Текст книги "Русская куртуазная повесть Хvi века (СИ)"

Автор книги: Роман Жданович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

Егда же великый градъ Свияжский поставленъ бысть, и тогда истину уведаша, и тужити и тосковати начаша. И возбояся царица и все велможи Казанъския, и все людие устрашишася зело! И вниде трепетъ и ужасъ въ кости ихъ и въ самые мозги, и крепость ихъ вся изчезе, и мудрость ихъ и гордение поглощено бысть Христовою силою. И рекоша сами к собе: «Что сотворихомъ и что не уберегохомся, и како уснухомъ, и како не устргомся, и како оболсти нас Русь, лукавая Москва, аки бо сме?» И думаше же много со царицею.

Она бо, яко лютая лвица, неукротимо рыкаше и веляше имъ в Казани осаду крепити, и вой многих на помощь отвсюду собирати, отколе пойдутъ: от Нагаи и от Астрахани, и от Азова, и от Крыма, аще не достанетъ столко своихъ людей на противление Руси, и давати имъ царския казны, елико хотят, и царя Касимовского и воеводъ Рускихъ со всею силою рускою изгнати изъ земля Казанския, и град новы отъяти, и всячески противитися, доколе мочно. Но нихто же ея слушаше тогда, аще и царица. Ведаше бо и она неизбытие свое, но волею предатися не хотяше.

Единъ бо ея, некто, подкрепляше и крепце с нею стояше за Казань, и противляшеся без лсти самодержцу Московъскому, и воюяси и премогасяся съ ними 5 летъ (надо: 2 года), по наказу царя своего – по смерти его той, бяше саномъ почтомъ от царя выше всехъ велможъ Казанскихъ, воеводства ради его и мужества на бранехъ, – реченный преже мало вышъше, Кощакъ-царевичь, мужъ величавъ, свирепъ. Къ нему приложишася Крымцы и Ногаи, и вси приезжыи языцы, живуща въ Казань, 20000, и хотяху тыи брань составляти с Русью.

Казанъцы же все не хотяху, глаголющее, яко: «Мы немощныи есмя ныне, и несмелны противитися Рускимъ воемъ, аки неизучены на се, аки младенцы». И бысть между всехъ пря и несогласие во едину мысль, и за се погибоша.

О любве блудной со царицею Кощака, но избежании его изъ Казани, и о ятии его, и о смерти его.

Глава 34

.

Того же царевича Кощака не токмо вси Казанские людие ведяху – от своея ему жены прелюбы со царицею творящее, после царя, – но и на Москве словяще речь та, и во многихъ ордахъ. Еще же и зле того мысляше с нею – царевича сына ея младаго убити и велможъ всехъ, обличающихъ его о беззаконии томъ, и царицу поняти за собе и воцаритися в Казани. Таково бо женъское полско естество ко греху! Никий же бо тако лютый зверь убиетъ щенъца своя, ни лукавая змия пожираетъ изчадий своихъ! Сверъстницы же его, велможие, возбраняху ему, да престанетъ отъ зладеяния того, и убийствомъ прещаху ему!

Онъ же, яко власть имый надо всеми, не смеряше ни на когождо ихъ. И любляше бо его царица, зазираше доброте его, и разжизанми плотскими сердце ея, уязв бе къ нему всегда, и не можаше ни мало быти безъ него, и не видети лица его, огнеными похотми разпаляема. Кощакъ же царевичь, видевъ царство все люте волнуемо, и разуме неможение свое и неизбытие, и неминующую свою беду, и Казанцевъ мятущихся всехъ, и не слушающихъ его ни въ чемъ же, – и умысли бегъствомъ сохранити животъ свой. И начатъ у Казанъцевъ проситися изъ Казани ласковыми словесы, яко да отпустятъ его въ Крымъ. И отпустиша его честно, куда хощетъ, со всемъ имениемъ его – бе бо велми богатъ зело – яко да не мятетъ всеми людми. Онъ же собрався съ Крымъскими варвары, жившими въ Казани, и взявъ брата своего и жену свою, и два сына своя, и вся стяжания своя, и нощию въставъ, побеже изъ Казани, не являяся, яко побеже, но яко збирати воя поиде самъ, не веря инымъ посланнымъ отъ него – все бо посылаемыя и не дохожда тамо, куды же посланы бываху, на собрание вой, но къ Москъве и зъ грамотами его приездаху, и отдаваху самодержцу. Казанцы же, изпустивше его, и даша весть кцарю Шихаллею, яко да не взыдетъ на нихъ вина бежанию его: не любляху его Казанцы за сие, что онъ, иноземецъ, яко царь, силно влядаяше ими. Царь же посла за нимъ въ погоню воеводу Ивана Шереметева, а съ нимъ 10000 лехкихъ людей. Воевода жа, догнавъ его, въ поле бежаща межъ двою рекъ великихъ – Доном и Волгою. И поби всехъ бежащихъ съ нимъ, 5000, и взяша много богатства ихъ. Самого же улана Кощака, и зъ братомъ его, жива яша и зъ женою его, и съ малыми двема сыны его, и съ триста добрыхъ съ нимъ, въ нихъ же бе 7 князей и 12 мурзъ. И послаша его къ Москве оттуду.

