Текст книги "Русская куртуазная повесть Хvi века (СИ)"

Автор книги: Роман Жданович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

И мусульманка, выданная вельможами и уводимая на Москву, под его пером, прорекает будущее Казани, цитируя... Плач Христа по Иерусалиму: "...Поведена быть к Москве, горко плакашася, Волгою, зрящее очима на Казань, рече: "Горе тебе, горе тебе, Граде кровавъ, Граде унылый! Уже бо паде венець зъ главы твоея, яко жена худая. Рабъ еси, а не господинъ! И проиде царская слава твоея вся, и вся скончася, ты же, изнемогше, падеси, аки зверь неимущи главы! Аще бо Вавилонския стены имелъ еси и Римския превысокия столпы, то никако бы отъ царя отстоялъся еси. Всяко царство царемъ мудрымъ сдержается, а не стенами, а ратныя сильныя воеводами крепкими бываютъ и безъ стены. Увы мне!" [там же, сс. 82-83 (Соловецуий список)].

Сказитель необыкновенно тепло отзывался об убитом 25 сентября 1535 года Джан-Али, брате Шигалея: "Казанския воеводы смиришася съ Русью, и поиде войско Руское къ Москве, с ними же приидоша и Казанския послы зъ дары многими. И взяша у Василья Ивановича Московского на царство Казанское брата Шигалеева меншаго Геналлея Ширеевича 16-ти летъ, и по 3 летехъ убиша его безъ вины, и прияша себе царя Сапкирея, а посемъ преставися князь московскии Василии" [там же, с.41 (Буслевский список)]. Во 2-й редакции: "...Казанцы же, пришедшее къ собе, и приведше царя съ Москвы, и лето едино тихо живъше съ нимъ. И воставше, убиша безъ вины прекрасного юнъного царя Гиналия Шигалеяровича, в полате спяща, яко Юнца при яслехъ <летописец не решился прямо назвать Агнца, сравнивая хана с Христом> или яко зверя в тенете, готова изыманнна« [там же (Соловецкий список)]. Он, однако, умудрился умолчать, что малолетний хан с 1532 года был законным мужем ногайской княжны – сосватанной регентшею Казани царевной Ковгоршат, при участии самого Василия III Ивановича [см.: там же, т. 8, с.282], что среди убийц были шурья и тесть: родные ханши, оскорбленные публичным отказом Геналея жить с Сумбекой. Теперь царица была взята – в оскорбительной для себя форме, – став не одной из законных 4 жен, а наложницей (как намекает Иван Грозный в письме хану Юсупу) [»Продолжение Древней Российской вифлиотеки" (ПДРВ), IХ, с.127], – воцарившимся крымским царевичем Сапа-Гиреем.

Обрела она законный статус лишь в 1546 г., когда изгнанный Гирей бежал к тестю, наобещав ему Горную и Арскую стороны Казани, да провозглашение детей от Сумбеки наследниками, за помощь в возвращении трона, залогом оставив прочих жен и детей в ногайской столице. Вернувшись в Казань и забрав женщин, хан не исполнил обещанного [Моисеева, 1956, сс. 175-177].

Вместо этого Сказитель – слуга Сапкирея, сопровождавший беглого хана среди его 60 спутников [ПДРВ, VIII, с.273] в странствиях, знавший его, как облупленного, рассказывает про господина вот такую русскую народную сказку: "...Свергоша его съ царства и выгнаша исъ Казани, и съ царицами его. И мало не убиша за сию вину: что онъ приемляше всяземца, <прежде же всего> крымскихъ срацынъ – приходяще къ нему въ Казань в велможахъ быти устроиша, и богатяше ихъ, и почиташе, и власть велику – обидети казанцовъ – даваше, любляше ихъ и брежаше паче казанцовъ. И побеже царь въ нагаи, за Яикъ, присвоитися тамо, прибежавъ, Заяицкому князю Исупу – дщерь его за себя взя, красну и премудру, съ нею же взя улусы кочевныя, въ нихъ живяше. Бысть ему пять женъ, и всехъ любимее первыхъ женъ..." [ПСРЛ, т. 19, с.49 (Соловецкий список)] – сокрыв неловкие подробности биографии царицы и, попутно, снизив на полтора десятилетия возраст ее.

