну, с мужчиной, с ночёвкой... А я ей сказала, что мы едем кататься на лошадках. Там ведь будут лошадки, правда?.. То есть не-пр-ринципиально – ничего страшного, если и не будут, мы всё равно поедем, но... я так хочу, чтоб бы-ы-ыли – ну хоть одна какая-нибудь хроменькая! – и жалобно так заглядывает в мои подпрыгнувшие глаза. – Ой, а у тебя я-я-амочки!..
Ну, дела.
Принесли по «цезарю». Под сырной позёмкой схоронили порубленную флору и фауну – не поймёшь, где что. (Боже, что за бред!)
– Ромик... (РОМИК! – Ро-мик!!!)...слышишь, можно попросить тебя не отсаживаться напротив, ты лучше к себе подвинь салат, а то...
(...можно ли попросить, попросить меня... можно?!)
– ...а то я – (шёпотом, как заговорщица!) – жутко боюсь всех этих чудовищ, они ведь – смотри, как живые. Вон тот лиловый гад, видишь? – это же Пиздерман! Он, думаешь, просто так свою клюшку держит?! – она ему вместо камеры! А я специально посмотрела ещё на него, когда в туалет выходила, а он на меня... он во все стороны смотрит, он вообще – везде! Так я только руки помыла – и сразу обратно...
...и что случилось за пять минут, что мы вдруг сблизились так стремительно и здорово, что сижу так гудко и торможу так сладко, как сто граммов жахнул без закуски, – и дело не в её джин-тонике, и не в волшебно меня постигшем предвкушении совместной поездки, и даже даже даже не...
– ...даже и... так и в туалет не сходила? – (Жалобно качает головой.) – А ну, давай-ка провожу! Буду тебя защищать ото всех.
С ней приключаются разные истории. За Светой все гоняются. Все её хотят.
– Это, Светик, примитивные сущности тонкого мира, всякие мелкие вампиры, не обращай внимания. Обычно их видят дети лет до десяти, но так как ты тонкая натура...
Я говорю о призраках, о полтергейсте, об оборотнях, о дьяволической иерархии, о перевоплощении душ, об антибожественности колдовства... Говорю долго, увлекательно...
Пробиваем овечек на эзотеричность.
Она слушает внимательно, как сказку, и – немного насупившись.
– Вот-вот, ты меня околдовал, – вставляет. – Я даже телефон домашний тебе дала, я этого никогда-никогда не делаю, себе самой удивилась...
...околдовал?!
...на секунду закрыть глаза, окунувшись в тот банальный и благословенный контекст, – и вот предстаёт в замедленной съёмке выхватывание Светика: да, я как бы ни при чём, оно всё невольно происходит, в сопровождении моей бессознательной критической молитвы – так случается с утопающими или терпящими бедствие; время замерло на миг, я растворяюсь в нём, от меня не зависит ни-че-го, мир уходит из-под ног, – и ты и я, улыбка, прыщик на щеке, зрачок в зрачок, – и россыпь цифр, волнуя и кружа, ложится на тебя, моя душа!
...какими прихотями судеб?
...господи, как незаметно, призрачно и жёстко даёшь ты нам одно и забираешь другое!
– ...а потом пошла к выходу, там покрутиться, но тебя уже не было... Я даже обидеться уже хотела!..
– Так что ж ты, негодница, столько дней меня за нос водила, всё мы никак не встречались, то у тебя дни рожденья, то...
Смеётся.
– Ну вот я и обиделась. Да нет, если серьёзно... я думала, что мало ли – у тебя к Фисе ещё есть чувство...
Ну что же. Салат вроде надо есть, на то он и салат.
– Скажи мне честно, Света. У тебя сейчас кто-нибудь есть? В смысле, встречаешься ты ещё с кем-нибудь, кроме меня?
(Прости, читатель: наивный банальнейший вопрос. Но – с прицелом на инерцию откровенности.)
Серьёзный Светик отрицательно качает головой.
– Скажи мне честно, Света. Например... день рожденья тебе праздновали в... ресторане ЦДЛ, мне Фиса звонила тогда, – это же крутейшее место, нужны средства – как, откуда?
– Это просто. Может быть, ты слышал имя «Коля»? Нет? Это Маринкин друг, он ещё год назад так заинтересовался мной, говорил – я вижу тебя моделью, сделал мне бук, понакупал всяких дорогих вещей – говорил, для съёмок... А перед днём рождения звонит мне из Швейцарии, говорит, поздравляю, я сам не могу приехать, а стол тебе оплачу – гуляйте, девчонки...
– Хор-роший подарок. Света, скажи мне честно. Ты спала с ним?
– Да ты что, нет, коне-е-ечно! Вообще-то, он намекал, но после разговора с моим папой... понял, что надеяться не на что.
– Бедняга. – (Значит, мне тоже предстоит беседа.) – Столько для тебя сделал – и...
– Ну а он такой. Ценитель красоты. Возился со мной... из любви к искусству.
Светик улыбается.