И приведоша буяго варвара во царствующей градъ, безчестна, аки лютаго зверя, всего железными чепми окована – не хотяща добромъ смиритися, и Богъ неволею предасть его! И вопросиша его повелением самодержца, аще хощетъ креститися и служити ему, да милость прииметъ отъ него и живъ будет. Онъ же, рабъ его быти не хотя, и креститися отрицашеся, ни мыслию внимаше, и не восхоте благословения, удалися от него!

И по неколицехъ днехъ, державше его въ темницы, и усекоша вне града на усекателномъ месте со всеми его варвары, и побиша паличиемъ всехъ. А жену его съ двема сыны крестиша въ православную веру. И взятъ ю къ собе христолюбивая царица жить въ полату свою. А два сына Кощакова взятъ къ собе во дворъ царь и великий князь, и изучи же Руской грамоте гараздо.

О думе вельможей Казанскихъ со царицею о Казани и о миру, иже со царемъ Шихаллеемъ Касимовскимъ.

Глава 35

.

По избежении из Казани царевича Кощака, собрашася ко царице вси Казанские волможи, глаголюще: «Что имам сотворити, царице, и что дума твоя с нами, еже о нас, и когда утешимся от скорби и печали, нашедших на ны? Уже бо прииде кончина твоему царствованию, и нашему съ тобою владенъю, яко же мы сами себе видимъ. За великое наше согрешение и неправду, бывшую на Рускихъ людяхъ, постиже царство наше Божий гневъ, и плачь неутешимый до смерти нашея! Веси бо, и сама уже видела еси, колько побеждахомъ Руси, и погубляхомъ, и с великимъ такимъ царствомъ много летъ боряхуся, и паче и боле ихъ умножается. И есть Богъ ихъ съ ними, всегда побеждая насъ! И аще убо ныне хощемъ стати сопро(ти)въ Руси бранию, яко же ты пущаеши ны и понуждаеши ны, – Рускимъ бо воеводомъ, многимъ, и готовымъ уже и вели(к) нарядъ огняный у себе имущимъ, и на то пришедшимъ, еже съ нами братися, намъ же немногими людми не собравшимся и не изготовлявшимся – да вемы сами, сами себе, яко побеждены будемъ отъ нихъ, неже победимъ ихъ. А храбрый Кощак-царевичь, – его держахомъ у себе въ царя место, чтя(щ)е и покаряющеся ему по цареву приказу, – и надеяхомся на н(е)го, аки на царя же, и онъ въ горкое си время нужное, преже всехъ насъ устранишися; оставя насъ въ мятежи и въ печали, и взя имения много своя и чюжая, и храбрых людей тайно сведе отъ насъ, яко всему царству нашему грубя, и побежа съ великою корыстию, хотя единъ угоньзнути Божия суда. И отъ коихъ бегаше и бояся изымания, и, къ темъ самъ прибежавъ, впаде въ руце и погибе. Ныне же – го(р)дене наше и высокоумие преложимъ на кротость и на смирение и, вся оставльше нелепая наша дума, идемъ ко царю Шихаллею съ молениемъ и со смирениемъ от лица твоего, яко да не бы помнилъ нашия вины и наругания, – еже иногда сотво(ри)хомъ ему, хотя многажды убить его, – да бы на Казани царемъ седелъ и взялъ бы тобя честно женою себе, не гордяся тобою, с любовию, не яко горкую пленницу, но яко царицу любимую и прекрасную. И ныне (нег)ли укротитца сердце его, и смирятся воеводы все».

