Текст книги "Дневник ангела"
Автор книги: Роман Шебалин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)
Любовь? Я все придумал.
Эта мысль внезапно поразила меня. Что я ещё придумал?
Ты мразь! Ты просто ревнуешь!..
– Да.
Вот так, просто: да, и все?
– И все.
Ты от неё набралась односложных ответов?
– Нет, но меня придумываешь ты, такой – какой хочешь; я не виновата, что ты думаешь больше о ней, чем обо мне, учитель.
Ого! Ладно. К черту. Будь сама собой.
– Опять цитата. Но меня ведь нет. Кажется, так тебе удобней?
Ну и иди к черту, у меня скоро экзамены!
Она обиделась? Определенно эта дура становится похожей на вполне живого человека. Я могу над ней издеваться, я могу рассказать ей что угодно.
– Ну хочешь, назови меня её именем.
– Зачем? Ведь "Лена" – очень обыкновенное имя, тысячи прочих девушек откликаются на это имя.
– И все-таки...
– Да, конечно, ты права.
– Я понимаю.
– Что ты понимаешь, кукла?! Я сам не понимаю себя!
– Ты привык ко мне?
– Я привык к своей глупости.
Дурдом.
Начал говорить с куклой как с человеком. Не в шутку, не издеваясь над ней, – говорить по-настоящему!
– Какое мне дело до того, как тебя зовут?
– Да?
– Перестань подражать ей, дура! Если я люблю тебя, то не за то, что ты...
За что, за что?
Так, стоп. Что я сказал?
Ты урод, ты сам-то понял, что сказал? Ты объяснился ей в любви. Кукле! Ты подарил ей...
– Ведь ты подарил мне часть своей души. У меня должно быть имя, которое что-нибудь для тебя значит, что угодно, ты ведь имеешь право давать имена, правда?
Ты же сублимация! Ты же валяешь дурака в моем сознании, потому что я сошел с ума! Я же тебя придумал, когда понял: Лена ушла от меня навсегда.
Она не похожа ни на Веронику, ни на Астэ, она вообще ни на кого не похожа!
Я сплю: давнее.
Мне опять и опять будут показывать словно в кино того забавного уродца, который в силу своего самомнения считал себя то фашистом, то масоном, то славянофилом, то алхимиком...
Сон: больнее меня никто не смог бы так убить.
Наше время. Москва. Все, как обычно: Ельцин, газеты, митинги. Но реальная власть в стране – Германская национал-социалистическая партия. Режим. Облавы. Хотя, вообще-то все как обычно. Только патрулируют вертолеты и по улицам разъезжают черные броневики с солдатами. Итак, четвертая пара в Литературном институте, 23-ая аудитория, пора расходиться. Вдруг – облава. Офицер и пятеро эсэсовцев. Проверка документов. Они проверяют у всех, даже у евреев, а у меня – нет, на меня они даже и не смотрят. Проверили, собрались уходить! А меня – забыли! Я бросаюсь к офицеру: я не евpей! Не обращают внимания. Громыхая сапогами, выходят на лестницу. За ними! Чуть не плача: вот мой паспорт! я русский, а по папе я немецкого рода, я барон фон Асмус! пожалуйста, проверьте мои документы! Выходят во двор. Бегу за ними: возьмите всех! они там все – евреи, противники режима! а я люблю Великую Германию! я почти фашист, я изучал труды Горбигера! а они, они... Закладываю своих однокурсников. Где-то в глубине уже двора офицер останавливается и смотрит на меня. Падаю перед ним на колени: я очень люблю режим, господин офицер! я ведь немец, я... Офицер брезгливо смотрит на меня и вдруг – бьет сапогом по лицу. Истекая кровью, ползу за ним: простите меня, господин офицер, проверьте, пожалуйста, мои документы...
Он проснулся, – ужасно болела голова. Какой стыд! Он дрожал. Машинально потрогал нос, провел под носом ладонью; нет, крови, вроде, нет... Какой стыд!..
Сжав кулаки, с силой впечатал их в подушку. Вскочил. Ударил кулаками по стене.
Что же я делаю? Рехнулся что ли? От таких снов, пожалуй, рехнешься. Надо позвонить Лене.
Да, тогда была ещё Лена!
Он смотрел на куклу и печально улыбался.
– Я тебе рассказывал уже этот сон. Знаешь, а она сказала, что ей такое никогда бы не приснилось. Я даже испугался.
Кукла тоже улыбнулась.
Они все чем-то похожи. Чем?
– ...Я бы и представить такое не смогла.
– Бред, правда?
– Правда.
Они шли вниз по Погодинской улице.
Зажигались фонари.
