Текст книги "Стулик"

Автор книги: Роман Парисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

7

Сегодня в спортзале были ноги. Мои хлипкие модельные ноженьки. Отстающее звено. (Пора наконец-то подвести под себя постамент.)

Уф, серьёзная группа! Тренировка – что называется, развивающая. Это значит – все подходы с максимальным весом и до отказа. Вес-то отпускаешь, а боль ещё стоит в мышце секунд несколько, гудящая, тугая, корчит лицо судорогой. И мухи такие сиреневые в выпуклых глазах. И в обморок хочется. Как я грузил их (бицепс – квадрицепс!), как убивал – ой, жимы, выпады, разгибания, приседания...

Такое было чувство, что я весь состою из ног.

Закрывался я, как всегда, из домашней бутылочки супергейнером, это такой коктейль углеводный. (Двойной дозой!) Ну, тут свои нюансы: выпьешь мало – катаболический процесс не остановишь, чуть переборщишь – сразу оплываешь чем-то лишним в пояснице... Потом ещё всё время ходишь, щупаешь себя, бочка оттягиваешь, как ненормальный.

Я в раздевалке, я согнут в три погибели, соплю, вздыхаю натужно, фырчу. (Завязываю шнурки.) Пульс долбит по вискам. Пот конденсируется на лбу. (Это после душа-то!) Сейчас потекут по носу первые капли, тёплые и щекотные. Когда-нибудь в тысячевторой раз хлынет кровь куда-нибудь не туда. (Тьфу-тьфу!) Кряхтя, я разгибаюсь. Смотрю в зеркало и улыбаюсь удивлённо – ну натуральный рак, мокрый, красный, блестящий, клешни здоровенные...

Только что из кастрюли.

Вообще-то про спортзал – это к слову. Единственная в нём радость – момент его покидания. Покидаю я его торжественно, с чувством выполненного долга (в ликующих конечностях), с чувством разыгравшегося метаболизма (в груди), а также с неясным ощущением готовности к чему-то (в голове).

Я думаю о том, к чему же это я могу быть готов. И почему после спортзала? Ответ быстро является из недр подсознания, извлечённый оттуда парой стройных кукольных ножек, мелькнувших вдали. А-а, это дядя Фрейд, блестя пенсне, подталкивает меня к реализации мужского потенциала, а внешнюю мою спортивность со всезнающей улыбкой предлагает в качестве опоры. Без которой я – не герой-любовник?

Да нет – конечно, я о Свете. Целый день она там сидела, у меня в подсознании. Стало легче и радостней звонить ей, разговаривать с ней – всем замирающе торжествующим нутром своим я уже почти уверенно угадывал в её милом ворковании интонации ответа. И, боясь спугнуть, сглазить, опошлить это зарождавшееся нечто, я и не думал о знакомствах с другими. Буду с девчонкой до конца честен, пусть сполна оценит она дар судьбы. Увесистый подарок в виде меня.

В этот вечер у неё были какие-то съёмки на «Мосфильме», и я, памятуя, что такое съёмки у модели, не стал звонить ей раньше девяти, дабы не ранить себя каким-нибудь «не тем» её тоном, не услышать быстро-колючее «сейчас говорить не могу»... Однако всё было здорово, вечер оказался за мной, – неожиданно она освобождалась в полдесятого! Я прыгнул в машину, взрыл передними колёсами песок на асфальте и опять куда-то привычно понёсся сломя голову, договаривая уже на ходу, выясняя адрес, которого она не знала и потому, очень мило интерпретируя мои вопросы, синхронно переспрашивала у мамы. У мамы... «Так она там с мамой!! – задёргалось в голове. – Так знакомство с мамой сблизит ещё больше! Раз она уже доверяет меня маме, господь точно услышал меня...»

Это было где-то на Ленинградке, за Левобережьем, среди каких-то пустырей и при полном отсутствии такси, отчего я почувствовал себя по меньшей мере рыцарем, вызволяющим из восточного плена. (Где они есть точно, обещали разузнать и перезвонить через минуту.) Беззаботно мчась по западной стороне МКАД – ловя встречный тёплый ветер и любуясь необычным оранжево-лиловым закатом, – я тихо, спиною как-то, вдруг ощутил измену, – нет обещанного спасительного звонка!

