Текст книги "Стулик"

Автор книги: Роман Парисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

III. ЗЕНИТ

10

«...если бы это имело какой-то смысл, я бы сказал, что ещё люблю тебя. Но пусть это тебя больше не тревожит. Так что с днём тебя рожденья, и – желаю счастья...»

...да какого чёрта. Кто она, чтоб я репетировал для неё речь перед зеркалом! Много вызывающей патетики. Проще и нейтральней, чтоб ни за что не зацепиться.

Таков ход моих мыслей, когда я наконец решительно снимаю трубку и набираю твёрдым пальцем некий мобильный номер.

Долгие, долгие гудки. Трижды оборвавшимся сердцем ощущаю, как на том ненавистном, на том родном конце происходит осмысление высветившихся определителем цифр.

Голос Фисы узнаваем по тембру. Голос Фисы механичен, замедлен и неэмоционален, как у тёти из автоответчика. Он окружён дымкой присутственного места. Он порочен.

– ...пусть тебя это не тревожит. Желаю, чтобы кто-то из твоего теперешнего круга полюбил тебя так же искренне, верно и бескорыстно, как любил тебя я.

Пауза. Что-то вроде «и тебе того же». Гудки.

Пустота. Я слушаю свою пустоту.

* * *

– ...сам скушай табл, ей дашь пока половинку. Много не пейте, можно шампанского бокальчик. Через полчаса торкнет, потом часика два помажет – и танцевать, – инструктирует меня Дима, перекладывая в мою ладонь две малиновые таблетки, скрученные прозрачным фантиком.

Дима – не драг-дилер. Просто любит повисеть. Сердцеед центральных клубов. Где-то там мы когда-то и встретились – на почве безысходности.

(Позвольте, а о чём речь? Какие таблетки? Бог с тобой, Рома, ясноглазый трубадур, твоё ли это?!

Да не моё вовсе. Просто люблю приятно удивить. Ну, и самому за все тридцать восемь праведных годков можно разок попробовать экстази?)

– А что будет-то? – взволнованно спрашиваю я опытного Диму.

– Ой, что будет... На американских горках катался? Выброс адреналина, улёт, полная свобода. Всё острее, цвета насыщены. Танцевать будешь так, как и близко не умеешь.

Предвкушение захватывает: ещё один кусочек счастья в калейдоскопе предстоящих выходных. Этот звенящий шар распирает меня, готовый поскакать уже вприпрыжку к нашему триумфальному подъезду. (Мама там с утра собирает девочку, выглаживает ей брючки-маечки.) Вот-вот они выйдут – эклипс закрытый прямо перед входом, а меня нет. Нигде нет – прикол, правда? (Ой, что-то уже меня плющит – я, в общем, не так далеко, я в Димином джипе, я весь издёргался, как бы их не пропустить.)

– Вон, твоя выходит? Ну н-ничего девочка. Кстати, забыл сказать: если под этим делом, захочешь её раз в пять сильнее, чем обычно. Смотри, не улети!

Светик вся светится, льнёт к моей подмышке. Мама Анна, успокойтесь, не бегайте глазами сквозь застывшую улыбку! Знаю я: впервые доверяете вы мужчине своё сокровище на целых две безвестных ночи. Но уж во мне-то не ошибётесь. Каждый час будем докладываться.

И вот!!

Вот мы на Дмитровском шоссе, мы еле едем – пятничная пробка – да и тьфу на неё. Мы в кондиционированном застеколье. Матерись, унылый потный дачник! Вези свою рассаду на крыше «копейки». Не понять тебе нашего безмятежного микрокосма. Отсчёт медового уикенда начат. Мы – рядом, мы – вместе, и даже не знаю, болтаем о чём или нет, так как нечто большое и вневременное залезло с нами, чтобы держать у нас над головами по единящему венку!