Сказитель унизил – ядовито, хотя заметно лишь для знакомых с подробностями – всех троих мужей, бывших с ханшею в фактическом сожительстве. Он не говорит, прямо, худого о своем благодетеле – Сапкирее, напротив, плач по нему уводимой в Москву Сумбеки (не так давно умышлявшей с любовником Кощаком умертвить Мимшкирея Сапкиреевича) цитирует плач Андромахи по Гектору [Илиада, песнь 24-я]. Но смерть хана Сказитель рисует так, как можно было бы, говоря о мусульманском правителе, и промолчать: опившись перед ритуальным омовением [ПСРЛ, т. 19, с.56]... Совсем же неприглядно им показаны дальнейшие мужья царицы.

Рассказывая о Кощаке Гиреевиче, кажется, хронист первый раз дает волю эмоциям: "О любви блудной со царицею улана Кощака <вообще-то, Сююн-бике была тогда свободной женщиной, вправе распоряжаться собой...> и о избежение его исъ Казани, и о ятии его, (и) о смерти. Того же царевича Кощака – не токмо вси казанцы сведаху, отъ своея ему жены, прелюбы творяща со царицею после царя, но и на Москве слышаща речь та, и во многихъ ордахъ. Еще же и злее сего мысляща съ нею царевича, сына ея, убити, юнънаго. Велможи же все обличиша его о беззакони его. Онъ же восхоте царицу за себя взяти и воцаритися на Казани. Тако бо женское ко греху естество полско: не кииждо бо тако прелютый зверь убиваетъ щенца своя, ни лукавая змия пожираетъ исчадий своихъ!

Советницы его, велможи, возбраняху ему, да престанитъ отъ злодейства того! И убийствомъ прелщаху ему. Онъ еже – власть имы надо всеми, не смотряше же ни на ковоже, любляше бо царица – зазираше доброте его и разжижанми плотскими сердце ея уязвенно бе къ нему всегда: не можаше ни мало быти безъ него, не видя лица его, огненными плотми разпаляема.

Кощакъ же, царевичь, видевъ царство все люто волнуемо, и разуме неможение свое и неизбытье, неминущую беду свою – отъ казанцовъ, мятущихся всехъ и не слушающихъ его ни въ чемъ, и умысли убегжествомъ сохранити животъ свои. И нача у казанцовъ проситися, исъ Казани, ласковыми словесами, яко да отпустятъ его въ Крымъ. Они же отпустиша его честно, со всемъ имениемъ его, бе бо велми богатъ зело. Онъ же собрався съ крымскими варвары, жившими въ Казани, и взя брата своего и жену свою, и два сына своя, и взя стяжания своя.

И нощию воставъ, и побеже исъ Казани, не являся никому, яко не побеже, но яко збирати воя и поиде самъ, не веруя инемъ посланнымъ отъ него: все посылаеми не дохождаху тамо, уду же посланы бываху, на собрание воиномъ, къ Москве и зъ граматами его приежжаху, отдаваху Самодержцу. Казанцы же испустиша его и даша весть царю Шигалею, – и взыдетъ на нихъ вина бежания его – не любяше бо его казанцы за сие, что, иноземецъ сы, яко царь силно владеша ими..." [там же, сс. 70-71 (Соловецкий список)]. Здесь имеет место фальсификация семейной истории Кощака: по летописи, крымцы, включая предводителя, убежав тайно, бросили в Казани жен и детей. СКЦ заявляет, будто Кощак забрал жену и сыновей, покидая любовницу...

Наши фальсификаторы навязывают читателю много ерунды, искажая смысл трудов Сказителя, историографа благоверного царя Ивана Васильевича, типа: "В образе Шигалея, запечатленного Казанской Историей, нашла наиболее полное выражение политическая тенденция автора. Шигалей противопоставлен русским князьям-воеводам. В биографии его намеренно искажаются исторические факты или дополняются в определенном направлении. Шигалей Казанской Истории – надежный, испытанный в трудностях помощник московского правительства, талантливый воевода, посылаемый Грозным туда, где нужен преданный и храбрый человек. В его уста автор Казанской Истории вкладывает обличительные речи по адресу московских князей и воевод, живущих «в велицей славе и богатстве», нерадивых на брани, ленивых и бездельных, вспоминающих "славу свою и многое имение" [Моисеева, 1954, с.163]. "...(И, неверный варваръ, паче нашихъ верных сътвори...) Шах-Али идеализирован автором «Казанской истории». ...В 1560-х Грозный приближает к себе новых воевод из среды опричников и приехавших на Русь татарских царевичей, что также нашло отражение в «Казанской истории»..." [ПЛДР, сс. 612, 619].