Ну так и есть, сердце опустилось, что-то вдруг предательски случилось с телефоном (он и раньше барахлил), экран оживает почему-то наполовину, а номер... номер не набирается вообще и не высвечивается! И вот именно сегодня, именно сейчас, когда наконец-то она меня ждёт, она звонит мне, я ей нужен – а я... отключаюсь (используя то, что не знаю адрес, чтобы свинтить благовидно!) – я её бросаю, как предатель, не желающий помочь в беде, а скорей всего – попадаться на глаза маме!.. Ведь именно так, а не иначе выглядит с их стороны подобное малодушное поведение!..

У меня есть всего несколько минут на исправление ситуации, прежде чем на меня обидятся совсем. Я на МКАДе – у какого пролётного мерседеса попрошу я позвонить?! И тут же другая мысль обваливается на меня тёмным и совершенно непролазным горем: я не помню её мобильного номера, он же только в памяти телефона!! Больше того – я и домашнего уже не помню.

Вот как жизнь устроена. За минуту слетишь с Олимпа, ни за что ни про что, мелкие технические неполадки.

Я на обочине, я в кювете, я включаю аварийку, я произвожу безнадёжные манипуляции с действующей половиной экрана, вынимаю и вставляю SIM-карту... Так, спокойно! Действовать, как машина, быстро, хладнокровно, рассудительно, иначе конец – назад пути нет. Мне всего-то нужен сейчас любой другой мобильный, переставить карты да посмотреть, что получится... До первого бы кафе, что ли!.. Оно оказывается, на беду, с претензией, стиля деревянно-охотничьего, какое-то «Львиное сердце», и администратор в бордовой бабочке... Его слащавая улыбка «чегоизволите» натыкается на мою колючую нервозную напористость, да ещё и личного характера, не относящуюся к заведению, – ну, и получается, понятно, взрыв несоответствия интересов. И ещё всякие попутные нюансы отражаются у него на притворном лице: а не хочет ли какую манипуляцию произвести с чужим телефоном, а то и отвлечь да бомбу туда всунуть... Да и вообще, что можно делать у нас человеку, кроме как не покушать! У нас рябчики хорошие, вчера ещё летали...

– Ничем не могу помочь. У меня мобильного нет, директор отъехал. Я сожалею. – (Приглашение выйти!)

На-ко, выкуси. (Твой директор бы, кстати, расшибся, чтоб только угодить потенциальному клиенту.) Я сразу наглею в таких случаях. Вхожу в раж частного интереса, так сказать, разоблачаю себя от ненужной шелухи. Люди добрые, помогите! – Люди добрые сидят, кушают супчик, на меня тихонько посматривают – что за выяснение там? Ну, а я прямо к ним: приятного аппетита, человеку плохо, дайте телефон позвонить, то есть не то чтобы позвонить... А уже телефон-то чужой выключаю, достаю из него SIM-карту, вставляю её в свой и попутно объясняю, что, мол, не волнуйтесь, – она нужна для проверки... Хозяйке телефона тут уже, конечно, не до супа, администратор уже кивает охраннику, ну а я, как фокусник, але-гоп, вот сейчас-сейчас всё будет... Включаю – та же история. Теперь наоборот: моя SIM-карта – тётин телефон... И тогда – меня осеняет! – я смогу хотя бы вызвать из памяти последние звонки! А ситуация осложняется, сгущается, можно сказать, облачко непонимания и враждебности. Вот, смотрите – я уже со своей картой, свои деньги расходую... В чём, собственно, дело?.. – Дело жизни и смерти. Долго объяснять. Ну, наконец!!

– Алё, Светик!! Быстрей говори адрес, у меня телефон сломался!

– Быстрее адрес, мама, у него телефон сломался... – вторит Светик, устанавливает тройственную общность с таким радостным смыслом «ну, наконец!», что на секунду становится темно в глазах...

Я знаю одно, ребята: к вам я больше не приеду, рябчиков сами жуйте... А заката такой глубины, такой ясности Москва ещё и не видала, так густо тлеют алые поленья... – на скорости 150 начинает складываться стих и забивается волшебной прозой, стоящей в ушах: «Давай быстрее, Ро-о-омик, мы тут с мамой уже кругами ходим в парке – ждём тебя!»

