Текст книги "Евангелие от экстремиста"

Автор книги: Роман Коноплев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

Примерно через полчаса местный начальник ФСБ принялся называть фамилии. Видно было, что у него этим захватом испорчен выходной. Была суббота. Лежал бы он сейчас, тискал свою жену, или смотрел телевизор, ан нет. Приходится экстремистов по сырой тайге вылавливать.

– Савенко! – зло крикнул начальник

– Лимонов! – уткнувшись лицом вниз, тихо прошипел классик.

– Савенко!

– Лимонов! – ещё раз, ещё злее.

– В последний раз спрашиваю, кто здесь Савенко? – с ненавистью заорал генерал ФСБ. Наверное, и впрямь, жалко было выходного.

– Ну, я Савенко! – приподняв голову.

– А-а-а, так это ты! Гражданин Франции? На кого работаешь? На Францию работаешь?

– Я русский патриот.

– Ты уже заебал нас, патриот!

Нацболы, чуть-чуть улыбнулись. Всем дали несколько секунд на одевание. Похватали, кто чьё успел – как попало. Натянули чужие боты. Всех заперли в бане. Там было уже совсем сыро и холодно. Держали долго.

Ловцы шпионов кругом полазили, посмотрели, поискали оружие. Оружия, по вполне понятным причинам, не оказалось. Потом всех вывели на улицу, и с поднятыми руками повели вперёд. Один офицер, увидев каких-то местных, другому скомандовал: "Пусть уберут руки вниз, не хер позориться, ты посмотри на этих террористов. Это ж дети ещё совсем". И плюнул. Руки опустили.

После всех необходимых следственных процедур всех, за исключением арестованных Лимонова и Аксёнова, попросили в 24 часа убраться восвояси, и никогда больше впредь сюда отдыхать не ездить. Народ вернулся в лагерь, выпили на прощанье с местными. Зачем-то подрались, отобрали спьяну чужой тулуп и ведро, и двинулись в путь. Бахур за тулуп дал в морду местному жителю. А тулуп потом оказался, и впрямь, чужой. Уже проехав через пост ГАИ, на котором машину опять обыскали, в карманах тулупа нашли связку ключей ото всех строений и боевые патроны. "Вот, идиоты. Ещё повезло, что их не нашли". Стало стыдно за то, что отобрали тулуп у мужика. Выбросили ключ и патроны и уехали.

Мы с Голубовичем за долгой беседой как-то уж слишком быстро допили коньяк, и уже под конец Лёша совсем начистоту заметил:

– Знаешь, Рома, а ведь нас могли и не брать. Просто, сделали бы коридор на ту сторону, в Казахстан, чтоб мы утром ушли, а вот уже на той стороне положили бы казахи двух снайперов. Не знаю, может, и вправду у них армии нет, или она там уж слишком слабая, но двух снайперов бы всяко нашли. Надели бы они такие же белые комбинезоны, залегли в сугроб, и в пятнадцать секунд закончилась бы вся эта наша "казахстанская операция". Прикопали бы всех прямо там, в тайге, и всё. Кто бы полез туда, в глухую тайгу, да ещё на их территорию, искать какого-то там Лимонова, а тем более остальных? Так что вышло даже слишком гуманно. Били ведь достаточно терпимо, так, больше для профилактики. Ну, кому там, Рома, воевать было?

Мы сидели с Голубовичем как раз, на той самой кухне, где совсем недавно давал интервью газетчикам Лимонов. Газетчики тогда пришли с двумя бутылками водки, всё писали на диктофоны долгое, изматывающее интервью, часа на три. Кассеты переворачивали. Чтоб потом не опубликовать в своей пошленькой, глупой газетенке ни строчки. Фотографировали всех, долго прощались, всё спрашивали, куда Лимонов теперь поедет. Куда поедет? В тюрьму он теперь уже едет, а фото, наверное, вместе с теми самыми интервью, лежат себе в архиве Лубянки, как память о визите самого скандального писателя новейшей истории России, посетившего провинциальный городишко, известный разве что тем, что в полста километрах от него пару недель в своем поместье пил и трахал крестьянок немец-протестант, не очень-то и любивший Россию, Федор Тютчев, а в ста километрах, в деревне глухой, спал на печи да ел калачи граф Алексей Толстой. И песен-то про этот Брянск нет ни одной. Только про лес: "Шумел сурово Брянский лес". Про лес есть. А про Брянск никаких таких песен в природе нет. Так что лет через сто, возможно, и вспомнят, что весной 2001 года в уездном городе Брянске побывал классик русской литературы, чудак и революционер, Эдуард Вениаминович Лимонов. Буквально недели за три до своего ареста. Всего лишь полтора дня.