Т-а-ак, а что-то полагается девчонке – за непосредственность. (Соображай быстрее, Ромик.) Ну конечно – розовая лилия! Самая полновесная и благоуханная, какая только находится в саду у тёти, торгующей малиной на обочине.

За Дмитровым пробка тает, вечерний встречный ветер становится свежим и диким, а у эклипса вырастают крылья. Моя левая рука и её правая. Облетаем местных тихоходов, всполошённых невиданной птицей.

Светику хочется пить. Мой яркий, мой изощрённый мозг затейливо обыгрывает этот запрос. Бабахает в окно заначенное шампанское, разбивается на лету пенный столб. Светик хлопает в ладоши.

Прьвэ-э-э-эт труженикам полей от истребительной авиации!

Дом отдыха «Гелиопарк» – бывший пионерлагерь! Симметрично темнеют вдалеке кирпичные корпуса. Стрёмная рецепционистка, озадаченная поздним приездом, заученно излагает наши права и возможности. Светик затуманенно внемлет, глаза уже поехали от шампанского, ждёт про лошадок.

Номер милый, функциональный и очень простой. Минимально евроотремонтировали пионерлагерь – а-ля две звезды. Нам некуда спешить, разве что на ужин. (Не набрасываться на неё, покормить сначала.) А если бы и набросился, моей пионерке всё сейчас в охоту. Легко и радостно разбираем вещи. Мы на одной волне! Светик соглашается с любыми планами. Покушать, дискотека, караоке... Вдруг насупленно смотрит на кровати. Какой-то непорядок.

– Надо сдвинуть, – и улыбается со значением, но и смущённо (якобы).

И мы сдвигаем койки, мы застенчиво ползаем, переставляя тумбочки, переключая розетки, мы делаем ложе. Я знаю, чего она хочет: почувствовать себя немножко женой! Но и не слишком-то уверена передо мной, большим и сильным, в своей женской власти.

Всё это льстит мне очень, и мне счастливо.

– Я надеваю твоё платье?

– Конечно. А не хочешь ли, Светик, позвонить-поздравить Фису?..

– Ой... Точно!

Заговорщически прищурясь, набирает номер. Другой рукой откидывает волосы (как тогда, на выставке).

– Фиса... Фисунчик! Прьвэ-эт! Это Света, маленькая... Ну помнишь – Сту-улик!.. – (Ангельские, ангельские глаза!) – С днём р-рожденья тебя!

Металлический голос Фисы почему-то очень громок, его можно слышать по всей комнате. Он безжизнен и... оч-чень уверен, он зациклен на себе. Он сообщает: только что прилетела в Питер на уик-энд, к друзьям, вон меня уже встречают, всё, пока.

Как на три буквы послала.

– Она под коксом. Это факт, – заявляет немного обескураженная Света.

(...а я в этом голосе, опять как кролик перед удавом.

...не сметь! такая девчонка рядом, ответила тебе, как ты и предположить не мог...

...да какая?.. – нескладный призрачный стулик из детского конструктора вместо – как там у Олеши? – той самой... ветви, полной цветов и листьев...[14]14
  Точнее: «Вы прошумели мимо меня, как ветвь, полная цветов и листьев» (цитата из романа Ю. Олеши «Зависть»).


[Закрыть] )

– Рома, ты что?

– Да всё здорово! У нас с тобой здесь свой праздник!

– Ты переживаешь, – сказала она, потускнев.

Я галантно, прочувствованно, с надрывом ухаживал за ней этим вечером, всё доказывал, что не переживаю. В полупустом и уже тёмном ресторане мы пили белое вино и, взявшись за руки, смотрели друг на друга через свечку. Далее перешли в бильярдную, где сосредоточенная Света в азартно задирающемся платьице несколько удивила меня своим возросшим классом. Рядом пьяная команда нескладно орала песни в караоке, при этом вусмерть уделавшийся парубок то и дело отлипал от бара и требовал от исполнителей «Господ офицеров». Наконец я не выдержал и попросил микрофон. Посвящённые Светлане «Глухари» забацаны мною кафешантанно, с соответствующей хрипотцой и розенбаумовскими подвываниями. Они ложатся в тему и провожаются овацией. Светик гордо за меня потягивает джин-тоник. Потом с потухшим тяжёлым своим взором курит на балконе.