Понять сентенции возможно, зная исторический материал, обыгрываемый Сказителем. С Шигалеем он разделался на страницах СКЦ, как только можно разделаться с мужчиной. Воевода Серебряный утешает арестованную, уводимую в Москву ханшу: "Не бойся, госпоже-царица, и престани отъ плача! Ни на бесчестие бо, ни на смерть идуши съ нами на Русь! ...И тамо госпожа многимъ будеши, ...самодержецъ милость велику тебе покажетъ, милосердъ бо есть во всемъ, – никакоже восполнити зла царя твоего <Сапкирея>, – но и паче возлюбитъ тя, и даст на Руси некия грады своя, вместо Казани, в них царьствовати. И не оставитъ тя до конца быти въ печали, и печаль твою на радость преложитъ! И есть на Москве много царей юнныхъ – по твоей версте, кроме Шигалея – кому поняти тя, аща восхощеши за другого мужа посягнути. А Шигалей бо стар есть, аки отец или дед, ты же млада, аки цвет красный..." [ПСРЛ, т. 19, с.80 (Соловецкий список)].

Шигалей родился около 1505 г., он был старше 35-летней Сумбеки едва на десятилетие и определение его "аки отец, или дед...", свежей "аки ягода вишня, сладостию наполнена..." [там же, с.323 (Румянцевский список)] царице, не характеризуя возраст хана, намекало общеизвестное тогда – его импотенцию.

Характеристика Касимовского хана от 1-го лица Сказителя: "...Бе бо царь Шигалеи въ ратномъ деле зело прехитръ и храбръ, яко инъ никто же таковъ во всехъ царехъ, служащихъ ему, самодержцу, и вернийший везде верныхъ нашихъ князей и воеводъ, служаше нелестно, за христ╕яны страдаше весь животъ свой до конца. Да нихто же мя осудить о семъ: яко единоверныхъ своихъ похуляюще, поганыхъ же варваръ похваляюще, – тако бо есть, яко вси знаютъ и дивятся мужеству его, и похваляютъ!" [там же, с.136 (Соловецкий список)] – тоже насмешка (троллинг, как сказали бы сейчас). Она была ясна тогда, обыгрывая общеизвестное. ЛНЦ – включенный и в Львовскую летопись, по моей оценке принадлежащую этому же автору, – пишет о служилом хане так: "Не могий скоро на конях ездити, разумичен же царь <Шигалей> преизлишне, но не храбръ сый на ратях" (там же, т. 20, с.502], – и иными, не менее ядовитыми речениями [там же, с.433]. Злая ирония СКЦ выдает, помимо склада ума, еще и личный интерес Сказителя, зовущий уязвить третьего мужа Сумбеки.

Эти страницы СКЦ – как памятника литературы русской, «православной» (а стало быть, непременно "благочестивой и целомудренной"), – кажутся невероятными. Но они открываются, читателю, отказывающемуся от политиканских априорных сентенций, звучащих в предисловиях и комментариях к эпопее.

5.ТАК ПРОХОДИТ МИРСКАЯ СЛАВА...

Чем дело кончилось?

Сказитель о Казанском царстве дожил до 1570-х годов, не обманувшись в царе и благополучно пережив Опричнину, положив начало младшей – полуофициальной редакции СКЦ: «Казанскому Летописцу», где эпическая 2-я половина замещена выписками из официальных документов. В 1-ю часть тоже была сделана вставка: в раздел о чудесах, предвещавших татарам христианскую победу, были вписаны те чудеса [там же, т. 19, сс. 326-329] – отсутствовавшие в старшей редакции [там же, с.72], что названы только в царской Лицевой Летописи, известной в единственном экземпляре, писавшемся около 1570 г. [там же, т. 132, с.463]. (В Степенную Книгу царского родословия 17-я степень с этими чудесами была внесена позже) [А.А.Сиренов 'Степенная Книга. История текста', М., 2007, сс. 128-129, 167, 217? 409].