И люба бысть речь сия царице, и всем вельможем, и всему народу Казанскому. И семи словесы совещашася и болша сих, и поидоста отъ царицы болшия вельможи, уланове и князи, и мурзы Казанския, в Свияжский гардъ ко царю Шихаллею и къ воеводамъ. Пришедше къ нимъ, и вдаша имъ дары светлы, и начаша имъ тихо глаголати о смирении и от всего сердца своего нелестно молить царя Шихаллея, яко да идеть къ нимъ на царство ничто же сумняяся: "Молим тя, глаголаху: «волный царю, и клянемся вамъ, воеводамъ великимъ, всемъ, не погубите насъ до конца, рабъ своих, но приимите смирение наше и покорение; великий градъ нашъ и вся земля державы его предъ вами есть и ваша будетъ; у насъ же на царстве несть ныне царя и того ради меже нами бываетъ мятежь великъ и межусобица и нестроение земное. Ты же, аще помилуеши насъ, царю, все зло наше забудеши и не помянеши древния обиды своея, не мстиши намъ, и царицу нашу возмешь за собя, то все царство наше со всеми повинно ти будетъ и не сопротивно!».

Царь же, советовавъ съ воеводами (яко же и наказавъ имъ самодержец во единой мысли жити), и о себе ничто же творити, и приять смирение Казанцев, и няся быти у нихъ царемъ на Казани и царицу поняти. И приезжаху Казанцы на взговоръ по 15 день, и пироваху и веселяхуся у царя и воеводъ; уложися царь съ Казанцы между собою мир вековечный. И приехавъ въ Казань велможи возвестиша царице все, яко мир со царемъ совершенъ, прияше и царство предаша ему: «И тебе хощет поняти».

О царицыне отраве, даньной на смерть царю, и о гневе его на царицу.

Глава 36

.

Она жа, аки на радости велице, посла ко царю некия дары честны и царское некое брашно и питие смертно устроивъ; онъ же повеле поискусити, часть малу дати псу съести, (питие) же излити: песь же, брашна того языкомъ своим лизнувъ; и ра(з)торже его на кусы. Другоицы же приела къ нему срачицу, делавъ рукама своима; царь же дастъ ей носити служащему своему, на смерть осуженному: отрокъ же, егда воздеже на себе срачицу, и въ томъ часе паде на землю, торгаяся, вопия, и умре, яко всемъ ту бывшемъ, видевъ сие, устрашитися.

Царь же изветъ сотвори о ней Казанцемъ, глаголя, яко: «По вашему научению сотвори мне сия царица!». Они же кляхуся, неведуще сего, и даше ему волю, яко хоще съ нею.

И за сие зло разгневался на ню царь, и яти цар(иц)ю къ Москве посла, яко прелютую злодеицу, и со младым лвовищичемъ, сыномъ ея, и со все царскою казною ихъ.

Казанцы же, сведаша извесно о ней, не сташа со царемъ в-преки, что царь слово свое и клятву свою преступи, – но и подустиша, и волю ему даша извести царица невозбранно изъ Казани, яко да не все царство погибнет единые ради жены; глаголаху, яко: «Составляемъ миръ и любовь, и какъ бы скорее скорби и печали минута, она же воздвизаше брань и мятежь, в правду сего изгнания достойна есть!».

<...>

О изведении царицы (с)ыном ея из Казани и о плачи ея.

Глава 38

.

Егда ведоме быти царице изъ Казани, тогда посла по ню царь великого воеводу Московскаго, князя Михаила <ошибка, надо Петра> Сребрянаго и 3000 вооруженныхъ вой съ нимъ, 1000 огненыхъ стрелцовъ. Воевода же, вшедъ во градъ, взя царицу и со царевичемъ ея, яко смирну птицу некую въ незде съ единымъ малымъ птенцемъ ея, въ полатах ея и въ пресветлыхъ светлицахъ, не трепещуще же ей, ни биющеся, и со всеми любимыми рабынями, великородныхъ женами, и отроковицами, жившеми съ нею въ палатехъ: не ведав царице взятия своего; аще бы ведала, то сама ся бы убила.