Рок-н-ролльная тусовка в Москве постепенно меняла дислокацию. Михалыч сначала женился на одной даме, затем обвенчался и зачал ребенка другой, и вписываться у него в Люблино стало как-то неэтично. Поэтому большая часть музыкального народу теперь прибывала в Выхино. На флэт Наташи Журавлевой, доброй темноволосой девушки, выпускницы юрфака МГУ, теперь довольно известной в московском формоушне. Тётя Жура была бодрой тусовщицей, и очень любила кухонную радикальную политику и разные левацкие музыки. Непомнящий тем временем давно уже расстался со Стасей, и она загорелась смертельным желанием барду как-нибудь отомстить. Случилось всё само собой. Стася уже несколько недель висела в Москве и искала себе нового кавалера. Выходя из метро с подружкой, случайно углядела отдельно стоящего на выходе станции молодого человека. Просто в копейку Сергей Бодров. Вылитый. Прямо перед ней стоял самый крутой Брат-два, только не киношный, а реальный. Стася любит знакомиться со знаменитостями, поэтому немедленно докопалась, зазнакомилась, и поволокла его на Журин флэт с сугубо провокационными целями. Парень оказался обычным братком, имевшим за плечами срок за убийство. С сотовым телефоном и боевой пушкой за пазухой. Говорил заторможенно, как и положено браткам. Ну и звали его, конечно, совсем по-другому. Короче, художественный образ – один в один. У Стаси созрел план, и они двинули в Выхино. По флэту бродили полуживые от обильного возлияния рок-звёзды. Стася прошла в прихожую, сняла боты:

– Знакомьтесь, это Сергей Бодров.

Зная Стасин талант кадрить кумиров молодежи, ей немедленно поверили все. Усадили Бодрова за стол. Бодров достал две бутылки водки и улыбнулся, как полный придурок из фильма. Рядом сел уже изрядно захмелевший великий русский рок-бард Сашка Непомнящий, и дико обрадовался новому продвинутому собеседнику. Погнал философские беседы на свои извечные темы:

– А ты читал Рене Генона? Ну как же, ну вспомни, Рене Генон, – напряженно вглядываясь в абсолютно пустые глаза братка, умолял Непомнящий.

Браток, конечно, понятия не имеет, о чём идет речь. Сашка схватил гитару и очень эмоционально запел свои песни, втайне надеясь попасть таким вот случайным, мистическим образом в саундтрек какого-нибудь очередного «Брат-3». Попёрло "Убей Янки" и всё такое, антилиберальное творчество. Браток напряженно вслушался, пообещал, что обязательно возьмет Непомнящего в фильм. Стася злорадно торжествовала. Бодров вращал бровями, и все на радостях напились до полного освинения. Наутро Стася и Бодров всех разбудили и признались во всём содеянном. Им дружно не поверил никто. Даже когда Бодров предьявил справку об освобождении.

Спустя несколько недель этот же самый клон Бодрова там же, у старушки Журы, угощал меня джин-тоником и веселил до припадку подробностями жуткого розыгрыша. А со Стасей они быстро расстались, поскольку клон оказался и вправду с суровым уголовным прошлым, настоящим и будущим. Революционерке Стасе данный придурок быстро наскучил своими быковскими замашками. По приколу, оно только в кино бывает. Стасина непреклонная страсть к тотальной свободе вела её в абсолютно ином направлении – сочетание несочетаемого, девушки русской контрэлиты стремились объять собой всё – революцию, университетское образование, замужество, рождение детей, карьеру… У некоторых получалось. Стасе, кажется, удалось вытащить из своей жизни обычной украинской провинциалки самый радикальный максимум. Не каждому удалось бы выцарапаться живой в буднях леворадикального движения на стыке эпох. "Кто не согласен с маршрутом – тот может сойти". Как у Талькова. Сошли очень и очень многие. Стася героически сражается до сих пор.