Закоулистыми тёмными проулками добираются артисты и модели до подзабытого богом сумрачного здания. Рядом мглистый парк, ни фонарика. Затаившись, парк дышит Светиком. Я дышу вместе с парком. Ау-у-у-у!.. В непроглядной дали аллейка хохотнула, явив мне два пятна, которые подслеповатый глаз определил как две фиалки. Одна из них оторвалась, рассыпалась, засеменила длинными знакомыми стебельками – и скоро душно ткнулась наобум мне в губы, я обвил её рукой...

– Ну-у, долго как! Что там за история с телефоном?! – (Очень, очень приятные интонации – ревнивые?!) – Сейчас буду знакомить тебя с мамой!

Мама как мама, лет на десять (слава богу!) меня старше, чем-то неуловимо похожа на Светика. Приятное овечье лицо. (Только шерсти нету.) Фигурой – прямая противоположность, ну это ладно. По поводу дочки, чувствуется, весьма волнительная...

А в общем, уютная.

Я поцеловал ей ручку. Я подарил ей бордовую розу!

Светик тут же сверкнула в темноте глазищами.

– Рома, ничего, если мама с нами поедет – мы её у первого же метро выгрузим?

Так. Свете тут же преподаётся урок по обращению с мамой. Мама Анна, мы вас, конечно, отвезём до подъезда, но... были бы очень рады посидеть с вами где-нибудь в кафе!

Конечно, мама Анна отказывается, и где-то там, в зигзагах материнского чувствования, в неведомых подкорковых извилинах, Рома уже получает режим наибольшего благоприятствования.

Светик пристыжённо улыбается. Светик любит маму, она просто слишком тактична со мной. (Ничего не может с собой поделать.) Светик гордится мною перед мамой. Очарованно уже изучает мой, в безрукавной фуфайке, стыдливый бицепс. Ощупывает его – как саксофонистка.

– Здоровый какой! Мам, посмотри.

Как будто раньше не видела.

На «Мосфильме» снимали клип. Группа «Замуж пора». Песенка про моделей. Четыре молоденькие девчонки открывают рот, а вокруг всё модели, модели... Ну, можно себе представить. (Ага, то-то Светик чуть не с меня ростом – в немыслимых луноходах на пятнадцатисантиметровой платформе, пупочек хулиганский сверкает, ну а топик оттопырен, еле грудки прикрывает!)

– Там меня больше всех снимали!

– О чём там речь-то хоть в песне?

– А ни о чём. О том, что все модели б...

– Света!..

– Да всё нормально, Анна, – как раз хорошо, что ваша дочь понимает такие важные моменты...

– Ну хулиганка... Вам, Роман, конечно, интересно было бы посмотреть. Ей-богу, самых красивых девушек Москвы пригласили, – говорит почему-то мама.

– Да-а, интересно-интересно, Р-р-оман! – кивает головкой хулиганка, прищурясь. (Это она меня так ревнует.)

– Да мне зачем. Во-от моя самая красивая девушка.

Целую Свету в сладковатый висок. Бутон чайной розы вдруг появляется у её удивлённого лица, щекочет задранный носик...

– Ну, вообще! Мама, что мне делать – он мне каждый раз дарит розу, – он что, соблазнить меня хочет?..

– И как это вы, Роман, только угадали, что Светлашка чайную любит – вон ещё с первой вашей встречи стоит, глаз не отвести...

– Дак от души ж подорено! Прошу садиться! Тесновато, не взыщите, машина спортивная. – Откидываю переднее сиденье, помогаю маме Анне угромоздиться в бутафорное заднее корытце... – Тут кому-то придётся лапы свои длинные под-жать!.. – А сам всё думаю, так-так, значит, мама коллекционирует мои розы и считает наши встречи...

– Как раз мамой Анной сейчас и опробуем, можно сзади сидеть или нет! – комментирует наш малыш.

...но что это за «Светлашка», уж больно примитивное, ванильное словцо, какое-то ограниченно-слащавое – так бурёнку можно назвать, что ли, даже «Светланка» деревней пахнет или люлькой... Человечек этот – сложный, подпорченный, но бесконечно уже милый моему сердцу – должен зваться только СВЕТИК!..

Вот что значит суффикс, ёшкин кот.

– Так, сейчас будет экзекуция мамы. Мама, смотри, как мы с Ромой слушаем «Рамштайн»! – восторженно Светик врубает на максимум «Мутер», вертит от меня к маме и обратно свой заученный оскал, как на пролетающих по Ленинградке плакатах... – Ой, а вон ещё один! И ещё дальше, видели?!.