– Что с тобой, Светик?

– Ничего.

Мы идём, взявшись за руки, по ночному пионерскому плацу к нашему корпусу. Полновесная сумасшедшая луна, под неё бы порассказать о предыдущих цивилизациях... Светик зевнула и улыбнулась. Вот ведь она, а вот я, сейчас я её раздену, оближу везде, как мечтал, забыв время, буду владеть сокровищем... Но чтой-то ощутилось-кольнуло сзади, какая-то неполнота и неизбывность вроде.

...о, ожиданье чуда, развенчанное в зените!

Водка из мини-бара даёт уверенности. Расширяет янь. Вновь задорен и молод. Загляну-ка украдкой в ванную. Сквозь пар (зачем горячая в такую жару?!) и неясность душевой кабинки знакомо играют заветные линии.

Спёрло дыхание. Всё как положено.

Скидываю к чёрту с себя одежды и ложусь на кровать. Люблю я эти предваряющие моменты, потрогать соски, покурить глубоко, поиграть внизу полнотою предвкушения. Прочь ханжество и лживую мораль – да, я млею от того, что ей пятнадцать! Я просто улетаю от её экстремальной юности, от этой хрупкости, от наивных грудок, от молочных косточек, от золотых волосков на длинном бедре. Ой, и не надо только обвинять меня в педофилии, чесать кулаки да прятать дочурок, слышите, вы, семейственные мужи! Прекрасно понимаете вы меня сокровенной своею частию и – потихоньку – завидуете. Так-то. И бедного дядю Гумберта мы тоже поймём, просто он знал, на что идёт, а я ещё не знаю (ха-ха), да Лолита его двенадцатилетняя – совсем ведь безголовая и мерзкая дурилка, разве можно сравнить с ней моего Светика, всю в проблесках души и интеллекта!!

Она выходит вся голая, гладкая, бесстыжая, с хулиганским прищуром, нарочно виляя узким тазом. Показ моделей из кожи бэмби. Чувствует же, как поднять мне давление, как, разом высушив горло, распереть щемящей свежестью мои изождавшиеся трубы.

Я уже совсем уверенно ласкаю её, я чувствую, что могу делать с ней всё, она примет сейчас с подобающим страстной женщине мурлыканием любую мою прихоть, ответит мне, многоопытному в её глазах, не хуже, чем кто-то до неё...

– Дай мой леденец, – она серьёзна, она старается, глаза закрыты...

(...как смачно это проделывала Фиса, всею блядской душой своею, поволочными открытыми огромными глазами высасывала меня всего наружу...

...что за мысли сейчас, – всё придёт, пока женский вход её мне безлик, но второй всего ведь раз, – сначала раскрыть её, приучить к себе...)

– Садись мне на язык. – Она послушно раскрыла бёдра, изогнулась, сморщила личико, приоткрыла ротик, пытаясь поймать те запредельные ощущения, которые – она знала – иногда делают женщин счастливыми...

...а торжествующий самец без стеснения упивался шёлковыми переливами, дрожащими в его губах!

И потом ещё долго, долго и глубоко, глаза в плывущие её глаза, личико в моём поту, как заметалась в судороге по подушке!..

– Рома... я... тебя... люблю. Я знаю, – сказала Света и заплакала. Навзрыд!..

Осторожно оставаясь на ней, глажу, глажу ей волосы, слизываю все слёзки.

Уже совсем светло.

Шепчу ей что-то в губы, а чувства мои реальные, скомканные, перепутанные и бесконечно далёкие от простых этих слов, парят где-то за спиною.

– Рома... я кончила... кажется. Первый раз в жизни!

* * *

Проспав какие-нибудь часа четыре, мы дружно и резво вскакиваем...

