Текст книги "Инферно - вперёд! (СИ)"

Автор книги: Роман Кузьма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

– Вы что-то предлагаете? – Норс внутренне восхитился собой – в его голосе прозвучала неожиданная, учитывая ситуацию, выдержка.

Капитан не скрывал своего возмущения и праведного гнева, которые вызывали в нём слова и поступки столь изменнического характера.

– Вам ничего не предлагают, господин Норс! Предлагать должны вы! Завтра-послезавтра начнётся мобилизация, и я подам вашу фамилию в списке рекомендованных лиц. Уверен, когда моё начальство увидит вот это, – Глайнис-Лошадиная Морда потряс газетой, – оно прислушается ко мне. Вас отмобилизуют в пехоту, где старые, опытные солдаты живо выбьют из вас последнюю дурь...

Нижние чины загоготали в ответ. Норсу звук их смеха, суливший новые унижения, пришёлся не по душе.

– Или...

– Молчать! – яростно оборвал его Глайнис. – Или трибунал – или мобилизация!.. Но! – он наклонился к самому лицу Норса, вытянув указательный палец так, что тот едва не коснулся лба редактора. – Но: если вы запишетесь добровольцем, учитывая ваше образование, вас, Норс, зачислят вольноопределяющимся. Я, возможно, даже разрешу вам издавать вашу дурацкую газетёнку!

Норс заподозрил, что капитан не шутит. То есть, несмотря на жестокий смех, он понимал, что оказался не просто на полу, но в ужасных обстоятельствах – однако слова Глайниса подозрительно походили на правду. Он знал также, что с военной службы, если время мирное, уволиться можно в любой момент. Во время войны, о которой прозрачно намекал капитан, статус вольноопределяющегося предоставлял заметные преимущества. Норс пришёл к выводу, что сейчас разумнее всего будет согласиться с налётчиками и предоставить им то, чего они требуют.

Ему позволили подняться на ноги, и, отряхнув пыль – только сейчас Норс пожалел, что пожадничал доплатить уборщику, – он уселся за письменный стол. Под диктовку Глайниса, то и дело нетерпеливо тыкавшего в текст указательным пальцем, редактор собственноручно написал заявление на имя какого-то майора Никха из штаба 12-го дивизионного округа, в котором просил зачислить его на воинскую службу вольноопределяющимся в звании капрала и прикомандировать к 2-й роте 1-го батальона 36-го пехотного полка армии Его Величества.

Поставив число и подпись, Норс дрожащей рукой присыпал бумагу песком. Его радовало только то, что он стал капралом.

– Поздравляю тебя, старина! – капитан хлопнул бывшего редактора по плечу с такой силой, что тот едва не проглотил свой язык. – Теперь ты – последний вояка последнего полка нашей армии!

Новые сослуживцы Норса расхохотались. Похоже, шутка о том, что их полк является 'последним', была близка этим, давно утраченным для Эзуса, душам. Судя по всему, им приходилось совершать преступления в прошлом, о чём свидетельствовали и шрамы, и характерные для пивных, в которых собираются уголовники, выражения лиц. Словно прочтя его мысли, капитан Глайнис рассмеялся.

– Не бойся, Норс! Ты оказался среди отъявленных негодяев, которые не дадут тебя в обиду. Тут нет сопляков – каждый из них продался вербовщику, уже будучи одной ногой в тюрьме.

Лица заулыбавшихся солдат приобрели грубоватое, странно дружелюбное выражение – так смотрели бы на Норса гоблины, если бы им были свойственны тёплые чувства. Он начал понимать, о чём говорит капитан – рота была одной большой семьёй.

– Капрал Норс!

Он понял, что Глайнис обращается к нему только после того, как кто-то подтолкнул его сзади.

– Да...сэр.

Глайнис скривился, словно лошади, живущей где-то в глубине его души, дали подгнивший овёс.

– Ты и сержант Мадук сейчас уничтожите весь тираж, а потом, не жалея сил, даже если на это уйдёт вся ночь, наберёте новую статью, текст которой будет санкционирован мной и штабом дивизионного округа.