Оказывается, всего их по Москве штук пятьдесят, а скоро её и в другой рекламе снимут – теперь уже от агентства «Кодус», но какое-то такое есть правило, что типа одна и та же девушка не может висеть вперемежку, кричит она мне в ухо.

Я всё же прекращаю навязанный маме металлический разгул. Я сбавляю громкость, я ставлю ей золотые восьмидесятые, Хулио Иглесиас, «Natalie» ... Спиною ловлю сзади токи благодарности, чувствую связующую нить поколений... Светик морщится, напрягает пафосно горлышко, открывает в такт недовольный ротик, размахивает руками, как в опере.

Мамина голова наконец вылезает между нами, вот это музыка, я понимаю...

– Какая у вас дочка, Анна, непосредственно всё воспринимает. Схватывает всё на лету... Умница.

(Умница принимает позу умницы, ручка на ручку, носик кверху, глазки оттопырены в познавательном рвении и на меня косятся.)

Ну прелесть. Не врезаться бы куда.

– Нет, серьёзно. Светлая головка, хорошие задатки...

– Ой тьфу-тьфу ведь и не учится толком а надо же кругом пятёрки английский опять же и в художественной гимнастике была бы как Кабаева сейчас да ей пророчили если б не травма так она в у-шу тренер души не чаял в Нидерландах первое место жаль только ездить Светлашке далеко сейчас же выпускной класс ну хочет в художественный как его но не знаю как там же графика а красками абстракции это мы можем да Светлаш вот теперь лошадки у неё значит ой и модельный этот бизнес конечно всё успевает когда и со школы её отпросишь а сейчас же выпускной класс ну вот пока идут учителя навстречу сентябрь дай бог во Францию вот сейчас если решится Милан поедет Светка и там и здесь и как успевает а Рудик-то Рудик ревнует что брось ты мам привязанность у человека а Стас ну вы знаете он же её с малых лет что называется вот Светке скоро шестнадцать конец всем мужчинам говорит в шутку так но я считаю если школе не вредит можно самая работа пойдёт самые съёмки говорит вон японцы говорит из двадцати девчонок ну как так сразу Свету нам только Свету а вот лицо наверно лицо у неё ну пускай главное я считаю учёба как говорится профессия а то модель а что модель сегодня модель а завтра как говорится...

Мамааннин голос мерно струится сзади, иногда приглушаемый музыкой. Света утонула – спряталась от нависшей над обрывом сиденья маминой головы, невидимо для неё иллюстрирует монолог гримасками. У них здорово выходит, иногда очень смешно. А смеяться я особо не могу – получается, заложу проказницу.

Иногда только ущипну её за острую коленку.

– Учёба оно, конечно, главное, но ещё главнее девочке в таких условиях (щипок!) не испортиться, – говорю я (я ведь старший товарищ или кто?).

– Правильно, Роман. Но тут, я считаю, вы их сами портите.

– Кто это, кто это, как это?

– Ну кто, молодые люди – подарками да знаками внимания...

Так. Это что ещё. На секунду отхлынывает вселенная, руль уходит из-под руки. Меня мешают с какими-то молодыми людьми?!! Да поймите же вы все, наконец, что я... что я... я!!!

Всё мужество предков сверкнуло в моём взгляде. Я обратил его направо. Что я скажу, я не знаю, но это будет... будет!!!

– Так. Мама Анна. И ты, Светик. Возможно, я что-то опережаю, лезу, как говорится, на рожон... Вы, Анна, меня вообще первый раз видите... Но хочу, чтобы вы поняли меня, моё отношение к Свете как мужчины. Извините, но я не боюсь показаться нескромным, просто поверьте мне, это не слова... Я не хотел бы, прямо скажу, ассоциироваться в вашем представлении с... другими молодыми людьми. Не потому, что я хороший, а все они плохие. Просто... извините, я не верю в их искренность. Искренности сейчас – днём с огнём!!...

(Откровенность, наверно, имеет свою особую силу. Потому что мама с дочкой серьёзно так меня разглядывают, у них даже выражения лиц одинаковые, а они об этом не знают, ха-ха, их же разделяет спинка сиденья! И чего я такого говорю-то?.. Иногда всё же надо посмотреть на дорогу – вон разворот на проспекте Мира чуть не проехал.)