(Первая лучистая эмоция на заспанном детском лице: «Ну вот, Ромочка, мы и проснулись вместе!»)

...и без всяких там душей и завтраков шагаем в здешний бассейн, знаменитый на всю область своими горками. (Ну да, «Гелиопарк» – «солнечный» + «аквапарк»!) Я бодро несу лёгкую головную боль с не успевшим пока проснуться похмельем. (А мы его в воде утопим щас, а сверху ещё пивком, пивком.) Светик радуется утру (уже двенадцать, однако), скачет рядом вприпрыжку в купальных клетчатых шортиках.

В полутёмной раздевалке посмотреться в зеркало. Д-да, въедливые плавки отжимают жирок, но громада верха – грудные полукружья и дельты, оттенённые нависшим светом, явственно перевешивают: подобрать внутрь живот, выставить грудь – ну пр-росто супермачо, гроза школьниц. Надо же, органически сочетаю тяжёлую физкультурную жизнь с выпивонами и ночными счастливыми бдениями. То есть логически как бы её дополняю.

Фуф.

Душное предчувствие бассейна, похмельная испарина. Улыбаюсь себе сквозь неё, остро, озорно, по-юношески. Так я буду улыбаться сейчас Свете. Сейчас у нас вода, новый ажурный контекст, и я уж задам в нём тон.

– Ну где ты, Ромик, не хочу я туда без тебя! – Светик хнычет, прямо как на самом деле маленькая, бежит, бежит уже ко мне вниз по мокрой лестнице, чуть не шлёпнулась смешно... На ней красный обычный совсем купальник – как из «Детского мира», синячок на коленке, и вообще какая-то недоразвитость в членах. «Подросток! – как мог я в тебя втюриться?..» – чуть не с каким ли сожалением думаю я, с другой же стороны уже и подступает нежность как бы.

Подхватываю её на руки, несу королевну вверх по лестнице, легко так возношу её, и, конечно, никому не видно, что с каждым шагом деревенеют квадрицепсы и низ спины. (Дыхание-то моё лёгкое, я сдерживаю свою одышку!)

– Ромик, поставь меня, тебе же тяжело! – (Смотрите-ка, переживает...)

Ббу-духх!! – сладкая ноша летит раскорячкой в воду, всполашивая длинными брызгами чинно стелющихся по зелёной глади тёть. Тут же вскочила какая-то бабуля в спортивном костюме, замахала на меня – куда-куда без шапочки. Как же это! (Ну м-мы хулиганьё.) Проплываю под водой весь бассейн, скрываясь от мстительных потуг Светика, разом вымахиваю на бортик прямо перед бабулиным носом, грузный, блестящий, чуть не окатив её водою, – она даже пятится в недопонимании. Ну куда ж вы, тётя, штраф же с нас. И я уже, петляя мокрым шлейфом, сбегаю по другой лестнице, спрашиваю в баре два холодных пива... а коробочкой конфет затыкаю обалдевшей спасательнице рот – ишь, захотела на нас, красивых, шапочки напялить, может, ещё и справку тебе из вендиспансера?..

(Знаменитые горки – полный блеф: скатившись пару раз неспешно с четырёх метров, смеёмся уже над ними.)

Светик то липнет ко мне («Ро-о-о-омочка!..»), то выделывает разные фигуры («Ромик, смотри! А ты так можешь?.. а вот так?»), то вызывает меня наперегонки (без косметики, с мокрыми волосами – ну совсем же малыш!)... Я между делом беспрепятственно овладеваю её мокрым тельцем, жулькаю там по-всякому, переворачиваю неспешно над водою, буравлю её гладкими ножками бассейновую гладь, а то ка-ак закружу на сильных руках – вопли, брызги, счастье! Всё-то мы в обнимку, что-то шепчем друг другу в губы, никого вокруг не замечаем... а бабуля, оказывается, давно уж не стоит-не падает, пялится на инородный наш дуэт такой всклокоченной наседкой, вон ещё каких-то местных петухов кликнула подивиться... Видано ли – папа с дочкой обжимаются!! Лижутся!!!