Пока основная часть солдат, пришедших с Глайнисом, отправилась захватывать почту – капитан почему-то пользовался выражением 'взять под охрану', – Норс, Мадук и ещё двое рядовых снесли стопки с только что отпечатанным тиражом в секстмасс штук во внутренний двор и облили керосином. Норс, глядя в окно с высоты второго этажа, молча наблюдал, как пылает самый крупный в истории 'Городских новостей' тираж и почему-то испытывал не разочарование и не горечь. Наоборот, им овладело чувство ни с чем не сравнимого облегчения, словно с его плеч свалился груз весом в тонну, если не больше. Взгляд его, прикованный к танцующим языкам пламени, не сразу заметил, что ночную тьму разрывают ещё какие-то вспышки. Тем не менее, бывший редактор, а ныне – капрал армии Его Величества, скорее, почувствовал, чем увидел – настолько занято было в тот момент его сознание, – что в загипнотизировавшей его картине есть некий чуждый элемент. Он сфокусировал свой взгляд в северо-западном направлении – и увидел вдалеке жёлто-белые искры: рассыпавшись на чёрной мантии ночи, они, словно невиданные камни на цельнорубиновой подвеске, окружали светящееся багровым кольцо ДПФ. Норс вздрогнул: это могли быть только сполохи ружейного огня. На заброшенной ферме начался бой.

6

Непобедимое войско Могущественных, известное тогда как Дуннорэ-понтский феномен, впервые получило вооружённый отпор на айлестерской земле от солдат 36-го полка армии Его Величества Короля Эньона IV, находившихся в непосредственном подчинении лейтенанта Филугхейна. Лейтенант, дуазнонумлетний крепыш со смуглым лицом и чёрными, прямыми волосами, только что закончил училище. Офицерский патент, оплаченный его родными, обошёлся семье Филугхейна в значительную, по её меркам, сумму – для обеспечения кредита, взятого в банке, даже пришлось заложить наследственный дом. Скованный не только воинским долгом, опирающимся на в значительной мере утратившее своё значение понятие чести, но и финансовыми обязательствами, Филугхейн был настроен сражаться до последнего патрона, а если таковые закончатся – то и до последнего солдата. Его подчинённые, все как один – 'крепкие мерзавцы', способные отличить лишь серебряный шиллинг от свинцовой пули (здесь цитируются требования к рекрутам, согласно уставу прошлого века), были готовы выполнить такой приказ. Воспитанные в казарме при помощи палок сержантов, они представляли собой практически совершенный продукт айлестерской военной машины – их отличала дисциплинированность, а в случаях, когда они получали джин – и отвага, не считая отработанных до автоматизма навыков ведения прицельного огня и штыкового боя. Качества эти, отличавшие профессиональных солдат первых дней войны, впоследствии встречались всё реже и реже, пока не исчезло само Королевство Айлестер и его подданные. Расположившись бивуаком, солдаты 1-й роты потратили остававшееся у них ещё перед закатом время на то, чтобы принять горячую пищу, подогнать натирающие лямки слишком жёстких кожаных ранцев и заштопать униформу. Последняя, скроенная для упражнений на плацу, и смотревшаяся, будучи старательно отутюженной, весьма прилично, имела малоприятное свойство расходиться по швам в результате чрезмерных физических усилий. В результате этого каждый марш или занятия на открытой местности приводили к появлению разнообразных прорех и разрывов, и их завершение неизменно превращалось в сеансы шитья.

В минуты, предшествовавшие атаке, лейтенант Филугхейн лично проверил все посты и, не обнаружив ни одного спящего, пребывал в палатке, отведённой под штаб. Его мундир, сшитый из добротного сукна на заказ, не нуждался в нитке и иголке, поэтому лейтенант имел возможность всецело сосредоточиться на кружке с ароматным, дымящимся кофе, приправленным скромной порцией джина. Обернув кружку белым полотенцем, он, подув на раскалённую жидкость, стал осторожно прихлёбывать её мелкими глотками. Когда со стороны аномалии послышался подозрительный шум, донёсшийся сквозь брезент, лейтенант Филугхейн, мрачно кивнув чему-то, отметил время: три минуты пополуночи. Его служебные обязанности не требовали реагировать на каждый шорох, поэтому лейтенант, уже почти уверенный в том, что нечто неодолимое, которого он втайне опасался, началось, продолжал пить кофе, игнорируя нарастающий гам.

Только когда раздался первый выстрел, Филугхейн, зловеще улыбнувшись, поставил кружку на походный столик. Расстегнув кобуру из выкрашенной в коричневый цвет кожи, он достал свой шестизарядный револьвер, проверил, заряжен ли тот – и вышел наружу, попутно одевая стальной шлем.