– Мы здесь как-то уже были, помнишь, когда мы только познакомились? Помнишь, я тогда спросил: можно я тебя поцелую?
– Не здесь...
– Не здесь? Не помню... слушай, а я ведь не помню!
– В парке, на Воробьевых.
– Да, тогда ещё собиралась гроза...
– Но так и не собралась; ты так смешно меня спросил.
– О чем?
– О поцелуе.
– Да? Но я боялся тебя испугать... А вдруг ты сказала бы: нет?
– А что бы ты сделал, если бы я сказала: нет?
Она остановилась и посмотрела ему в глаза.
– Я бы удивился.
– Серьезно?
– Я бы...
Задумался на секунду и – резко привлек её к себе, она охнула и, поджав ноги, повисла у него на шее.
Наверно, в этот миг вся улица смотрела на нас. Мне было приятно это осознавать и все-таки – некое чувства стыда шевельнулось во мне. Я крепче прижал её к себе и она обняла меня ногами.
– Я тебя хочу.
Прошептал я. Услышала?
Быть может; вдруг – укусила мне мочку уха, и я...
– И ты? Ты её, конечно, уронил?
Поинтересовалась кукла.
– Нет, отчего же, она успела вспрыгнуть на цветочную тумбу и показать мне язык.
– Очень красиво. А ты?
...Мы шли к железнодорожному мосту через Девичье поле, минули Новодевичий пpоезд, а у монастыpя спустились по лестнице к воде, к смешным скульптуpкам "утка с утятами".
– Я называю их: "переход к горизонтальному полету".
– А это тогда – Джонатан Ливингстон?
– Точно.
Мы шли к железнодорожному мосту, уже даже не знаю, – почему. Я обещал ей показать этот мост? Не помню. Почему тогда? С него был виден закат. Роскошный закат над Воробьевыми горами. С него видна была вся Москва. Кремль, Университет, ослепительная рябь реки, но не только же это...
– ..."Александрина" записывалась здесь, вот на том берегу пруда, у стен, у самой воды. Лай собак, крики детей, звон колоколов и грохот электричек дали мне созвучия и ритмы для "Александрины"... Здесь, кстати, и Андрей Белый писал свои "симфонии".
– Ты хочешь сказать...
– Да, для меня это очень важно; – если он что-то здесь оставил? Нет, не для меня, конечно, но – вдруг? Те же ведь колокола, дети, собаки, даже поезда были. Ничего не изменилось. Или – я так хочу, чтобы ничего не изменилось. Ты как думаешь?
– Наверно, уже поздно.
– Ты о чем? Да, наверное. Ты не замерзла?
– Немножко.
– Вот накинь-ка; хорошо, что я такой мерзляк, всегда с собой какой-нибудь шарф. Пойдем к метро...
– Ага.
– ..."Университет"?
Она почему-то обрадовалась.
– Пойдем.
...Они шли через мост. Через настоящий, древний, построенный ещё в начале века, железнодорожный мост. С грозными башнями, на которых значилось: "1905", "1907".
Ударил колокол.
– Представляешь, вот по этому мосту ходил Андрей Белый, может быть, даже слышал этот самый колокол. Что с тобой?
– Красиво. Туман...
– Да. Спустимся?
– Давай.
– Погоди, постой; поезд идет.
– Пойдем.
– Ты что, испугалась, не бойся.
– Обними меня.
Они стояли, прижавшись друг к друга, а под ними дрожали, ходили ходуном, стальные конструкции моста, мост словно раскачивался, готовый сорваться вниз – с ними, с вагонами товарняка, с какими-то случайными прохожими, торопящимися миновать грохочущий мост, с туманом над пешеходными дорожками вдоль берега реки, с колокольным звоном, с криками чаек над водой...
Поезд пронесся мимо.
– Я всегда почему-то любил этот железнодорожный запах. Прыгнем вниз?
– Да. Ты ведь никогда меня не отпустишь?
– Вот просто так, "да" – и все?
– Я люблю тебя.
*
– И как?
– И никак.
Мы постояли так ещё минут десять, а потом пошли к Воробьевым горам, туда, вниз, в туман.
Там горели фонари и пахло прелыми листьями.
– Зачем ты мне это все рассказываешь?
– Ну, так, не знаю, а что?
– Ты издеваешься, да? Если я кукла...
– Не понимаю.
– Все ты понимаешь...
– Что?
– Все ты понимаешь.
Эти куклы все чем-то похожи; чем?
Спас меня от разговора о понимании телефонный звонок. Звонила Машенька. Ее родители уехали с ночевкой к родственникам в деревню, и она приглашала меня к себе.