– Разрешите, мама Анна, быть вашей дочери искренним и бескорыстным другом!

И надо видеть, обязательно видеть, как мама с дочкой симметрично и одновременно подаются друг другу навстречу, – чтоб встретиться глаза в глаза и отразиться в них собою!

8

– Пррьвэ-эт, стрекоза-пляжница!

– (Ха-ха.) Прьвэ-эт, Ро-о-омик! А как ты узнал, что я на пляже?

– Так там у тебя вокруг птички, малышня плещется!..

– (Ха-ха.) Я с родителями в Троицком. Тут лошадки, я сейчас буду кататься!

– Маленькая девочка – серебристый голосо-о-ок!

– (Ха-ха.) Ро-о-омик! Представляешь себе, я с утра пошла гулять с подружкой на ВДНХ, надела, конечно, твоё платье – а какие-то идиоты пристали, поедем с нами, деньги высунули, а когда поняли, что им не светит, то все ноги облапали – знаешь, как неприятно!

(Та-ак, первые издержки строительства вселенной.)

– Ур-роды! – я вскипел. – Где же, малыш, твоё у-шу... А ничего, вот будешь знать, как без Ромы платья надевать короткие.

– Нет-нет, я его теперь никуда-никуда, только с тобой, Ро-о-омик! Тут вот мама тебе привет передаёт.

– Да-а-а? Ну ей тоже... поцелуй от меня ручку.

– Нет уж, ручки сам целуй...

– Не сердится на меня, что вчера поздно тебя привёз?

– Да нет, всё нормально. С тобой же можно. Ой, ой, Рома, крабик!! Какой красивый. Чуть на него не наступила... Это я тут хожу, мочу ножки. Бе-едненький, беги отсюда, пока тебя тут не задавили!.. Побежал, побежал...

– Сколько раз купалась, русалка?

– Нисколько. Я в этой воде не плаваю. Ты что-о, ты б видел, сколько здесь наро-оду – всякие тётки, мужики пузатые... И ещё я боюсь – говорят, в Москве-реке уже трёхголовых рыб вылавливают.

– Трусишка. Там же очень жарко.

– Да, а зато знаешь как загорела вся, у меня такая полоска белая уже на попе!

– То есть готовишься к нашей сегодняшней встрече.

– Н-н-ну да. Ой, одну секундочку... Это я уже на верблюда залезла, ой, такой живой холмик, какой классный, краса-авчик, краса-авчик – это я его глажу. А, я забыла сказать – я здесь случайно совершенно Виталика встретила – ну, помнишь, я говорила? – тренера по конному спорту, он тут с лошадками и верблюдом... Созвонимся попозже, ладно?.. Ты ведь ещё работаешь? Часов в пять. Пока!

Ещё одну блаженную минуту поваляюсь на ковре... Только что на нём был убит пресс. Возмущённая перистальтика гоняет волнами по организму метаболическую бодрость. От Светиных звуков вырастает во мне лепесток. Я знаю, я вижу, что будет сегодня. Что выйдет из первого перегляда, когда она впорхнёт в машину... Сегодня мы, взявшись за руки, поедем ко мне! Я почуял это с первых её ноток. Сладкие вибрации неизбежности.

Я закидываю голову и улыбаюсь во весь шкаф (лицо в зеркале свисает от носа к ушам). Потерпите, бархатный ковёр, розовое зеркало! Замрите на несколько долгожданных часов. Скоро-скоро зальёт она вас дивными своими изгибами, юными своими трелями. Тот лепесток во мне растёт, пульсируя, – и вот уж неуёмным стеблем прёт он из меня, опаляет горло.

Холодный душ даёт силы ждать, возвращая к реальности.

Птицы надрываются за окном. Свежий, незапятнанный денёк. Последнее время такое впечатление, что дела сами собой делаются, всё, что надо, бойко так откатывается, впуливается, сливается... Клиенты сами названивают, покоя не дают, но я их ловко так: раз-два... раз-два... Да, тут вот недавно случился казус: нашёл я вроде нового заказчика, так оказалось, что брал он там же, где и я – на фирме N то есть, но только дороже, естественно (он – колбасник, каких у фирмы N тыща, а я-то – дилер!). Цена моя, видишь ли, ему понравилась! Так что, вы думаете, я сотворил в этой щекотливой ситуации?!