Ух, какой же несказанный кайф – шокировать общественное мнение. А Светик улыбается, хмыкает и ещё сильнее обвивает мне шею. Ей настолько по-хулигански на всё на это наплевать, что она и не заметила бы никого, она – в своём «сейчас», в котором я да водные пируэты. Высоко подниму её ещё разок – боком, выставлю им всем напоследок блестящую попку, и мы с размаху, набрав побольше воздуха, уходим под воду.

Так, чуть не забыл, начинается же фотосессия! Любимый «Олимпус-3000» с длинным зумом уже в моих мокрых руках, я картинно припадаю на локоть, делаю выпады, слеплю флэшем. Это ничего, конечно, не получится – тупой вспышкин свет, и очень уж по-детски сидит купальник – зато она в ударе, она резвится, ласкает взглядом, хочет показать, что моя.

Пиво разливается в измождённом мозгу пышным слепым салютом. (Мы уже внизу в баре, мусолим по второму «Туборгу».)

ОНА...ой, их ст-только развелось сейчас, сутенёрш – крутятся возле богатых мужиков, знакомят с девчонками. У меня тоже случай был, так неприятно вспоминать... короче, я эту Лию, ну, которая Фису в Австрию отправила, ещё раньше знала через Маринку, мне тогда вообще только четырнадцать исполнилось...

Я. Та-ак.

ОНА...ну вот, и всё ей не терпелось меня кому-нибудь продать, а я не давалась. А тут просто тусовка у кого-то на даче, вроде безопасно – едет человек двенадцать совсем молодых девчонок, а хозяин, говорит, мужчина очень богатый и очень красивый, она сказала – «нефтяной барон». Сидим, выпиваем, и вдруг меня зовут наверх куда-то. А там пока дойдёшь – заблудишься. Сидит этот Артём – ну действительно ничего, восточного такого плана, начал типа о погоде, шампанского, а потом – ну что, давай, девочка... Я прямо обалдела – чего давать-то? Потом уже всё поняла, заплакала, попросила отвезти домой к маме, а этот гад только смеётся – все твои уже уехали, можешь кричать, сколько угодно, а я пока тебя не трахну, не выйдешь отсюда...

Я (с падающим сердцем). Та-ак...

ОНА. Ну и пришлось... отымел меня по-всякому, кончил в лицо – знаешь, с таким остервенением, я такая маленькая и беззащитная была, наверно, а его это заводило. Ну, потом его водитель повёз меня домой... в машине уже полезла в сумку, а там – пятёрка баксов, я уже потом пересчитала, а сначала так стыдно стало... (Плачет; рыдает с содроганиями.) Ро...ма... я про...ститутка, да?..

Я (подсаживаясь к ней). Жертва. Ты маленький наивный ангел... ангел ада. А деньги... ну что их теперь, выбрасывать? Возвращать?..

ОНА (вытирая слёзы, хлюпая носом). Ну вот и я так подумала – маме тысячу отдала, придумала типа, что он в меня влюбился и нельзя было не взять, а остальное как-то разошлось – шмотки, фиготки... Кошмар.

Я (задумчиво). И Лия тоже свою штуку получила за операцию... Я убил бы эту с-суку.

ОНА. Ой, не надо, Романчик! Ей тоже жить надо как-то. А представляешь себе, столько девчонок пригласить – и ради меня одной!

Я. Так ты изнасилована или довольна, я так и не понял!

ОНА. Да нет, просто смешно. Представляешь, я звоню такая: «Артём, прьвэ-эт! Это Света. У меня сегодня настроение с тобой потрахаться, готовь двадцать тыщ баксов!»

(Это была, конечно, шутка, я так и понял, что это шутка. Какая мужественная девочка – шутить над собой после такого потрясения!)