– Вообще-то... я сама понимаю, как всё это портит, – вдруг говорит серьёзно. – Когда даже просто так вроде, и человек от тебя ничего не хочет, ну, деньги девать некуда, – на, девочка, на мороженое. Потом привыкаешь к тому, что в кармане всегда что-то есть, а когда останется каких-нибудь сто долларов – уже депрессняк...
– ...и ты уже думаешь: а, зачем идти учиться, работать, что-то делать... Ты пойми, Светик, – (на меня находит вдохновение, я выстраиваю в памяти богатый образный ряд, оставшийся после бесед с психологом, я всё больше распаляюсь), – девушка ещё школьница, только открывает глазки на мир... А ей уже на мозги капают – да ты такая, самая лучшая, ты что вообще здесь делаешь, да я тебя в Париж... – внешние данные её сами собой вылезут в первый ряд и полностью закроют обозрение. И собственная исключительность взгромоздится на этот эфемерный, но для неё почему-то уже абсолютно незыблемый пьедестал... И что интересно: потребует всё новых и новых доказательств реального своего существования!
Я вхожу в творческий раж. Ну и молодец, Рома, без обиняков, директно ввожу моей девчонке вакцину. Всё это, надеюсь, не звучит сентенцией. Это вливание образной аксиомы в фундамент жизненного строительства (во!). Готовы мы не совершать чужих ошибок?..
Светик то и дело активно кивает. Соглашается.
Вижу, что готовы.
Мой разорённый салатик откинутым листом тревожно топорщит ухо.
Дальше!
– Так вот. Девочку посадили на эту её жёрдочку, сама-то до неё она не доросла естественно, своим опытом... Она вообще никто – рожица да фигурка! И вот он – он льстит ею, сладкой и неопытной, своему самолюбию, он ею самоутверждается! А на самом деле? – ломает! Потому что она уже не может без красивой жизни, как чукча без водки... Чего там – на, девочка, на мороженое... Она – несчастное создание! Узнаёт изнанку жизни, а не видит лица!...
Нет-нет, аплодисментов не было. Бурных покиданий парламента – тоже. Света быстро курила и серьёзно смотрела на меня. А я уже, конечно, корил себя за прямолинейность, запальчивость, вспыльчивость – что ещё?.. Ну, как всегда.
Я закурил (!!!).
– Я не такая.
Я не расслышал.
– Я – не такая, Ромик! Всё, что ты сказал, – правда. Всё-всё правда... Сколько раз я была на месте тех, о ком ты говоришь. И девушки сейчас – ну, я имею в виду, – модельного плана – тьфу, формулировочка! – никогда не останавливаются.
– В смысле.
– В смысле – не будут жить с человеком и ни на кого больше не смотреть только потому, что он им нравится. Они обязательно будут искать ещё одного, а лучше двух – чтобы встречаться раз в неделю, может – в месяц... И иметь всё.
– Кто бы сомневался...
– Вот, например, Латанин. Уж на что страшило, а девчонки, даже, я знаю, из нашего агентства, в очередь к нему выстраиваются. За квартирой-машиной!..
– Да бог с ним, с Латаниным.
– ...но я – не такая.
– Да не такая ты, не такая, – смилостивился я. (Девчонка на пути к исправлению! Ура-ура!) – Будем считать, ты счастливое исключение. Ты девочка неглупая, образованная, – у тебя шансов оценить всё это гораздо больше, чем у большинства. Ну, а вообще – у тебя ещё всё впереди.
– У меня уже всё позади! Опыта за два года – выше крыши...
– Скажи. Зачем вообще ты пошла в модели?
– Когда мне было лет одиннадцать, подошёл на улице Стас и дал визитку. Через два года я уже работала. Нет, папа был, вообще-то, против. Не помню, по-моему, мама настояла – «пускай развивается».
– Н-ну да. Откуда бедным родителям знать, что это за болото?!
С ощущением свершившегося прорыва я вывожу Свету на улицу. Дождь опять строчит по лужам. Лужи – чёрные с золотом. Зонт – в машине. Адреналиновая дыра, как после американских горок: всё здорово, я на высоте! Я сказал ей что-то важное, сказал основное, сказал рискуя – и был услышан!
Никого в тёмном Камергерском проезде. Только наездницы в седле переступают на месте ленивым копытом.
– Прокатиться не желаете?..
– Ой, Рома, лошадки! – Светик прыгает в дождь, погладить живую шёрстку, вспаренные лошадиные бока.
– Мужчина, пожертвуйте коням на корм!
Мужчине ничего не остаётся, как прыгнуть следом и пожертвовать сотню (мельче нет).
Света счастлива. (Мужчина не ударил в грязь лицом!) Нежно заглядывает она в печальные лошадиные глаза.
– Рома, Рома, а я в прошлой жизни была лошадкой! – и разворачивается, открывает глазки пошире, конкурирует с лошадками в печали.
Она уже мокрая. Она жива и радостна. Открытым ртом ловит полновесные разноцветные капли. Её пальцы прилипли к моим. Она идёт, как женщина, справа. В моей левой подмышке её бук.
Мне нравится, что она любит дождь.