В литературоведении называются гораздо более поздние даты сложения «Казанского Летописца», дошедшего в младших изводах (куда внесены жития 1590-х годов), но на его страницах осталось свидетельство гораздо более раннего написания. В 1571 Москва была сожжена внезапно прорвавшимися в центр страны крымскими ордами Девлет-Гирея, вся её территория являла пожар: пепелище по-древнерусски. Выгорела и эспланада: пространство Троицкой (ныне Красной) площади перед Кремлевским валом, перед 1570-ми гг. застроенное торговыми рядами. К середине десятилетия, когда другие городские районы отстраивались, это поле получило имя собственное Пожар. Повесть о Харитоне Белоулине, писанная около 1573 г., еще делает уточнение 'на пожаре, середь Москвы', автор 'Нового Летописца' 1580-х, свидетель тех десятилетий, пишет 'на Пожаре' без уточнений [Д.Н.Альшиц 'От легенд к фактам', СПб., 2009, с.368]. Младшая редакция СКЦ говорит о закладке церкви Василия Блаженного, соединяя название с уточняющими указаниями: 'В лето 7063-е. На Москве же, Казанския ради победы, царским повелением поставлен бысть храм преудивлен каменной, во имя Пречистыя Богородицы, честнаго Ея Покрова, со многими пределы, против Фроловских ворот на рву, на пожаре' [ПСРЛ, т. 19, с.483]. Здесь указательное 'на пожаре' используется, как имя нарицательное. Многочисленные списки младшей редакции, кроме сокращенных, по-всякому варьируя фразу, сохраняют упоминание пожара (пепелища) [см. там же, прим.], показывая время канцелярского редактирования: сер. 1570-х гг. Это верхний прослеживаемый предел жизни Сказителя.

Г.Н.Моисеева пишет: "Взятием Казани не закончилось покорение Казанского ханства. В течение пяти лет длилась упорная борьба. Сотник Мамыш-Берды собрал отряд в несколько тысяч разбитых казанцев и хо?зяйничал на Волге выше Казани. В 1553 году казанские феодалы предложили престол ногайскому мурзе Мухаммеду, сыну Исмаила, но Мухаммед отказался, так как его отец склонялся к верному союзу с Москвой. На казанский престол был выбран брат Сумбеки – Али-Акрам. Летом 1553 года Али-Акрам с 300 ногайцев прибыл в Чалым, опорный пункт для борьбы с Россией. Князь Юсуф решил поддержать сына и собрал громадное войско, чтобы осенью 1553 года вступить в пределы Русского государства. К союзу ногайцев и казанцев примкнуло Астраханское ханство. К борьбе против России Юсуф хотел привлечь и верного союзника Москвы ногайского князя Исмаила. Русский посол в Сарайчике Д.Губин писал в донесениях Ивану Грозному: «Да нагайской, государь, Юсуф-князь послал к Смаил-мирзе: яз де перекочюю за Волгу, а возму с собою Такбилди, царевича Астраханского, да поедем воевать на Русь. Исмаил мирза с ним не похотел, да ему отговорил и промеж ими ныне великая нелюбка».

Для борьбы с Русским государством было нужно знамя, и Юсуф видел его в бывшей казанской царице. В Москву посыпались письма с требованием вернуть Юсуфу дочь и внука Утемыш-Гирея. Иван Грозный понимал, какой вред может принести Сумбека, если ее отпустить в Сарайчик. Было необходимо удержать ее в поле зрения московского правительства. Удобной формой отказа послужило замужество Сумбеки. Шигалей был братом ее первому мужу, и, опираясь на теже доводы, которые приводили отец и братья Сумбеки, когда предлагали ее в 1551 году в жены Шигалею, Грозный теперь неизменно отвечал отказом: «И ты сам разсуди, дочь твоя была замужем за Еналеем царевым Шигалеевым братом. ...И ты писал многижды, что дочь твоя Шигалеев царев юрт»; «И Шигалей царь нам бил челом, что дочь твоя юрт его, и по вашему закону пригоже ей быти за ним. А дочь твоя за него захотела же»... В письмах к мурзе Исмаилу Грозный отвечал так же: «Прислал еси к нам просити Юсуфовы дочери Сююнбек-царицы, чтобы нам ее к вам отпустити. И мы ее хотели к вам отпустити, и Шигалей царь бил челом, что и Сююнбек-царица юрт его, что была за братом его за Еналеем-царем, и по вашему закону, пригоже за ним быти». В 1553 году сын Сумбеки Утемыш-Гирей был крещен и получил имя Александр. В 1554 году Юсуф писал Грозному о том, что до него дошли слухи о дурном обращении Шигалея с Сумбекой, будто он ей отрезал нос. Грозный отвечал: «И женского обычая непригожих речей что слушати, где было тебе нам бити челом, и наше добро на веки памятовати? И ты, женского для слова, наше добро в недружбу (о)ставиши, казаков наших в нуже держиш и недружбами похваляешся?». Одновременно с этим письмом Грозный послал письмо Шигалею в Касимов: «Писали к нам Исмаил-мирза и Касей-мирза и Юнус-мирза. Сказали, дей, Юсуфу-князю, будто ты, брат наш, по нашему слову Сююнбек-царицу казнил, носа ей срезал и, поругание великое учиня, убил ее до смерти. И того для, Юсуф-князь на нас гневается, послов и гостей к нам не посылает. А наши казаки Бахтеяр Баимаков с товарищи нам сказывали тоже, будто сказали Юсуфу-князю, что дочь ево казнена. И как Юнус-мирзин Зиен-алей и Вахтыги-алей к тебе приедут, и ты б ему велел быти у себя, да и у царицы бы еси у своей, у Сююнбек, велел им быти, чтобы они ее видели. ...А будет Сююнбек-царице пригоже от себя к отцу и к матери своей послати грамоты, о своем здоровьи известити, и ты бы ей велел послати грамоты, каковым пригоже быти, да и поминок (дары), что пригоже. А каковы грамоты Сююнбек-царица к Юсуфу-князю (и) к матери пошлет, и ты бы, брат наш, с тех грамот списки к нам прислал». Письмо это раскрывает нам отношения, установившиеся между Иваном Грозным, Шигалеем и Сумбекой..." [Моисеева, 1956, сс. 184-185].