Вы, конечно, тут же представите себе щекотливость, ещё насупитесь немножко, – вспомните, наверно, преподавателя политэкономии на первом курсе, а после-таки улыбнётесь нерешительно и спросите еле слышно:

– Что же сотворил ты с ним, Ро-ма?

И я вам отвечу, небрежно так, а в голосе плохо скрываемая гордость будет проскальзывать:

– Ну что – продал ему, конечно. Слабо – клипсы фирмы N – да её же клиенту, и ещё полтора конца вытянуть?! А всё почему? – отка-а-а-ат!

Тут вы, должно быть, сожмуритесь укоризненно:

– Какой ты, Рома, мелкий проходимец.

А то и сыронизируете тонко:

– Какой у тебя, Рома, богатый словарь.

Скажете – и пойдёте себе неприязненно. А то бы рассказал я вам другую историйку, чтобы не думали, что всё у меня так гладко, – про ещё одного проходимца, да только тот поглавнее будет. Махмуд-то, водитель мой, опять отличился – деньги наличные за клипсы ему отдали, а он по дороге где-то и потратил. Не то чтобы так прямо, конечно, – шрус, говорит, на ходу обломился, до эвакуатора дело дошло, – вот тебе и все десять тысяч там, в шрусе в этом. А проверить как? – бог его знает, где он там, шрус...

Тут, я вижу, вы возвращаетесь и ехидно так в глаза мои заглядываете:

– Так а чек-то, чек-то есть?

А я вам отвечаю, вздохнув тяжело:

– Нету чека, нету. У меня, говорит, на автосервисе все родственники, всё дёшево и на доверии. Так что захочешь чек – какой надо, такой и будет.

Тогда уж вы делаете так пальцем возле виска, а в выражении-то явственно злорадство прописано:

– Ну и ос-сёл же ты, Рома!

– Так а я знаю, ребят. Да я уж – представляете, до чего дожил? – его-то и не корю даже, я себя корю: вовремя не вспомнил, что срок подошёл очередного действа! Ведь давно уже я периодичность выявил, цикличность определённую. Как квартал кончается – то у него родственник умер, то жену в больницу кладут, то с машиной что серьёзное, то в аварию попадёт, – и всё аккурат долларов в триста-четыреста уложится! Премиальные, типа, сам себе назначает.

Тут вы совсем слюной исходите.

– Гнать его в шею, к чёртовой матери!..

– Нет проблем. А работать кому? Я бы вам предложил, но вы ж не будете за три сотни в месяц? Ну хорошо, а за триста пятьдесят?.. Ой, где же вы? А-у-у!

Да. Вечно один на передовой. Надежды нет ни на кого.

* * *

Удивительно, что это случается со временем, когда чего-то очень ждёшь: занимаешь себя работой всяческой, чтобы его скорей перемолоть, решаешь задачи свои рутинные, увлекаешься даже помаленьку, глядь – ан уже полшестого, и день тускнеет, он становится другим, из розового – жёлтым, а потом – бледно-оранжевым. И разольётся вдруг, и защемит внутри тоска-печаль необъяснимая, не тягостная, нет, – но светлая и стройная какая-то. Что же с тобой, Рома, ясноглазый трубадур, о чём твоя тревога? То ль сожалеешь о кончине дня, который мог бы ты прожить иначе? То ли боишься вечера, что тихо подползёт и незаметно тронет сизым локтем? Или скучаешь по тому, что мог бы, а не смог и уж теперь не сможешь?..

...а чтой-то ты вообще в жизни делаешь, Рома? Чем занимаешься-то, Ромик? Ро-о-омик?! Спекулируешь клипсами и совращаешь малолетних козочек? А? Такая вот волнующая невысказанность бытия!..

...но что с тобой, эй, ведь всё же хорошо, хорошо же всё же. Ты с ней договорился, она красится уже или в душик там пошла. Уй, как всё хорошо-о-о-о!

– А вдруг не хорошо. Вдруг эта девочка... мираж?! А жизнь идёт всерьёз – я становлюсь старей... Не лучше. Не добрей, не краше, не счастливей...