Вшедши же къ ней воевода съ велможами Казанскими въ полату, одеянъ во златую одежу, и ставше предъ нею, и снемше златыи венець со главы своея, рекше къ ней слово тихо и честно: «Поймана еси, волная царице Казанская, великимъ Богомъ нашимъ Исусъ Христомъ, (им же) царствуютъ на земли вси царие, служаще ему, царие и князя и власти содержатъ до воли его, и богатии величаютца, и силнии похваляютца, и храбрствуютъ, и Той Господь надо всеми единъ, и царь царемъ, и царству его несть конца; и Тотъ ныне отьемлетъ царство твое отъ тебе и предаетъ тя съ нимъ въ руце великому и благочестивому самодержцу всея Русии, его же повелениемъ приидохъ азъ, раб его, послан къ тебе. Ты же готова буди скоро съ нами поити!». И она же, разуме толко речь его, и впротивъ слова его воспрянувъ отъ высокаго места своего царскаго, на немъ же седяще, и ста подержима подъ руце рабынями ея, и умили съ тихостию отвеща (р)ечью варварского языка (сво)его: «Буди воля Божия и самодержца Московскаго...», – и, слово то изрекши, и зарасися отъ руки рабынь о светлишныи помостъ, съ великимъ гласомъ плачевнымъ, подвизающися собою на плачь и то бездушное камеиье. Тако же и честные жены и красные девицы, живущия съ нею въ полате, яко многия горлица, загозица, жалобно плачевные гласы горкия] на весь градъ востираху, лица своя красные деруще, и власы рвуще, и руце и мысца своя (кусающе). И восплакася по ней весь царевъ дворъ, велможи и властели, вси царские отроцы.

И слышаще плачь той стечахуся народи къ цареву двору, и тако же плакахуся, и кричаху неутишно, и хотяху воеводу жива поглотити; аще бы мочно, то и воя бъ его камениемъ побили Казанцы; но не даша имъ воли ихъ властелие и, биюще ихъ шелыгами, и батаги, дреколемъ, разгоняху ихъ по домомъ. И похватиша царицу отъ земля стояще ту съ воеводою ближни ея стареишии и велможие, мало не мертву; и, егда отлияше водою, и утешаху ю. И умоленъ бысть той воевода царицею, да еще мало помедлитъ царица въ Казани.

Онъ же, у царя и у воеводы спросяся, дасть ей 10 день пребыти въ полатахъ своихъ, за крепкими стражьми, да не убиетца сама собя, давъ ее брещи велможамъ Казанскимъ, и самъ почасту ходя назирати; и стояще ва Цареве же дворе во инехъ полатахъ, не просто, но бергом(ъ) от вой своихъ, да не зло некое не въ ведоме Казанцы учинять надъ нимъ лукавствомъ своимъ. И преписаваше цареву казну, и переписав всю и до единого праха и запечатав самодерьжцовою печатью, и наполни до угружения 12 великихъ ладей златомъ и сребромъ и сосуды сребрянными и златыми, и украшенными постелями, и многразличными одеянми царскими, и воинскими оружии всяцемы, и выеха из Казани преже царицы со инемъ воеводою в Новы градъ, послав за казною ихъ хранителя Казаискаго царева, да той самъ пред самодерьжцем книги счетные пложить.

И по 10 днехъ поиде воевода изъ Казани. За нимъ поведоша царицу исъ полатъ ея, въ следъ воеводы, несуще ю под руце, а царевича сына ея на рукахъ предъ нею несяху пестуны его. И просися у воеводы царица проститися у гроба царева; воевода же отпустивъ ю за сторожми своими, а самъ тутъ же у дверей стояше неда(ле)че.