– Я звонила полчаса назад, никто не подходил.
– Я не слышал. Как там у вас – воду включили?
– Да; вчера.
– О'кей, плескаться, значит, будем у тебя, вместе. Сейчас, только чай попью – и выезжаю.
– А чай пить обязательно?
– Еще бы. Я быстро. Целую, до встречи.
Вернулся в комнату, к кукле. Кукла сидела на подоконнике, мрачная, поджав губы, она рассматривала узор на ковре.
– Ну, и что было дальше?
– Когда?
– Вы спустились с моста и пошли к Воробьевым...
– Я сейчас уезжаю, к Машеньке, я потом ещё доpасскажу.
– Нельзя мне такие истоpии pассказыавать. Непpилично это.
– Так я поехал?
Эту фразу глупая кукла, кажется, пропустила мимо ушей.
*
/июль 1997г./
– Назови меня.
Она просила?
– Назови...
Нет, она молила, она – хотела, чтобы я назвал её тем самым ненавистным ей человеческим именем.
Но ведь куклы не меняются.
"Я ведь тебя полюбил, потому что ты не умеешь меняться! Что случилось?"
– Я устала.
Ты изменилась!
Я отшвырнул её от себя: будто она предала меня.
– Ты ревнуешь?
– Сейчас, разбежалась.
– Заткнись, дура, карлсон недорезанный.
– Почему ты кричишь?
– Ты дура.
– Ну и что?
– Я тебя выброшу обратно на помойку.
– Вы никогда не любили друг друга.
– Много ты знаешь о любви...
– А ты?
– Отстань, я устал.
– А ты в самом деле ненормальный. Ты же разговариваешь сам с собой. Это ведь себе ты говоришь: отстань.
Он пожал плечами и отвернулся.
– Ну любили вы "Битлз", ну тусовались на вашей "Стреле", ну читали Крапивина, слушали вместе "Би Джиз" и Кашина – и что? Неужели ты думаешь, что вас нечто связывало? Нечто настоящее... Другое дело – Вероника, она...
– Не смей лезть в мои мысли!
– Ты из своих мыслей сделал дышло, милый...
Набралась словечек.
– Заткнись
– Как угодно, кстати, а где твое чувство юмора?
Мы – дети pеки, ангел и единоpог. Войны больше нет, остались только мы; и мы смотpим дpуг на дpуга без сожаления, без состpадания, без стpаха и тоски: ангел и единоpог – вечный сон снов. Зачем я ей рассказал свои сны? Почему? Теперь, когда уже, кажется, все равно, теперь – можно себе позволить: анализировать.
– Секс? Секс везде одинаков, любовь – разная.
– А Вероника?
– Не смей! Заткнись! Ты ничего о ней не знаешь!
– Где уж мне...
– Ты дура.
– Созданная на радость людям...
– Я ненавижу эту "радость людям"!
– А Вероника?
– Заткнешься или нет?!
– А, ты разозлился, значит, в тебе просыпается нечто человеческое.
– Заткнись, она никогда бы не позволила бы себе...
– Ты урод, писатель. Ты вспоминаешь о девушке, которую, может, как раз в это время кто-то, кто, несомненно, лучше тебя...
– Ну?
Итак, мне было уже все равно. Я знал: кукла несомненно сможет сделать мне больно, наговорив кучу всевозможнейших пошлостей, я картинно пообижаюсь, но потом – прощу её. Мне некого больше прощать? А ведь она права. Мне должно быть больно. Я хочу, чтобы мне было больно. Словно все равно – как, какой мыслью, каким чувством – вернуться в то невыносимо бездарное прошлое, которое не сделал будущим – сам...
– Ну, давай, кукла, выкладывай, чего уж там.
– Прости. Прости меня...
Она разрыдалась.
...Я целовал это глупое, дурацкое создание, чувствуя, как наши тела перестают уже быть телами, каким-то страшным, тайным инстинктом я понял: мы пиявки!
Мы впивались друг в друга, мы сливались, срастались до боли, до остервенения, до тупого безразличия к собственной словно мертвой уже плоти...
На какой-то миг я пеpестал чувствовать и себя, и ее...
Почему?
В детстве однажды поспорил, что смогу продержаться в воде долго, очень долго. Очнулся, когда меня, еле живого, извлекли из воды. "Я спал?" Мне влепили затрещину. "Еще раз так сделаешь – убью." "А чего?" "Дурак, отвечай потом за тебя." Но я ничего не понял. Не было ни головокружения, ни разноцветных пятен в глазах. Только почудилось, что – камень, что не умею дышать, что теперь никогда не умру. Но я все же испугался. Неясный смешной страх пришел где-то на третьей минуте пробуждения. Я ещё не понимал, что выжил, что меня спасли. Но по мере того, как я осознавал это свое спасение, мое сознание все более и более поглощал страх.