Ни о смерти Сумбеки, ни о месте ее погребения, известий не сохранилось. Некая гробница в Касимове, лишенная надписи на камне, приписывается ей лишь условно.

Вспомним фразу старшей редакции СКЦ: "Царица же Казанская, преже жена Сапкирея, царя Казанского, ПРЕЖЕ не восхоте крестися..." [ПСРЛ, т. 19, с.183 (Буслаевский список)]. Загадочный повтор «преже», хранимый Буслаевским списком, я могу понять в том смысле, что завершилось редактирование извода в рукописи-протографе, уже тогда, когда прошедшее время требовалось, как противопоставление настоящему, когда согласие на крещение было получено. Исторических героинь, ушедших в монастырь, «Древние российские стихотворения...» именуют их иноческими именами (напр., царицу Марию Нагую: инокиню Марфу). Историческая песня, записанная от К.Д.Данилова, вопреки всякой логике, точно называя крещеное имя «казненного», якобы, Иваном Грозным хана Едигера – Симеон, с непонятной логикой, мусульманскую царицу Казани, прорекавшую гибель отечества, зовет по-христиански Еленой. Песня говорит, что царица сохранила жизнь, уйдя в монастырь. Это разумно объяснимо, лишь в том смысле, что под конец жизни, пережив отца и братьев, сына Александра Сафакиреевича (упоминание его, как покойного, в «бейте Сююнбике», видимо подлинном – о чем в Приложении-2, это подтверждает) и последнего мужа Шигалея, ногайская княжна – ныне вновь служащая знаменем татарским националистам... – обратилась в веру своего русского полюбовника, кончив жизнь в православном монастыре, как инокиня Елена. Так сердце успокоилось...

Приложение 1. Здесь [ПСРЛ, т. 19, сс. 281-350] героическое повествование о царице Казанской извлечено из 1-й части СКЦ по младшей редакции, где содержание авторской редакции сохранилось лучше (в более исправных копиях), нежели в списках 2-й авторской – старшей редакции СКЦ по неисправным Перетцову и Соловецкому спискам:

История о Казанском царстве. Сказание о Сумбеке

...О воставшемъ мятежи въ Казани, и согнании царя ихъ, и о взятии съ Москвы царя Шихаллея и о избежании его изъ Казани, и о убиении князя Чюры.

Глава 25

.

И воста въ Казани въ велможахъ и во всемъ народе сметение велико. Воздвиг(оша) бо крамалу, все соединившееся болшие съ меншими за царя своего Сапъкирея, и свергоша его съ царьства своего, и выгнаша и(съ) Казани и со царицами его, мало не убивше, за сию вину, что онъ приемляше своеземца, Крымъскихъ Срацынъ, приходящихъ къ нему въ Казань, и велможамъ устрояше, и богатяще имъ, и обидити Казанъцевъ <позволяя>, и любяше и брежаше паче Казанъцевъ.

И побежа царь Сапъкирей въ Нагаи за Яикъ. И присвоися тамо, прибежавъ, Заяицъ(ко)му князю Исупу, тщерь у него поя за собя, вземъ, красну велми и мудру, съ нею же взя и улусы качевныи, кочуя живяше. И бысть ему то – пятая жена. И возлюби ю зело, паче первыхъ своихъ болшицъ.

И подня съ собою оттуду тесте своего, князя Исупа. И приведе съ нимъ Ногаискихъ Срацынъ всю орду Заяицъкую, и приде на взятие Казани, и, стояще, два месяца приступая, а не взя града. И возвратися въ Ногаи, ничто же успевъ, токмо землю попленивъ, ни мало имущее у себя стенобитнова наряду. И кто можетъ градъ таковъ стрелами взять едиными, безъ пушекъ, аще не Господь его некако предастъ?