...господи, вот опять к Тебе припадаю, опять хочу чего-то от тебя, ты уж прости, что я всё о том же, нет чтоб о душе уже подумать, да?.. Вижу я, понял ты меня, потянулась она ко мне. Она, конечно, грешная везде (направи её на путь истинный, святая матерь божья!), но искренняя... Настоящая какая-то она! Влюбился я в неё, господи, ведь это – самое главное, да? Ведь сам же учишь, любят просто так, просто так, а не за что-то, и тобою только рождается любовь и к тебе же уходит...

...господи, и если это Любовь, и если от Тебя она, а не от дьявола – умоляю, сделай её взаимной, спаси её, дай пронести через пошлости нынешние! А коли от лукавого это искушение, так дай понять и забери Светика от меня, и не надо даже плотских мне утех, только чтоб на высоте остаться перед девчонкой и перед самим собой! И с утратой я смирюсь, и на всё твоя воля, и аминь!...

Сложны и прекрасны чувства мои после молитвы. Как и тогда, недели две назад, ты вдруг выходишь из своих печалей, паря-порхая, изнутри светясь. А теперь даже кажется, будто не было в какой-то миг иконы, а были оголённый я и всеобъемлющий Он, и этот оголённый я наверняка не удивился бы даже и не струхнул, если бы Он, к примеру, решил ответить мне! (Разговаривал же я только что с кем-то? Или с самим собой?)

А ещё я схожу с молебенного моего дивана довольный. Довольный тем, что не представлял себе нагло в самом конце молитвы знак бесконечности, как учила меня одна ведунья, а наоборот, отступился скромненько от испрошенного – заранее, на всякий случай.

Вот какие мысли владеют мною, только сполз я с дивана и ненароком взглянул на часы.

До исторической встречи оставалось сорок пять минут!

Ну, вы представляете себе, что здесь началось... так что не будем тратить время и эпитеты на бестолковое описание тех возбуждённых, сумбурных, сумасшедших действий, которыми сопровождается сей резвый вылет навстречу счастью. (Интересно ли в который раз вычитывать, как наш влюблённый герой кинулся, прыгнул, взрыл, рванул, понёсся, полетел...)

Лучше перенесёмся сразу туда, на проспект Мира, да наконец-то взглянем на Светика, которая уже, конечно, стоит у подъезда и вся в себе, то есть в подправлении специально по такому случаю придуманной немыслимой завивки. Побибикаем ей повеселей. Какое-то вдруг чёрное коротенькое платье, каблуки, голые ноги слепят загаром... Перламутровые губки.

– Если б ты знал, как я это всё не люблю, как это всё неудо-обно, – наезжает раскрасневшийся Светик на мои восторги. (Когда она садилась, её нога – живой изломанный стебелёк! – оголилась до белых трусиков, и теперь она изо всех сил оттягивает платьице на бёдра.)

...да-да, та самая небрежная и трогательно нехолёная ножка нимфетки с золотым пушком, которую я толком ещё не видел, хоть много раз воображал под мальчиковой джинсой – хрупкая, длиннющая, чуть ещё нескладная, но уже женская, да ещё увенчанная острой волнующей шпилькой!

(Простим дяде Роме невольное слюнепускание?)

– Глупыш, ты же у меня дух захватываешь.

– ...

– Куда едем?.. – («Скажи, скажи это сама, ведь я с того разговора так тебе ни разу и не намекал, и готов везти тебя, куда захочешь, и готов ждать, сколько... но... ну!»)

Светик улыбнулась, сверкнула зубами, как на плакатах, покраснела ещё больше и выпалила решительно, глядя прямо:

– Поехали к тебе, водку пить!

Бойка. Ну, я-то знаю, что это немножко от стеснения, – и разлилось по душе тепло, и непринуждённая беседа сладким таким тюльпаном раскрылась между нами, и заводная моя улыбка просится ей в глаза, и белый треугольник трусиков маячит то и дело в боковом зрении, и рука её левая (в новом маникюре с цветочками!) влажно греется на моей правой – учится переключению скоростей...

А что там мама?.. – да, оказывается, я ей очень понравился, очень-очень, она так и сказала – «мне тоже, говорит, такие мужчины нравятся»... Как, почему, за что такое счастье?! – Светик загадочно вымалчивает. Женские секретики, значит.

И вот уже мы, длинноногие и счастливые, картинно выпархиваем из сияющей машинки. Подъездные бабульки одинаково пооткрывали замшелые рты, прибалдевши. (Удивительное зрелище, я вам скажу.) Мы хохочем, схватясь друг за дружку (чтоб не упасть). Целая батарея сглаза ведёт на Светины хулиганские ножульки прицельный огонь.