Я. Ну а что, вот мама, интересно – она ведь догадывается, что мы с тобой в одном номере, может быть секс...

ОНА. Во-первых, маме я сказала, что ты снял два номера, а во-вторых, мы с ней на эту тему никогда не разговаривали, я не знаю, чего она там догадывается...

Я. Она что, не знает даже, что ты уже не...

ОНА. (Качает головкой, пожимает плечами, улыбается.)

* * *

Обед здесь интересный, много блюд непростых на шведском столе. И люди вокруг самые разные, как где-нибудь в пяти звёздах в Турции, – никогда не поймёшь, кто такие. А нам и ни к чему – еле сами отдыхать успеваем. Шастают меж столами весёлые аниматоры, как на тех же курортах, зазывают на мероприятия. А нам не до того – мы уже в сапожках и с хлыстиком, серьёзно дожёвываем салат баклажановый. Три минуты осталось, не опоздать к лошадкам.

О, тягостные полтора часа на жаркой поляне в похмельном послеобеденном мареве... но лицо меня не выдаёт: выставляется оно оптимистически навстречу Светику, которая то и дело возбуждённо прискакивает, довольная лошадью, – попозировать мне, попросить снять в галопе. Я – всегда пожалста, да больно ограниченный сюжетец для целой плёнки. В конце, измучен ожиданием и жаждою, сажусь уж для прикола на кобылу поквелее, чтоб сделать несколько волнообразных качков с вершины неудобного холма, переваливающегося подо мною.

– Красиво как ездит девушка... осанка, выправка. Сразу видно, – скомментировал осторожно хохол-конюх, гадая, по всей видимости, в каких же отношениях состоит она со мною.

...видно – что? Что тебе там видно!

Я гордо прилёг на травку и стал смотреть в небо.

...что ей во мне? Что находит она во мне такого, чего нет в других? Ну, возраст – положим, ер-рун-да... а всё потому что – внешность, стать молодецкая... Ну, небанальность – ха-ха. Нет, я-то знаю, чем могу брать я женщин, помимо внешних артефактов. Интеллект, недовостребованный годами и жутко обленившийся. Глубина, заложенная генно и потому порою укоризненно посматривающая из своего колодца. Чутьё искусства! Мыслей рой! К любви наивное стремленье! Э-э-эх!..

...но женщин-то серьёзных, взрослых, умных. Не сусликов и не ма-аделей. Я же всё понимаю. А тут... да, колоссальный всплеск (эмоций), выброс (адреналина), водоворот (страстей). Мне это сейчас – как воздух!! Господи, я счастлив почти!.. Но всё это – как в сказке!! И я вижу, вижу в этих глазах напротив предел понимания, интереса, чувства... Вижу – и всё равно любуюсь ею, и растворяюсь в ней. Наважденье какое-то, господи?! А?!.

– Сам просил.

– Ой... Так значит, она – от тебя?!

– Это как сказать.

– Ну, в смысле... не от лукавого?

– А что ты так боишься лукавого. (Пауза, ласково.) Она ведь нужна тебе... Но помни: она лишь средство.

– Я понял, господи. А вот ещё хотел спросить... Сейчас же всё на деньги и за деньги, а у меня их и нету толком. И с нею забываешь как-то про них. Ничего ей вроде от меня не нужно, как так?..

Сорвался откуда-то с неба листок и стремительно так на глаза мне опустился. И тут же стало вдруг понятно, что не листок это вовсе, а... Перец! – Перец в виде доллара застилает от меня всё вокруг зелёным светом, как для глаз беруши.

– А ты не забыва-а-й! Все они одинаковые. Сейчас ей цветочки, а там и брильянты пойдут, и...

– Ро-мик! Романчик, ты заснул! Здорово так покаталась, она такая умная, вообще всё с полтыка понимает! – Мой живот невесомо осёдлан с разбега. – Здесь та-ак классно, спасибо тебе. – (Поцелуй.) – В следующий момент наездница распластана уже рядом, обездвижена моей рукой, обцелована в шею и потный нос – на удивление и зависть осторожным конюхам...