И въ сие же время злочасное пристужаше Казанцемъ царь Шихаллей Касымовский всегдашнимъ воеваниемъ земли ихъ. И встужишася Казанцы о частыхъ войнахъ, нападшихъ на нихъ, о царе своемъ, не могущее долго житии безъ царя, яко ядовитые осы безъ матки своея въ незде, или малые змии безъ великого. И не ведаху, откуду собе царя добыти – не хотяху отъ Казанскихъ царевичей ни единаго же, знаемаго ими, поставити царемъ; овии убо хотяху въ Крымъ послати по царевича, какова любо; ови же за Турскаго царя вышляху заложитися, да брежетъ ихъ онъ и пришлетъ къ нимъ своего царя. Н(о) не хотяху бытии никому же повинны, яко державны же, овии за Московъскаго и великаго князя, но бояхуся мщения отъ него о старыхъ преступлении(хъ) ихъ. Овии же паки (хотяху) тово же сосланнаго царя Сапъкиреи изъ (Нагаи) призвати, но и того бояхуся, мало бо его не убивше. Казанцы всегда поучами бываху на зло и, горше преуспеваху, и смыслившее, яко улучно время изыскати – омапути симъ самодеръжца Московскаго, еже заложитися за него и Казань ему предати, и взятии на царство царя Шихъаллея, и уморити, яко же и брата его мечи разсекоша, да не творитъ имъ пакости великие всегдашнимъ воеваниемъ.

И послаша къ Москве съ вестию послы свои, со многими дары, ко царю и великому князю – просити царя Шихаллея на Казань царемъ, и миръ, аки любовь, прияти съ нимъ. И паче же, заратующе на ся болшую воину, лжуще и моняще, яко же и отцу его лгаху и ругахуся. <...>.

О третиемъ взятии царя Сапкирея на царство, и о скорби и смерти его, и о царицахъ его, и о казни велможъ Московъскихъ, и о послании воеводъ на Казань.

Глава 26

.

И по извержении царя Шигалея изъ Казани идоша Казанцы въ Нагаи за Яикъ, и молиша царя Сапкирея, да идетъ, паки, третье къ нимъ на Казань царемъ, ничего не бояся. Онъ же радъ бысть и иде съ ними. И прияша съ честию въ Казань, встретившее съ дары его царскими, и умиришася съ нимъ. Царствова последакъ 2 лета, и, зле, окаянъную свою душу изверже. Оле, Божиихъ судебъ! Его же – мечъ и копие не уби, – а многажды на ратехъ смертные раны возложившее на нь, – тоя же, пьянъ, лице свое и руце умывая, напрасно <т.е. внезапно> зацепься ногама своима, и главою о умывалной теремецъ ударися до мозгу, и о землю весь раздразися. И все составы тела его разслабивша – не успевшимъ, его предстоявшимъ, скоро подхватити. И отъ того умре того же дня, глагола сие, яко: «Несть ничто же, но кровь христьянская уби мя!»

Всехъ летъ царства на Казани 32 лета, и, умирая, царство приказа менъшей царице своей, Нагаяныне, сынъ, бо, ему отъ нея родися. Тремъ же разделивъ равно имение царское, и отпуститъ повеле во отечества ихъ. Они же возвратистася: болшая – въ Сибирь, ко отцу своему – Астараханъскому царю, третяя же въ Крымъ – хъ братии своей, княземъ Ширинъскимъ, четвертая же бе Руская пленница, тщи некоего князя (славна), и та, возвращены царя изъ (Нагаи), умре въ Казани.

<...>.

О волъхвехъ, прорицающ взятие Казанъское, и о сетовании Казанъскихъ старейшинъ, и о гордении ихъ.

Глава 30

.

<...>. Но таи другъ со другомъ глаголаху, посылаху по хитрыя своя волхвы, вопрошаху у нихъ о томъ, что сие необычное явле. Волхвы же, яко древле Еллинстии, и сице Казанския глаголаху: «О, горе намъ, яко приближаетца конецъ нашему житию, и вера христианская будетъ зде, и Русь иматъ вборзе царство наше взятии, и насъ поработити, и владети нами силно не по воли нашей. Вы же, яко хощете, – сказуемъ вамъ прямо и не обинующеся, – еще тихо пожити въ земли вашего очества, и женъ, и чадъ вашихъ, и родителей и состаревшихся предъ очима вашима, побиваемыхъ и въ пленъ ведомыхъ не видети, то избравше отъ собе, пошлите мужа мудра и словесны к Московскому самодержцу, могущихъ умолити его и укротить. Заранее смиритеся съ нимъ и обещайтеся быти подручны къ нему, не гордящеся, и дани ему давайте, – не требуетъ бо вашея дани, злата и сребра, и не нужно есть ему, но ждетъ смирениа вашего и покорения истиннаго. И аще сего не сотворите, яко же глаголах вамъ, то вскоре погибнемъ».