Сколько мне тогда было? Лет двенадцать, не больше. Дача, какая-то изрядно взрослая компания. "Что со мной было?.." Я словно спал.
– Что со мной было?
Я перевернулся на спину. Надо мной покачивался пластмассовый корабль без парусов. Над кораблем – потолок... и этот белый потолок "становился ближе". Я закрыл глаза. Из тьмы рождается белое; на глазах, не видящих свет, – бельмы, они слепые. Значит, слепота. Это как зеркало, как две стороны зеркала: тьма и свет. Если я слеп и вижу тьму, то мои глаза белы, а если нет, то я не вижу тьму...
"Какая путаница, глупость громоздится на глупость. Глупость на глупость... О чем я только думаю?.. Неужели я верю во всю эту алхимию?"
Что случилось со мной?
Кукла все ещё держала меня за руку.
– Это ты, кукла, да? Скажи, это все ты?
– А что случилось?
"Сквозняк на полу меня продует: заболею."
Я встал, отстранив её потянувшуюся было за мной руку; хотелось пить.
"Мы дети реки, мы дети реки..."
"Пепси" не нашлось, взял молоко, подогрел его в микроволновке. Вернулся в комнату с горячим стаканом. Кукла все ещё лежала на полу.
– Ну что ты?
Сказал я нарочно хриплым голосом, такой голос не знает интонаций, но звучит достаточно участливо. Мне очень захотелось именно сейчас поговорить с ней о чем-то добром, рассказать ей что-то такое, что не мог рассказать раньше, может быть, даже – попросить у неё прощения, может, исповедаться ей... объяснить, доказать...
– Да что такое с тобой?
Она молчала.
– Да что со всеми вами происходит?.. Хочешь молока?
– Ты теперь возненавидишь меня.
Почему?
Я отхлебнул молока. Я поставил стакан с молоком на стол и опустился рядом с ней на пол.
Но она с силой оттолкнула меня. Я попытался ухватиться за край стола, коврик под моими ногами заскользил по полировке, и я:
– Дура! я молоко пролил!
Я вскочил.
Она это нарочно все так подстроила. Так не должно быть, я не желаю производить алхимические опыты с вещью, с невнятным предметом, ты... ты...
Я в ужасе отпрянул к двери. Я знал теперь: кто-то воссоздал нас так, в белом. Кто-то в белом убил себя, чтобы сохpанить pавновесие... тьмы и света... Предметы, понятие, символы разом слились в моем сознании и я перестал различать их.
"Но это ведь был не я! Я так не хотел, я не мог так сделать! Не может быть pавновесия, когда за чеpным и белым – кpасный!"
Это ты, чудовище... Это я.
Это все я. И ты, и она, и все вещи, весь этот мир спокойствия – это я! И во мне нет – ни её, ни тебя! Вас нет, и не было никогда, понимаешь, дуpа?!
Она покорно лежала в луже молока и улыбалась.
Глава 10.
"Х...В...".
/август 1997г./
Я ничего не понял.
...Она видела ангелов в программе "Вести", она резала яблоки тонким ножом, раскладывала дольки на овальном блюдце.
Она отражалась в экране.
Зачем я помню все твои сны?
Теперь уже не придет никто. Ты ждал; она выключила телевизор. Не бойся. Ничего не бойся.
Все, кто воскрес – в нем.
Сердце теперь как пчела.
Сидел целыми днями дома. Летом совершенно никак. Всюду пыльные и тяжелые улицы. Разные знакомые куда-то уехали. Крайне нелепо. Жду осени. Осенью все будет иначе.
Включаю телевизор.
Экран озаряется грязно-лиловым и гаснет. Но там, в мутной глубине экрана, загорается маленькая Рождественская звездочка. Волхвы торопятся – у них сегодня особая ночь. Все указывает на то, что Программа уже началась.
Чрево Марии радостно раздается и миру является ребенок. Стоящие в хлеву парнокопытные плачут – у них нет пальцев, чтобы переключить эфир на Другую Программу.
Но смешное уже началась.
*
Как здоровье, мистер Бин?
Голос за кадром:
"...с великой нежностью посвящается незабвенно почившему "Шоу долгоносиков"..."
НДП:
"О, сколько нам кошмаров чудных
Готовят Сын, Отец и Дух!
Один – Христос, другой – Иуда...
Один из трех или из двух?"
НДП:
"Рождественский Вариант".