6. Раздражение

С арестом Лимонова партию сильно встряхнуло. Начались допросы. Таскали, по-моему, всех подряд, всё выспрашивали про проект Второй России. А чего выспрашивать-то? Пустое это. Тут, по-моему, как со сказками, стихами или песнями. Иногда бывает, что как споешь – так и будет. Нацболы, было дело, любили всевозможные аналогии вечно искать. По Дугину. Где-то непременно есть заговор, либо приближенное копирование уже давно свершившихся фактов. Слишком часто, наверное, все обсуждали прошлый опыт похожих организаций. Искали знамения. И, наверно, именно поэтому что-то в небесной математике сложилось. И вышла самая что ни на есть, обычная библейская история. Спаситель, ведущий за собой человеков в загробную жизнь. А какой она могла быть в том пыльном Казахстане? Наверное, не лучше, чем в пустыне Египетской. Только лишь загробной она бы для всех нас и была.

Ну и прочие, менее приятные совпадения – там про апостола Петра, трижды отрекшегося, и про любимого первого ученика, целующего бородатую щёку Учителя. Не оказалось разве что лишь отрезанного уха. Каждый должен был во время прохождения этого извращенного инициатического обряда оказаться на своем месте. Каждый исполнил свою роль. «от» и «до». Без отклонений. В остальном же всего тут было немерено. Ситуация, безусловно, вызвала интерес у разных специалистов, бурный и глубокий. Тема стала обрастать новыми подробностями. И людьми. Уже учениками апостолов. Новым поколением, жаждущем жизни загробной и вечной.

Я же тем временем уже почти год как ощущал себя "профессиональным революционером". Частичные заработки теперь появлялись только на большие праздники. На самом деле продал я уже и музыкальную студию, и машину. Не осталось больше ни гитар, ни микрофонов. Революция требует жертв. Как минимум, жертв финансовых. Устроиться на работу при этом было практически невозможно. Брянск, хоть и город большой, но все в нём друг о друге всё знают. Бывало, зайду куда-нибудь на работу устраиваться, и, кажется, уже взяли. На следующий день иду с документами – говорят, "Вы нам не подходите". В общем-то вполне обычная ситуация для каких-нибудь бывших зэков или больных СПИДом. Я с этим уже смирился и засобирался в заграницу. Как раз это был год массовой легализации в южно-европейских странах – Португалии, Италии и прочих.

В целях повышения шансов на получение виз и подведения некоторых итогов по прошествии двух лет совместной жизни, мы с Хэлл устроили свадьбу. Это была уже третья свадьба в моей жизни. Как и положено, со всякими белыми платьями и пьянкой. Вообще, было предчувствие, что всё это зря. Так оно и получилось. В расписанном состоянии мы прожили вместе целых полтора месяца. Те же самые. Как с Доррисон. На свадьбе я чудовищно распорол взорвавшейся в руках бутылкой себе ногу, и мы пожертвовали на дезинфекцию целых полбутылки водки. Мой старый друг Тин рассказывал разные прибаутки. Тин – старый неформал, и самой большой его мечтой был розовый Кадиллак, в котором на полную катушку орал бы свои рок-н-роллы старина Элвис. У Тина имелась в частной собственности настоящая русская баня. Средство для очищения совести и кармы. Я там бывал регулярно, хотя помогало не очень.

Вскоре вышла виза Хэлл. Итальянская. У неё уже было подготовлено там рабочее место, но она в силу мелкого возраста и роста имела гораздо меньше шансов эту визу получить. Поэтому мы решили, что она выедет первой, а я сразу начну оформлять свои документы, как раз, пока мне найдется какая-нибудь работа.