Треск следовавших один за другим винтовочных выстрелов поначалу оглушил его. Зная, что в таких случаях лучше приоткрыть рот, чтобы звуковая волна не разорвала барабанные перепонки, Филугхейн тут же начал громко отдавать приказы. Силуэты нападавших, освещённые со спины лучами ДПФ, ясно очерчивались на тускло-красном фоне; лица их скрадывал сумрак, но Филугхейн был готов поклясться, что противник не имеет ничего общего с родом человеческим. Слишком уж заметными были короткие рога, торчащие из вытянутой в длину необыкновенной формы головы, слишком далеко вперёд выдавался нос, более напоминавший остро заточенный птичий клюв, и слишком ярко пылали бледным огнём огромные, ужасающе бездумные глаза. Ростом достигая октофута , рогатые существа не носили какой-либо одежды или доспехов и, судя по всему, были бесполыми; в качестве оружия они использовали лишь то, что даровала им природа – кинжалоподобный клюв, клыки, которым мог бы позавидовать лев, и длинные когти. Между собой они общались при помощи странных клокочущих звуков. Невероятная живучесть, объединённая с презрением к собственной жизни, делала этих существ грозными противниками – то один, то другой из солдат падал, пронзённый кривым, как ятаган, клювом, или же на его шее смыкался смертельный укус острых клыков.

Разрядив в одну из тварей весь барабан, причём без видимого результата, Филугхейн подозвал сержанта Дарби.

– Дарби, немедленно изготовьте к огню пулемёт. – Как только сержант исчез, отправившись исполнять его приказание, Филугхейн обратил своё внимание на ближайших врагов. – Массируйте огонь всем отделением! Они не могут быть неуязвимыми!

Один из сержантов, Эгберт, всегда отличавшийся отменной выдержкой и быстродействием, тут же скомандовал:

– Залпами! Поочерёдно – нечётные!.. Огонь! Чётные!..

Объединённый залп половины отделения, шесть винтовочных пуль, разогнанных до скорости более полутора гроссфутов в секунду, был способен остановить шерстистого носорога, обитающего в саваннах Ифрикии . Даже исторгнутые, казалось, из ада рогатые клювастые твари оказались неспособными противостоять губительному воздействию залпового огня. Освещённые мощной вспышкой баллистита , они замирали, демонстрируя отвратительные, грязно-оранжевого цвета безволосые тела, которые медленно, словно подрубленные деревья, оседали наземь под повторными залпами армейских винтовок. Кровь у них была непривычного цвета – густая, лимонного цвета жидкость, испускавшая слабую фосфоресценцию.

Принесли станковый пулемёт. Заправленный лентой в два масса патронов, он вёл огонь в темпе около куадромасса выстрелов в минуту и представлял собой смертоносное оружие. Пулемётчики любили, отправившись на полигон, баловать начальство зрелищем спиленных при помощи пулемётных очередей деревьев. Сейчас им представилась счастливая возможность открыть огонь по настоящему противнику. Филугхейн, став рядом с расчётом, корректировал стрельбу. Убийственное воздействие пулемёта не замедлило сказаться: один за другим клювастые демоны падали, срезанные ливнем пуль. Неспособные, то ли в силу крайней глупости, то ли по причине бесстрашия, отступать, они гибли. Филугхейн удовлетворённо улыбался, в огненных отсветах длинных пулемётных очередей по его мокрому от пота лица скользили тени. Меняя форму и направление каждую долю секунды, они раз за разом придавали облику Филугхейна новое выражение и даже черты: он то кривился, ухмыляясь, то приобретал некую величавость, то, наоборот, выглядел печальным, скорее, напоминая гротескное подобие человека.

Победа была предрешена. Филугхейн, ликуя, осмотрел своих подчинённых – и окаменел. Лицо его свело судорогой. Утратив дар речи, он был вынужден рукой – голосовые связки его не слушались – указать на новую группу демонов, стремительно приближавшихся с тыла. Они, должно быть, прорвали оцепление с противоположной стороны и исчезли во мраке, чтобы обойти солдат, увлёкшихся азартной пальбой. Только сейчас стало понятно, что фронтальная атака была просто отвлекающим манёвром, призванным ценой жизни немногих тварей купить победу. Несмотря на отчаяние, схватившее его за горло железной рукой, лейтенант Филугхейн почувствовал невольное уважение к противнику. Хотя поражение казалось неминуемым, он попытался спасти ситуацию.