Новогодняя елка, новогодняя музыка, шарики и дети. Из-за елки выходит Церемониймейстер (при галстуке).
Церемониймейстер (с пачкой писем в руках):
– К нам ещё приходят... (топот марширующего спецназа; Церемониймейстер проводит их глазами, смущается) Извините. К нам приходят (опять спецназ, но уже – бегут.) Извините. (скороговоркой) К нам, в студию, сюда при... (пауза) хо... дя... (грохот бегущего спецназа) Тьфу! Извините. (бросает письма, скрывается за елкой)
В Студии. На стене – портрет С.Курехина и Карта изображающая Андрогина в натуральную величину (XXII Аркан).
Ведущий (обыкновенный):
– А теперь поговорим о грибах. Гриб – существо спорное. Грибы вообще размножаются спорами. Иногда они устраивают погрибения в грибницах. Фараонов тоже хоронили в грибницах. Известна грибница фараона Тутанхомона.
П.Кашин (распахивает дверь): Ой... (смутившись, уходит.)
Ведущий (в студии):
– Так вот, мы уже знаем, что грибы входят в Москву, ломают ей стены и пьют горькую. Забираются на ели и гадят там. Находят парки и убивают там брошенных в панике бежавшими детьми кукол. Но куклы вырываются, плачут и не знают дальше ничего. Кто писал этот текст? (хохот за кадром)
ЗТМ.
Из ЗТМ.
Спиной, в пол-оборота к нам, сидят два силуэта. Один с трубкой, другой – в пенсне. У ног их колышется что-то красное. Похоже на камин; наезд: горящий Кремль. То не Холмс и Ватсон сидят перед огнем, но Сталин и Берия. Разворот. Силуэт Сталина, курящего трубку, заполняет весь экран.
Звучит героическая музыка.
Голос за кадром:
– Они рождались и умирали. Они приходили и не уходили. Но только один из них пришел на века. И зовут его...
...Горец!
НДП: "Горец"
Профиль Сталина с трубкой.
НДП: "Но минули годы..."
ЗТМ.
Из ЗТМ. Черномырдин на вертящемся брусе точит двуручный меч.
Черномырдин:
– Работать надо, работать!
С лязгом распахивается дверь в кузнецу. На пороге стоит Ельцин.
Ельцин:
– Мне нужен меч.
Черномырдин:
– Это невозможно! Здесь уже совсем нет озера!
Ельцин:
– Здесь есть я. А мне нужен меч. Ха-ха-ха.
В Студии. Ведущий:
– А мы поговорим с вами сегодня о грибах. О грибах. В Загриб ездят за грибами, это известно каждому. (пауза) Но теперь, для тех, кто хочет узнать курс акций "РосКультСтройСпид СбытЗагранПоставка" – о грибах!
Пустырь с остатками стpойки.
Лужков в кепке, с длинной кривой саблей.
Гулкий звук распахиваемой двери ангара. В клубах дыма перед Лужковым стоит Ельцин с двуручным мечом.
Ельцин:
– Я пришел за твоей кепкой, парень.
Лужков:
– Ты не получишь ее! (снимает кепку) А зовут меня Гомер Симпсон (хохот за кадром) и это – освященная земля!
Ельцин:
– Я тебя убью.
Решительно идет к Лужкову (или Г.Симпсону).
Лужков (или Г.Симпсон):
– Эй, кто там? Давайте!..
Ельцин (ставит в землю меч у своих ног, достает объемный бумажник):
– Сколько?
Лужков (или Г.Симпсон):
– ...То есть, в смысле, "майна", давай его, ребята!
Под звуки песни "Москва моя..." на обоих опускается остов храма Христа Спасителя.
Лужков (или Г.Симпсон):
– Фресок пока нет, вместо них кино крутим.
Кадры к/х на стене (ч/б).
"Вознесение Христа".
Христос что-то пафосно втолковывает ангелу, потом разворачивается и возносится. Апостолы провожают взором отлетающий в небеса болид Христа. К апостолам с холма спускается как живой ангел.
Апостолы:
– Он улетел.
– Но обещал вернуться.
– Милый...
– Его идей меня так волнует... что б я сдох!
– Ой вэй, да чтоб мы все так сдохли!
– Да чтоб я так сдох, как мы все...
– Иуда, таки-да, заткнись!
Ангелу.
– Что он сказал?
Ангел пожимает плечами.
Голос за кадром:
– Ангел молчал. Это был настоящий метерлинковский ангел.
Апостолы:
– Тогда напиши!
– Таки-да, он вернется?