Мы собрали ей шмотки, накупили разной провизии и нужных мелочей, набили сумки и поехали. Вечером с Толей Тишиным вышли на лавочки на Фрунзенской. Распили бутылку шампанского, непьющему Тишину купили сока. Хэлл рыдала, совсем не осознавая своего скорого счастья. Толя её успокаивал. Классическая сцена. Мне казалось, что всё это я где-то уже видел. Утром посадил её на автобус и помахал рукой. Туда-сюда. Как щетки стеклоочистителя. Туда-сюда. Хэлл ни слова не выучила дома по-итальянски.

Я вернулся в Брянск и начал оформлять документы. В Португалии для меня была работа и возможность легализации. В Италии с работой оказалось всё непросто – прямого ответа никто не давал, но там была Хэлл. И ей хотелось, чтобы я приехал туда, к ней. Нельзя верить в женские эмоции, и доверять женщинам ничего серьезного. Это старая истина, рожденная не на пустом месте. Единственная такая оплошность обошлась мне вскоре чудовищно дорого.

Вышла виза, и я сел в автобус. Провожал меня сын Толика, Гриша Тишин. Мы попрощались на Киевской. Уже тогда было дурное предчувствие. В первый раз меня в автобус не пустили – получилось бы, что пришлось пересекать границу с Шенгеном за день до указанной положенной даты. Меня бы выкинули из автобуса. Так что теперь я, второй раз уже, спустя еще неделю, в этот злосчастный автобус сел. Выходило так, словно кто-то был явно против моего отъезда. Словно что-то оказалось незавершенным.

Автобус тронулся. Рядом со мной оказался мужик из далекой Башкирии. Лет пятидесяти. У него что-то не заладилось с бизнесом, и он ехал к своей жене. Она работала в Неаполе сиделкой, и, вроде, нашла ему какое-то место. Мужик ехал в костюмчике. Я надел старые джинсы, имея уже некоторый опыт дальних автобусных переездов. Решил, что спать буду на полу, чтоб уж совсем себя не мучить. Ехали через Польшу, Германию, еще, кажется, через Швейцарию. Кругом был туман и зеленела травка. В то время как в Москве кругом лежал грязный сырой снег.

Самым забавным во время длительного путешествия были тётки, ехавшие в ту же Италию на заработки. Автобус делал остановки раз в два часа, а тётки непрерывно хотели ссать. Всем автобусом они ходили по салону, сжимая крепче ноги, наверное, чтоб не вытекло ничего изнутри, и клянчили у водителей. Однако, в Европе нельзя вот так просто, остановиться и поссать у дороги. Тем более что водители не укладывались в график, поэтому тётки обламывались и терпели. Их морды в этот момент были похожи на лица коров, которых не подоили вовремя.

И вот пошла Италия. Милан, Верона, и всё такое. Сидящий рядом мужик спал лицом. Вдоль дорог стояли абсолютно уродские дома, поверх окон везде были металлические жуткие жалюзи. На заборах висели какие-то тряпки. Я такую грязь и бедность видел разве что в двориках Одессы, и если едешь поездом через её окраины – промзону и всё такое. Но, повидав Стамбул, к увиденному был морально подготовлен. А мужику сделалось совсем плохо. Наверное, он представлял себе Италию по передаче "Клуб Путешественников" или чему-либо подобному. Я вышел в Риме, на автовокзале. Грязи было гораздо больше, чем в Брянске. Просто по колено. "Да, похоже на Кишинёвский рынок, рядом с автовокзалом", – подумал тогда я. Позвонил, приехала молодая хохлушка Света. Она жила здесь уже год и, по сценарию, за 10 долларов должна была в этот вечер исполнять роль моего гида. Мы погуляли по вечернему городу, попили кофе. Сходили к Колизею, уселись рядом на какой-то низкий каменный порог, и я выпил в одну харю целую банку сгущенного молока. Потом шлялись по грязному, замусоренному какими-то бумажками, центру. Света беспрерывно показывала мне всякие достопримечательности. "Здесь музей, а в этом доме, видишь, на третьем этаже, под самой крышей? Здесь живет Софи Лорен." Рассказывала про свою жизнь, про то, что мечтает получить документы, и что украинцы автобусами передают родным в Италию сало. Потому, что ностальгия для украинца – это сало. Как для русского – лес. Так для хохла – сало.