– Развернуть пулемёт... Круг-гом... – Но было уже поздно. Демоны ворвались в плотно сомкнутый, как на параде, строй и набросились на солдат, разрывая их на куски. Их клювы наносили внушающие непреодолимый страх раны – сержант Дарби, мужественно ставший на пути одного из оранжевых дьяволов, был буквально разрублен надвое. Побелев, Филугхейн поднял револьвер и навёл его на приближающегося врага. Прицелившись точно между горящих глаз, он выстрелил. Осечка! Молниеносно взведя курок, он опять нажал на спусковой крючок. Снова осечка! Уже оказавшись в гибельных объятиях вызывающего непередаваемый ужас обитателя преисподней, Филугхейн вспомнил, что в пылу боя попросту забыл перезарядить оружие. Однако запоздалое осознание этого грубейшего просчёта уже не имело ни малейшего значения – жизнь навсегда покинула его.

7

Капитан Глайнис был грамотным, хорошо обученным офицером. Отсутствие боевого опыта, порой становившееся источником некоего душевного беспокойства, он старался компенсировать безупречным отношением к службе, выражавшимся в безукоризненном следовании уставу. Не ограничиваясь контролем за поддержанием чистоты в казарме и за глянцем на обуви подчинённых, он периодически открывал учебники по тактике. Причём Глайнис не просто интересовался их содержимым, но даже пытался обучить своих подчинённых правилам ведения боя. Осознавая, однако, реалии мирного времени и не желая прослыть среди товарищей из офицерского клуба занудой, он старался не слишком усердствовать. В конечном итоге, он и сам не знал, что именно было причиной проводимых им занятий в поле, вызывавших в полку скрытые насмешки: боязнь спиться оттого, что в жизни нет цели, или же ещё не растаявшие окончательно детские мечты о развевающихся на ветру боевых знамёнах. Наверное, и то, и другое сыграло свою коварную роль. Важным моментом было его отношение к войне: та, несмотря ни на что, всегда могла случиться, как бы не заверяли дипломаты в прочности мира. 'Чудесная атмосфера в международных отношениях' была подобна туману, который, развеявшись, всегда может обнажить неприятную правду в виде изготовившихся к бою орудий. Как было известно Глайнису ещё из школьного курса истории, войны начинаются неожиданно, едва ли не в результате пустячной ссоры между монархами, однако длятся долгие годы – и победа достаётся тому, кто готов к войне лучше. В военное время некоторые офицеры очень быстро растут в званиях, особенно если они различают понятия 'боевого охранения' и 'тылового обеспечения'. Однако, каждый раз, когда капитан засиживался над учебниками допоздна, здравый смысл напоминал ему: всё впустую, за те два с половиной дуазлетия, на которые он заключил контракт, очередной большой войны не произойдёт. Спорные юго-восточные земли на материке, в былые времена являвшиеся причиной вооружённого противостояния с Нейстрией, давно обрели независимость – так возникла Конфедерация Ллаваллона, – да и самая причина территориального спора исчезла – мануфактуры, которыми славились ллаваллонцы, давно разорились, не выдержав конкуренции с огромными корпорациями, впоследствии возникшими в Айлестере и Нейстрии. Бесплодный кусок земли, зажатый между Доггерландским заливом и устьем Шельды, уже не представлял собой интереса для двух династий, масслетиями существовавшими в условиях обоюдной ненависти. Однако Глайнис, несмотря на чисто офицерскую любовь к игре в карты и в конное поло, всё-таки выполнял раз и навсегда данное себе обязательство: часть свободного времени посвящать военному ремеслу. По этой, пусть и необычной и редко встречающейся среди военных Айлестера, причине, рота Глайниса считалась вполне боеспособной. Это объясняет как причину отправки этого подразделения в Дуннорэ-понт, так и удивительное хладнокровие его командира перед лицом грозной опасности. Когда стало известно о том, что большая часть роты под командованием лейтенанта Филугхейна вступила в бой с неизвестным противником, бравый капитан не проигнорировал это событие, как позволили бы себе некоторые из его сослуживцев, привыкших к праздности. Такие люди, для которых мундир является не более чем достойной происхождения одеждой, позволяющей сохранять фамильные привилегии, есть в каждом полку, и 36-й, несмотря на свою удалённость от мест, где процветают подобные – да вообще хоть какие-то – нравы, не представлял собой исключения. Продемонстрировать своё пренебрежение к воинскому долгу и малодушно уклониться от активных действий – такое решение приняло бы не менее половины ротных и батальонных командиров полка. Однако Глайнис отличался моральными качествами, позволяющими говорить о нём как о компетентном и ответственном офицере. Он немедленно отправил к Филугхейну ординарца, а сам, собрав наличные у него силы в кулак, разместился в здании вокзала и, на всякий случай, стал готовиться к обороне. Контроль над средствами связи и сохранение контакта с железнодорожной колеёй были главными задачами оборонительного боя, если таковой придётся принять. Других ценных в военном отношении объектов в Дуннорэ-понт не было. Даже гражданские лица, как бы странно это ни звучало, лучше защищены, когда воинская часть прикрывает путь к отступлению из города – к сожалению, не единственный, – а не пытается принять бой на городских улицах. Защищая всё, быстрее всего придёшь к пониманию, что так не удастся защитить ничего. Капитан Глайнис достаточно здраво полагал, что для подобного, слишком опрометчивого, решения у него недостаточно штыков, а посему ограничился тем, что послал одного сержанта и двух рядовых с самым ясным приказом: вытащить градоначальника из постели и поставить его в известность о происходящем. Глайнис, нетерпеливо куривший на пустом перроне, дождался, пока затихнет стрельба, и начал всматриваться в темноту. Как он ни напрягал зрение, но условленного сигнала ракетами, который должен был бы сообщить ему об исходе боя, не было. С каждой минутой в душе его нарастало волнение, связанное с очевидной, хотя и совершенно необъяснимой гибелью лейтенанта Филугхейна и двух взводов из трёх, вероятно, в полном составе. Когда его сигарета догорела почти до фильтра, Глайнис пришёл к пониманию, что ждать больше нет смысла и послал телеграмму в штаб округа. Решив не ограничиваться этим, он усадил одного, показавшегося ему достаточно сообразительным, рядового за телефон, и приказал обзвонить нескольких офицеров, с которыми поддерживал приятельские отношения.