И влезши царица в мечеть, где лежаше царь eя умрый, и сверьже златую утварь зъ главы своея, и раздра верхние ризы своя и терзающе и нохтми, деруще лице свое и въ перси бьюще, воздвигши умиленный свой гласъ, и плакаше горко, вопия, глаголя: «О милый мой господине, царю Сапкирее, виждь ныне царцу свою, (ю)же любилъ еси паче всехъ женъ своихъ: се ведома бываю въ пленъ иноязычными воины на Русь, и съ любимымъ твоимъ сыномъ, яко злодеица, не нацарствоваше съ тобою много летъ, не нажившися. Увы и мне, драгий мой животе, почто рано заиде красота твоя ото очию моею по(д) темною землю, оставивъ мене вдо(во)ю, а сына своего сиротою и младенца еще! Увы мне, где тамо живете, да иду тамо к тебе, да живу с тобою, и почто ны остави зде? Увы и намъ, не веси ли сего? Се бо предаемся въ руце ненадеемымъ супостатомъ, Московскому царю; мне же убо единой не могуще противитися силе и крепости его, и не имехъ помогающихъ мне, и вдахся воли его... Увы и мне, аще ото иного царя коего пленена быхъ была, единаго языка нашего и веры, то шла бы тамо не тужила, но с радостию и без печали. Ныне же, увы и мне, мой милый царю, послушай горкаго моего плача, отверзи ми темный свой гробъ, и поими мя къ собе живу, и буди нам гробъ твой единъ, тебе и мне, царская наша ложница и светлая полата. Увы и мне, господине мой царю, не рече ли ти иногда. зъ болезнию душа, болшая твоя царица, яко добро тогда будетъ умершимъ и неродившимся, и се не збысть ли ся тако? Ты же сего ничего не веси. И ныне намъ прииде живым горе и болезнь! Приими, драгий господине-царю, юную и красную царицу свою, и не гнушайся мене, ко нечисты да не наслдятца иноверныи красоты моея, и да не буду лишена отъ тебе конечне, и н(а) землю чюжую не иду и въ поругание, и въ смехъ, и во иные людие в незнаемые, и в веру, в языкъ чюжь! Увы и мне, господине, кто пришедши ми тамо плачь мои утешитъ, и горкия слезы моя утолитъ, и скорбь души моей возвеселитъ, или хто посетитъ мя? Несть м(и) никого же! Увы и мне, кому тамо печаль мою возвещу: къ сыну ли наш(ем)у, – но той еще млечные пищи требуетъ, или ко отцу моему, – но той отсель далече есть, хъ Казанцем ли, – но они чрез клятву свою самоволиемъ отдаша мя. Увы и мне, м(и)лый мой царю Сапкирею, не отвещаеши ми ничто же, и горкия своея царицы не (слышаши) ли? Се при две(ре)х, зде, немилостивые воины стоятъ и хотятъ мя, яко зверие дивии серну, восхитить от тебе. Увы и мне, царица твоя бехъ иногда, ныне же горькая пленница, и госпожа именовахся всему царству Казанскому, ныне убогая и ходая раба! И за радость и за веселие плачь и слезы горкия постигоша ны, и за царскую утеху сетование болезненно и с(к)орбные беды обыдоша мя! Уже бо плакитися не могохъ, ни слезы же текутъ отъ очию моею, ослепоста бо очи мои отъ безмерныхъ и горкихъ слезъ, и премолче гласъ мой от многаго вопля моего!».

И ина такова ж многая причиташе царица, кричаще, лежаще у гроба, яко два часа убивающеся на земли, яко и самому воеводе-приставнику прослезитися, улановемъ же и мурзамъ, и всемъ предстоящимъ ту многимъ людемъ плаката и рыдати. И приступиша къ ней царевы отроцы, повелениемъ приставника-воеводы, (с) служащими рабичми ея и подняшаю от земля, аки мертву, ъс полу, и видеша ту вси людие открыто лице ея, кроваво все отъ ноготнаго драния, и от кукшения отъ слез ея. Красоты (ея) ото обычныхъ ея велможъ болшихъ, всегда входившихъ къ ней, от земскихъ, нихто же нигде никако же виде! Ужасеся приставникъ воевода, яко не убреже ея, бе бо царица та образомъ зело красна велми и въ разуме премудра, яко не обрестися тако(и) лепоте во всей Казани въ женахъ и въ девицахъ, но въ Русскихъ во многихъ на Москве, во тщеряхъ и въ женахъ боярскихъ и въ княжнахъ.

О утешении глаголех воеводы ко царице и о провоженне (е)я от народа Казанскаго.

Глава 39

.

Воевода же приставникъ, близъ пришедъ къ ней, и болшия велможи Казанские увещаваху царицу сладкими словесы, да не плачет и не тужит, глаголющи ей: «Не бойся, госпожа царица, и престани от горкаго плача! Не на безчестие и не на казнь, и не на смерть идешь с нами на Русь, но на велику же честь к Москве тя ведем; и тамо госпожа многим будеши, яко же и зде была еси в Казани; и не отоиметца от тебе честь твоя и воля; а самодержец милость велику покажет тобе, милосерд бо есть он ко всем и не возпомнить зла царя твоего, но паче возлюбит тя, и даст ти на Руси некия грады своя, в место Казани, царствовать в них, и не оставить тя до конца быти в печали, в тузе, и скорбь твою и печаль на радость преложить. А на Москве есть многа царей юных, твоея версты, кроме Шихаллея-царя, кому понята тя, аще вохсощешь за другаго мужа посягнути. Шихаллеи бо царь уже стар есть, ты же млада, аки цвет красный цветяся, или ягода вишня во сладости наполнена; и того ради царь не хощет тобя взять за собя. Но то есть в воли самодерьжцеве, яко же той похочет, то и сотворит о тебе. Ты же не печалися о том, ни скорби!».

И ведоша ю из града честно всем народом градским мужи и жены, и девицы, и мал и велик, н(а) брег Казани-реки, выюще горко по ней, аки по мертвой, вси от мала и до велика. И плакася ея град весь и вся земля неутешимо лето целое, поминающе разум ея, и премудрость, и к велможем честь, и к средним, к обычным милование, дарование, и ко всему народу брежение велие. И приехав царица в колымазе своей на брег к реке и подняша ю под руки из колымаги ея, не можаше бо стати сама о себе от великие печали, и обратися поклонися всем Казанцем; народ же Казанский весь припадоша на землю на коленях своих, поклонение свое дающе ей посвоиски.