Света жила в квартире еще штук на пять девушек, имела почасовую работу и любовника-итальянца. "Он жаден, как крыса. Но хоть на море возит по выходным, и то хорошо". Оказывается, итальянские ухажеры тщательно фиксируют все свои расходы на славянских девок, и, проплачивая мобильный телефон, всегда следят, чтоб девка по нему разговаривала только со своим кавалером. Наверное, это жуть. Но именно в этом и заключается победившее женское равноправие. Всё стоит конкретных денег. И никакой тебе романтики. Думаю, романтика чувств у них в Италии сохранилась только в слёзовыжимающих попсовых песенках. На самом деле, речь идет о сексе, который стоит конкретных денег. Эдакая возведенная в канон проституция. Наверное, в советские времена на эту тему можно было бы написать в какую-нибудь газету под заголовком "Их нравы". Об угрозе постиндустриального общегражданского цинизма. Наверное, это будет основной причиной того, что все европейцы лет через пятьдесят полностью сдохнут, и на их месте будут жить горячие и романтичные арабы и негры. Чтобы влюбляться и сорить деньгами, которых никогда нет, как и положено в самые романтичные времена.

Мы купили в кассе билет на электричку Рома-Мессина, следующую на юг страны, на самый кончик сапога. Моя станция была одной из последних – Вибо Пицца.

Утром, в 5 часов, я был уже в этой самой Вибе Пицце. Провинциальный вокзальчик, деревья, похожие на русские ивушки, тот же мусор кругом – "ну и дыра, прямо Днестровск номер два", – подумал себе я. Хотя тепло, как в Днестровске в середине сентября.

Хэлл встретила в какой-то розовой пижаме. Не очень-то и радуясь моему приезду. Она работала сиделкой у итальянской бабуси. Бабку звали Росина. Она родила 11 детей, и была из них нафиг никому не нужна. Дети даже не приезжали к ней на праздники, и жили кто где. Кто в Америке, кто в Германии. Один последний сын, Маурицио, был полный балбес, и сидел тут же, на Калабрии. Как все, строил чужие дома. Никто из её детей не получил образования, просто все как-то жили себе, и всё. У бабки кроме дома больше ничего не было – её покойник-дед умудрился какие-то общие деньги всей деревни продуть в казино, и после смерти бабкин дом должен будет отойти государству в погашение ущерба. Наверно, по этой причине дети особо ею не интересовались.

Хэлл тут целыми днями сидела и смотрела черно-белый телевизор. Бабку надо было кормить пару раз в день, ну и выводить в сортир. Дом бабуси состоял из двух этажей, и походил на обыкновенную совковую дачу. Побеленные стены, дешевая древняя мебель, пол, облицованный плиткой, деревянная лестница на второй этаж в холодную спальню для приезжающих изредка погостить детей. Обогревалась только одна комната первого этажа. Зал. Там стояла обычная железная печка-буржуйка, и нужно было колоть дрова. Дрова то же были ужасные. Сухие и какие-то скрученные, как один большой сучок. Рубились они тупым топором на длинной ручке и стоили чудовищных денег. У бабуси на огороде в 4 сотки росло штук пять апельсиновых, штуки три мандариновых и три лимонных дерева. И всё. Цитрусовые валялись частично на земле, как у нас яблоки. И гнили. Бабуся была простая и сентиментальная, как и все бабуси на свете. Жизнь, похоже, у неё была далеко не сахар. Моя бабушка в свои 87 выглядит гораздо лучше, чем эта, в 74. Росина, с огромным трудом выговаривая слова, просит кружку воды. Моя же бабуля при встрече, как и полагается русской крестьянке, более радикальна и абсолютно самодостаточна: "Привези мне пиздец". Моей нахер никакие сиделки не нужны.