Старейши же наши тужаху и печаляхуся, они ж,егорделивы и злыи, смеяхуся и не внимаху речей волхвомъ, глаголаще имъ: «Мы ли хотимъ быти подручники Московскому держателю и его княземъ и воеводамъ, всегда насъ боящимся? Имъ достоит бо, и лепо есть намъ ими владети, и дани у нихъ изимати, яко и преже оне бо царемъ нашимъ присягали и дани давали, и мы есми темъ изначала господие и они рабы наши. И како могутъ или смеютъ наши рабы намъ, господамъ своимъ, противитися, многажды имъ побежденымъ бывшимъ от насъ? Мы бо искони обладами не быхомъ никимъ же, кроме царя нашего, но и служимъ ему волны есмы въ себе: камо хощемъ, тамъ идемъ и ту живемъ, волею своею служимъ, и въ велице неволи жити не обыкохомъ, якоже на Москве у него живут людие, велики скорби терпятъ от него. Того мы и слышати не хощем, еже глаголете!». И многи хулы глаголавшее, и укоривше волхвовъ, и посмеявшеся имъ, и вонъ изгоняху отъ собе безчестно, плеваше на лица ихъ, иногда же въ темница всаждаху ихъ, да не возмущаютъ людми.

Они же паче вопияху къ народу: «Горе Казанскимъ людемъ, яко въ пленъ и во расхищение будутъ Рускимъ воемъ! Горе же и намъ, яко волхвование наше съ нами исчезнутъ!». И се тако збысться, яко же рекоша волхвы наши. И разуме царица отъ волхвовъ, яко збысться проречению оныя болшия царицы Сибирские, но молчаше, и людей укрепляюще. Прорече бо некогда та царица Казанское взятие въ болезни своей, аки неволею в себе таиша.

О царицыне проречении о Казани.

Глава 31

.

При царе, бо, некогда ходившимъ Казанцемъ войною на Руские пределы, на Галичъ и на Вологду, и на Чюхлому, и на Кострому, и много крови крестьянъские пролившимъ, и взявшимъ тогда изгономъ, прискочившимъ, градъ пребогатъ Балахну немногими людми, посланы от болшихъ вой, токмо 6000, на Мясной неделе, на зоре утреней, а градскимъ людемъ оплошившимся въ то время, пьющимъ, яко обычай есть християномъ в ты дни о Бозе веселитися. Варвары же гражданъ, мужей и женъ, и з детми, всехъ под мечь подклониша, не ведуще их въ пленъ, отяхчения ради, единемъ бо златомъ и сребромъ и одеждами златыми инеми же таковыми и всяцеми вещми многоценными угрузишася, взяша боле всея рати, наполниша возы и вьючьная брежена, тяжка бысть наполнены. Рухла от смиреннейших ничто же взимаху, но вся вметаху во огнь и зжигаху, яко не подобна имъ.

И съ таким великимъ пленомъ въ Казань пришедшимъ, царю же съ воеводами веселящуся на пиру своемъ, а царице его болшой – сибирке на одре слезящу, и люте болезнующе недугомъ некимъ, а царь веселъ прииде к ней въ ложницу, радость ей поведая Рускаго полону и богатества неизреченное привезение къ нему. Она же, мало помолчав, и, аки новая Сивилла Южская царица, со воздыханемъ, изпущаетъ гласъ, отвеща ему: «Не радуся, царю, сия бо радость и веселие не на долго время намъ будетъ, но по твой животъ, и оставшимся въ плачь и въ сетование некончаваемое обратитца, и тое неповинную кровь християнскую своею кровью отлиютъ, и зверие, и псы поядятъ телеса ихъ, и не родившимся и умершимъ до того отраднейши будутъ, и блажащее царие въ Казани по тобе уже не будутъ, и вера бо наша во граде семъ искоренится, и вера будетъ святая в немъ, и обладанъ будетъ Рускимъ держатаемъ...». Царь же, замолчавъ и разгневася на ню, вонъ отъ нея изъ ложницы изыде.

О бесе, творящемъ мечта предъ человеки, живущимъ во граде.

Глава 32

.