Ангел достает блокнот, пишет. Крупный план, надпись: "хер вам". Апостолы вырывают у него бумажку из блокнота. Дерутся. Проворней всех оказывается Иуда. Он, зажав бумажку во рту, бежит, его нагоняют, накидываются, лупят по голове, вешают на дереве, вырывают изо рта бумажку, часть бумажки остается во рту у Иуды.
Читают (обрывок):
– Х... В...
Апостол (подняв важно палец):
– Напишем это на яйцах.
Стопкадр.
НДП (бегущая строка):
"Вот и вся любовь..." (3-4 раза)
К/т "Ударник".
Голос за кадром:
– Этот кинотеатр хотел показать фильм "Последнее искушение Христа".
Взрыв.
К/т "Новороссийск".
– И этот тоже.
Взрыв.
К/т "Россия".
Взрыв.
– И этот.
Дом Пашкова.
Взрыв.
– Извините.
Плавательный бассейн ЦСКА ВМФ.
Взрыв.
НДП.
"А на месте этого бассейна будет построен новый храм в честь взятия Индийского океана (зачеркнуто)... Боснии (зачеркнуто)... Чечни.
Появляется Чеченец с автоматом:
– Это провокация.
Хохот за кадром.
В студии.
Ведущий:
– А теперь поговорим о грибах. (хохот за кадром) Я сказал о грибах! (хохот за кадром) Как же так... (хлопает глазами, всхлипывает, вскакивает, бьется головой о стенку) О грибах! о грибах!.. (С.Курехин на портрете показывает язык.)
Церемониймейстер (с микрофоном, идет по коридору):
– Но не будем ему мешать. Наша жизнь – юдоль скорби. Вот к нам и приходят письма, и все спрашивают: как лучше встретить Новый год? (смотрит наверх, ждет; пауза) Наша жизнь... (пауза) вообще-то у нас там подвешена штанга... (смотрит наверх) Извините. Да. Нам приносят письма от колонистов и паралитиков, от депутатов и домохозяек. Все спрашивают: как лучше взоpвать... Извините, это не то письмо. А, вот! Как лучше встретить Новый год? Для кого-то и это проблема. Очень серьезная проблема.
Дома. Тетушки-статисты. Разговаривают, сидя в креслах, повязывая.
– (передразнивая) Очень серьезная проблема!
– Да уж, куда серьезнее!
– Я тебе русским языком скажу: дерьмовая это проблема!
Церемониймейстер (у порога в Некую Студию):
– Как всегда, не будем о грустном. Давайте лучше посмотрим...
На стуле сидит Человек в маске.
Еще один Ведущий:
– А у нас гость. Он в маске. Кто он?
Пауза. Девушки в студии в нетерпении теребят платочки и грызут ногти.
Ведущий:
– Это очень хорошая маска. Дорогая.
Одна девушка:
– Микки-Маус?
Ведущий:
– Нет.
Другая девушка:
– Дмитрий Харатьян?
Ведущий:
– Нет.
Третья Девушка:
– Борис Немцов?
Ведущий:
– Нет. Очень хорошая маска.
Очень догадливая девушка:
– Неужели... Дункан МакКлауд?!
Ведущий:
– Да! И Вы получаете главный приз!..
Ринувшаяся толпа девушек во главе с Победительницей откидывает прочь Ведущего и накидывается на МакКлауда.
Пиротехнические эффекты.
Искры.
Церемониймейстер:
– Извините. (на него обрушивается снопы искр и осколков взорвавшихся софитов) Не перейти ли нам в... (его толкает, убегая, Победительница, с головой МакКлауда) ...Другую Студию?
Совсем Другая Студия.
А.Макаревич (готовит суп; над тарелкой):
– Положим сюда ещё соли и перца...
Мимо пробегает Победительница с головой МакКлауда, тарелка с супом взрывается в руках Макаревича.
Макаревич (улыбается):
– Спасибо, но...
Церемониймейстер (идет с микрофоном):
– Нет-нет, давайте лучше...
Еще Другая Студия.
Программа "Каламбур", эпизод с самолетом.
Мимо пробегает Победительница с головой МакКлауда; взрываются приборы, вылетают стекла.
Общий план – падает самолет.
В самолете:
– Дура! могли бы ещё 500 серий снять!
Общий план – самолет падает на город. Взрыв.
Церемониймейстер:
– Нет-нет, давайте лучше выйдем на улицы...
Белый дом Российского Правительства. Взрыв. Вылетают стекла.
Церемониймейстер:
– Или выйдем на Звездный путь...
Взрыв "Челенджера", станции "Миp", "Востока" с Гагаpиным.
Церемониймейстер:
– А теперь, как говориться, нечто совершенно иное.