В номере на нашем сексодроме нас как по команде сморило. Продолжения тот минутный сон мой не имел, как ни хотелось бы, – я глухо и безыдейно отдался ломающему везде недосыпу. Так проспали мы часа два, уткнувшись друг в дружку, – как цуцики.

Разбудил меня включенный Светой футбол. Чемпионат мира, корейцы проигрывают туркам. Далёкий от этих баталий, я безудержно зеваю. Я опять бодр и счастлив: праздник продолжается!

– Вот, вот он! – сияют рядом её заспанные глаза.

– Кто-о?

– Вратарь турецкой сборной! Такой симпатичный...

Пошловато-смазливое чернявое лицо мелькнуло в телевизоре... Та-а-ак. А Светик уже скалит рот, поводит кокетливо глазками, играется с нависшей моей реакцией, вот сейчас взорвётся озорством – а что ты, собственно, имеешь против вратаря турецкой сборной?

– Ой, мама мне чуть не по губам шлёпает. Я такая: «Какой мальчик...», а мама: «Чтоб я этого больше не слышала!»...

После паузы, серьёзно:

– Рома, ты самый красивый мужчина в моей жизни!

Как легко я хохочу уже над этими пассажами! Светик, довольная, что так меня вдруг развеселила, ходит по балкону, ищет пропавшие купальные шортики. Ну девчоночьи, сороковой размер... Ну нет нигде-е-е! Она ведь точно помнит, сушились на подоконнике. Всё остальное на месте, ветра нет... А на балкон ещё один номер выходит. Отсюда какой вывод? Какой вывод отсюда?! А?!!

Аккуратно проникаю взором за соседнюю балконную дверь. Лысина, живот, газета. «Поля, помой винограду...» Ну что, правоверный отец семейства. Будьте-ка люб-безны на секундочку. Поглубже заглянуть в испуганную физию, поигрывая грудью. Мы же с вами поймём друг друга? Так что не будемте поднимать тона... Отдай – девочке – трусики!

– Ромик, не надо, слышишь? – Светик примостилась за моим готовным торсом, оценивающе оглядела лысину, поморщилась: – Ладно, пусть дрочит, я уже привыкла...

Э-эх, застенчивых фетишистов немало было в Светиковой жизни. Бойцы невидимого фронта. То лифчик спиздят, то носочка недосчитаешься. Но мы смотрим философски: суждено уж быть объектом – неси свой крест.

Так что достаю из холодильничка водочку, наливаю грамм по восемьдесят пять. У меня всегда почему-то: всё хорошо – значит, пора выпить. Ну – и Светик, маленький Светик – конечно, за!

Внутри, однако, привычно проснулась лампочка. В эйфорийном тонусе бредём к речке. Люблю этот вечерний луг и отступающее мягкое солнце. Люблю хохмить нечто нестандартное на слабом алкогольном взводе...

Я люблю тебя, жи-и-и-изнь!!!

Диафрагма 5.6, затвор 100, классическая вспышка против закатного солнца... С пушкою наперевес отбиваю у вечности заветные моменты, пока эта солнечная рыбка всерьёз барахтается в рыжих сетях футбольных ворот.

...флэш против Солнца – есть в этом нечто сакраментальное и одновременно святотатственное... ведь та страстная вспышка, устремлённая на милый сердцу объект, заносится и на Его великое и ровное свечение... но неизменно погашает Оно наш обречённый секундный импульс, вечной улыбкой Своей вбирая его в себя.

Я с удовольствием купался в мелкой речке, пока Света увлечённо играла зумом на берегу, осваивая азы фотографии, и по количеству флэшей, озаривших закатный пейзаж, я оценил в ребёнке искренний интерес к борьбе с изменчивостью сущего.