Впоследствии капитана Глайниса неоднократно упрекали в нерешительности и даже в трусости, и штаб дивизионного округа был вынужден назначить по этому поводу расследование. На офицера, которого отправили едва ли не на загородную прогулку, неожиданно превратившуюся в ожесточённое сражение с демоническим противником, обрушилась вся тяжесть негодования просвещённых кругов общества – вернее, всех, кто мнил себя таковыми, начиная с академиков и политических деятелей по праву рождения до необразованных пролетариев и безработных. Читая газеты тех дней – а их обрывки потом ещё долгое время носило по улицам обезлюдевших городов – или слушая радио, можно было заподозрить, что Глайнис представлял собой невообразимое воплощение всевозможных пороков и что он и был тем Вселенским Злом, о котором говорят в церквях, а ДПФ представлял собой лишь отсвет его злобной души. Однако то была просто ложь, попытка найти 'козла отпущения', чтобы обвинить того в собственной трусости. Те, кто обличал Глайниса, были штатскими, совершенно несведущими в военном деле, к тому же сами они бежали из города, едва прослышав об опасности. Тем не менее, общественное мнение, требовавшее распять 'виновного', было единодушно в своём негодовании – шутка сказать, капитан бросил город на растерзание врагу, а сам укрылся в здании вокзала на самой окраине! Действительно, после всего, что случилось в ту трагическую ночь на улицах Дуннорэ-понт, легче всего обвинить Одхана Глайниса в каком-то проступке, небрежении или отсутствии смелости. Однако было бы неплохо ознакомиться с мнением самого капитана по этому поводу, как и с мнением допрашивавших его офицеров. К счастью, звукозапись допроса сохранилась, и, благодаря самоотверженным трудам безвестных переписчиков, перенесена на бумагу, так что автор этих строк имеет счастье передать её содержание потомкам.

'ВОПРОС: Капитан Глайнис, почему вы оставили город, в котором было около гросса жителей, и спрятались в здании вокзала?

ОТВЕТ: Я не вышел за городскую черту, и к тому же сообщил местным властям об опасности.

ВОПРОС: Но вы не пытались защитить штатских. Почему?

ОТВЕТ: Это было невозможно. Я полагал, что два взвода из трёх уже разгромлены, даже уничтожены, а значит, противник гораздо сильнее меня. Как я мог защитить целый город?

ВОПРОС. Ну, я всего лишь следователь, этот вопрос не ко мне...[ПАУЗА, ПЕРЕШЁПТЫВАНИЯ]. Однако мне говорят, что вы могли бы собрать жителей в нескольких крупных зданиях на главной площади и организовать их оборону. Что вы об этом скажете?