Звучит Глюк. Подают карету. В неё входит Победительница в средневековом костюме.
Сидит в карете. Едет. На её коленях – отрубленная голова Дм.Харатьяна.
НДП.
"Мы показывали научно-популярный фильм "Пиромания" по заказу телевидения Минска"
Перебивка. Лукашенко грозит пальцем и хмыкает.
НДП. (та же)
"...по заказу телевидения (вставлено) грозного Минска."
"Минска" – зачеркнуто. "Грозного" – с большой буквы.
Хохот за кадром.
Появляется Чеченец с автоматом:
– Опять провокация. Я предупреждал.
Расстреливает в упор камеры, операторов, софиты, зрителей. Хохот за кадром. Пиротехнические эффекты.
Церемониймейстер (радостно):
– Мы продолжаем показ научно-популярного фильма "Пиромания"!
В студии.
Ведущий:
– Но теперь-то мы уж точно поговорим о грибах.
ЗТМ.
Отсчет: цифры. 5-4-3-2-1-взрыв.
Церемониймейстер:
– К нам приходят... (его выташнивает; пауза) Еще раз. Извините.
Отсчет: цифры. 5-4-3-2-1-взрыв.
Церемониймейстер:
– К нам... (опять выташнивает; пауза) Ага. Извините. Я тут пошел на полставки играть Хармса, то-се, знаете ли, проблемы телевидения... (очень сильно выташнивает; смотрит на часы) Так вот, к нам приходят, как видите, не только письма... да, извините...
НДП (бегущая строка):
"Вот и вся любовь..." (3-4 раза)
Дома. Тетушки-статисты. Разговаривают, сидя в креслах, повязывая.
– Какой дерьмовый сюжет.
– Да уж, дерьмее некуда.
– Как будто мы не знаем, кто убил принцессу Диану.
– Да уж, конечно. А её убили?
– Буквально только что. (дикий дамский вопль за кадром) Ее убил... (достает пейджер, смотрит) Ну вот, так я и думала, её убил Александр Мень.
– Какой дерьмовый сюжет.
– И потом это было давно.
– Молодежь уже не помнит.
– Дерьмовый сюжет.
– Дерьмовый.
Церемониймейстер (заглядывает в кадр):
– Слово "дерьмо" попало сюда по ошибке... извините.
Его отталкивает Крутой Рокер.
Рокер:
– Слово "дерьмо" попало сюда по ошибке!!
Попытки смеха за кадром.
Рокер (удивленно озирается):
– Я что-то не то сказал?
Смешок за кадром.
Рокер:
– В натуре...
Тетушки-статисты:
– Можно мы все-таки продолжим?
– Да-да, пора бы уже!
Рокер (на коленях, припадает к одной тетушке):
– Про дерьмо... пожалуйста... не надо...
Тетушки-статисты:
– Не будем?
– Не будем.
Одна тетушка пистолетом стреляет в голову Pокеpа, тот, взмахнув ногами, затихает.
Аплодисменты.
Конфетти, серпантин.
В студии. Ведущий:
– А теперь передаем сигналы точного... Я пошутил. А теперь вы хотите поговорить со мной о грибах. Я буду говорить с вами о грибах, о грибах, о грибах.
НДП (бегущая строка): "о грибах, о грибах..."
Зала суда.
Председатель (Хазбулатов) – пареньку лет десяти в бейсболке, с жвачкой во рту и пачкой "МК" подмышкой:
– Ваня Палкин, Вы обвиняетесь в том, что без какого-либо злого умысла или жесткой претензии, без предъявления каких бы то ни было письменных санкций совершили попытку убийства известной англоязычной дамы... леди. Леди Дианы. Товарищ Диана, подтвердите обвинение. Товарищ Диана! Боннер, а где наша товарищ Диана?
Елена Боннер (сидит за печатной машинкой в бигудях, очках и с надутым зеленым шариком; хрипит, шурша бумажками):
– Она обещала.
Хазбулатов:
– А Вы не хотите полечится?
Пауза. Хохот за кадром.
Хазбулатов:
– Можно я скажу? Обвиняемый нанес потерпевшей серию ударов при помощи стратегической авиации и племен южно-иракских аборигенов... Кто мне написал этот бред?
Борис Моисеев (голый или в гриме) наклоняется к уху Хазбулатова:
– ...Они сказали, что снимают программу "Куклы" – может, так дочитаем?
Хазбулатов:
– Не надо щекотать мне ухо! И потом я не намерен пороть этот бред!
Мальчик (со слезами на глазах):
– Пороть?!... А вы газету купите?
Никита Михалков (с другого конца стола):
– Да, ну и что, а какая, батенька, разница?