И введоша ю в уготовленны ей во царскии струг, в нем же когда царь на потеху ездяше, – борз хожению и подобен летанию птичну, и утворен златом и сребром; и место царицыно посреди струга, теремец цклянои доспет, светел аки фонарь, злачеными цками покры, в нем же царица седяше, аки свеща горя на все страны видя. С нею же взят воевода 70 жен, красных девиц 30, благородных, на утеху царице. И положиша ю в теремце на царской постеле ея, аки болну и пьяну, и пьяну упившуся непросыпною печалию, аки вином, воевода же и велможи Казанские и поидоша по своим стругом. Мнози же от гражен простых, черн, пеши провожаху царицу, мужи и жены и дети, по обема странама Казани реке идущи, очима зря(щ)е в след ея, докуды видети, и возвращахуся назад с плачем и с рыданием великим. Пред царицею же, впреди и создай, в боевых струзех, огненые стрелцы идяху, страх велик дающе Казанцем, силно бьюще из пищалеи. И проводиша царицу велможи и обычные Казанцы до града Свияжского, и вси возвратишася в Казань, тужа(щ)е и плачюще, и полезная впредь о животе своем промышляюще.

О поведении царицы къ Москве изъ Казани и о плаче ея отъ Свияского града идучи..

Глава 40

.

И проводиша царицу отъ Свияжского града 4 воеводы съ силою до Рускаго рубежа, до Василя-города; третей же воевода, приставникъ царицынъ, боя(ш)еся, егда како отдумаютъ Казанцы, роскаютца, и состигши, царицу отъимут (у) единаго воеводы, многажды бо изверившеся преступающе клятву.

Царица же Казанская, егда поведена бысть къ Москве, горко плякашеся, Волгою едущи, зряше прямо на Казань очама: «Горе тобе, градъ кровавый, горе тебе, градъ унылый! Еще гордостию возношишися, уже бо спаде венець со главы твоея, яко жена худая, вдова, являеши ми ся, осиротевъ, и рабъ еси, а не господинъ! Преиде царьская твоя слава вся и кончася, ты же, изнемогши, падеся, аки зверь не имущи главы си! Ни срамъ ти есть, аще и Вавилонская стены имел еси и Римския превысокия столпове, то ни таковы от таковаго царя силнаго устояле еси, всегда от него воевану и обидиму. Всяко бо царство царемъ премудрым содержитца, и столповы рати силни и воеводами крепкими бывают! И безъ техъ ныне, хто тобе, царство, не одолеетъ? Царь твой силный умре, и воеводы изнемогоша, и вси людие охудевше и ослабеша, и царства иные не сташа за тобя, ни вдавше пособия ни мало, и темъ всячески побежденъ еси. И се со мною возплачися о себе, красный граде, воспомянув славу свою, и празницы, и торжествия своя, и пиршества, и веселия всегдашяя! Где ныне бывшая въ тебе иногда царьския пировя и веселия? Где уланови, и князи, и мурзъ твоихъ красование и величание? Где младыхъ женъ и красныхъ девиць ликове и песни, плясание? Вся та ныне изчезоша и погибоша, и въ техъ местъ быша в тебе многъ народная стенания и воздыханые, и плач, и рыдание непрестанно. Тогда въ тобе реки медявяные, потоцы виненыя тецаху, ныне же въ тебе людей твоихъ кровъ проливаетца, и слезъ горящихъ източницы протекаютъ и не изсякнутъ, и мечь Рускый не отрыетца, и дондеже люди твоя вся изгубитъ. И увы и мне, господине, где возму птицу борзолетную, глаголющу языкомъ человеческимъ, да пошлю ко отцу моему и матере, да возвестить случшаяся чаду их? И суди Бог, и мести во всемъ супостату нашему и злому врагу, царю Шихаллею. И буди вся наша на немъ и на всехъ Казанцехъ, что предаша мя ему; и ятъ мя по воле ихъ самодержцу, мя оболстивъ, не хотя мя, пленницы, понята и болшею женою имети, но единъ хотя, безъ мяня, царствовати зъ женами своими въ Казани, и разгневатися на мя сотвори великаго князя-самодержца, и его повелениемъ изгоняетъ насъ изъ царства нашего неповинно. И за что насъ лишаетъ и земля нашея и пленуетъ? И болши сего не хотела быхъ отъ него ничего, но толко далъ бы мне где въ Казани улусецъ малъ земли, иже бы могла до смерти моей прожита въ немъ; или бы мя отпустилъ во отечество м(о)е, въ Нагайскую орду, ко отцу моему Исупу, великому князю Заяицкому, от тоя же страны взята есмъ за царя Казанского, да тамо жила быхъ у отца моего въ дому, сидела вдовою, аки неугодная раба его, света дневнаго не зря, и плакалася сиротства и вдовства моего до смерти моея. Но того бы ми лутче было – где царствовахъ съ мужемъ моимъ, ту и заточение нужное прияти, горкою смертию умрети, неже къ Москве быти веденей, въ поругание и въ смехъ, на чюжей земли, на Руси, и во всехъ нашихъ Срацынскихъ ордахъ, отъ царей и отъ князей владомыхъ, и ото всехъ людей горкою пленницею слыти!».