Вот и вечер. Ресторан переливается разноцветными бляшками – вертящимся дискотечным шаром, какие-то артисты – фокусники – шпагоглотатели... Провинциальная дребедень.

У нас тут намечается свой калейдоскоп. Стынет в плошках осетринка, сидим рядышком, тихо взявшись за руки, милые начинающие наркаши, вопросительно переглядываемся то и дело, – ждём прихода. Только что съели-таки по целой, запили, всё как положено, шампанским – и хоть бы...

– Рома... – вдруг не своим, вдруг очень светлым каким-то взглядом посмотрела Света на меня и куда-то поверх. – Ро-ма! Мне всё равно, что ты сейчас скажешь, можешь даже посмеяться, что это детский бред...

(...ой, у неё головка – как воздушный шарик!)

– ...но это не детский бред, и это не таблетка, и главное – что я это – знаю, что это знаю – я. Понимаешь... от того, что я тебе сейчас это скажу, всё равно ни-че-го не изменится – всё будет точно так, как я знаю... и я хочу, чтоб ты знал тоже, так что слушай...

(...или как кувшинка, склонилась ко мне, лопуху...)

– ...и вот я знаю, что через три года мне уже будет восемнадцать – и я выйду за тебя замуж, а ещё через два года я рожу тебе детей...

– Мне, пожалуйста, двойню.

– Молчи-молчи, глупый, любимый Ромик. Ты можешь издеваться надо мной сколько угодно, но я давно-давно мечтаю об этом, а только сейчас смогла тебе сказать. – Она прикрыла глаза, и из-под них показались слёзы.

На меня свалились нужность, нежность и... безмятежность.

– Как хорошо... – еле слышно сказала она, не открывая глаз.

– Что?

– Мажет. Не чувствуешь?

– Нет.

– Ничего-ничего?

– Вроде нет. А у тебя что?

– Ой... Как будто вся жизнь, которая была до, она жилась для этого момента – чтоб мы с тобой сидели сейчас вот так чёрт знает где, молчали, держались за руки... и были. Ты и я.

Жаль. Так толком не ощутил я в этот вечер всепроникающих эффектов красной таблетки, кроме каких-то подёргиваний конечностей. («Ну ты кабан, тебе штуки три надо», – сказал потом Женя.) Но Светик... она видела только меня, танцевала со мной, передо мной, на мне, во мне, – чуть некоординированно, зато секси – танцевать, конечно, не умея, но озорной своею прытью держа на нас всеобщее любопытство.

А после отдавалась мне с особой охотой и раскрепощённостью... с закатившимися глазками... и даже с пеной у рта – причём это последнее обстоятельство я легко списал бы на её развившуюся чувственность... если бы не Димино предупреждение о симптомах лёгкой передозы.

Наутро она опять потянула меня к лошадкам, и я опять снимал её в аллюрах. Явилась смелая идея пощёлкаться голой на лошади – «для портфолио». Идея таила массу заманчивых творческих происков и нравилась полной своей отвязностью. Мы аккуратно разделись на опушке леса, в общем-то, почти на виду, и пока она, постелив трусики на седле, старательно и серьёзно изгибалась в разных позах на крупу у терпеливого животного, я отгонял от неё комаров, делал «тпр-ру» за поводья и ловил себя на мысли, насколько мне уже нравится в ней всё, даже вот это неловкое положение неумелой голени – чуть враскоряку, нравится то, что её не заботит подъём ноги, из-за чего фотографии наверняка проиграют, нравится, что она не думает каждую минуту о том, чтобы выглядеть совершенной до конца – как Фиса.

Метрах в двухстах за действом с очевидно благоговейным интересом наблюдала компания местных мальчишек.

– См-мотрят, сволочи. А, ладно, Ромик, проедусь ещё галопом! – И тут же осанисто ускакала в футбольное поле, так же, в чём мать родила, с развевающейся в такт копной золотых волос, оставляя меня с ощущением красоты, ускользающей навсегда.