А нам хоть бы хны. Помнишь, Светик, подъезд? – Ой... да. Как забыть – точно-точно, он. Ну я и пьяная была-а-а... – И слава богу, а то бы ещё и не познакомились!..

Я ввожу принцессу в интимный полумрак моей берлоги. (Свершилось!) Наклонясь, расстёгиваю на ней туфельки. Нежная кожа икры обжигает пальцы.

– Господи, ты – Света, та самая Света – здесь?!! – вспомнилось окуджавское: «Ваше величество женщина, как вы решились – ко мне...»

– А вот и ванная, помню-помню... Здра-авствуй, зелёный тазик! (Господи, какой ужас.) А вот на этом кресле я спала! А на кухне мы с Фисой сидели, пока не приехало такси наутро, она мне ещё фотографии ваши показывала! – щебечет Светик, пока я мою руки и быстро соображаю – так, белорыбица, маслины, салатики готовы, водка в морозильнике... Что ещё?!

– Сейчас всё будет. Садись и смотри фотографии, это другие, художественные, у Фисы вообще полбука было моих снимков... А тебя будем снимать?

Она кивает, серьёзно насупившись, ножки поджала на уголке (трусики опять видны!), вся в моей папке. Я пчелою жужжу над столом. Иногда поглядываю на её внимательное личико, подсматриваю за её реакцией на эти такие знакомые, родные, выстраданные фото.

– Вот здесь ракурс шикарный... прямо как живая, да ещё это солнце сзади... Вот эта просто класс, у меня слов нет... Почему? – почему... а здесь всего три цвета – вода, такая голубая гладь, розовый матрац и голое тело, – тишь, ничего лишнего. Ой, а это ты сам придумал – чтобы Фису снять с этой чёрной лошадкой? – она же сзади совершенно её линию повторяет! Ген-ниально. Фиса – белая лошадка!.. А сколько ты, Ромик, плёнки извёл, признавайся, чтобы так близко поймать эту чайку?..

Девчонка поражает меня чёткостью видения сути. Откуда, откуда у неё это неожиданное образное чутьё! Наверно, возьмись я комментировать свои фотографии, ничего для неё нового и не сказал бы...

– Ромик, у меня же почти нет фотографий! Я хочу, чтоб ты мне сделал нормальный бук, только не фотографы эти, а именно ты!

Конечно, сделаем, я давно уже безмятежно об этом мечтаю, дай только добраться до природы. Достаю ледяную водку, мажу смачную икру на намасленные кругляши. Всё в моих руках кипит и спорится. Не успела девчонка сигарету выкурить – а стол уж ломится от яств, богатством красок поражая.

– Хозя-я-айственный! А скатерть эту... Фиса выбирала? – спрашивает Света с подтекстом.

Я смеюсь.

– Какое Фиса, она так мелко не плавала. Это я всё по рынкам бегал, по крупицам собирал уют... Ну, с нашей, наконец-то, встречей!

Она выпивает маленькими глотками, но залпом, почти по-мужски. Уф-уф-уф... Быстрей кока-колу, Ромик, сейчас внутренности все разъест... Кока-кола, оказывается, наш культовый напиток, можем выпить литр за день, – именно коку, не пепси... М-да-а. Ну ладно.

– Что-й-то тут тко-ое интере-есненькое.

Света с любопытством разглядывает застеклённый в смешную разноцветную рамку фотоколлаж у неё над головой: сердце – воздушный шарик с насосом (комментарий: «сердце моё переполняют чувства»), сердце – подушечка для иголок (комментарий: «не рань моё сердце колкостями»), сердце – розовая губка (комментарий: «чувства мои к тебе чисты»)... ещё несколько сердец.

– Это тоже не Фиса. Это я придумал на наш с ней последний её день рождения, такой вот артефакт наивного искусства, не возымевший должного действия... Кстати, день рожденья у неё через неделю, а мы с тобой как р-раз будем в доме отдыха! – И я потёр почему-то руки.

Она затянулась сигаретой, напустив на глазки выжидательную пелену:

– Бедный, бедный Роман. Ты её ещё любишь?

– Н-ну да. Как любят призраков давно умерших.