За это я решил рассказать ей стих. Это единственное, что я сочинил в жизни (в девятом классе на уроке физики). Литературные потуги четырнадцатилетнего отрока с претензией на многозначительность. Речь идёт о некоем портрете с выставки.
Наши слитные шаги чётко ложатся в амфибрахий. Я декламирую выспренно. Мы улыбаемся.
...ты – вечно непонятый Иисус,
На вечном мольберте распят!
Света останавливается, Света забегает вперёд.
– Это – ты?! Ты знаешь, что ты гений? Повтори ещё последние строчки... В них – всё! Про настоящее искусство – то, что оно вечно, непонято, недосказанно, и всегда-всегда страдает... Как Иисус!..
Я элегантно подхватываю её на руки и несу долго, лёгкую, свежую, податливую. Целую на весу головку.
Становится неудобно нести. (Дурман её разлетевшихся волос уже распирает мне тесные джинсы.)
Аккуратно ставлю статуэтку на асфальт.
– ...чем я могу пахнуть! Твоим «Кензо»!
В машине, в багажнике затаился в ожидании встречи с адресатом целлофановый пузырь моей надежды. Всем нутром торжествуя, извлекаю хрустящую сферу. Ловлю в Светиковых потерянных глазах отражение моего фантазийного порыва (лукавого и бескорыстного).
Её лицо выражает абсолютное счастье. Оно сияет нереальностью происходящего. С-с ума сойти. Задарил совсем! Что-то там внутри такое, как гнёздышко. И не стыдно тебе, так охмурять девчонку.
Едем домой в час ночи под вопли «Рамштайна». (Таким треугольником: я, рядом она и впереди рвётся из магнитолы «Рамштайн» – расчищает дорогу.) На светофорах (и не только) обгоняем разом все машины, повергаем Светика в восторг. Считаем Светины биллборды: «То, что нас объединяет»...
Что же нас объединяет? Да, некая безмолвная общность, что-то немое и важное легко и радостно присутствует в нашей болтовне и переглядах... Я знаю – то наш сговор о поездке, то отзвук брошенного в сердце мне: «Я не такая!»
Я провожаю её до лифта, а то вдруг в подъезде какие призраки. Глядя прямо на меня широко открытыми глазами, она влажно чмокает меня: раз, два, и – три-и-и! – уже вдруг развернувшись ко мне спиной, изогнувшись, забросив головку. Её талия и передние тазовые косточки ложатся мне в руки.
(У неё всё там узко, остро и трепетно.)
– Слушай «Рамштайн»!
(«Добро пожаловать в мой маленький мир с чёрного хода!»)
Люблю в одиночестве затаить счастье, посадить рядом и прокатить через ночной город. (Ох, редко это случается!) Стало быть, «Рамштайн» не ставлю – Света, извини, сейчас моё время, полчаса самбы – румбы – ча-ча-ча, сейчас мы с эклипсом танцуем латину. Светофоры нас понимают: чётко в нисходящую тонику «Бомбы» Рики Мартина вспыхивают (наверно) сзади безумным мелкопрерывистым красным огромные спортивные квадраты стопарей... Мы тормозим, чуть спотыкаясь, чуть – нарочно – опаздывая (как незабвенная Фиса на паркете), – но попадая!!
(А о чём там речь?! А ерунда, проглотил какую-то волшебную розовую капельку – и вся жизнь уже как танец, ты уже болен, ты безнадёжно сумасшедший.)
Здравствуйте, родные чёрные в крапинку – вишнёвые-грушовые, мутные, жарко-неоновые проспект Мира – Садовое – Ленинский! Изорванный встречным ветром любимый маршрут...
Кто-то вылетает на джипе вперёд меня (??!) с поднятым большим пальцем – хорошо, не средним. (Что такое?) А, значит, люди понимают, люди сочувствуют!
А вот и моя улётная «Amor de mis amores»! На залихватском гитарном вступлении въезжает мне прямо в пах телефонный звонок – или, скажем так: приятно щекочет мне паховую область. Неожиданно. (То есть самого звонка-то я, конечно, не слышу – телефончик прячется от грохота у меня между ног, ну а потом сползает по сиденью ещё глубже – это единственное место, где его вибрирующие конвульсии не пропадают даром.)
Сейчас это может быть один-единственный абонент МТС из 7,5 млнов. Звонок которого способен окончательно снести мне крышу.
Двумя пальцами извлекаю аппарат за трепещущую антенну.
– Ало, Р-рёмочка! Мы сейчас тут с мамой твоё платье мерим, ты себе не представляешь, мне та-а-ак здорово!.. То есть это вообще-то не моё, у меня таких вещей нет, но...
Восторги растворяются в искромётном припеве. Врубленный на максимум, припев предлагается к прослушиванию и сопровождается кастаньетной чечёткой, выщёлкиваемой на пальцах. (Руль я держу коленкой. Телефон я держу щекой.) Принцесса моя, что ты такое со мной сделала, что...
Простыми и звонкими испанскими словами, синхронно напетыми в трубку моим ошалевшим, рвущимся куда-то сердцем, – припев признавался Светику в любви.