И хотяше царица сама ся убити, но не можаше, приставника ради крепкаго бержения. Ведущи же ю приставницы, не можаху утешити всяко, и до Москвы путемъ идущи, отъ великого умиленнаго и горкого плача ея, обещевающе ей великия чести отъ царя-самодержца прияти.

Приставникъ-воевода, аки орел похища себе сладок (лов), помчаше царицу, не мотчая день и ночь, скоро бежавъ въ лехких струзехъ до Нижнего Нова города, отъ того же града по Оце реке къ Мурому и къ Володимерю; из Володимеря же посади на царския колымаги на красныя и позлащенныя, яко царице честь творяще.

Приложение 2. «Бейт Сююнбике». Приписывается Казанской царице, перевод Фариды Сидахметовой. Судя по содержанию, закончен позже 1566 г., переведен местами неточно (Александру Сафакиреевичу вменен при кончине 6-летний возраст вместо 16 лет), но, похоже, что подлинный. Кому, кроме гордой царицы казанской, могло придти в голову, что она лишь младшая у Сапа-Гирея, кто, кроме нее, мог «уменьшить» число ханских жен, дабы удержать за героиней законный статус от самого 1535 г.? ...Взято из статьи Ф.Ш.Туркменовой (http://festival.1september.ru/articles/616332/):

1 Ведущий:

От судьбы никому не уйти -

Что Всевышний рабу ниспослал,

То на жизненном бренном пути

Человек испытает сполна.

В пятьсот пятнадцатом году я в этот мир пришла

И под родительским крылом, не зная бед, жила.

О том, как много зла и слез мне выпадет в судьбе,

Не ведала, и ты, кудай, не смог помочь рабей

Сююмбике меня зовут, во мне ногайцев кровь.

Но где величие мое, где мой отцовский кров?

Где юный смех и ясный взор, сияние чела?

Где времена, когда княжной я у отца жила?

Когда исполнилось всего восемнадцать лет,

Пришла пора покинуть дом, идти за мужем вслед.

В Казань из Крыма привела судьба меня тогда -

Мне мужем стал казанский хан. Но вот пришла беда:

2 Ведущий:

От неприятельской руки погиб хан Женали.

Так в первый раз тоска и боль на сердце мне легли.

Всего два года я была царицей и женой.

А сколько горя предстоит мне пережить одной?

Сююмбике меня зовут, во мне ногайцев кровь.

Но где величие мое и где мой ханский кров?

Где юный смех и ясный взор, сияние чела?

Где времена, когда женой я ханского жила?

На опустевший ханский трон пришел Сафа-Гирей

Из Крыма и, держа трех жен, назвал меня своей.

Настали злые времена – страданье и раздор.

Сюда направил русский царь свой ненасытный взор.

Казань в тревоге: не понять, кто свой сейчас, кто враг.

И много стало меж князей междоусобных драк.

Так правил хан Сафа-Гирей, и в битвах гиб народ.

Сгущались тучи, а враги стояли у ворот.

С Сафа-Гиреем прожила четырнадцать я лет.

Но доля хана тяжела, полна забот и бед.

А за Казанскою стеной давно идут бои.

Парит над городом беда, раскрыв крыла свои.

Так гибнет мир и меркнет свет: в такой тяжелый час

Сафа-Гирей, несчастный муж, и ты покинул нас.

Я не печалюсь о себе – мой Утемышгирей,

Двухлетний сын мой сиротой остался, соловей.

1 Ведущий:

Сююмбике меня зовут, во мне ногайцев кровь.

Но где величие мое и где мой ханский кров?

Где мирный век, когда женой я ханского жила?