ОТВЕТ. Я, конечно же, рассмотрел этот вариант – и отбросил его по нескольким причинам [УВЕРЕННО, БЕЗ ЗАПИНКИ]. Во-первых, мои силы были недостаточны – и гибель более крупного отряда лейтенанта Филугхейна это подтверждала, – во-вторых, у меня просто не было времени.

ВОПРОС. У вас не было времени?[С ИЗДЕВКОЙ]. Свидетельства ваших подчинённых позволяют говорить о том, что у вас было по меньшей мере полчаса.

ОТВЕТ. Полчаса – это очень много [С ИРОНИЕЙ]. За это время можно выкурить несколько сигарет и выпить чашку кофе. Но разбудить всех горожан, не говоря уже о том, чтобы добиться от них выполнения каких-либо приказов, за такое время нереально. К тому же, центр города вскоре превратился в настоящую западню – демоны сновали повсюду и могли внезапно атаковать, из-за любого угла. Вырваться из такого капкана нам было бы уже не по силам.

ВОПРОС. А вы и ваши подчинённые не оказались в такой западне, оставшись на вокзале?

ОТВЕТ. Мы – военные, рисковать своей жизнью – наш долг. Кроме того, в здании вокзала сосредоточить большее количество винтовок на погонный фут. Это настоящий блокгауз.

ВОПРОС. И находиться как можно дальше от главных событий? Очень удобная для вас формулировка, капитан. Вас послушать, вы – герой.

ОТВЕТ [РАЗДРАЖЁННО]. Я не говорю, что я герой. Я говорю, что действовал по уставу.

ВОПРОС [С НОТКАМИ ЛИКОВАНИЯ]. Я бы сказал, что вы – лжец! Да, именно так следует назвать вас после этой фразы! Ни в одном уставе нет фразы, требующей бросить беззащитный город на произвол судьбы.

ОТВЕТ. Во всех уставах есть. Вы просто с ними не знакомы. Учебник тактики, глава 'Пехотные подразделения в обороне', военно-полевой устав, раздел 4, статья 25. Суть указанных мною правил проста: при недостаточности огня обороняющийся должен его уплотнить путём занятия участка, меньшего по фронту.

ВОПРОС[ПОСЛЕ ПАУЗЫ, ЗАПОЛНЕННОЙ ПЕРЕШЁПТЫВАНИЯМИ. ГНЕВНО]. Капитан, это не вполне тот ответ, который мы хотим услышать. Вы могли бы занять другую позицию, на пути атакующего противника, а не в стороне.

ОТВЕТ. Согласен с вами. Но я не спас бы таким шагом жителей, скорее, наоборот, привлёк бы колеблющихся к центру города, в мнимо безопасное место, где бы их всё равно убили – после того, как противник расправился бы с нами. А так они изначально знали, что спасутся только бегством – и многим это удалось.

ВОПРОС. Замечательная логика, капитан! Предоставив штатских – включая женщин стариков и детей – воле противника, чьё нечеловеческое происхождение и не находящая аналогов жестокость уже тогда были вам известны, вы тем самым их якобы спасли! [НЕ СКРЫВАЯ НЕГОДОВАНИЯ]. А теперь ещё один вопрос: вы пытались организовать эвакуацию?

ОТВЕТ[РЕШИТЕЛЬНО]. Нет. У меня не было на то ни времени, ни людей. Я сообщил градоначальнику – и потребовал от него быстрых и своевременных решений.

ВОПРОС. И приказали одному из сержантов 'всячески подгонять' градоначальника Финлея?

ОТВЕТ. Да, приказал. Это Финлей потребовал трибунала?

ВОПРОС. И он тоже. Капитан, почему вы выбрали вокзал?

ОТВЕТ. Вокзал – это железная дорога. Я сохранял её за собой.

ВОПРОС. А грунтовые?

ОТВЕТ. Их значение гораздо ниже. Когда я оказался перед столь сложным выбором, то отдал предпочтение вокзалу.

ВОПРОС. Я бы не назвал ваш выбор ни изощрённым, ни безупречным, капитан. Вы просто отступили.

ОТВЕТ. Да, я просто отступил. [НЕДОВОЛЬНЫМ ТОНОМ]. Вам гораздо легче задавать вопросы, чем мне – отвечать на них.