Днём я познакомился с мужиком, который по сценарию, должен был найти мне работу. Мужик, Юра, сам был из Полтавской области. Спивающийся Юра должен был заработать 300 долларов на моем трудоустройстве, но в этот момент передо мной стоял уже бывший человек. Просто бомж и хрон. Мы поехали в город, он докопался до своих знакомых итальянцев в автосервисе по поводу меня, а они вытолкали его взашей. Дура Хэлл не могла разглядеть в этом чудике – кто он такой. Лучше б я уехал тогда в Португалию. И получилось так, что я просто попал на деньги. Работы не было никакой.

Наступала зима, и даже на сельхозработах больше никто был не нужен. Единственное, что мне предложили, – жить где-то далеко в горах и рубить в скале яму киркой для огромной емкости под масло. Но для этого надо было бы там, как собаке, жить в сарае, в сырости и холоде, без света и удобств. Как собаке. И раз в неделю мне привозили бы из города еду. Сюжет для "Кавказского пленника". Работу эту предложил один итальянский дед Кармэлло, который, как потом оказалось, вознамеревался выебать Хэлл. Я словно почувствовал это интуитивно. Как позже вышло – не зря. Обломался и уехал. Позже Хэлл развела этого обычного итальянского дедушку на пару дорогих ужинов, а старик, влюбившись до безумия, ползал перед ней на коленях и шептал: "Донна грация, Мона Лиза". Хэлл предпочла сморщенному члену дедушки пенис молодого румына. Это, конечно, самая что ни на есть, настоящая жизнь. Без излишних иллюзий. Этот мир ещё мёртв.

На следующий день пришел маришал – местный шериф, из карабинерии. Посмотрел на меня и засмеялся от души:

– Зачем ты сюда приехал, ты же «интеллиджентэ», что ты будешь тут делать? Тут нет для тебя работы. Только кирка и тяпка. Можешь чувствовать себя как дома столько, сколько тебе надо. Депортации не будет, пока сам не попросишь. Всё равно ты уедешь.

Через неделю я купил билет обратно в Москву. Становилось всё холоднее, и работа останавливалась совсем, даже стройка. Меня затащил в гости сосед – итальянец, Чичо. У него была обычная среднестатистическая семья аборигена. Такой же самый дом, двое детей, безработная жена. Сам Чичо работал каждую ночь в пекарне. За 400 евро в месяц пёк ужасный, какой-то клейкий внутри и дубовый снаружи, итальянский хлеб. Жена Чичо угостила меня кофе. На кухне Чичо висел у потолка телевизор, чем-то похожий на старые такие, выпускавшиеся еще в совке, «Рекорды». Пощёлкал доисторическим пультом своё кабельное телевидение. Добрый такой «итальяно». Полная деревня. Колхоз.

Урод Юра, работодатель хренов, через полгода пропал без вести – поехал строить дороги на север, на границу со Швейцарией, на обещанные две тысячи долларов зарплаты в месяц, и его смыло. Наводнением. Украинское консульство получило только паспорт. Тело так и не нашли. Все очень сильно переживали. Кроме меня.

Я вылетел из Ламеции в Милан, и потом, оттуда, в Москву. Дверь свою, кстати, пилоты почему-то не закрыли. Хотя уже случилось 11 сентября. "Наверное, посмотрели, что в салоне нет лиц кавказской национальности", – подумал я.

В Москве было, как и положено, холодно. Минус тридцать. Кожаные штаны приклеились к ляжкам. Я заехал в Бункер, поздоровался с недоумевающим народом, выпил стакан чаю и поехал в Брянск. Разгребать обломы. Впереди была безоблачная снежная равнина. И ни одной надежды на светлое будущее. С работой так ни хрена и не клеилось. Жизнь стягивалась, как пружина. Предполагался какой-то прыжок. Разум возмущённый был уже на пределе. Целыми днями я жил, как настоящее животное. Раза три в неделю раздавался один и тот же звонок:

– Папа, ты в три дома будешь? Я после учёбы к тебе заеду.

Это от своего жениха в конспиративном тоне звонила длинная, в черных кудряшках, беспредельно юная кошка по имени Кэт. Она курила Парламент. Я бадяжил спирт каким-нибудь компотом, мыл её, и мы валились на пол, чтоб не ломать мебель. После диких сцен соития двух бессловесных животных, Кэт быстро одевалась, и я провожал её до двери:

– Пока, папочка.