Сын сирота, сама – вдова. Как доля тяжела!

Московский хан мою Казань уж хочет захватить,

Зовет к себе продажных мурз и просит в мире жить.

"Не дам в обиду вас", – твердит, плетет неволи сеть.

И мало сил у мурз, никто не хочет умереть.

Они не слушают меня, и перемирья час

Нарушив, ханский трон, предав, они покинут нас.

Ногайцы, Крымцы и Казань распались – кто куда.

Где дружба прежняя, союз? Но не одна беда

Ко мне пришла, и я без сил. Мне трон не удержать.

2 Ведущий:

Здесь каждый ханом хочет стать, а мне куда бежать?

Как одинока я была в отчаянье своем,

И мысль тогда ко мне пришла: "Когда-нибудь умрем.

Какую память о себе оставим в дымке лет?"

И на могиле хана я воздвигла минарет.

Когда мне будет тяжело, я на него взгляну...

Князья казанские, себя желая обелить,

Немало приложили сил, чтобы меня пленить.

К кому за помощью идти? Померк мой ясный взор.

В неволе ждут меня теперь бесчестье и позор.

Вот двое под руки меня уже ведут к арбе.

И я в бессилии долго шлю проклятие судьбе.

1 Ведущий:

Сююмбике меня зовут, во мне ногайцев кровь.

Но где величие мое и где мой ханский кров?

В печали я, глаза в слезах и нет на мне лица,

Я пленница, без родины – и бедам нет конца.

В последний раз на свой народ я подняла глаза -

Все плачут... Чей-то голос мне любя тогда сказал:

"Он милостив, московский хан". А город все гудит.

Не знает он, кто предал нас. Прижав дитя к груди,

Так я подумала тогда, что людям я нужна,

Всем плачущим.... Но никому я верить не должна!

Меня в кибитку завели.... Сквозь слезы, как в бреду,

Я поняла, что никогда назад я не приду.

Когда мне кто-то пожелал счастливого пути,

Сказала я: "Прощайте все. Назад мне не прийти".

И на колени пал народ вдоль яра, где река.

Кто смел, поближе подошел, а кто – издалека.

В последний раз на город свой смотрю, как пред концом.

Остался он, мой сирота, с заплаканным лицом.

"Несчастный город, ты лишен короны золотой.

И участь мне твоя страшна, когда враги придут

И величавые дворцы с лица земли сотрут."

2 Ведущий:

Сююмбике меня зовут, во мне ногайцев кровь.

Но где величие мое и где мой ханский кров?

Вчера хозяйкою была я царского дворца.

Теперь в плену и сирота. А бедам нет конца.

За мною много верст мне виден был печальный минарет.

Я плачу вновь, изнемогла: сил на надежду нет.

"Прощай, не знаешь ты, куда судьба меня несет.

Мой минарет, храни себя. Ничто нас не спасет.

На прахе хана я тебя воздвигла, и судьбой

Навеки именем одним мы связаны с тобой".

И минарет уже вдали. И вот исчез из глаз.

Все дальше от родной земли несет кибитка нас.

1 Ведущий:

Сююмбике меня зовут, во мне ногайцев кровь.

Но где величие мое, где ханский трон и кров.

В печали я, глаза в слезах, и нет на мне лица.

Сын-сирота, сама в плену. И бедам нет конца.

Как хищный сокол жертву нес в когтях, так и меня

Несет, покачиваясь, вдаль, кибитка в два коня.

Вот город Зуя впереди, сюда в недобрый час

Князья, бояре собрались,, чтоб поглазеть на нас.

Три дня мы были здесь, совсем не видя белый свет,

Как в трауре. Но никому до нас и дела нет.

Отсюда повезли в Москву – дорога жестока

К нам, пленникам... Уж не в Казань плывут ли облака?

И много дней прошло, пока в Москву мы добрались.

Кто знает, что нас дальше ждет, надейся и молись!

Вот нас куда-то завели в девичью. А потом

Растерянные, мы вошли в какой-то темный дом.

Здесь десять дней под стражей мы томились. Страшно ждать

В неведенье и день и ночь. И некого позвать.

Вот двое из бояр пришли и говорят: "Аида!"

Бесправны мы, несчастны мы. Кто скажет мне, куда

Они теперь меня ведут с ребенком. Может – смерть?

Дадут ли нам неверные спокойно умереть?

Но нет, ввели нас во дворец, там множество людей.

Все смотрят хмуро. Вот и царь, взглянув из-под бровей,

Сказал мне грубо: "Сын ваш здесь останется, а вас