ВОПРОС. Вы потеряли почти всю роту, погибла значительная часть жителей города – и снова по вашей, а не по моей вине. Кто-то должен задать вам вопросы.

ОТВЕТ. Не исключено. Однако лампа светит мне прямо в глаза. Едва ли это объясняется только любопытством.

ВОПРОС [ГРОМКО, СРЫВАЮЩИМСЯ ГОЛОСОМ]. Это потому, что вы подозреваетесь в тягчайшем служебном преступлении, и свет должен слепить вас и осуществлять давление на вашу психику, чтобы вам было труднее солгать.

ОТВЕТ. Да, яркий свет сыграл особую роль в этой истории...

ВОПРОС [С ИЗРЯДНОЙ ДОЛЕЙ НАСМЕШКИ]. Не пытайтесь сменить тему разговора, капитан! В Дуннорэ-понт ведут четыре грунтовых дороги, из которых одна – к ферме, где находится ДПФ, одна шоссейная и одна железная. До начала вооружённого столкновения у вас было время – более чем достаточно времени, – чтобы расставить на нескольких перекрёстках солдат, которые бы направляли гражданских по этим дорогам. Вы этого не сделали.

ОТВЕТ[УДИВЛЁННО, С ВИНОВАТЫМИ НОТКАМИ]. Я не хотел отпускать солдат в такой темноте – те бы наверняка затерялись среди толпы. Да и местные лучше знают свой город, им абсолютно не нужны подобные инструкции. Новость о нападении со стороны ДПФ распространилась быстрее, чем огонь по бензиновой луже.

ВОПРОС[САМОДОВОЛЬНЫМ ТОНОМ]. Не оправдывайтесь, капитан, будьте мужчиной. Вы нарушили устав как по форме, не осуществляя непосредственного руководства эвакуацией, так и по сути, не прикрывая её от наступления противника. Я буду настаивать на вынесении обвинительного приговора – по законам военного времени.

ОТВЕТ[ДРОГНУВШИМ ГОЛОСОМ]. Меня расстреляют?

ВОПРОС [СУРОВО]. Крепитесь, капитан. Вас посетит исповедник; также вам предоставят право 'последнего ужина' с блюдами по вашему выбору. Если в меню столовой не окажется вашей излюбленной пищи, вам разрешат заказать её в ресторане за собственный счёт.

ОТВЕТ [НЕУВЕРЕННО]. У меня как-то пропал аппетит'.

8

За пять дней и двенадцать часов, не считая нескольких минут, до того, как капитан Глайнис предстал перед судом военного трибунала, Дитнол Норс, свежеиспечённый капрал армии Его Величества, пытался спасти родной городок от неминуемой гибели. Это не составило ему ни малейших затруднений, по крайней мере, физических: достаточно было пройти на первый этаж ратуши, в комнату, расположенную почти точно под редакцией 'Городских новостей', и, подняв с кровати заспанного сторожа, потребовать от того поднять тревогу. Едва протерев глаза, сторож долгое время не мог сфокусировать на Норсе свой отсутствующий взгляд. Пальцы его машинально искали пуговицы расстёгнутого на груди форменного сюртука, а губы, бормоча слова извинения, раз за разом изрекали слова отрицания.

– Нет, господин Норс, нет, никак нельзя, господин редактор. Сошли вы с ума или нет – это не мне решать, но вы никогда не были капралом и, наверное, не являетесь им и сейчас. Насчёт ревуна нашего скажу только, что он в полнейшем порядке, совершенно исправен, только вас это не касается, потому как без разрешения господина Финлея я его трогать не позволю. Люди спят, господин Норс!

Усы сторожа гневно встопорщились, и сам он придвинулся к редактору вплотную – точь-в-точь как градоначальник. Однако Норса было не так-то легко сбить с пути истинного. Выхватив из кармана контракт, он ткнул его под нос сторожу.

– Читай: я уже два часа как капрал. И тебя скоро отмобилизуют, если доживёшь, конечно, а не ляжешь сейчас спать. – Норс тряс бумажкой за подписью Глайниса так, словно это был заряженный револьвер. – Уже началась война, война с фоморами – всё как в Священном Писании!