Наверное, её очень заводило преимущество перед своим молодым человеком. Измена всегда дает определенные преимущества. Он был красивым культуристом, а я – просто бездельником и сволочью.

Ещё я ездил в спортзал. В целях борьбы с ожирением из-за резкой никотиновой диеты, я таскал штангу, жрал творог и читал французскую классику. Надо же когда-то было её прочитать. Всех этих Мопассанов, и так далее. Было очень познавательно. С каждым днем мои познания о женщинах росли, и это ни хера не радовало. Понятно было только то, что я, наконец-то, теперь уже совсем основательно попал. Сел на задницу. Плотно.

Спасение пришло издалека. Как-то глубокой уже ночью раздался звонок телефона:

– Рома, ты не знаешь, случайно, а какого… такого можно пообещать химикам, ну, если кругом химзаводы, чтоб им понравилось?

Это звонил Тишин. Из Нижнего Новгорода. Они сидели дома у нижегородского гауляйтера и рок-музыканта Димы Елькина, пили чай и пытались сочинять черновую концепцию предвыборной кампании для кандидата в депутаты Государственной Думы на дополнительных выборах по Дзержинскому избирательному округу. Кандидатом был наш общий старый знакомый. Его имя – Эдуард Лимонов.

На вокзале в Нижнем Новгороде меня встретили Елькин, Слон и Василиса. Всё кругом было серое, и мы сами были какие-то серые. Я был однажды до этого в Нижнем, с концертом. Дима Елькин был обычным нижегородским жителем, с виду и не скажешь, что этот парень – экстремист, под руководством которого городские панки бьют стекла в магазинах и офисах демократических партий, и ходят на митинги, выражая протест против американской помощи косовским албанцам, или еще по разным там бессмысленным и, наоборот, самым многозначительным поводам.

Дима жил в обычной многоэтажной панельке. Его родители когда-то работали на всем известном автозаводе ГАЗ, но это было уже давно. Мама пекла изумительный, пышный желтый хлеб. Его невозможно было резать – он рассыпался в руках, как украинская паляница, и был ужасно вкусный. По хлебу я, было, решил, что Дима – хохол. Что, однако, не подтвердилось в дальнейшем никакими фактами. Слоном был черноволосый кудрявый парень из МГУ, изгнанный оттуда будущий шифровальщик. Его родители были учёными и жили здесь же. А Василиса была на тот момент его девушкой, имела красные волосы и желание помочь всем своим присутствием.

Мы поехали к Елькину домой, немного пересидели и двинулись в Дзержинск. С первого знакомства я пребывал в полном и решительном ужасе от увиденного. Кругом наблюдалось решительное запустение. На улицах кругом лежали толстые слои мусора. Лёд никто и не собирался сбивать на тротуарных дорожках, поэтому кругом был лёд и вода. Было жутко скользко. Так, что можно было бы убиться. По городу ползали доисторические трамваи.

Мы сняли квартиру в центральной части города, на последнем этаже, кажется, трехэтажного здания. Столетний дом трясся при приближении каждого трамвая – за окном шли рельсы. И, наверно, самое страшное – это воздух. Воздух был полностью отравленным. Он имел неестественный голубоватый цвет стеклоочистителя и удушающий запах. Это было связано с тем, что Дзержинск был одним, наверное, из крупнейших химических центров России. Это город химзаводов. Они шли один за другим, рядами. И были везде. Только химзаводы.

В снятой нами квартире, исполнившей в дальнейшем роль головного предвыборного штаба, было две комнаты, разделенные деревянными перегородками, вытянутая прихожая, крошечная кухня, колонка, разбитая ванная и микроскопический туалет, который сразу начало затапливать. Мы привезли от Слона компьютер и принялись наполнять его содержимым. Отправили его за какой-нибудь посудой. Было уже темно, часов шесть. Слон вернулся весь запыхавшийся. У него было разбито лицо. Как оказалось, в самом центре легендарного города Дзержинска, где родился Лимонов, на Слона немедленно напали гопники, избили и отняли рюкзак с кастрюлями, сковородками и чайником, оставив лишь то, что Слон успел унести в руках. Такое вот воодушевляющее начало предвыборной гонки.