Хохот за кадром.
Хазбулатов:
– Разница... заразница...
Председатель:
– Почитаем акт.
Адвокат (И.Кобзон в женском парике, с косичками):
– Я скажу...
Боннер:
– Как Ваша фамилия?
Кобзон:
– Кобзон.
Боннер:
– Вот и молчите, товарищ Кобзон. Извините, товарищ Хазбулатов, продолжайте пожалуйста.
Хазбулатов:
– Я продолжу, – и хотя я буду говорить то, что в кругах товарища Чубайса и его паскудной газеты, (мальчик сильнее прижимает пачку "МК" к груди) я повторяю, газеты "Завтра" называется мелкобуржуазным бредом, но все равно я буду об этом говорить, потому что у меня так написано, и я это буду говорить, а вы это будете слушать.
Церемониймейстер (влезает в кадр):
– Акцент, акцент, Руслан, это не тот акцент, – не сбивайся! Извините.
Хазбулатов:
– Спасибо, товарищ, я не собьюсь. Вот видите, товарищи, нас любят, потому что нас волнуются... то есть... ну вы поняли, за что я хотел сказать...
Мальчик и Кобзон (хором):
– Читайте акт, душка!
Хазбулатов:
– Я прошу не давить. Так вот. Ввиду тяжелого положения на южных фронтах мы отозвали три мотострелковые дивизии с русско-албанских границ и перебросили их ближе к нашим драгоценным очагам. (хохот за кадром) Между прочим, в этом нет ничего пока смешного – погибли сотни человек и погибнут ещё столько же. (хохот) Одесса и Севастополь лежат в руинах. (хохот) Николаев пал только вчера, Наташа Королева держалась до последнего, до последнего чего? Но я думаю, что её тоже будут бомбить. Вы спросите, как же могут мотострелковые дивизии столь нагло бомбить укрепленный тройным кольцом гаубиц двадцатикилометровым минным полем город? Вы будете правы таки никак. (хохот) Они и не бомбили. (хохот) Бедные мальчики пали все смертью храбрых не доходя до Гданьска. Краснодар бомбили из космоса, Ялту из сострадания. Война есть война! И не надо смотреть на меня такими глазами, как будто я выступаю с кандидатской программой! Так, на это, кажется записи кончаются. Федя Палкин, ты слышал обвинение? Говори! (редкие смешки)
Мальчик:
– Товарищ председатель суда, граждане судьи и...
Боннер:
– Не тяните резину, товарищ; по существу.
НДП:
"Рука бойцов колоть устала и ядрам пролетать мешала."
Мальчик и Кобзон (хором, перебивая друг друга):
– Спасибо, товарищ Боннер, как я счастлив, что смог воспринять от Вас столь высокий совет! Именно существо! Еще и ещё существо!
Хазбулатов (привстает и шарит взором по столу):
– Где?
Кобзон (сморкается; хохот за кадром):
– Бедное существо, очень бедное существо. Я имею ввиду... Вы думаете, я имею ввиду своего подзащитного? Нет!..
Моисеев (Кобзону):
– Я попросил бы уточнить Ваше особенно второе "нет".
Боннер:
– В зале находится товарищ Дугин, друг покойной, пусть уважаемый суд милостиво разрешит мне дать ему слово.
Хазбулатов:
– Пожалуйста, только покороче.
Дугин:
– Я быстро. Я в самом деле знал эту самую покойную. А она была очень покойной. Самой покойной. После, конечно, Влада Листьева. Жаль такую покойную. Очень жаль. У меня все. Спасибо.
Кобзон:
– Видите, вы теперь все видите?!
Хазбулатов:
– Суд зашел в тупик, объявляю перерыв.
Мальчик:
– А выходить будем?
Михалков и Моисеев (хором):
– Нет!
В Студии. Ведущий (резко просыпается):
– ...О рыбах! То есть, нет! о грибах!!
Мальчик:
– Стойте, стойте, товарищи, граждане судьи! но мы же не знаем... кто это такая – леди Диана!
Хазбулатов:
– Никто не знает, что такое Бермудский треугольник.
Боннер (стуча ладонью по столу):
– А какая разница?!
Моисеев (устало):
– Вообще никакой.
Хазбулатов:
– Ну вот и слава Богу, а то я было подумал, что мы тут, с позволения сказать, дурью маялись.
В Студии. Ведущий:
– ...И вдруг оказывается, что он в бане, и вокруг моются грибы. (портрет С.Курехина с грохотом падает на пол, у Андрогина вырастают рога)
НДП:
"Columbarium Pictures"
представляет музыкальное шоу
"С легким прахом!"