Сторож дрогнул. Что-то испугало его – вероятно, он вспомнил древние легенды, к тому же прибытие солдат в город не могло произойти просто так, без какой-либо на то причины. Недоверчиво осмотрев контракт Норса, он, поколебавшись, кивнул и, подойдя к ревуну, начал, как говорил один поэт, 'бить в смертный набат'. Вой сирены, поначалу неуверенный, а затем всё более громкий, наполнил улицы спящего города. С каждым поворотом звук, достигая крещендо, разносился окрест, принуждая сонных жителей вскакивать с их постелей. Примерно через минуту, сторож, усталый и вспотевший, предложил Норсу подменить его. Тот взялся за деревянную ручку, влажную там, где её касалась рука сторожа, и, преодолевая сопротивление, стал вращать её. Поначалу это было нетрудно – словно доставать ведро с водой из колодца. Однако в этом случае колодец оказался бездонным – ручку нужно было крутить без остановки. Норс и сторож трижды сменяли друг друга, прежде чем редактор сообразил, что вполне может предоставить право делать эту бесцельную и, видимо, бесконечную работу тому, кто получает за это деньги. Сославшись на неотложную необходимость закончить важные дела, он пошёл к себе в редакцию.

Поднявшись по неосвещённым ступеням, Норс вошёл в тёмное помещение, встретившее его каким-то сиротливым одиночеством. Редакция словно предчувствовала, что её вот-вот бросят, и всем своим видом отчаянно пыталась напомнить о том, как Норс её любит и сколько надежд связывает – вернее, связывал ещё недавно – с изданием собственной газеты. Он зажёг газовый рожок, и в дрожащем голубом свете осмотрелся вокруг: на верстаке небрежно разбросаны разнообразные картонные и жестяные коробочки, в которых хранятся наборные литеры, массивный деревянный стол, заваленный бумагами, включая три письма от кредиторов, оставшиеся без ответа, стулья, печатный станок – и, отдельно, особая гордость Норса – собственный фотоаппарат. Новейшее, по стандартам Дуннорэ-понт, изобретение, возвышалось на штативе в дальнем углу. Фотоаппарат, которому было уже несколько лет, достался редактору захолустного таблоида подержанным, всего за одну золотую крону . Крона эта, которую по причине постоянной нехватки у лиц творческого склада злосчастных денег, была одолжена у Финлея в обстоятельствах, до сих пор повергавших Норса в дрожь и тоску. Ему пришлось зайти к градоначальнику домой и познакомиться со всеми его домочадцами: с кухаркой, с горничной, с вислоухим псом по кличке Тоб – и с куда мене приятными персонами: престарелой мамашей Финлея, его супругой и двумя незамужними дочками. Последние, страдавшие таким же, как и у градоначальника, ожирением, отличались практически полным отсутствием манер и того, что принято называть умом. Эти качества заменяла им бесцеремонность, а также некое подобие глубокомысленного жеманства и выглядывавшая откуда-то из глубины крысиных глазок подлость, обычно именуемая ими 'житейской сметкой, неотъемлемой семейной чертой'. Старшая из 'благородных девиц', двадцатитрехлетняя Шавна, была представлена Норсу как 'прелестная красавица, руки которой он мог бы попробовать добиваться'. Несколько ошеломлённый таким известием о никогда ранее не существовавших у него намерениях, Норс, преодолевая сомнения и тошноту, всё же был вынужден облобызать высокомерно протянутую ему 'изящную ручку', словно сбежавшую из лавки мясника, из отдела с вывеской 'Части свиной туши'. Он пошёл на этот непростой шаг, так как перед его внутренним взором всё это время стоял великолепный 'Домналл'. Фотоаппарат, счастливо приобретённый, действительно несколько раз использовался Норсом, как правило, в обстоятельствах, далеко не самых приятных – он делал посмертные фотографии, которые использовались для создания изображений покойных на могильных надгробиях. К сожалению, стоимость оборудования для производства литографических изображений со сделанных фото, которые наилучшим образом дополнили бы его статьи, превосходила готовность Норса идти на дальнейшее сближение с семейством Финлеев. Сближение это, которое в достаточно скором будущем привело бы к супружеской жизни, по своим тяготам и лишениям сопоставимой лишь с адскими муками, пугало Норса не хуже Страшного суда. Альтернативным производству литографий вариантом казалось более глубокое сотрудничество с владельцем похоронного бюро, однако тот был вдов и не имел детей, а о его сексуальных пристрастиях ходили самые неправдоподобные и наводящие оторопь слухи. В конце концов, Норсу пришлось удовлетвориться надеждами на то, что постепенно он сможет возвратить долги и со временем заработает сумму, достаточную для развития дела.