Кандидата зарегистрировали за небольшой предвыборный залог. Таким образом, можно было не собирать никаких подписей, а постепенно готовиться к самой ответственной части – предвыборной агитации за кандидата. Кандидат тем самым временем сидел себе в Лефортово, и выборы были еще одной, относительно законной попыткой его освобождения оттуда.

Мы провели первые соцопросы и оказались, однако, в середине списка с рейтингом в 4 процента. Для сидящего в тюряге писателя, никогда ранее не проявлявшего интереса к месту собственного рождения, рейтинг был просто «о-го-го». Достойное начало. Запредельное.

Жуткие же, однако, трамваи в этом Дзержинске. Они регулярно сходили с рельс, поскольку во многих местах пути уже очень давно не ремонтировались. Рельс проваливался, и трамвай ехал по улице туда, куда ему было надобно. Однажды нам повезло наблюдать вообще шедевр. Прямо на наших глазах, наверное, в единственном месте на земле, где есть эти самые трамваи, произошло ЛОБОВОЕ СТОЛКНОВЕНИЕ ТРАМВАЕВ. Во как. Раньше я думал, что это фантастика. Так что трамваи – это ещё очень страшные звери.

Всё началось со скандала. Мы с Елькиным разработали свой оригинал-макет листовки. В Москве Тишин с Бахуром – свой. У них – Лимонов был "свой парень". С фотографией а-ля "монтажник первых пятилеток". Почему-то совсем без зубов. У нас – «Чикатило». В очках и чёрной куртке. Злой и волевой, как чекист первых лет революции. Довольно известная впоследствии фотка, висевшая ранее у него дома, на стене. Еще там я её заприметил, и держал в голове, предполагая, что вскоре именно она нам пригодится прежде всего. До сих пор думаю, что это одна из лучших его фотографий. По факсу нам присылали из Москвы полный ужас, мы пребывали в тотальном оцепенении. С народом делились впечатлениями. "Бахура следует просто убить". Я попросил у Толи последний шанс и выехал в Москву. Как оказалось, было уже поздно. Всё уже заранее решили, и я напрасно приехал со своими уговорами. "Свой парень" вышел тиражом в 25 000 экземпляров. Спустя неделю после расклейки рейтинг Лимонова сдулся до 1,3 процентов. Это было уже предпоследнее место. Настоящий позорный провал. С тех самых пор, слава яйцам, Толя Тишин в пиар-технологии, наши с Елькиным и Лавлинским, больше не лез. Я дозвонился до Алексея Голубовича, попросил немедленно брать какой-нибудь костюм с рубашкой и галстуком, и валить на машине сюда. Как оказалось, Голубович так и остался у нас единственным водилой со своим автомобилем. Больше никого не было. Так что его заслуга во всех успехах – не меньше половины банка.

Я встретил в Шереметьево-2 прилетевшую из Италии Хэлл. Мы отправились в Брянск. Там оказалось, что она твердо решила через пару месяцев валить обратно в Италию, уже насовсем. Что уж тут поделать, вот такая странная ситуация. Ну, думаю, раз жена из неё не получилась, так пусть хоть для партии польза будет. Мысленно я с ней уже попрощался. Наверное, так чувствовал себя Государь Иоанн Васильевич, регулярно отправлявший своих женушек в мир иной. Мне было уже всё равно – хоть бы её на этих выборах в стене замуровали. Передо мной был уже совсем чужой, далёкий от меня человек. Со своими понтами и претензиями. Её уже там, оказывается, во всю обхаживали румыны. Гаже этого я себе представить ничего не мог. Уж лучше б итальянцы, кто угодно, только не румыны. Так что я с полным недоумением вынужден был сообщить ей, что мне очень надо ехать в Дзержинск на выборы, что там меня ждут. Что я – такой же "солдат партии", как и все. И она, от нечего делать, решила поехать со мной, и то же отдать свой последний долг, помочь партии. Ну и ладушки.