Къ сему же и се третее знамение, при мне же, бысть, еще бо ми тогда живущу в Казани. Бе же въ коемъ улусе Казанскомъ малъ градецъ, пустъ, на брезе высоцы Камы-реки стоя, его же Русь имянуетъ Бесовское Городище. Въ немъ же жывяше бесъ, мечты творя отъ многа летъ. И то бе еще старыхъ Болгаръ молбище жертвеное. И схождахуся ту людие мнози, и со всея земли Казанъские: варвары и Черемиса, мужы и жены, жруще бесу и о полезныхъ себе вопрошаху ту сущихъ волхвъ. Нерадениемъ минующихъ его уморяше, не помятнувшихъ ему ничто же и, плавающихъ рекою, опроверзаше ладия, и потопляше въ реце, – чюдо же и, отъ християнъ некихъ, погубляше, – техъ никто же смеяше проехати, не повергъши мало что отъ рухла своего, – къ вопрошающимъ ответы невидимо отдаяше жерцы своими. Приездяху бо къ нему волхвы, и кому же долголетъство сказываше, смерть и здравие, и немощи и убытцы, и на землю ихъ пленение, и пагуба, и всяку скорбь. И на войну пошедше, жряху ему, совопрошающе волъхвы, аще зъ добыткомъ или со тщетою возвратятца. Бесъ же все проявляше имъ, и прелщаше, овогда же и лгаше.

И посла тогда царица самого сеита Казанскаго вопрошати, аще одолеетъ Казань Московъской царь и князь великий, или Казанцы ему одолеютъ. И до 9-го дни падше, клацаху на земли, молящеся, иереи бесовскии, не востающе от от места, мало ядуще, да не умретъ зъ голоду. И в 10-й день, в полудне, едва отозвася имъ гласъ от беса, въ мечете, глаголюще всемъ людем слышащимъ: «Что стужаете ми? Уже бо отныне несть вамъ надежда на мя, и помощи мала от мене, отхожду бо отъ васъ въ пустая места и непроходная, прогнанъ Христовою силою. Приходитъ, бо, сюда со славою своею, и хощетъ воцаритися въ земли сей, и просветить ю святымъ крещением!».

И по мале часе явися дым чернъ и великъ изнутра града, из мечети, на воздух сей излете змий огнянъ, и на западъ полете, всемъ же намъ, зрящимъ и чюдящимся, – и невидимъ бысть изо очию нашею. И разумеша все бывшемъ ту, яко исчезе живот ихъ.

О царицыне владенье Казанъю всею, и велможи съ нею болшихъ, и печале, о поставлении града Свияжьского.

Глава 33

.

Царя же въ то время не бе въ Казани, яко преже рехъ, умер бо бяше душевною смертию и телесною. Оста же ся царица его, млада, и царевичь родися от нея единъ, именемъ Мамшкирей, единым летом <одного полного году> сынъ у сосцу матери своея, ему же, по себе, отецъ его царство приказа. Владяше же тогда 5 лет после царя своего царица, – Сумъбекъ имя ей, – всемъ Казанскимъ царствомъ, докуду возрастетъ сынъ ея, царевичь младый, и въ царскый разумъ приидетъ соверьшемъ.

И брежаху Казань с нею уланове и князи, и мурзы – болшии велможи, приказщики царевы, в них же бе первый боле всехъ, Крымской царевичь, – Кощакъ имя ему, – тои, за лето едино до сего, Казань отъ изития отстоя, удержа отъ самого царя и великаго князя. Се же все видевше, царица и вси реченныя владелцы Казанския, и вси изпроста земъские люди, Черемиса нижняя, по рускому языку – Чернь, что прииде изъ Руси царь Шихаллей Касымовский, и зъ превеликими воеводы Московъскими и со множествомъ Рускихъ вои, и съ великимъ нарядомъ огненымъ, и аки смеяся имъ и играя, но не во многи дни поставиша град среди земли ихъ, яко на плещах ихъ, да подивятся. И горныя страны Черемису свою воюя, отступившихъ от нихъ, – и заложишася за Московскаго самодержца. Казанцемъ, бо, ничего сего сведавшимъ, ни града поставления, ни Черемисе отложения, и многимъ, сказующимъ имъ, они же не яше веры, и гордостию снедаемы, чающе малы градецъ поставленъ, зовомый «гуляй». Той бо градецъ многажды ходилъ съ воеводами къ Казани, сотворенъ на колесех и чепии железными сверженъ, его же некогда часть отторгоша Казанцы, и 7 пушек въ немъ ухватиша.